Электронная библиотека » Михаил Сегал » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Молодость (сборник)"


  • Текст добавлен: 22 ноября 2013, 18:20


Автор книги: Михаил Сегал


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Глава третья
1

Сначала показалось, что шаги удаляются, что это не к ним. Шел пятый урок, и уже верилось, что «не сегодня». Но вот каблуки застучали сильнее, дверь класса отворилась.

– Девочки от «A» до «Н» собрались и пошли со мной.

Лика была на «Г». Значит – прямо сейчас. Все стали неторопливо собирать рюкзаки, надеясь «замкнуть процессию». Но это, как скот на убой: можно пойти хоть самым последним, а что изменится?

В медкабинет запускали по пять человек, остальные ждали в коридоре. Выходящие никак не показывали своих эмоций, а спрашивать «Ну как?» было тупо – зайди и узнаешь «как».

Они зашли, их усадили на клеенчатую кушетку. Женщина «из поликлиники» стояла за белой ширмой, виден был только край халата. Не вышла, не поздоровалась, не успокоила.

– Сами пойдете или по списку?.. Воронина.

Воронина как-то очень быстро встала и подошла к окну. Силуэт ее платья нарисовался на ткани, и Лика вспомнила свой теневой театр в «Чиполлино». Она знала, что чем ближе к ширме, тем отчетливей видно.

– Снимаем все снизу, трусы тоже. На стул клади.

Стул стоял в метре от ширмы. Взрослый человек придвинул бы его к себе, а потом уже разделся, но робкая Воронина исполняла все буквально. Она начала раздеваться, девочки честно отвели глаза. Лика тоже смотрела вниз, на порванный линолеум, дырки в котором знала с первого класса. Солнце нежилось на полу, за окном набирал силу апрель, и было совершенно непонятно, почему нужно сидеть здесь и делать то, чего не хочешь.

Воронина вскрикнула.

– Лежи спокойно, это не больно, я только смотрю… Давай, давай. А то как сексом заниматься, так мы с двенадцати лет уже все готовые, а как перед врачом ноги раздвинуть, так страшно! Шире раздвигай. По-человечески!

Воронина не издала больше ни звука. Потом пошла Григорьева. Она уже все понимала и не заставляла на себя кричать. Сердце Лики забилось так сильно, как не стучало даже вчера, когда, перепугавшись за дедушку, она неслась по театральным коридорам. После Григорьевой Лика встала и прошла за ширму. На докторшу смотреть не хотелось, ни к чему было запоминать ее лицо.

Потом Лика спокойно вышла, прошла мимо ожидающих своей очереди девочек и вдруг поняла, что у нее сейчас такое же выражение, как у тех, кто выходил раньше. Только тогда она не понимала, что это: то ли им плохо, то ли все равно, мол, нет за этой дверью ничего особенного. А теперь стало ясно, что это было желание никак, совершенно никак не выдавать то, что у тебя на душе. Чтобы никто не смог даже близко предположить, что ты сейчас чувствуешь. Стальной взгляд, спокойная походка и – скорее уйти подальше. Шаг за шагом прочь от этой двери. До конца урока оставались какие-то минуты, и Лика пошла в столовую.

2

– Прости, можно тебя на секундочку?

Он караулил ее на выходе, у дверей «Чиполлино». Час, наверное, стоял, не меньше. Лика и чаю попила, и по коридорам походила, казалось бы – должен уже уйти.

– Меня Паша зовут!

Она прошла мимо, на другую сторону трамвайных путей.

Раньше, когда он просто приходил за Антошкой, все было нормально. А потом стал появляться чаще, наблюдал за ней, смотрел с детьми спектакли. Сегодня тоже пришел. Держал младшего брата на коленях, словно прятался за ним.

– Кто я? – кричала Лика из-за экрана.

– Медведь!

– А сейчас?

– Чиполлино!

– А сейчас?

– Милиционер!

Она изгибалась, танцевала, и чем ближе приближалась к экрану, тем четче Паша мог ее видеть. Тихо, невесомо сгрузил Антошку на стул и вышел в коридор. Вытащил цветы из сумки, расправил лепестки, прошел за кулисы. Он знал, что свет сейчас направлен на экран, и если Лика обернется, то не увидит его за слепящими лучами. Было даже немного неловко за такое подсматривание. Набрал побольше воздуха, бесшумно перенес вес тела на правую ногу, «перекатился» за дверной проем и увидел ее. Лика стояла в одних колготках и майке спиной к нему. Дыхание у Паши перехватило, а она, как заправский йог, сделала мостик. Голова вылезла из-под ног.

– Паучок! – закричали дети.

Заметила. Бежать было глупо, Паша показался полностью, встал с букетом в дверях. Лика спокойно вышла из позы паучка и накинула рубашку.

– Дурак, что ли?

И вот теперь он стоял как дурак, у театра со своим букетом и ждал. Час, наверное, не меньше. А она прошла мимо, не принимая его молчаливых извинений, спокойно и презрительно. Нет, даже не презрительно. Не достоин.

Но как только завернула за угол, рванула что есть сил, и стремительно добежала до дедушкиного дома.

Раньше, желая почувствовать живой, еще не ушедший бабушкин запах, она подходила к шкафу, подолгу стояла рядом, не решалась открыть. И уж тем более никогда не доставала вещи: только трогала. Но сейчас, не думая, взяла любимую бабушкину кофту и закуталась в нее. Почувствовав, наконец, себя одетой, успокоилась, даже ненадолго заснула под убаюкивающий запах.

Очнувшись, позвонила в театр. Дедушки на месте не было, Елена пошла его искать. Лика ждала, еще не до конца отойдя ото сна, вдыхая тепло кофты, которая снова спасла ее. Вечерняя комната висела перед глазами, как мутная вода в аквариуме. И странно красовался в углу цветастый родительский подарок с ленточкой.

Наконец, послышались шаги, дедушка взял трубку.

– Деда, можно я к тебе приду?.. Ну просто… Помочь… Могу принести чего-нибудь.

– Похолодало, – ответил дедушка, – курточку накинь.

– У меня нету, дед, я так!

– Возьми бабушкину кофту в шкафу, вязаную, она тебе как раз.

Лика вся сжалась. Ей показалось, что дедушка видит ее.

– А можно? – спросила она.

– Можно, почему нельзя?

Теперь уже на законных основаниях Лика застегнула кофту, но тут телефон зазвонил снова: «…Уважаемый абонент! За вашим номером числится задолженность суммой сто двадцать рублей шестьдесят четыре копейки. Во избежание отключения…»

3

Девчонки из класса подняли бы ее на смех в таком наряде: юбка, кроссовки и бабушкина кофта. Но среди старушек в Сбербанке она выглядела очень даже «своей». Затесалась поглубже и ждала. Очередь не двигалась, время близилось к перерыву, и Лика в который раз стала проклинать себя за лень и медлительность. Сколько раз можно говорить: «Идти в сберкассу в полвторого – зря простоять». Что тут скажешь. Ты права, бабушка, глупая я. Вернее – ленивая. Лика безнадежно посмотрела на часы. Без пяти. Все ясно, можно уходить.

Она вышла и дворами, через рынок, направилась к театру. Было совсем тепло, непонятно почему дедушка сказал: «Похолодало». Может, потому что с утра набежали тучи, а может, просто ему самому стало холодно, он заболел? Испугавшись этой мысли, Лика ускорила шаг. Последние палатки рынка остались за спиной, перейти дорогу – и вот он, театр.

Она вспомнила, как часто ходила здесь в детстве. Бабушка крепко держала ее за руку, а она считала полоски «зебры». Почему-то иногда их было восемнадцать, а иногда семнадцать. Куда пряталась время от времени одна хитрая полоска, долго не удавалось понять. Сначала казалось, что это зависит от погоды, потом – от настроения. Лика уже знала все полоски в лицо, и каждый раз теперь не просто считала, а пыталась понять: какая из них с ней играет? Все разрешилось просто: проблема была в первом шаге. Если шагаешь с левой ноги, то «один» приходится действительно на первую полоску, а если с правой – почему-то на вторую. Жить стало скучнее, но считать «зебру» Лика не перестала. Она словно здоровалась с ней каждый раз и наблюдала, как та стареет. Медленно, из зимы в лето, из дождя в снег, «зебра» бледнела, стиралась, и чем дальше, тем больше Лика любила ее, как человека, жизнь которого прошла рядом. Лишь бы не покрасили… Она шла, считала полоски, а рука лежала в вечно горячей бабушкиной руке, чувствовала колкий рукав ее кофты. И вот теперь Лика сама была одета в эту кофту, и не краешек, а вся она кололась и согревала. Это было как-то странно. Бабушки рядом нет, а тепло есть.

Четырнадцать… Пятнадцать… Внезапно стало так грустно, как не было уже давно. Невозможно же вечно не плакать. Все говорят: «Не плачь, сейчас нельзя». Как будто есть такие дни, когда плакать будет можно, и скоро об этом объявят… Трамвай зазвенел где-то вдалеке… Девятнадцать… Двадцать… Двадцать одна… Откуда столько?

Бабушка изо всех сил рванула ее за руку и втащила на тротуар. Лика в страхе очнулась так же, как много раз посреди ночи, – увидев ее во сне, зная, что она мертва. Отзвук звенящего трамвая стоял в ушах, Паша крепко держал Лику за рукав. Она еще не понимала, что произошло, почему он здесь, почему полосок так много? Не отпуская запястья, Паша что-то отдал ей и бросился прочь. Лика очнулась, увидела в своих руках большой букет белых цветов и так же стремительно побежала к театру. Слезы все-таки вырвались наружу и лились, пока она летела ракетой по коридорам, перепрыгивала ступеньки и влетала в гримерку. Еще в полете Лика увидела Елену, наполовину загримированную в Графиню.

– Тсс, – Елена приложила палец к губам. Понятно, дедушка спит. Он иногда засыпал посреди дня. В такие моменты все дома замирали и ходили на цыпочках. Говорили шепотом, крышки от кастрюль старались не трогать, двери – не открывать.

Пока Лика летела, солнечные лучи высушили ее слезы. Она поменяла лапки на «мягкие» и бесшумно приземлилась у ног дедушки. Он был далеко, совсем не здесь, и спал очень глубоким сном. Голова склонилась на грудь, ноги стояли ровно, туфли вместе. Скромно, как аккуратный ученик, дедушка держал в руках парик Елены.

Лика отвела голову в сторону, вдохнула побольше воздуха и, повернувшись к дедушке, стала целовать его. Это тоже была ее детская, давно забытая игра: пока все ходили на цыпочках, она легко, нежнее нежного целовала спящего деда. От глаза к глазу, от морщины к морщине. Дед не реагировал, бабушка сердилась, а Лика торжествовала: попробуйте так поцеловать, чтобы человек не проснулся!

Елена наблюдала за этим представлением и улыбалась. Лика осторожно вытащила парик из рук деда, надела его, зашла за стул сзади. Сгорбилась, как старушка, и постучала по спинке.

– Телеграмма! – мягко, как бы по-украински, сказала она.

Дедушка не вздрогнул, а просто повернул голову.

– Не балуйся! Зачем ты так делаешь?

Лика протянула букет.

– Почта России!

– Красивые цветы… Где это ты взяла?

– Давайте я в вазу поставлю – предложила Елена и забрала букет.

Лика покрутилась, показала кофту.

– Я так похожа на бабушку?

– Не балуйся! – он забрал парик. – Давайте работать.

Лика ушла в соседнюю комнату, но вскоре вернулась в образе Графини: закутавшись в большой платок, сгорбившись, опираясь на дедушкину палку.

– Три кааааарты!!! – пропела она звонким голосом за спиной у Елены.

– О господи! – выдохнула Елена. – То гномик, то бабушка…

Работали до вечера, а потом стали пить чай с печеньем. Дедушка был очень доволен: Елена выглядела как настоящая Графиня из книжки Пушкина.

– Вы такая красивая, – нежно сказала Лика.

– Ты тоже, – ответила Елена, – когда не ходишь как пугало.

А пугало было еще то: Лика так и сидела за столом в платочке «под старушку», «сюрпая» чай из блюдца.

– Ты же красивая девочка!

Лика кивнула головой и скорчила рожицу.

– Отен класывая! – изобразила она больного человека и шепотом спросила у дедушки: «Я похожа на бабушку в этой кофте?»

Дедушка опять не ответил, только погладил ее по макушке. Елена ушла в прихожую, к зеркалу, чтобы еще раз посмотреть на себя «в образе». Лика подбежала, обняла ее.

– Вы такая красивая.

Они поцеловались.

– Где цветы взяла? – шепотом спросила Елена. – Купила?.. Сорвала?..

В дверь постучали.

– Войдите!

Статный, красивый, с букетом роз в комнату вошел «мужчина» Елены – военный дядя Андрей.

– Простите, мне Елену.

Елена обвила его шею руками и поцеловала. Тот сначала ничего не понял, но потом улыбнулся.

– Ленка, ты? О господи! – и поцеловал в старческое лицо. Прошел в комнату, пожал руку дедушке. – Валерий Иванович, добрый вечер! Вы просто настоящий художник! Скоро премьера?

– Скоро. Стараемся.

Елена ушла разгримировываться, а дядя Андрей сел за стол пить чай.

– Потрясающе, честно говоря! Я Лену практически не узнал. Предполагаю, из зала вообще – шикарно, не подкопаешься!

– Между прочим, – встряла Лика, – сблизи тоже не подкопаешься, вы же ничего не поняли!

– Лика, как ты со взрослыми разговариваешь!

– Да нет, – улыбнулся Андрей, – совершенно справедливо! Взрослое замечание… А поклонники, я тут смотрю, уже и без меня цветы дарят?

– Это Лика принесла дедушке, – сказала вернувшаяся Елена. Она была снова молода и красива. Дядя Андрей встал, они собрались уходить. Елена шепотом, на ушко, спросила Лику:

– Мальчик подарил?

Лика моментально вернулась в образ пожилой дамы и выдохнула басом:

– Что за вздор!

Стало совсем темно, а домой идти не хотелось. Они допивали чай вдвоем, и было здорово: есть крошащееся печенье, смотреть на деловито забирающиеся в горку огоньки. И обниматься. Долго, без слов.

Дедушка встал, подошел к окну, потрогал цветы.

– Мальчик подарил?

Не услышав ответа, он обернулся. Лика снова стояла в глубине комнаты, в полумраке, надев парик и сгорбившись.

– Я похожа на бабушку?

4

Лил дождь, прохожие попрятались в магазины и под козырьки подъездов. За какие-нибудь десять минут дороги превратились в реки, машины ехали очень осторожно. Ждать здесь, у театра, было бессмысленно, и, переглянувшись, Елена с Ликой рванули на другую сторону: одна с туфлями в руках, другая – с кроссовками. Было весело, а водители сигналили: то ли ругались, то ли весело здоровались.

До дедушкиной квартиры они добрались настоящими «водяными» и по дороге в ванную залили весь пол. Наскоро вытерев руки кухонным полотенцем, дрожа от холода, Лика высекла спичкой огонь из коробка, зажгла колонку. Разделись и «нырнули» под душ. Стучали зубами, толкались, соперничали «за место под душем», наконец, согрелись и обнялись. Вылезать не хотелось. Елена распустила Лике волосы, вымыла их, а потом они выключили воду, вытерлись насухо, и в комнате уже Лика расчесала волосы Елене.

Было так уютно оттого, что дождь за окном продолжался, комната погрузилась во мрак, и никуда не надо торопиться. Обычно ведь либо кто-то подгоняет, либо – сама себя. Дел всегда много, а, если ты ничего не делаешь, получается: ленишься, ненавидеть себя начинаешь, в общем – вечная борьба. А тут… Пошел ливень, отрезал от окружающего мира, и – все, никто не виноват. Можно укутаться в плед, налить чая и получать удовольствие.

Жалко, что такие дожди бывают редко и быстро заканчиваются. Только войдешь во вкус – бабац! В одно мгновение солнце выходит, и – все, как раньше. Куда-то надо идти, что-то делать. Даже если и не очень надо – все равно получается, что надо, потому что как же так: ничего не делать? Жизнь проходит!.. А так она не проходит? Если бегать, стремиться к чему-то, суетиться, она что, увеличивается что ли или хотя бы стоит на месте?

Ну ладно, сегодня, похоже, зарядило надолго. Они пили чай, шептались о всяком интересном, а потом Лика села за фортепиано и заиграла гаммы. Елена стала распеваться. Лике очень нравилось, что она аккомпанирует настоящей певице. А потом поменялись. Лика попробовала исполнить арию Графини. Может быть, получилось не очень, но Елена не улыбалась, а только старательно играла и смотрела с нежностью. Было так хорошо, дождь не заканчивался, и чай тоже не заканчивался. Проанализировав все это, Лика решила, что счастье существует.

5

Уже метров за сто до больницы воздух стал уплотняться, а около ворот превратился почти в стену. Каждый шаг давался с трудом, Лика шла, не поднимая глаз, глядя только вниз, на кроссовки.

Постепенно больница брала свое: звуками и запахами. Звуком была тишина. Жизнь города здесь обрывалась, ее не пускали за стены больницы. Не пускали шум, а вместе с ним – саму жизнь. Запахом была еда. То ли обед здесь никогда не прекращался, то ли помещения никогда не проветривали. И если на стены можно не смотреть, а мертвую тишину перекрикивать песнями у себя в голове, то невозможно же не дышать. И так, шаг за шагом, больница побеждала: щами, картофельным пюре и котлетками.

Но в этот раз, похоже, действительно был час обеда. Одни старики сидели в столовой, другим несли еду нянечки. И почему-то во всех палатах были открыты двери. Лика подумала, что, наверное, жутко неприятно болеть, когда все ходят и смотрят. Когда она лежала с температурой, то натягивала одеяло на голову: хотелось закрыться от всех и быть «в домике».

Она шла и заглядывала в двери: быстро, чтобы не смутить стариков. Они сидели, лежали, жевали, утюжили тапками такие большие теперь для них расстояния от окна до кровати. И всех их было жалко, и казалось, что никто их не любит. И конечно же у них были родственники, но вот именно сейчас, здесь их не было, и оттого старики выглядели беззащитными, как дети. Только дети в больнице хоть и тоскуют, и плачут, но все же ясно по кому – по маме. А у стариков мамы нет, и их слезы совсем другие, незаметные. И сами они стараются быть незаметными. Открывайте двери, глазейте на меня – я занимаю мало места, я очень компактный, почти прозрачный.

Лика прошла мимо последней палаты, дальше был только туалет. А еще дальше у окна стояло несколько кроватей, и вначале не было понятно, что там тоже лежат люди: седые головы сливались с подушками. Свет из окна слепил глаза, лиц не было видно. Щурясь, Лика прошла сквозь лучи и увидела на одной из кроватей незнакомого старика. Он подозрительно смотрел на нее, словно выпроваживал. Другой загородился газетой. Она развернулась, чтобы уйти, но тут газета опустилась, и за ней возникло спокойное, как всегда, улыбающееся лицо дедушки. Лика кинулась к нему и стала целовать морщинку за морщинкой.

– Почему ты в коридоре? Давай я поговорю, тебя переведут в палату! Они не имеют права!

– Палаты заняты, Ликочка.

– Пусть кого-то другого сюда переведут.

– Кого?

Ну да, правильно. Чем те старушки хуже?

– Да я здесь вообще молодею, – сказал дедушка, – практически как в госпитале. Я тебе не рассказывал? Лежал вот практически так же в коридоре, только вдобавок еще с одним солдатом на кровати. И представляешь: кровать сама по себе узкая, обычная, там и одному-то не повернуться, а этот солдат стал мне две трети уступать. Как лейтенанту. Я говорю: «Слушай, в больнице все равны! Забирай половину!» А он мне: «Есть!» – и ни с места. Видно, кто-то из офицеров напугал его на передовой.

С лучезарной улыбкой дедушка уставился на Лику. Она не могла не улыбнуться. И, словно ревнуя к тому, что внучка пришла не к нему, старик с соседней койки строго поинтересовался:

– На каком фронте воевал?

Дедушка ответил нехотя:

– На Белорусском.

– Брест, Минск?

– Борисов.

– Ранение?

– Нет. От тифа чуть не помер.

Подошли нянечки и увезли старика. Может, «на процедуры», может, в палату, может, еще куда-то. Ни они не сказали, ни он не спросил. Просто подошли и увезли. Словно время пришло.

Лика удивилась:

– Ты разве тифом болел?

– Нет, конечно.

– Ты же сказал: «От тифа чуть не помер».

– Ну, заболел бы – помер.

И расплылся в улыбке, довольный своей шуткой.

А потом еще час Лика ждала главного врача. Она знала, что после посещения больного все должны идти к нему и спрашивать: «Доктор, ну как?» Так делал дедушка, когда болела бабушка, так делал папа, когда болела мама. Без этого было никак нельзя. И Лика тоже пошла.

Она ждала своей очереди, сидела, ходила по коридору, рассматривала стенды. Черно-белый, молодой еще главврач широко улыбался ей с пожелтевшей, пришпиленной к холсту газеты. А вот он же, но уже старый и цветной стоял с коллегами на фоне больницы. Шли годы, люди заходили и выходили из кабинета, а он получал ученые степени, лысел, писал статьи и набирался мудрости. Вместе с последним человеком в очереди закончилось знакомство Лики с его карьерой. Она зашла в кабинет, аккуратно прикрыла дверь. После коридора здесь было светло, белоснежный халат главврача сиял в лучах заката.

Лика стала расспрашивать про дедушку, стараясь казаться осведомленной в вопросах медицины. Спрашивала про давление, про «общее состояние» и даже про «перспективы». Но врач словно не понимал ее. То есть про давление и «перспективы» он понимал, даже понял, о каком больном идет речь, – он не понял, почему про все это спрашивает такая маленькая девочка.

– Скажи, пожалуйста, где твои родители? Почему прислали тебя?

– Они по работе уехали. Вы мне скажите все, что нужно.

Врач встал, снял халат. Начал собираться.

– Ничего не нужно, лечим.

– А что ему можно приносить?

– Все. Все, что он обычно в жизни ест. Это же сердце, а не пищевое отравление.

– А что нужно, чтобы его в палату перевели?.. Я имею в виду… дополнительно?

– Кто тебя так спрашивать научил? Взрослые? Дополнительно нужно, чтобы нам дополнительный корпус, наконец, построили… Ничего не нужно… Все нормально, девочка, не волнуйся. Никакой угрозы особо нет, просто возраст. Бывает. Но, конечно, родителям лучше вернуться. Ты еще маленькая совсем.

Они стояли на пороге, врач словно выпроваживал ее. Лика вышла, он запер дверь на ключ.

– Я не маленькая. Я могу за ним ухаживать.

– Ухаживать… Можешь. Ладно, все нормально. Инсульта, как говориться, не было, и слава богу.

6

Пятое апреля, пятнадцать градусов! День тянется, долгий и счастливый. Сядешь на скамейку, солнце, не торопясь, тебя согреет, потом испечет. И вот сны уже какие-то успели присниться, а прошло… пять минут! Да даже если пять дней пройдет, это будет только середина апреля. А первое июня, за чертой которого настоящее, бесконечное лето, еще так далеко!

До репетиции оставалось время. Елена с Ликой сидели на широченном подоконнике в коридоре около гримерки и сосредоточенно смотрели друг на друга.

– Хрррр, – хрюкнула Лика. Получилось в точности, как у свиньи, не отличишь.

– Хрррр, – попыталась повторить Елена.

Лика помотала головой: «Нет, не то, не похоже!»

– Хрррр, – ну вот, это же просто.

– Хрррр, – не успокаивалась Елена, – как ты это делаешь? Куда язык надо?

– Сек…хрхрр…реет!

Мимо степенно прошла Анна Николаевна. «Девчонки» поздоровались. Но как только она скрылась, Лика проникновенно квакнула.

– Куаааааааа, – и это было так похоже, что если закрыть глаза и представить жабу, то – да, точно, вот такая она, жаба.

– Квааааааа, – попробовала повторить Елена.

– Куааааааа, – торжествовала Лика, – сначала в образ войдите, а потом квакайте!

– Квааааааа, – не унималась Елена.

– Хррррррррррррр, – подвела итог Лика, они засмеялись, нежно обнялись и поцеловались. Все будет хорошо еще очень-очень долго. Целую жизнь – до июня, а потом вторую жизнь – до конца лета. То есть – вечность.

7

Своим фирменным кошачьим прыжком Лика влетела в комнату. Еще в полете она поняла, что дедушка спит, и поменяла лапки на «мягкие». Бесшумно приземлилась. Валерий Иванович уснул за столом за какой-то работой, так и не выпустив из пальцев авторучки. Лика, затаив дыхание, поднырнула под его склоненную голову, нежно поцеловала в губы: совсем легко, так, чтобы он не отличил поцелуя от легкого ветерка. Потом – в щеку и в волосы. Вдохнула дыхание дедушки, его спокойствие, чистоту. Сладость этого запаха успокоила ее. Она вернулась к двери и хлопнула так, как будто только что вошла.

Дедушка проснулся и улыбнулся. Или наоборот. Скорее, даже улыбнулся во сне, а потом открыл глаза. Лика кинулась к нему, обвила шею руками и снова стала целовать: в щеки, в волосы. Валерий Иванович расставил руки и терпеливо ждал. Но Лика не останавливалась.

– Стоп-машина, – сказал дедушка, – а то мое сердце не выдержит…

Она успокоилась.

– Надень бабушкины тапки, холодно… И шаль накинь!

Лика стала послушной-послушной, влезла ногами в теплые тапки, накинула бабушкины кофточку и шаль.

– Что это ты делаешь?

– Да вот, не знал, что квитанции зелеными чернилами заполнять нельзя. Теперь сижу, обвожу синими… Раньше бабушка за все платила, я и не ходил никогда в сберкассу.

– А не проще было новый бланк взять?

– Ну… Зачем бумагу переводить?

– Давай я!

Лика села и старательно обвела ровные дедушкины буквы. Вдруг зазвенели ордена, она повернулась и увидела, что дедушка пересматривает бабушкины вещи в шкафу. Никогда раньше он этого не делал, по крайней мере, при ней. Постоял у шкафа еще немного, вернулся к столу. Лика уступила место и осторожно уселась у него на коленках.

– Лика… Бабушкины вещи выбрасывать нельзя.

– А мы разве собираемся?

– Сейчас не собираемся, но в принципе – нельзя. Я просто говорю. Тем более тебе вон как все подходит. Они, конечно, не модные, но теплые. Дома ходить можно…в осенне-зимний период.

Лика понимала, к чему он клонит, и держала себя в руках, но когда услышала родное дедушкино «в осенне-зимний», не выдержала и тихонько заплакала.

– Лика… Лика… Ангелика, – нараспев стал успокаивать ее Валерий Иванович.

– Анжелика, – поправила она. – Спой мне, что бабушке пел.

– А плакать не будешь?

– Нет.

Дедушка еще немного покачал ее и обвил руками. Каблуками стал тихонько отстукивать ритм.

– В этот вечер, в вихре…

– В танце, – поправила Лика. Она хоть и расстроилась, но была очень внимательной девочкой.

– В танце карнавала, – улыбнулся дедушка, – я руки твоей коснулся вдруг…

Закачал Лику, словно танцуя с ней. Она улыбнулась.

– Ну, а то – расплакалась. Взрослый человек…

– … называется! – сказали они уже хором: Лика знала дедушкины присказки и порой успевала его опередить. Они засмеялись и поцеловались. Посидели еще немножко молча.

– Анжелика, – официально прошептал дедушка на ухо, – можно личный вопрос?

– Спрашивайте.

– Откуда у нас в доме свежие цветы?

– Это тебе… В честь выздоровления.

– А… Я так и подумал…

– Что хоть вы все ко мне привязались, – нежно промурлыкала Лика, – я еще маленькая.

8

Прошли эти долгие пять дней. Пятнадцатое апреля. Пятнадцать градусов.

Полдня Елена пробыла у костюмеров и теперь сидела в гримерке напротив окна, в красивом платье Графини. Валерий Иванович стоял рядом и, как всегда, пристально всматривался в ее лицо. Потом робко трогал веки, щеки, шею. А потом начал гримировать быстро и деловито. Лика помогала. Она следила за каждым движением рук, каждым сгибом фаланг больших дедушкиных пальцев. Запоминала, как ложится материал, как ходит кисточка. Грим превращался в лицо, Елена двигала губами и скулами, а новая кожа, как живая, ходила вверх-вниз, морщинилась и натягивалась.

Дедушка снова отошел к окну.

– А улыбнуться?

Елена подняла краешки губ.

– А погрустить?

Сдвинула бровки.

– Вот теперь мы, наконец, одного возраста, – неожиданно сказал он, – получилось…

Елена встала и посмотрела в зеркало. Лика кинулась к ней.

– Что случилось?

Елена заплакала и быстро промокнула салфеткой глаза, чтобы не испортить грим. Но слезы не слушались.

– Валерий Иванович! – обняла она дедушку. – Можно я вас поцелую?

Дедушка сел в кресло.

– Это я у вас должен о таком спрашивать…

Елена поцеловала его, обняла и прижала к себе.

– Я сбегаю за всеми? – спросила Лика и, не дождавшись ответа, выбежала в коридор.

Она старалась не думать ни о чем плохом, просто летела по коридорам, как обычно, ракетой и приземлилась в кабинете Анны Николаевны.

– Можно смотреть, готово, все сделали.

Обратный путь занял больше времени: у Анны Николаевны болели ноги. Когда вошли в гримерку, Елена стояла у окна, спиной к двери. Анна Николаевна не сказала ни слова, только подошла чуть ближе.

– Это не я, – прошептала Елена, – я думала, что это будет, как будто я, но – старая. А это – не я.

– А где Валерий Иванович?

– Он почему-то домой ушел.

Анна Николаевна еще несколько секунд посмотрела на Елену, опустилась в кресло и сказала:

– Одно лицо.

– Что «одно лицо»? С кем?

– Неважно, Леночка, это я так…

– Мне еще горб сошьют, Анна Николаевна. Завтра, к «генеральной».

Вечером дедушка молчал, что-то рисовал, несколько раз перевесил из шкафа в шкаф свой пиджак с орденами. Ничего не поел, лег подремать и тут же глубоко уснул.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации