Текст книги "Государственный киллер"

Михаил Серегин
Государственный киллер

Часть 1
Три маски Кардинала

Пролог с некрологом

Профессор Бланк устремил острый взгляд профессионального хирурга экстра-класса на сидящего перед ним человека – молодого мужчину лет около тридцати – тридцати пяти. Мужчина был статен и красив, с великолепно развитой стройной фигурой и классически правильными чертами лица – точеным прямым носом, властным чувственным ртом и высоким лбом под аккуратно зачесанными темно-русыми волосами.

– Не могу понять, зачем вам нужна эта операция, – сказал профессор, – с вас, батенька, скульптуру Аполлона Бельведерского можно делать, а вы зачем-то хотите уродовать лицо скальпелем.

– Александр Моисеевич, – проговорил тот мягко, но в его синих глазах заметался отчужденный огонек бешенства, – я же не спрашиваю у вас, на что вы намерены потратить деньги, которые я вам заплачу за эту операцию.

– Ну хорошо, хорошо. Приходите завтра в восемь...

– Сегодня, – перебил человек с лицом Аполлона Бельведерского, – я уже и так прихожу к вам второй раз. У меня совершенно нет времени.

– Но сегодня я занят, – проговорил профессор Бланк. – Уверяю вас, сегодня это невозможно.

– Я удваиваю сумму, – коротко бросил мужчина.

Бланк заколебался и вытер платочком блестящую от пота лысину: в кабинете было жарко.

– Простите, как вас величать... м-м-м...

– Зовите меня как вам удобно.

Профессор Бланк походил по кабинету под пристальным взглядом клиента, а потом как-то по-цыплячьи подпрыгнул на месте и сказал:

– А вы умеете стоять на своем, Иосиф Давыдович.

– Простите?

– Вы сказали, что мне можно звать вас как заблагорассудится, ну, я и решил звать вас Иосифом Давыдовичем. Просто однажды я должен был оперировать Кобзона, но в последний момент он предпочел московской клинике американскую.

Новоиспеченный «Кобзон» пожал плечами.

– Хорошо, – проговорил профессор Бланк. – Я буду оперировать вас сегодня, но не забудьте, что вы упоминали о двойном тарифе.

...Бланк набрал номер телефона и, дождавшись энергичного «Слушаю!», сказал:

– Он здесь.

– Решил менять внешность?

– Да. Очень спешит. Пообещал заплатить вдвое против стандартной оплаты.

– А что ему эти несколько штук «зеленых», если ему заплатили аванс? По последним данным, миллион. Когда операция?

– Сегодня в тринадцать ноль-ноль.

– Ясно. Благодарю вас, Александр Моисеевич.

...Стрелки настенных часов в операционной уже показывали без пяти час, когда вошел профессор Бланк и энергично огляделся по сторонам. К нему тут же подскочил ассистент и уведомил, что все готово.

– Так... хорошо, – кивнул профессор.

Подготовка к операции была завершена.

Двенадцать пятьдесят шесть – стрелки едва заметно передвинулись.

Несколько рослых парней в омоновской униформе, в бронежилетах и с автоматами наперевес выскочили из машины и бросились к дверям девятиэтажного клинического корпуса.

– Третий этаж, отделение пластической хирургии, палата триста восемнадцать, – отрывисто бросил майор, командовавший ими. – Осторожно... помните, кого берете! Самого Кардинала!

– Хорошо, что не папу римского, – пробормотал один из бойцов.

Двери больничного комплекса распахнулись, и группа захвата проскользнула в вестибюль и устремилась по коридору по направлению к лифту.

– Зачем это? – спросил «Иосиф Давыдович» в тот момент, когда ассистент доктора Бланка готовился ввести ему наркоз, и кивнул на шприц.

– То есть как это?

– Мне не нужен наркоз, – сказал странный клиент, – я не думаю, что сегодня мне будет больно.

Бланк посмотрел на того с некоторым удивлением, но ничем не выказал своей озадаченности, словно каждый день ему попадались клиенты, которые отказывались от наркоза, мотивируя это тем, что им не будет больно, когда хирург пустит в дело скальпель.

– Вы уверены?

– Совершенно.

Покачав головой, Бланк взял в руку скальпель и медленно поднес его к лицу полулежавшего в операционном кресле человека, при этом бросив быстрый взгляд на часы. Тот, очевидно, перехватил этот взгляд, несмотря на то, что неподвижно, словно бы оцепенело смотрел прямо перед собой, и спросил:

– Который час?

– Ровно час дня.

В то же мгновение пациент взлетел, точно подкинутый распрямившейся в нем неслыханно мощной пружиной, и молниеносным движением выхватил скальпель из руки профессора Бланка. Ассистент так и застыл на месте с выпученными глазами и нелепо отвисшей толстой нижней губой, а второй ассистент завизжал и тут же упал – в его лоб по самую рукоять вошел уже окровавленный скальпель – им доли секунды назад перерезали горло его шефу.

За дверью послышались шаги, и в операционную ворвались вооруженные бойцы группы захвата.

То, что предстало их глазам, заставило отшатнуться даже видавшего виды майора, возглавлявшего захват. На полу в нелепой позе ничком лежал профессор Бланк, и тонкие пальцы его правой руки еще конвульсивно подергивались. Он лежал лицом вниз, и из-под левого виска, приникшего к полу, выбегала еще короткая темная струйка. Под ухом виднелся край свежего надреза: профессору перерезали горло с ловкостью профессионального мясника.

Рядом неподвижно скорчился второй ассистент, а первый оперся коленями на кушетку возле операционного кресла и вытирал кровь с разбитого лица. Очевидно, удар, раскроивший ему переносицу, отшвырнул его к этой кушетке, словно котенка. Это несмотря на то, что ассистент был рослый и плотный мужчина, явно не страдавший от недостатка веса и физической силы.

Окно было разбито, одна створка распахнута настежь, и белые занавески трепетали под порывами холодного мартовского ветра.

– Ушел, ети его мать! – рявкнул майор и подскочил к подоконнику. Прямо под окном, на болезненно-сером весеннем снегу виднелся свежий след. Майор поднял голову и увидел примерно в ста метрах от больницы серую иномарку, к которой подбегала маленькая фигурка в белой больничной рубашке навыпуск.

Один из бойцов СОБРа высунул в окно дуло автомата и дал очередь по убегающему. Тот прыгнул на заднее сиденье машины, и она, взвизгнув, сорвалась с места и исчезла за поворотом.

– Третий этаж... – пробормотал майор и махнул рукой:

– В машину!

Но едва он произнес эти слова, как перед глазами вспыхнуло беззвучное сияние, и он почувствовал, как чудовищная сила подхватывает, вертит и плющит его, как в роторе турбины... а потом в уши вполз негромкий булькающий хлопок, и все кончилось.

Огромный сноп пламени вырвался из окна операционного отделения, и обломки изуродованной стены посыпались на серый снег. А потом на осколок железобетонного блока упало тело майора с наполовину снесенным черепом...

«Вчера в 13. 02. по московскому времени в корпусе клинической больницы ... , отделение пластической хирургии, прогремел взрыв. Погиб доктор медицинских наук, профессор Александр Моисеевич Бланк, а также два его ассистента. Кроме того, от взрыва пострадала вызванная за некоторое время до того опергруппа. Погиб командир группы майор Тесленко, а трое его подчиненных госпитализированы. Медики характеризуют их положение как тяжелое, но стабильное.

По данным, полученным из компетентных источников, к этому теракту причастен находящийся в федеральном розыске Шевченко Антон Григорьевич, в криминальных кругах известный под кличкой Кардинал. Напомним, что этот человек связан с чеченскими бандформированиями и, возможно, имеет отношение к похищениям людей на российско-чеченской границе. Мать Шевченко – чеченка...»

Глава 1
Утро во имя Господа

– «На их происки и бредни... ик!.. сети-и-и есть у нас и бредни-и... и не испортят нам обедни... ик!.. злые происки врагов!» – пропел зычный хрипловатый бас из коридора, и в комнату ввалился высоченный бородатый мужчина с помятым, опухшим лицом, красноречиво отражающим последствия пресловутого абстинентного синдрома, широким массам российских любителей спиртосодержащей продукции более известного под наименованием «похмелье».

– Не знаю, как насчет сетей и бредней, а вот обедню ты уже точно испортишь, – сказал Владимир Свиридов, глядя на своего мучимого отходняком друга, – не нам, так своим прихожанам уж наверняка...

Надо сказать, что исполнивший вышеозначенный отрывок из песни Высоцкого отец Велимир, в миру Афанасий Фокин, служил в Воздвиженском соборе, и дневная литургия в этот день вменялась в обязанность именно ему. И надо сказать, что опухшая от вечернего неумеренного пожирания российского национального напитка пастырская физиономия, а также возмутительная нетвердость в движениях и походке, а равно и богомерзкая икота едва ли способствовали бы степенности и торжественности упомянутого церковного действа.

Отец Велимир посмотрел на Свиридова неопределенным, мутным взглядом и вдруг запел густым басом:

– «Это их худые черррти мут... ик! ...ят воду нам в пррруду... ета все прри-и-идумал Черрр... ик!.. чи-и-илль в восемнадцатом году... мы про мины, про пожары сочиняли-и ноту ТАСС... но примчались санитары... ик!.. и зафихсиррывали нас!»

Вероятно, этот монолог пациентов психиатрической клиники в исполнении пресвятого отца был вызван утренней информацией об очередных ракетно-бомбовых ударах НАТО по Югославии, к коим тот относился крайне неадекватно и бурно реагировал на каждое подобное сообщение. По крайней мере, именно так квалифицировал его поведение Владимир.

И он оказался прав. Тем более что для таких предположений были все основания, потому как накануне отец Велимир распахивал окно, несмотря на минус три по Цельсию, и орал на весь двор могучим протодиаконским басом: «Свввободу-у-у-у Югославии-и-и-и!»

Затем его бурную реакцию с десятиэтажной бранью и захлебывающимся истерическим смехом вызвали вечерние новости, в которых между сообщениями о новых бомбовых ударах по Югославии с взрывом нефтеперерабатывающего завода и политическом кризисе в России в связи с готовящимся в стане КПРФ импичментом президенту невинно притулился репортаж из США о сбежавшей из фермерского хозяйства корове, нарушавшей общественный порядок и покой американских налогоплательщиков возмутительным мычанием и загрязнением улиц посредством естественных отправлений организма.

Коронной фразой в репортаже следует признать: «Захват коровы был произведен с помощью работников ветеринарных служб, потому что полицейские не смогли призвать к порядку зарвавшееся крупнорогатое сельхозимущество и мотивировали свою неспособность отловить корову тем, что их не учили этому в академии».

Действительно, крупнейший эксцесс... подумаешь, бомбят сербов и убивают албанцев, и ничего, что левые в России открыто призывают к войне, а Европа напоминает пороховой погреб. С точки зрения американского дядюшки Сэма, важнейшим следует признать именно это из ряда вон выходящее событие: сбежавшую корову.

Нет причин сомневаться, что это стало в Штатах репортажем дня.

– Наше НАТО громко плачет, уронило бомбу на Сербию, – сказал Владимир, – так, что ли, Афоня? Не в рифму, зато правда.

– Шаррахнуть бы по ним боеголовками...

– Ядерными, – иронично присовокупил Володя.

– И прямо по Вашингтону! – войдя в раж, прогрохотал отец Велимир, врезав кулаком по журнальному столику и одним глотком препроводив в себя бутылку пива. – Не все ж ихнему Клинтону Монику Левински, понимаешь...

– Ну, ты прямо как коммунист запел, – сказал Владимир. – Только почему это у тебя такие милитаристские настроения проявляются исключительно по пьяни или с бодуна?

Отец Велимир икнул и уставился на Свиридова.

– Напраслину глаголешь, сын мой, – гнусаво сказал он, вероятно, вспомнив о своем сане, – негоже перечить своему духовному отцу.

– Тоже мне светодуховный пастырь, – усмехнулся Владимир. – А кто вчера орал, что с радостью утопил бы половину прихожан и особенно сварливых прихожанок почтенного возраста в крещенской купели?

– Веселие Руси пити есть, – с притворной кротостью потупив глаза, сконфуженно процитировал князя Владимира Красное Солнышко отец Велимир.

– Так оно и есть.

В этот момент прозвучал звонок в дверь. Владимир досадливо поморщился и крикнул:

– Илюха, пойди открой, там, наверно, к тебе какая-нибудь шала... подружка пришла.

Из своей комнаты вышел заспанный младший брат Владимира Илья в одних семейных трусах и со своим любимым питомцем – мартышкой Наполеоном на руках и недовольно пробурчал:

– Кого это там еще несет?

– Открывай, открывай...

Илья направился в коридор, а Свиридов посмотрел на часы и буркнул:

– Половина восьмого утра, и уже проходной двор какой-то. Я у Илюхи на днях ночевал, так к нему в три часа ночи завалилась пьяная компания и потребовала продолжения банкета. Ну, этот идиот, естественно, согласился. Так они отсюда еще сутки не вылезали – понравилось им, видите ли.

– Да, тут весело, – согласился святой отец, после полутора литров выпитого пива наконец возвративший себе человеческий вид и нормальный тембр голоса. – Он как-то раз попросил меня исповедовать одну его подругу... Грешна она была... Ну так вот, пришел я к Илюхе, эта мымра уже сидит с Илюхой, причем оба пьяные до последней возможности. Он говорит: ну че, давай исповедуй, она как раз до кондиции... аз воздам, господи, помилуй меня, иуду многогрешного! Ну, и только я, знаешь ли, приступил к исповеди, вваливается толпа каких-то ублюдков – уж не знаю, как они попали в квартиру, – и самый жирный, с круглой мордой, хлобысть мне по шее! Ну, я его и благословил в ответ, так что мало не показалось. Да и остальных нечестивцев... Они все, значит, вповалку, а я выхожу в коридор, а там Илюха сидит с расквашенной харей и смеется.

Свиридов-старший весело захохотал.

– Да погоди ты ржать, – остановил его Фокин. – Это совсем не смешно. Оказывается, эти ребята его сильно достали, и он решил разделаться с ними таким диковинным способом... Покрутился у них перед носом с этой дурой и потом нагло поперся домой и меня пригласил.

– Ты чушь мелешь, пресвятой отец! – довольно бесцеремонно перебил его Владимир. – Ты сам-то трезвый был или тоже в пьянственном недоумении, аки змий зеленый?

– Пропустили с отцом диаконом перед молебном, чтобы голос был гуще и представительнее, по одной...

– ...бутылке, – для вящего эффекта присовокупил Свиридов. – Эх ты, пастырь душ человеческих, е-мое.

В этот момент в комнату вошел Илья и, довольно косо посмотрев на брата, сказал:

– А это к тебе.

– Ко мне? – удивился Свиридов и поглядел на отца Велимира.

– К нему? – эхом откликнулся тот и оттолкнул Наполеона, с редкостным упорством теребящего его окладистую бороду.

Удивление Свиридова и его друга вполне понятно, потому как Владимир не был прописан в квартире своего брата, а имел другое, мало кому известное место постоянного обитания.

– Проходите, Марина Андреевна, – повернувшись, сказал кому-то Илья.

* * *

Марина Андреевна оказалась невысокой полной женщиной лет около сорока пяти, довольно простенько и неброско одетой. Владимир мельком видел ее пару раз, в том числе и в квартире брата, куда та заходила что-то спросить. Она жила в квартире напротив.

Она мелкими шажками прошла в комнату, где отходили от вчерашнего алкогольного безобразия Свиридов и Фокин, нервно отшатнулась от пронесшегося мимо нее с оголтелым гыканьем и верещанием Наполеона, вероятно, обрадовавшегося приходу нового лица, и посмотрела на Владимира. Лицо ее казалось каким-то помертвелым и серым, словно от глубокой усталости. Нет, нельзя сказать, чтобы оно выражало глубокое отчаяние, как о том пространно пишется в велеречивых бульварных изданиях с душком слезовыжимательной сентиментальности. Нет, просто это было лицо смертельно уставшей женщины, которая не спала всю ночь.

– Доброе утро, Марина Андреевна, – произнес Свиридов, – присаживайтесь. Вы хотели видеть меня, не так ли?

– Да... да. – Женщина присела на самый краешек кресла, в котором секундой раньше уже удобно расположился Наполеон, нагло раскинув лапы, но она даже не заметила его.

– Я вас внимательно слушаю, Марина Андреевна.

Она покачала головой и нервно скомкала носовой платок, потом нерешительно взглянула сначала на Свиридова, а затем ее глаза остановились на отце Велимире.

– Это мой друг, – сказал Владимир, – он священник из Воздвиженского собора, и если вы опасаетесь говорить при нем, то напрасно... Ну так в чем дело?

– Вы знаете моего сына, Владимир Антонович? – спросила Марина Андреевна, опустив глаза. – Я пришла из-за него, но если он вам незнаком...

Свиридов кивнул. Он знал сына этой женщины, долговязого добродушного парня, довольно нескладного и в придачу лопоухого, но производящего весьма хорошее впечатление. Он сталкивался с ним пару раз на лестничной клетке, а Илюха даже дружески здоровался, хотя отзывался о нем несколько снисходительно и свысока.

– Все из-за него, – продолжала женщина бесцветным голосом. – Он всегда у меня был каким-то растяпой... Впрочем, с таким именем и фамилией сложно не быть недотепой.

Выглянувший из соседней комнаты Илья при последних словах Марины Андреевны с трудом удержался от того, чтобы не прыснуть от смеха. Вероятно, этот тип вспомнил, как зовут его незадачливого соседа.

– Его, по-моему, зовут Степан... Да? – припомнил Владимир.

– Нет, Семен... Угораздило же нас назвать его так же, как и моего мужа. – Она покачала головой, и ее бледные, ненакрашенные губы искривила горькая усмешка.

– Ну и что? – встрял отец Велимир. – Семен Семеныч – вполне приличное имя. Даже из какого-то кино как будто бы.

Марина Андреевна вздрогнула и снова стала мять в руках носовой платок.

Свиридов улыбнулся, догадавшись о фамилии этой женщины и ее сына. Да, с таким Ф.И.О. в самом деле сложно постоянно не попадать впросак.

– Хорошо, что в нашем городе нет кафе «Плакучая ива», – вполголоса произнес Владимир и покосился на отца Велимира, который препогано ухмылялся, пил пиво, чесал бороду, словно выдирая из нее вшей, и вообще мало походил на духовное лицо.

– Да, мы в самом деле Горбунковы, – сказала Марина Андреевна, подозрительно косясь на благодушествующего священника, которому, по всей видимости, не было никакого дела ни до женщины, ни до проблем ее незадачливого сына. Однако названная фамилия не проскользнула мимо его ушей, он вполголоса хмыкнул и почесал в затылке... впрочем, этого «вполголоса» вполне хватило для того, чтобы вздрогнула люстра, а круживший вокруг нее попугай с характерной кличкой Брателло хрипло каркнул и камнем свалился куда-то в угол.

– Семен Семеныч Горбунков? – переспросил Фокин. – Это что, нарочно?

– Почти... Сема с семидесятого года, а тогда как раз вышел в прокат фильм... «Бриллиантовая рука». Ну, мы с мужем решили, что если назовем его Семеном и он будет таким образом полным тезкой Никулина... то есть этого самого героя... Мы думали, что это принесет ему счастье! – Она вцепилась в подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев, и выдохнула: – Вот, принесло!..

– Так что же случилось и почему вы пришли ко мне? – наконец спросил напрямик Свиридов. – Чем я могу вам помочь?

– Он все время переживал, что мало зарабатывает... работал в школе учителем русского языка и литературы. Ну, а куда ему еще после этого самого филфака, будь он неладен?

Марина Андреевна пытливо уставилась на Свиридова, словно тот должен был ответить ей на сакраментальный вопрос: куда податься после окончания филологического факультета университета или, упаси боже, пединститута? Впрочем, хрен редьки не слаще...

– И вот недавно... буквально месяца четыре назад устроился он в какую-то там фирму, я даже толком не знаю, что это такое и чем они там занимаются. Стал приносить в дом деньги, говорил, дальше будет еще лучше... вот и пожалуйста, еще лучше...

Серый лед деланного усталого равнодушия на лице женщины наконец был сломан, и по лицу ее покатились слезы. Правда, она поспешила совладать со своей вполне понятной и простительной слабостью и закрыла лицо руками, а когда отняла их, ее черты снова стали сдержанно-понуры – совсем как тогда, когда она только вошла в комнату.

Свиридов молча ждал, пока она продолжит свой рассказ.

– Позавчера вечером я пришла домой с работы и обнаружила дома незваных гостей. Моя младшая, Оля, пришла домой из института... Они уже стояли и поджидали ее. Сказали, что им нужен Семен и что они подождут его у нас дома. Хорошо, что я пришла... эти подонки уже достали Олю, не знаю, что было бы, приди я на полчаса позже. И один из них, с круглой рожей такой... еще раз сказал, что им нужен Сема и что, если он не придет через десять минут, нам будет плохо. Сказал, что сын задолжал им много денег и что не сносить нам головы, если... Не дождавшись Семена, они ушли, но перед уходом пообещали зайти на следующий день... А тот, который с круглой мордой, сказал, что если мы опять вздумаем шифроваться и рамсовать... я не поняла, что он имел в виду... тогда все, конец.

Она качнула головой и посмотрела почему-то на отца Велимира, который хоть и слушал ее с выражением, не лишенным некоторого интереса, но все-таки куда больше был увлечен поеданием воблы и орешков, которые он запивал пивом из двухлитровой бутылки «Монарх», уже почти пустой.

– Ну и вот... – Она качнула головой, а потом тихо договорила: – А вчера вечером Сема исчез. Не ночевал дома...

– Ну и что? – проговорил Владимир. – Или это, мягко говоря, не в правилах вашего сына?

– Да если бы вы его только знали, – медленно проговорила Марина Андреевна. – Он за всю жизнь не ночевал дома раза три, не больше, и перед этим звонил по пять раз, предупреждал... А вчера вечером... нет, я чувствую, что-то случилось.

Она закрыла лицо руками и наклонилась вперед, почти коснувшись лбом коленей.

– Но чем я могу быть полезен вам, Марина Андреевна? – мягко спросил Свиридов и покосился на переставшего наконец чавкать пресвятого отца Велимира. – Кто посоветовал вам обратиться ко мне?

– Я не знаю... – пробормотала она. – Я не спала всю ночь... а потом подумала, что вы сможете помочь мне лучше милиции... я слышала, что вы служили в спецназе, а теперь работаете частным детективом.

– Ну, все это не совсем соответствует истине, но в целом верно, – уклончиво проговорил Владимир. – Только кто вам все это наговорил?

– Ваш брат... Илья. Он был довольно дружен с моим Семеном, несмотря на некоторую разницу в возрасте... и от него я слышала, что вы...

– М-м-м, – недовольно выдавил Свиридов, покосившись теперь уже на брата. – С этим ясно.

– Ну... что? – Она посмотрела на Владимира с такой тоскливой надеждой, что тот страдальчески поморщился и махнул рукой: дескать, ладно, посмотрим.

– А в какой фирме работает ваш сын? – спросил он. – Неужели вы не знаете даже названия?

– Почему не знаю? «Аметист»...

– «Аметист-М», – раздался из угла мрачный голос Илюхи.

Владимир недоуменно скривил уголок рта и пристально посмотрел на брата. Риелторская фирма «Аметист-М» занималась его собственным квартирным вопросом, который, как то известно из бессмертного произведения Булгакова, испортил не только москвичей, но и прочих граждан на необъятных российских просторах. Тем более что Свиридову по роду его неоднозначной деятельности приходилось менять прописку довольно часто.

– Он работал в «Аметисте»? – переспросил Владимир, еще надеясь на совпадение. – А на какой должности, Марина Андреевна?

– Я не знаю... – пролепетала женщина, – но денег он приносил много... за один месяц заработал больше, чем за предыдущие два года в школе.

Свиридов встал и прошелся по комнате. Потом повернулся к Марине Андреевне и произнес медленно и нарочито отчетливо:

– Возможно, у вас есть некоторый повод для беспокойства, но я не думаю, что с вашим сыном произошло нечто ужасное.

– Хотя в наше богопротивное время ничего не следует допускать заранее, – пробормотал отец Велимир, прожевывая остаток бутерброда, который он соорудил на кухне незадолго до прихода соседки.

Марина Андреевна, оцепенело уставившись в пол, что-то невнятно пробормотала.

– У меня есть каналы, более того, знакомые именно в фирме вашего сына, и я готов навести справки касательно него, – сказал Владимир. – Я думаю, все разрешится в самом скором времени. Будем надеяться на лучшее.

– Но... – растерянно произнесла Марина Андреевна, – наверное, я должна оплатить ваше содействие...

– Мои услуги стоят очень дорого, – сказал Свиридов, – так что не трудитесь поднимать вопрос об оплате. Если будет за что платить, я договорюсь уже с вашим сыном. В разумных пределах, конечно. А теперь идите домой и никому не открывайте. Я сам уведомлю вас, когда что-то будет известно.

– Но Оля...

– А что Оля?

– Ей нужно идти в институт.

– Не беда, если она один день и пропустит...