Текст книги "Молодость (сборник)"

Михаил Сегал
Молодость (сборник)

Молодость

Посвящается Вадиму Шефнеру

Часть первая
Дедушка

Глава первая

1

Первое апреля в тысячу раз лучше первого июня. Не нужно считать дни: вот один ушел, вот еще на два лето обеднело. Вроде и радостно, что каникулы, а все равно чувствуешь, как время бежит. То ли дело апрель, особенно в теплый год: солнце, сухо и главное – до лета целых два месяца. Как будто еще не родился. Ничего не началось, не пропало, никуда нельзя опоздать. Тридцать первое марта, вечер, ты засыпаешь. Весенние запахи залетают в форточку. Можно откинуть одеяло, но просыпаться не стоит. Проверено: встретить апрель лучше во сне.

Бежишь куда-то сквозь чащу. Не страшно ни капельки. Лес такой волшебный, трава под ногами шуршит музыкально, и птицы разлетаются с ветвей восточными узорами. А сейчас внимание: охотники. Гонятся! Сказочные, смешные: в широкополых шляпах, с ружьями, похожими на тромбоны. Надо их подразнить: все равно не догонят!

Язык под небо, воздуха побольше:

– Хррр!

Услышали кабанчика, увальни? Тогда вперед! Ой, что это? Издали послышались хлопки, а у соседних деревьев сорвало кору. Так, да? Догнать не можете, и сразу палить из тромбонов?

– С днем рождения! – задыхаясь, кричит первый охотник.

– Заранее не поздравляют, – ворчит второй, они бегут, перепрыгивая лужи, падая и кувыркаясь в прошлогодних листьях. Перевязанная розовой ленточкой коробка с подарком летает из рук в руки.

– Хррр! – так вам и надо! Не можете отличить девочку от кабана, палите из ружей, дураки невежливые! Я с вами так сейчас поиграю, так поиграю, вы меня еще не знаете! Мне только дай разыграться.

За окном тишина, и апрельский ветер уже по-настоящему апрельский: два часа как наступил новый день. Первое! Никуда не надо торопиться, ты спишь, ты еще не проснулся, не родился.

2

Папа с мамой сначала честно не будили Лику. Позавтракали, не звеня посудой, бесшумно вытащили из стаканчиков в ванной бритвы и зубные щетки. Даже на цыпочках донесли чемоданы до дверей. Но, видимо, на этом их родительская любовь закончилась. Они вошли в комнату.

Одеяло лежало на полу, а любимая дочка спала в позе, которую мама называла «кандибобером» – задрав попку вверх. В этом была прямая логика и выгода: с утра, когда лучи еще не достают кровати, чтобы почувствовать тепло, нужно тянуться задницей к солнцу!

– Па-ба-ба-бам! – пропел папа.

– Хррр, – ответила Лика.

– Почта России! – грянули папа с мамой и протянули прямо под нос подарок: огромную коробку, перевязанную розовой ленточкой.

Это был сильный ход. Что ж, пусть знают, какого человека разбудили. Лика встала, вытянулась по стойке смирно, но глаз не открыла – так жальче. Вытянула руки: мол, дарите, дарите, не задерживайте! Мама отдала ей подарок и уточнила:

– Откроешь только на день рождения!

Лика кивнула и упала в кровать уже вместе с коробкой. Снова охотники погнались за ней, листья зашуршали под тяжелыми сапогами. Родители взяли чемоданы и покинули помещение. Дзынь – еле слышно щелкнул замок. Щелк – дзынькнул курок ружья. Осечка.

3

Лика плотоядно поглядывала на подарок, пока делала зарядку, пила чай, несколько раз даже потянула за узелок. Но ленточка была завязана намертво, ничего не получилось, и в связи с этим Лика решила, что у нее есть сила воли. Надела школьный рюкзак, взяла коробку в одну руку, большую сумку – в другую и выбежала во двор.

Пустой воскресный трамвай быстро домчал ее до улицы, где жил дедушка, – самой старой и самой зеленой в городе. Здесь еще не спилили тополя, не снесли частные дома и не застроили пустыри. Лика любила вырываться сюда из своего микрорайона.

– Папа! Возьмете Ангелочка на выходные?

Или:

– Мама! Ангелочка на недельку?

Ну и наконец:

– Возьмете на лето?

Когда, замерев в соседней комнате, Лика слышала эти слова, она чуть не подпрыгивала до потолка от радости! Засыпать и просыпаться рядом с бабушкой, чмокать ее сонную, завтракать за фамильным столом, чмокать дедушку, чмокать обоих, таких родных, таких замечательных!

Сколько счастья может выпасть на долю одного человека! Например, сидишь, отколупываешь яйцо, а дедушка намазывает тебе бутерброд. Нет, наоборот: ты намазываешь, а дедушка отколупывает, потому что, если честно, отколупывается трудновато. Белок, едва показавшись изпод скорлупы, дымится, бабушка уже наливает чай. Дедушка ставит яйцо в старинную фарфоровую подставку, бутерброд готов.

– Возьмете Ангелочка на лето?

Берите меня, берите! На всю жизнь! Знаете, как классно просыпаться в пять утра и топать на рыбалку! Автобус с мистической надписью «до», убаюкивающий запах солярки, а потом – лес, река и чай из термоса. Дедушка ловит, ты спишь, потом еще раз просыпаешься, но – уже когда рассвело и солнечно. Тут можно еще чайку.

– Дождь собирается, – говорит дедушка, – пойдем к автобусу. А то как вдарит сейчас – десять баллов новыми деньгами!

Новыми деньгами – это понятно о чем. Давным-давно, когда Лика еще не родилась, в 1961 году тогдашний генсек Хрущев поменял все деньги на Новые, и их стало в десять раз меньше. Например: была у дедушки зарплата тысяча рублей, а стала – сто. У бабушки – сто тридцать. Плюс – двое детей, и сами понимаете.

– Проигрыватель сыну только к восьмому классу приобрели!

Был, конечно, патефон, но на нем же не покрутишь современные высококачественные пластинки. Покупали все хорошее, что выпускала «Мелодия», создавали фонотеку в надежде послушать когда-нибудь. И Лика слушала. Сказки, классику, оперы. Операм даже подпевала.

– Радамэээээээээс! Радамэээээс! – завывала она в унисон с египетскими дядьками из «Аиды».

Дедушка хохотал, глядя, как внучка стоит в трусах посреди комнаты, обернувшись простыней. А бабушка была серьезней и говорила:

– У девочки талант. Надо ее куда-нибудь отдать.

Лика не понимала, зачем куда-то «отдавать», если – «талант»? Наслаждайтесь тут! Для вас же исполняется!

Дедушка работал гримером в оперном театре. Он принес с работы кучу каких-то волос (вроде тех, что валяются на полу в парикмахерской) и заговорщически позвал внучку на кухню. Через некоторое время в большой комнате состоялся первый настоящий спектакль. Лика была более художественно завернута в простыню, на голове – парик, а на подбородке – длинная египетская борода, завитая в косичку. Бабушка выключила общий свет, настольную лампочку направила на штору, завела пластинку.

Они сели с дедушкой на два стула посреди комнаты. Началось. Лика стояла за шторой и дрожала, ожидая своего выхода. Не сфальшивить бы, не отклеилась бы борода, не задрожал бы голос! А какую позу принять? Величественную или задумчивую? Трамвай за окном прозвенел, как третий звонок, она вышла к публике. Штора тяжело упала за спиной.

– Радамээээээс! – пропела Лика. – Радамээээээээс!

Не было уже ни трамваев, ни страха. Только музыка и роль! И конечно же успех! Почти невидимые во мраке зрительного зала дедушка с бабушкой устроили настоящую овацию. Она накинулась на них и расцеловала. Египетская борода отвалилась, а дедушка, спасаясь от поцелуев, взял внучку на руки и стал с ней танцевать. Выверенные, строгие движения танго в полной тишине вскружили Лике голову.

– Тебе нравится музыка? – спросил дедушка.

– Какая музыка?

Тоже мне, прикольчики! Не играет же ничего!

Бабушка умиленно смотрела на них, а потом достала пластинку из картонного конверта и поставила на проигрыватель. Зазвучали знакомые звуки аккордеона, запел Утесов:

 
В этот вечер, в танце карнавала,
Я руки твоей коснулся вдруг,
И внезапно искра пробежала
В пальцах наших встретившихся рук.
 

Лика любила Утесова. У него был приятный старческий, похожий на дедушкин голос. Когда дедушка пел, Лика долго хохотала: настолько было похоже. А потом сама становилась у пианино и пародировала Утесова – тут уже хохотали дедушка с бабушкой.

– Не хрипи так, – говорила бабушка, – а то голос станет не как у девочки!

– Было похоже? – требовала ответа Лика.

– Было!!!

И потом ее правда «отдали» в драмкружок. Скукота! Некрасивая и чересчур молодая (что больше всего раздражало Лику) девушка из института культуры водила с ними хороводики и ставила «Репку». Спасибо! В девять лет – «Репку»! Лика «оставила» девушку после занятий и показала всех, в кого умела превращаться: египетского жреца, Утесова и, наконец, ее саму – руководительницу. Девушка сидела со скучным лицом. Как потом оказалось, «Аиду» она не знала, про Утесова слышала мельком, а на пародию вообще обиделась. Молодежь! Лика решила, что теперь хочет выступать не перед всеми подряд, а только перед теми, кто в состоянии ее понять.

4

Родители позвонили из поезда на дедушкин «домашний».

– Алло!

– Здравствуйте, – ответила Лика хорошо поставленным взрослым голосом, – вас приветствует туристическая компания «Индия для всех». Мы рады предложить нашим клиентам…

– Алло! – забеспокоился папа. – Я куда попал?

– Вы попали в самую расзамечательную туристическую компанию. Мы будем возить вас на слонах, кормить финиками, и (сейчас внимание!) звучит народная индийская песня… – Лика задумалась на мгновение. – «О Ганге»!

Она слегка отодвинула трубку от лица и затянула тонким голосом:

– Ай-яй-яй! Ооо! Ооо! Ооо! Кааак же я люблю Ганг! Там так много крокодилов, слонооооооооооов и… И водыыыыыыыы!

Папа с мамой с умилением слушали по «громкой связи» этот концерт. Их соседи, двое суровых кавказских мужчин, были удивлены, но остались невозмутимыми.

– Дорогое агентство, – сказала мама, – вас тоже с первым апреля! В следующий раз наберем прямо из Индии. Как ты там? Все нормально?

Конечно, нормально! Два месяца жить у дедушки! А вам было бы не нормально? Лика домыла посуду и глотнула из стакана еще горячий чай. Дедушка ушел совсем недавно, видимо, опаздывал в театр.

Цветастые пеналы, ручки, фломастеры она положила на письменный стол, а свои девичьи принадлежности, заколки и резинки для волос, рассовала по ящикам. Снова позвонили.

Механический голос сообщил: «Уважаемый абонент! За вашим номером числится задолженность суммой сто двадцать рублей шестьдесят четыре копейки. Во избежание отключения…»

Лика знала, где лежат счета. На ощупь взяла в прихожей с полочки несколько листочков и подошла к окну. Щурясь на солнце, стала отрезать ножницами поля – так требовалось при оплате в Сбербанке.

Первое апреля не перевалило еще за середину, а сколько всего хорошего ждало впереди: сухой асфальт на улице, ветер в носу и дедушка в театре.

Сколько хорошего, но перед этим… Она знала: как ни откладывай, а одну вещь до ухода сделает обязательно. Как ни радуйся солнцу, свой долг печали она помнит. Аккуратно сложив листочки, подошла к старому, выгоревшему на солнце шкафу. Дедушка называл его «шифонер», бабушка – «шифоньер», он стоял здесь всегда и был почти еще одним членом семьи. Шкаф имел неопределенную глубину и, по-видимому, являлся бесконечным: прячась там в детстве, Лика ни разу не добралась до дальней стенки.

Потянула за ключ скрипучую дверцу, подошла ближе, стала лицом к лицу с черным провалом. Тихие, покорные бабушкины платья висели ровно, одно за другим, выстроившись в ряд. Она приблизилась и вдохнула этот запах нежности, самый лучший, какой знала в своей жизни. Окунулась глубже, обняла платья. С самого края, почти у стены, почувствовала холодок металла: пальцы наткнулись на парадный бабушкин пиджак с медалями.

5

Оплатить счета не получилось. Лика потолкалась полчаса в Сбербанке, а потом объявили перерыв. Просочившись сквозь старушек на улицу, она побежала вниз по лестнице, мимо сквера – и вот он, оперный театр – старинный, с высоченными колоннами, словно сказочный дворец посреди города. Здесь даже во время войны, при немцах, шли спектакли, и в музее театра остались отзывы немецких солдат, мол, спасибо, Чайковский очень понравился.

Она пронеслась мимо огромной тумбы с афишей «Пиковой дамы» (Премьера! Спешите!) и оказалась в «Чиполлино». Ну да, странное название для детского кафе при оперном театре. Назвали бы «Щелкунчик» или «Петя и волк», а то – «Чиполлино».

Год назад, когда умерла бабушка, дедушка сказал:

– Сидеть с тобой теперь некому, будешь сама педагогом.

Он отвел ее в «Чиполлино» и попросил «показать, что-нибудь» администратору кафе. Лика все и показала: Утесова, вылупляющегося динозавра и даже выступающего Путина. Путина зарубили сразу, Утесова вообще не прокомментировали, а динозавр понравился. Было принято решение, что талант у Лики есть, и ее можно взять на работу: развлекать детей. Нарядили клоуном, однако этот образ не понравился уже ей самой.

– Мне не близок этот образ, – заявила она администраторше. Та почему-то засмеялась, а дедушка сказал, что придумает «кое-что». Увел Лику наверх, в гримерную мастерскую, порылся в своих запасах, а потом усадил напротив окна и стал колдовать.

Присматривался, отходил, что-то клеил. А через полчаса, закончив работу, подвел к зеркалу.

– Нравится?

Перед Ликой стоял настоящий сказочный эльф: с ушами, как положено. Впрочем, нос был гномичий, крючком. Новое сказочное существо Эльфогном, с которым можно играть, общаться, но который при этом… ты сама!

– Нравится, – застенчиво сказала Лика и сразу стала придумывать, что бы такого изобразить. Они пошли с дедушкой по запутанным коридорам обратно в кафе, встречая на пути работников театра.

– Здравствуйте, – говорила всем Лика.

Люди удивлялись, иногда даже – пугались, а она торжествовала: это был успех!

В кафе Лика окликнула администраторшу сказочным голосом:

– Не подскажете, как до ближайшей лесополосы добраться?

Администраторша обернулась, ахнула и узнала ее, видимо, только по дедушке, стоящему за спиной.

– Господи… Валерий Иванович, ну вы и волшебник!.. А этот образ тебе близок?

– Ближе некуда! – ответила Лика, ударила себя в грудь и пропищала: – Мне бы в лесочек ближайший. В городе прокормиться нет никакой возможности.

Так что уже год, как Лика дружила с Эльфогномом. Странно получалось: вроде и знаешь, что это – ты сама, а все же как-то вдвоем веселее. Он и говорит по-другому, и сидит, и ходит. Бывало, прибежишь из школы, супа в себя закинешь, а через полчаса уже:

– Привет, девочка!

– Привет, чудище!

Гримировалась Лика теперь сама. Она и раньше дедушке помогала, но за год так здорово научилась «превращаться», что его участия уже не требовалось. Обычно она занималась с детьми в выходные или во время спектаклей, когда взрослые слушали оперу. И теперь уже точно знала, как вести себя с малышами. Сначала – мультики. Тут даже думать нечего. Под мультики они в себя приходят, привыкают, что родители ушли. Но только если совсем маленькие, им объяснять надо. Они же не понимают ничего про принца Лимона, сеньора Помидора и про кума Тыкву с его финансовыми затруднениями. Даже элементарные погони приходится разжевывать: что происходит, когда и кого бояться.

– Ой! Посмотри, Чиполлино побежал, его сейчас догонят! Что же делать? Наверное, надо бежать быстрее! Класс, он побежал быстрее! Его теперь не догонят!

Потом – рисовать. Больше всего Лике нравился трехлетний Антошка. Глазки умные, носик кверху. Но – не художник. Она рисовала за него, а потом показывала результат старшему брату, который приходил «забирать». Брат улыбался, хвалил Антошку. Может, даже догадывался про подмену… А может, нет. Но он был хороший. Не то что другие старшие братья и папаши. За год Лике шортики эльфа стали малы, и… Ну в общем… Как сказать… В общем, иногда Лика видела, как они смотрели на нее, конкретно на ноги! Например, демонстрируется родителям Репка. Лика – Репка, остальные за жучек. Тянут-потянут, а Лика смотрит в зал и видит, как на нее пялятся.

Поэтому больше она любила устраивать театр для самих детей. Теневой! Становилась за ширму, включала яркий свет и изображала всяческие силуэты.

– Кто я? – спрашивала она.

– Заяц! – отвечали дети.

– А сейчас?

– Бабка-Ёжка!

– А сейчас? – надевала шляпу и брала смешное ружье, похожее на тромбон.

– Охотник!

– А сейчас? – Можно еще нацепить «пятачок» и встать на четвереньки. Задумались? Хррр-хррр!

– Свинья, поросенок! – кричали малыши наперебой.

– Ну а так? – Просто на корточки и – клубочком. Дети затихали, но ненадолго. Всегда находился кто-нибудь догадливый:

– Репка?

Глава вторая

1

«Вот он сидит напротив, спиной к окну. Старый, седой, прекрасный. Опустит голову – и солнце бьет поверх, на потрескавшийся пол. Поднимет – оно опять играет в его волосах.

Подходит совсем близко, наклоняется. Вдох – и тихий, благородный запах старости убаюкивает. Берет меня за подбородок, трогает, поворачивает из стороны в сторону. Он совсем близко. Гладит шею. Руки крепкие, в них так спокойно.

Как глядя на взрослого человека, сложно представить, что когда-то он был ребенком, так рядом с ним не верится, что он был молодым мужчиной, потом средних лет, потом еще старше, еще… А я? Я тоже буду старой? Как это представить?

Он возвращается и садится на свой стул. Рисует. Смотреть не дает. Я знаю, что там, на бумаге, уже живет другой человек. Это я, но другая… Через много лет… Через сколько?».

Лена приехала в город два года назад. Сейчас и драматическим актерам тяжело (если не в Москве), а оперной певице и подавно. Театров по стране раз-два, и обчелся. В столицах можно всю жизнь просидеть на «скамейке запасных», там своя мафия, примы окопались серьезно. За границей пробовала – не вышло. Потратила столько денег, поездила по прослушиваниям, а толку? И вот – позвали сюда. Петь. Нормальные главные партии. Любой актер вам скажет, что можно ждать в столице год или два, но, если эти два затягиваются на пять, он едет туда, где можно работать.

Валерий Иванович рисовал, не торопясь, останавливался. Елена сидела, задумавшись.

– Вот сюда, Леночка, мне на ушко смотрите. Я как раз сейчас глаза рисую.

– А на вас нельзя? От уха до глаз не такое большое расстояние.

– Это вам так кажется. А взгляд уже не тот. Или у меня уши некрасивые?

– Фантастические уши, Валерий Иванович!

– Научно-фантастические, я бы сказал.

Елена засмеялась. Ей нравился трезвый спокойный юмор этого старика.

– Если хотите получиться по-человечески, а не «научно-фантастически», смотрите на ухо. Оно у меня еще прекраснее, чем глаза.

Ничего не оставалось, как смотреть. Большое, настоящее стариковское, с отвисшей мочкой. Ухо поворачивалось то в фас, то в профиль: иногда Валерий Иванович поглядывал на прикрепленную к мольберту фотографию. Он рисовал сразу с двух женщин: с Елены и со старой – на портрете. От одной брал внешность, от другой – морщины.

– А с кого вы рисуете глаза, Валерий Иванович?

– Левый – с вас, правый – с Оленьки.

– А вам не тяжело?.. Извините.

Старик никак не отреагировал. Не загрустил, не улыбнулся.

– Мне тяжело… Но мне по-любому тяжело: что рисуй, что не рисуй. Так уж лучше я буду рисовать.

Елена села смирно, замерла и, надеясь беспримерным послушанием загладить неловкость, уставилась на ухо. Оно опять стало крутиться: профиль, фас, профиль, фас.

– Последний раз, – сказал Валерий Иванович, – гипсовые головы в институте рисовал.

– Что? – не поняла Елена.

– Отомрите, я же человека рисую, а не статую. Идите сюда, посмотрите.

Лена медленно, стараясь не выдать своего интереса, обошла Валерия Ивановича и взглянула на мольберт. С листа бумаги на нее пристально смотрела красивая, величественная старуха лет восьмидесяти. Вернее не на нее, а слегка мимо, словно сзади кто-то стоял. Лена обернулась. Старуха смотрела на Валерия Ивановича. Он – на нее.

– Я буду такой? – спросила Елена.

– Если доживу до премьеры – будете. В лучшем виде.

– Я не про это. Я в старости буду такой?

– Моложе и красивее. Надеюсь, у вас, Леночка, будет жизнь без войны и без… разных неприятностей.

Он поставил чайник и стал готовить гримерские принадлежности.

– Много придется сделать, но мы попробуем успеть до премьеры, Графиня.

2

– Дурак, что ли! – закричала Лика, и дверь захлопнулась. Паша сам испугался, убежал по коридору. Мимо зала, где сидели малыши, – на улицу. Уже месяц, как он ходил в «Чиполлино» забирать младшего брата. Но, конечно, на самом деле просто чтобы увидеть ее.

Первый раз это случилось, еще когда лежал снег. Нехотя, по слякоти, он дотопал с Антошкой от трамвая до театра, и вдруг мимо него, мимо детей и родителей пронеслась ракета. Все только успели головой мотнуть – ракета влетела в двери. Потом он часто видел этот фирменный прыжок, менялся только силуэт: сначала черное пальто, потом свитер с развевающимся шарфом, а ближе к апрелю – платье и длинные волосы. Он думал, что это чья-то сестра, и только потом догадался, что ракета – это и есть эльф из «Чиполлино».

Тогда Паша влюбился. До этого он только готовился, только присматривался к шлейфу ракеты, еще не знал, стоит ли? Но не влюбиться в эльфа было невозможно. Гибкое девичье тело, сумасшедшие глаза и главное – уши. С кисточками, мохнатые, озорные. Эльф прыгал, падал, шутил, кривлялся, и все это была она – ракета с длинными волосами. Он не успевал толком разглядеть ее настоящего лица, но влюблялся все больше с каждым днем. Теперь уже никто не водил Антошку в театр, кроме Паши. Ему было пятнадцать, ей… Непонятно сколько: возраст у эльфов определяется с трудом.

И вот сегодня он, наконец, решился сделать то, о чем давно мечтал: прошел по темному коридору за сцену, потянул ручку двери…

– Дурак, что ли! – услышал он испуганный крик. Мгновенно закрыл дверь, пробежал через зал, где сидели малыши, а потом – на улицу. Он видел ее! Настоящую: не как ракету, не как эльфа. Одно мгновение: голые ноги, голая спина, руки подняты вверх и собирают волосы.

– Дурак, что ли! – и все прекратилось. Но он уже знал, какая она. Самая лучшая!

Трамвай зазвенел, пронесся у щеки. Невесомый, Паша отошел к тротуару и сел на лавку. Встал и тут же быстро пошел дальше. Вверх по улице, через мост.

3

Лика ракетой вылетела из «Чиполлино» и забежала в главный вход театра. Сразу свернула под парадную лестницу, промчалась по пролетам вверх. Сердце стучало в горле, так что она даже не слышала репетирующего оркестра.

Испуганная, наполовину загримированная в старуху, Елена встретила ее в дверях гримерки.

Валерий Иванович приподнялся с кушетки и накрыл ладонью таблетки, лежавшие на столе. Смял их в горсти, сел, взял другой рукой стакан дымящегося чая. Лика кинулась к нему на шею и заплакала. Валерий Иванович развел руки, покорно принимая любовь и слезы внучки. Нелепо поворачивая голову, он старался отвечать поцелуям, но Лика прижалась крепко.

Елена ждала в коридоре и не хотела им мешать. Она сама чуть не плакала.

Наконец Лика оторвалась от дедушкиной щеки:

– Может, все-таки тебе не ходить на работу?

Валерий Иванович улыбался и не отвечал.

– Ну да, глупость сказала… «Скорую» хоть вызвали?

– Я не вызывал, мне же плохо было. Надо у Елены спросить. Лена, вы «скорую» вызвали?

– Да, конечно, сейчас будут.

– Вызвали! – радостно доложил дедушка. – Сейчас будут!

Он был невыносим: шутил все время, и особенно когда речь шла о серьезных вещах.

А потом было, как много лет назад: радостно и уютно. Начали работать. Дедушка всматривался в лицо Елены, как смотрят подолгу в глаза любимых. Он так на ней сосредоточился, так близко был к ее коже, что Лика немного заревновала. И от ревности принялась помогать еще старательней.

– Подержи, – просил дедушка, – нет, мягче, видишь, край? Его вот так надо, а то, когда Леночка голову поднимет, все увидят линию.

– Может, хватит? – сказала Лика. – Для сцены уже вполне достаточно… Какую еще линию…

– Я уже сейчас не вижу, Валерий Иванович, – подтвердила Елена.

– Это потому что вы старушка, у вас зрение ни к черту, – и замахал перед ее лицом ладошкой из стороны в сторону. Получилось так смешно, что все засмеялись, и в этот же момент в гримерку вошла директор театра Анна Николаевна.

– Какая вы старая, Леночка!

– Спасибо, стараемся!

– А это что за сказочные персонажи в служебном помещении? Вроде в «Пиковой даме» таких чудищ нет.

Эльфогном подошел к директрисе и вручил взятый из вазы цветочек. Прищурил глазки, вытянул шею, издал пронзительный дельфиний звук.

– Точно? – не поверил дедушка. – А мы подумали, есть такой персонаж. Сделали на всякий случай.

Лика встала в позу эстрадного певца, подняла руку и пискляво, по-детски запела арию Графини. Взрослые захохотали.

– Моя внучка – Лика, – сказал дедушка, – умница-красавица.

– Что красавица – вижу.

И все засмеялись еще громче.

Стали пить чай. Дедушка разрекламировал Лику как суперталант: она и с малышами в «Чиполлино» занимается, и грим сама себе делает! Анна Николаевна сделалась серьезнее и спросила:

– Молодец. Дедушка научил?

Лика застенчиво улыбнулась.

– Она еще талантливая! – сказала Елена. – Лик, покажи динозаврика!

– Леночка, сегодня не бенефис Лики, Анне Николаевне есть чем заняться.

– Я быстро! – Лика отбежала в дальний угол гримерки, присела на корточки, скрючилась и замерла. Анна Николаевна с недоумением ждала, а Елена прижала палец к губам: ждите, сейчас будет!

– Вылупляющийся динозаврик! – объявила Лика.

Раздался звериный рык. Не писклявый девичий, а настоящий, глубокий, дикий. Лика распрямилась, прижав к себе локоточки, как короткие лапки. Кисти свисали вниз, изображая когти. Пустой взгляд пресмыкающегося окинул комнату, наткнулся на цель, и…«динозаврик» прыжками кинулся к директору театра, смешно выбрасывая по бокам туловища коленки. Анна Николаевна засмеялась, но Елена «зашикала»:

– Это еще не все!

Динозаврик остановился прямо у лица Анны Николаевны, плотоядно порычал, а затем, безразлично отвернувшись, стал жевать длинные листики фикуса.

Взрослые зааплодировали, Лика, не переставая жевать, поклонилась.

А Анна Николаевна так растрогалась, что поцеловала ее в лоб.

– Вырастешь – поступай на актерский, у тебя талант.

– Разве это актерство? Так, кривляется ребенок! – не согласился дедушка.

– Она не кривляется, – сказала Анна Николаевна, – а входит в образ! Я прямо испугалась, думала – съест.

Лика выпустила, наконец, из зубов листик фикуса и трогательно прорычала:

– Нет ничего невозможного!

Все захохотали. Анна Николаевна попрощалась и ушла. А дедушка сказал:

– Ты почти, как я уже, все можешь. Вот помру, тебя вместо меня возьмут, кусок хлеба будет.

Лика кинулась к нему на шею, крепко обняла и стала целовать, тыкаясь в щетину крючковатым носом.

Лихо, с сиреной, в театральный двор зарулила «скорая».

– Ну вот, – дедушка посмотрел на часы, – наша «скорая» – самая скорая в мире, – и очень смешно спародировал Ленина, – архисвоевременный приезд, товарищи!

– И кто после этого кривляется? – спросила Лика. – Давайте я сбегаю, скажу, что уже не надо!

– Стой, – сказала Елена, – так и побежишь?

Лика остановилась и посмотрела в зеркало.

– Действительно… Заигралась.

– Охота тебе гномиком бегать, такая красивая девочка! Я уже не помню, какое у тебя настоящее лицо.

Лика приблизилась к Елене очень близко и, скорчив рожицу, сказала:

– Вот такое!

Вошел доктор «скорой помощи» и медсестра.

– У вас больной?

Старуха с изящной женской фигурой и лупоглазый ушастый эльфогном подозрительно посмотрели на них из глубины комнаты.