Текст книги "Воля под наркозом"

– Кто о чем, а лысый все о расческе, – полковник посмотрел на меня с сожалением. – Вообще-то я не секс имел в виду. Эх, док! Не доведут тебя бабы до добра! Стервы они все.

– Но почему же все, – возразил я неуверенно, – вот, например, Марина…

При воспоминании о Марине у меня заныло сердце. Какой же я все-таки поросенок.

– Не мучайся, – посоветовал Чехов, – помиритесь. У вас просто кризис в отношениях назрел. Я читал, через такие кризисы время от времени все пары проходят.

Он старательно размазал по остывшему пельменю кусочек сливочного масла, капнул немного острого соуса и украсил майонезом.

– Не учи жить, доскажи лучше свою сказку. От себя еще могу сделать дополнение по существу. После нескольких суток подобной работы на износ, когда человек сохраняет максимальную работоспособность благодаря тонизирующим препаратам, ему требуется отдых по полной программе со всякими восстановительными мероприятиями и из расчета две-три недели за каждый отработанный день.

– Точно. Уже после войны разработали немереное количество других препаратов подобного, стимулирующего действия, на органической, синтетической основе. Но главного препятствия, собственно сути стоящей проблемы ни один препарат не устранял. Во-первых, максимальная и беспрерывная – без перерывов на сон и отдых – работоспособность обеспечивалась на какие-то жалкие часы, считаные сутки. Потом неизменно вставал вопрос о еде, отдыхе и многом другом. Сколько еды может унести на себе человек? А ведь еда не самое главное, что ему тащить приходится: оружие, боеприпасы, средства защиты. В тылу противника, пардон, даже погадить целая проблема.

– Чего же тут проблематичного? Выбрал кустик попушистее…

– Черта с два. Кустик ты выбрать не можешь хотя бы потому, что вынужден несколько часов подряд практически неподвижно оставаться на одном, тщательно замаскированном месте. Так что не пушистый кустик выбрал, а взял специальный пакетик, отложил в него личинку, помочился. А пакетик с собой забрал, чтобы дерьмо свое врагу не оставлять в качестве улики. Но главное даже не это. А то, что человек не перестает быть человеком со всеми присущими ему слабостями и недостатками.

– Человеческий фактор…

– Он самый, – Чехов хрустнул огурчиком, – даже подготовленный профессионал продолжает испытывать какие-то чувства. Пусть не жалость или сострадание к невинным жертвам, – все это из него еще в учебке выбили, но остается инстинкт самосохранения, радость, ненависть, боль, наконец. Могу привести реальные примеры. Да вот, например, не так давно это было. Про такую операцию, как «Буря в пустыне», слышал?

– Общее представление имею. Кино смотрел.

– А больше тебе, как мирному обывателю, знать и не надо. Так вот, во время этой операции на территорию Ирака выбросили разведывательно-диверсионную группу сил специального назначения Великобритании. Ребята выбрали позицию, нашли сухой овражек, с которого хорошо просматривалось интересующее их шоссе, окопались, замаскировались более-менее, чтобы с дороги видно не было. Сидят, ждут. По этому шоссе тогда – или в том числе по этому шоссе, не важно – нехорошие дядьки-иракцы перегоняли «Скады» – ракеты такие, которыми кидались по Израилю, чтобы втянуть его в войну с арабскими странами. Целью спецов было отслеживать передвижение машин с ракетами и по возможности их уничтожать. Сидят, значит, ребята, выполняют задачу, все путем. А недалеко мальчонка лет двенадцати то ли коз, то ли овец пас. Одна овечка отбилась от стада, погулять пошла. Пацаненок отправился ее искать да на этот самый овраг и наткнулся. А там дядьки в камуфляже, с оружием, да явно не родные. Понятно, что не на пикник пришли. Ребята растерялись, пацана попытались подозвать, чтобы нейтрализовать на время, пока место засады не переменят. Фью-фью-фью, эй, мальчик, пойди сюда, конфетку дадим. А мальчик не повелся и свалил оттуда. Идите, говорит, на фиг со своей конфеткой. Отловить его тоже не удалось, а ликвидировать…

– В смысле, убить? – я выронил пельмень.

– Я предпочитаю термин «ликвидировать». Короче, пристрелить пацаненка у ребят рука не поднялась Как же, ребенок ведь. А на некотором расстоянии от овражка дислоцировалась иракская зенитная батарея. Куда этот юный иракский патриот и прибежал. Быстрее, говорит, там в овраге враги прячутся. Ему не поверили, сказали, иди-ка ты, мальчик, на хрен, играй в другом месте. А пацан умный попался да настойчивый. Смотрит, солдаты грузовичок ремонтируют. Он к ним. Пойдемте, кричит, скорее, а то враги смоются. Солдаты грузовичок бросили и пошли овражек проверять. Чисто на всякий случай. Короче, из всей разведывательно-диверсионной группы только один спасся, в Сирию ушел. Остальных – кого отловили, кого пристрелили. А главное, задание группа до конца выполнить не смогла. И все из-за чего? Из-за гуманизма. А сколько наши в Афгане так прокалывались… Давай выпьем, помянем братков. Сколько моих дружанов там полегло…

Мы выпили, не чокаясь. Полковник молчал, думал и мрачнел на глазах. Тут-то я и ввернул свой вопрос, чтобы отвлечь его от горьких раздумий.

– Слышь, Юрий Николаич, сказка твоя – заслушаешься. А ко мне она какое отношение имеет?

– Это была не сказка, – назидательно произнес Чехов, – а историческая присказка, основанная на вполне реальных событиях. Сказка началась потом… Лично к тебе отношение она имеет довольно косвенное. Какое, сейчас поясню. Ты пока слушай и внимай. К концу семидесятых в нашей стране уже полным ходом велись исследования преимущественно в одном направлении – как и что надо сделать, чтобы создать солдата, которого в течение длительного времени не мучили бы не столько жажда или усталость, сколько сомнения типа «прав – не прав», «этично – не этично», а также «мои интересы – интересы дела». То есть создать эдакого воина… – полковник прищелкнул пальцами, подбирая слова.

– …без страха и упрека, – тихо закончил я его фразу.

– Вот именно. Без страха и упрека. Начисто лишенного сомнений, колебаний, чувств. Денег на это дело выделялось немерено. Свою роль сыграла угроза ядерной войны, концепция превентивного, опережающего то есть удара в случае войны. Теорией, естественно, не ограничивались. Эксперименты проводили, в основном, на людях. Кто-то из «подопытных» участвовал добровольно, другие и знать не знали, что… м-м-м… науке неоценимую помощь оказывают. А кто-то знал, да выбора у него не было. А потом все кончилось. Разоружение, новая стратегия, иная концепция. Исследования и эксперименты не прекратили, но тоже переориентировали. В мирное русло – разработка эффективных методов лечения психических недугов, реабилитационные мероприятия типа снятия нервно-психического напряжения и предупреждения стрессов и так далее.

– Но это же здорово? – Кому, как не мне, врачу, знать, что если бы люди меньше дергались по каждому поводу и немилосердно дергали при этом окружающих, здоровья у всех прибавилось бы на порядок.

– Конечно здорово. Но вот что любопытно, исследования при этом не только не рассекретили, а, напротив, запрятали еще дальше от лишних глаз и ушей. Существующие лаборатории закрыли, сотрудников уволили или перевели в другие отделы. А вскоре большинство из них были приняты на работу в неприметные маленькие и почему-то тщательно изолированные лаборатории при самых неожиданных организациях, например Комитет по делам просвещения маргинальных слоев населения. Или Научно-исследовательский институт по проблемам взаимоотношений Запада и Востока.

– А есть такие? – полюбопытствовал я.

– А кто их знает. Может, и есть. Конец этой сказки, как ты понимаешь, еще не написан. А так, собственно, все.

Чехов закурил очередную сигарету и замолчал, безмятежно разглядывая основательно запыленный плафон. Я тоже упрямо молчал, прекрасно понимая, что полковник желает поломаться и ожидает наводящих вопросов. Потянулись минуты. Чехов самым бессовестным образом развлекался непринужденным пусканием дымных колечек.

Глава 6

Первым не выдержал я. Что, если этот садист больше вообще ничего не скажет? С него станется. И я так и не узнаю, что же они там «накопали» с Миколой. А главное, зачем Чехову понадобилось, чтобы завтра я не ходил в клинику? Утром мне было все до лампочки. Но теперь, немного оклемавшись, я уже жалел о содеянном, так как отчетливо осознавал, чем эта мнимая болезнь может для меня обернуться. Я приструнил разыгравшееся было воображение. Хочешь не хочешь, а положение срочно надо было спасать.

– Кстати, – я взял бокал с яблочным соком, задумчиво заглянул в него, но ничего интересного там не нашел, – ты что-то говорил о каких-то делах. Что бегали сегодня с Колей, вкалывали…

– Да, пришлось потрудиться, – благодушно подтвердил полковник и выпустил несколько колечек дыма одно за другим.

– Чехов, – сказал я с укоризной, – кончай тянуть кота за хвост. Попади еще ко мне в руки. Клизмами замучаю.

– Шантажист чертов, – проворчал полковник, сдерживая смех. – Так уж и быть, слушай. Как и что, рассказывать не буду, только факты. Щас только еще треснем для поддержки духа.

– Что, старина, все так плохо? – посочувствовал я, принимая стопку с «освеженным» содержимым.

– Чтоб нам всегда! – не уточняя, что именно и в каких качествах, Чехов выпил. – Для поддержки твоего духа, бедолага.

Ударение он сделал на слове «твоего», а «бедолага» произнес вообще с таким душевным надрывом, что я поперхнулся отравой, в народе именуемой «водкой», и надолго закашлялся. Чехов поспешил на помощь и исключительно из лучших побуждений хорошенько врезал меж лопаток. Но немного перестарался. Я полетел вперед вместе со стулом и, не желая пошло угодить физиономией в тарелку с пельменями, уперся руками в скользящую поверхность стола.

– Тяжелая у тебя рука, – высказался я сдержанно, обозревая в прямом смысле собственноручно учиненный на столе погром.

Пока мы сообща вытирали пролитые жидкости и по мере возможности разделяли перемешанные закуски, я имел возможность отдышаться, а полковник – подготовить свое выступление. Кое-как восстановив порядок и чистоту, мы вернулись на свои места. Полковник в волнении закурил еще одну сигарету, тогда как первая, прикуренная ранее, дымилась в пепельнице.

– Значит, слушай. О девочке твоей, кроме того, что она Катя, по-прежнему почти ничего не известно. Но это пока. И кое-что все же имеется. Но буду по порядку. Когда ты завалился спать, я разыскал Колю Кругленького, дал ему ЦУ, а сам погнал к тебе на работу.

– Зачем? – удивился я.

– Ты же говорил, что вчера тебя встречали. Вот я и рассудил, что, ежели эта красотка по каким-то нам пока неизвестным причинам на тебя так здорово запала…

Я обиделся.

– А ты не допускаешь мысли, что девушка в меня просто влюбилась?

– Допускаю, – легко согласился полковник, – но только как крайнюю версию и очень теоретически. Сам я ее еще и не видел, но, судя по твоим рассказам и эпитетам в ее адрес Миколы, думаю, что – только без обид – в любовь и прочие глупости эта милая стервочка верить перестала лет пятнадцать назад, а то и поболе. Возможно, конечно, что она помешана на почве секса или, как та Тамара, отлавливает мужиков, чтобы потом пользовать нашего брата на всю катушку, а после пустить в расход.

– Чехов! – я возмутился, но мысленно признал, образ царицы Тамары очень удачно подходил для сравнения.

– Вот именно, Чехов! Если б не он – я, то есть, – неизвестно, где бы ты сейчас прохлаждался, а может, уже и остывал бы, как знать?

– Ну, это ты загнул! Остывать у меня пока намерений нет. И не будет в ближайшие несколько десятков лет. А сейчас я бы преспокойно спал или смотрел какую киношку у себя на Смоленском.

– Ха! – с сарказмом отозвался Чехов. – И еще раз «ха!». Ровно в четырнадцать ноль-ноль у ворот клиники некоего доктора Ладыгина уже поджидала «девятка» черного цвета с номерным знаком ноль-восемь-шесть-е-у.

– Ну и что? – фыркнул я. – Она и вчера меня там поджидала. Чтобы отвезти к прекрасной королеве, а не на городскую свалку в остывающем состоянии. К тому же сегодня меня на работе не было бы и без твоей помощи.

– На работе – да, – полковник важно выпрямился, – но не дома! Погоди. «Девятка» ждала тебя до упора. У меня дел еще было невпроворот. Поэтому, как только прибыл Микола, я оттуда свалил. Когда Кругленький со мной связался, он сообщил, что без двадцати три некая красотка стервозного вида покинула «девятку», едва не разбив при этом в сердцах дверцу, села в таксо и отправилась… Куда бы ты думал?

– В свою квартиру, вероятно.

– Почти угадал. «Девятка» поменяла дислокацию и осталась в засаде у клиники. А дамочка отправилась в уютную холостяцкую квартирку в Лыткарино, где накануне вы так чудесно проводили время.

– Значит, в Лыткарино! – обрадовался я пробелу в знаниях. – То-то я думаю, местность знакомая. А почему «почти угадал»?

– Да потому что квартирка эта не ее! – Чехов в нетерпении вскочил и принялся расхаживать по кухне.

– А чья же? – немало заинтригованный, я не отрывал от него глаз.

Полковник остановился и замогильным голосом произнес:

– Небезызвестного тебе Михаила Александровича Колесова!

Повисла тишина. Чехов с торжествующим видом навис над столом, я ошеломленно хлопал глазами. Несколько оправившись от шока, неуверенно предположил:

– Мишка ведь в отпуске, всем сказал, что уезжать собирался. Может, он оставил Кате ключи, попросил присмотреть за квартирой… А может, они вообще вместе жили?

– Ха! – еще раз с чувством повторил Чехов, приходя в движение. – Доктор, я смеюсь вашей наивности! Ну, пошевели мозгами для разнообразия! Даже я, посторонний человек, и то сразу просек, что тут что-то нечисто… Хотя о чем это я? – пробормотал он. – Я же не докторишка какой-нибудь.

Я хотел было обидеться, но решил, что сейчас не время. Он же не со зла, а так, по привычке. Мент, он и есть мент, что с него взять. Успокоив себя таким немудреным способом, я вежливо поинтересовался:

– А ты что об этом думаешь?

– Наконец-то спросить догадался, – фыркнул Чехов, можно подумать, что до сих пор я ему и рта не давал открыть. – Лично я думаю, что о совместном проживании вышеупомянутых особ и речи быть не может. Не того они характера люди, чтобы с кем-то на одной жилплощади сосуществовать. Оба – птички вольные, свободолюбивые. Кстати, сказочку еще не забыл? Возможно, она имеет продолжение. Твой дружок Колесов вот уже несколько лет трудится начальником лаборатории спектрального и какого-то там еще, бактериологического, что ли, анализа. Официально лаборатория относится к Управлению по техническому надзору, по крайней мере, сотрудники лаборатории именно оттуда получают ежемесячную заработную плату. За какой такой техникой надзирает данное управление, выяснять я не стал – ясен хрен, тут все легально. А вот к лаборатории мне даже подойти не удалось. Да что там подойти! Я и нашел-то ее с трудом, исключительно благодаря старым связям. Когда же я подъехал с вопросом, а чем же эта лаборатория, собственно, занимается, приятель мой, с которым мы еще лет десять назад спина к спине от бандитов отстреливались, вежливо, тихо так поинтересовался, каковы мои политические взгляды и все ли у меня в порядке в семье.

– Что можно интерпретировать как «тема для обсуждения закрыта»?

– Мягко говоря, да, – скорбно подтвердил полковник, – мягко говоря…

До меня наконец начало доходить, что мы тут не методы рыбной ловли обсуждаем, а коснулись действительно чего-то серьезного. Я встрепенулся.

– Слушай, а ты уверен?.. – я выразительно обвел глазами кухню. – Ну, что ничего секретного мне не выболтаешь, за что потом схлопотать можно?

– А хоть и выболтаю? Плевать я хотел. – И неожиданно заорал благим матом куда-то в потолок: – Срал я на вас всех с высокой башни!

Я аж на стуле подпрыгнул. Фи, поручик, какие гадости, право слово. Хорошо, что дам нет. Чехов расценил мою кислую мину по-своему.

– Не боись, – подмигнул он мне, – здесь все чисто. Давай-ка соберем все известные нам факты воедино. Дополняй, если что пропущу. Итак, доктор Ладыгин, человек со всех сторон порядочный и репутации своей связями с преступными элементами не запятнавший, случайно… Подчеркиваю, случайно наталкивается на своего старинного приятеля Михаила Колесова. Колесов – приличный, судя по всему, умный и обеспеченный человек – находится на момент своего обнаружения в состоянии совершенно паскудном. А именно: голоден, оборван, основательно потаскан и ничегошеньки не соображает. И не говорит. Он говорит?

Я энергично замотал головой. Чехов вновь вскочил и возобновил хождение по кухне.

– Ниточка, ведущая к тайне Колесова, только одна – телефон некоей Катерины. Доктор вызванивает Катерину, интересуется Колесовым, не раскрывая при этом никаких фактов. Катерина изображает из себя женщину-вамп и немедленно затаскивает беззащитного доктора в свою постель.

Тут я поморщился.

– Такая формулировка меня категорически не устраивает.

– Ах так? Лады. Катерина – красавица и, несомненно, умница, наш доктор на глупых баб не западает – ловко соблазняет влюбчивого простачка Ладыгина и устраивает ему чертовски приятный, но крайне изнурительный любовный марафон.

Я тяжело вздохнул, но на этот раз от комментариев воздержался. Все-таки доля правды в словах Чехова имелась. Он был прав по целым трем пунктам: я влюбчивый, в женщине, помимо всего прочего, я ценил еще и ум, и меня действительно соблазнили, о чем я, собственно, ничуть не жалею. Внезапно мне смертельно, до одури захотелось увидеть свою коварную соблазнительницу.

Полковник между тем выдержал паузу, убедился, что возражать открытым текстом я более не собираюсь, и удовлетворенно продолжил:

– Вышеозначенная Катерина по неизвестным причинам проживает или только делает вид, что проживает, это мы еще обмозгуем, в квартире того самого Колесова, который и дал Ладыгину ее телефон в качестве контактного, а теперь отдыхает в психиатрическом отделении, в простонародье именуемом «дуркой». – Чехов перевел дух и промочил горло глотком сока. – Следуем далее. Последнее, что известно о Колесове, – это что он ушел в длительный отпуск и, предположительно, уехал. Однако сия информация поступила все от той же Катерины, следовательно, запросто может быть «дезой». По счастливой случайности, проезжавшей мимо на машине…

– А именно задрипанном «москвичонке», – мстительно съязвил я.

– Поправка не принимается. Итак, по счастливой случайности, проезжавшей мимо на машине, Ладыгину удается ускользнуть из цепких ручек вампирши Катерины, которая немедленно начинает активные, я бы даже сказал, чересчур активные, подозрительно активные поиски утерянного объекта. Около клиники выставляется засада, которая снимается только через несколько часов по причине явной бессмысленности. Далее Катерина навещает квартиру доктора…

– Чего?! – я оторопел.

– Не успел сказать, – Чехов нетерпеливо пожал плечами, – ты же меня все время перебиваешь. Глянь адресок, что мне Кругленький черканул в блокноте. Квартира там не указана, но дом-то твой. Из чего делаю однозначный вывод – Катенька пыталась застукать тебя дома. Не спрашивай, почему так думаю, просто поверь опыту старого сыщика.

Дом в блокноте действительно был указан мой.

– Ну дела!

– Пр-р-равильно! Добавляем еще один пункт. Как утверждает доктор, ни своей фамилии, ни тем более домашнего адреса вышеозначенной особе он не сообщал. Ведь не сообщал, нет? – Он на секунду вперился в меня глазами, но тяга к ораторскому искусству победила, и допрос с пристрастием был на время отложен. – Тем не менее особа эта знает о Ладыгине достаточно много. К сожалению, не известно точно, насколько много. Вопрос: откуда? Ответ неизвестен. Убедившись, что хозяин квартиры отсутствует, Катенька также оставляет около дома засаду, сама же возвращается в Лыткарино, в квартиру Колесова.

– Насчет фамилии, честно говоря, не уверен… – промямлил я, памятуя о добровольном признании. – Кое о чем мы все-таки говорили. Точнее, она спрашивала, я отвечал. Но домашнего адреса точно не говорил! И про Мишку молчал, как аквариумная рыбка.

– Ага! – радостно вскричал полковник. – Значит, тебе уже тогда что-то во всем этом показалось подозрительным! Иначе почему бы ты помалкивал?

«По привычке», – чуть было не ляпнул я, но вовремя сдержался, понимая, какую бурю негодования со стороны полковника способно вызвать подобное легкомысленное заявление. И тут же усомнился: а только ли по привычке? Передо мной как наяву мелькнуло видение Кати, поднимающейся по ступеням. Вот она с улыбкой поворачивается ко мне… «Здесь есть еще одна дверь…»

– Слушай! – я тоже вскочил, в волнении забегал по кухне. Точнее, попытался забегать, потому что на пути то и дело натыкался на Чехова. – В Мишкину квартиру ведут две двери: одна на пятом этаже, другая – через пристройку. Катя пользуется верхней дверью, потому что, по ее словам, в нижней замок заедает.

– Ну?

– Не знаю… – я растерялся. – Просто подумал, зачем все время круги по ступенькам нарезать, если можно замок отремонтировать?

– А может, у нее вообще ключа от нижней двери нет? Квартирка-то, тю-тю, не ее! – в восторге от собственного открытия Чехов хлопнул ладонью по столу. Посуда звонко брякнула.

Этот звук вызвал у меня чувство зверского голода.

– Слушай, я чего-то есть опять хочу.

– Я тоже, – признался Чехов. – Перенервничали, наверное. Я, когда нервничаю, всегда есть хочу. Сейчас что-нибудь сообразим.

Мы сообразили второй ужин, который по объему не уступал первому, но на этот раз, к моему великому облегчению, сопровождался лишь остатками пива.

Расправившись с ужином, мы перешли в гостиную, где и продолжили нашу беседу.

– Теперь понимаешь, почему я настаивал, чтобы ты взял завтра еще один выходной? – снисходительно поинтересовался Чехов, выпуская густое дымное облако.

– Нет, – честно признался я, натолкнулся на укоряющий взгляд полковника и быстренько сообразил: – Наверное, чтобы Катя меня временно потеряла?

Полковник шумно, с видимым облегчением выдохнул.

– Вот именно. Потеряла, забеспокоилась, потом запаниковала и начала действовать.

– А мы бы не ломали головы, присматривали за ней и делали соответствующие выводы.

– Ну, что-то в этом роде. Поздно уже, спать пора, – Чехов затушил сигарету, продолжительно зевнул. – Давай-ка по-быстрому составим план действий на завтра и – на боковую.

Я, хотя и проспал весь день, чувствовал себя вполне созревшим к ночному отдыху. Приятная тяжесть в желудке также не способствовала активным размышлениям. Поэтому довольно лениво я предложил:

– Ты предлагай, а я одобрю.

После короткого спора было решено, что мне не следует шататься завтра по городу, «чтобы не отсвечивать». Катей и другими подозрительными личностями займется Чехов, я же останусь на телефоне и буду осуществлять связь между ним и Кругленьким.

– А у меня завтра тренировка, – вспомнил я с огорчением.

– Тренировка – дело святое, – согласился Чехов, – поймаешь тачку и дуй в спортзал. Почему нет, вряд ли кому придет в голову тебя там искать.

Тогда я поведал, что именно у спорткомплекса состоялось мое первое свидание с Катей.

– Надо же! – восхищенно воскликнул Чехов. – Везде засветиться успел! Следовательно, спортзал отпадает. Интересно, дружок твой уже оклемался? – спросил он без всякого перехода. – Мог бы нам поведать чего-нибудь.

– А кто его знает? Может, и оклемался. Меня же сегодня на работе не было. И завтра не будет. Так что до послезавтра этот вопрос, к сожалению, останется закрытым.

– Почему же? – возразил Чехов. – Для тебя доступ в клинику пока закрыт, это факт. Но кто мешает появиться там мне?

Я посмотрел на него недоверчиво.

– Ну заявишься ты. И что скажешь? Ты же теперь даже не мент. Ты «мент на пенсии».

– Что сказать, я найду, не сомневайся. В крайнем случае скажу, что ты места себе не находишь, так за друга переживаешь. А твоему собственному выздоровлению это отнюдь не способствует. А я, в свою очередь, переживаю за здоровье своего драгоценного доктора, потому и решил сгонять в клинику, чтобы поинтересоваться, нет ли каких новостей. Как, ты говоришь, фамилия этого психиатра?

– Крутиков Володя. Небольшого роста такой, крепенький. Только я тебя об этом не просил, – предупредил я железным голосом.

– Само собой! Исключительно по собственной инициативе. А у тебя вообще постельный режим. Так что спи спокойно, дорогой товарищ. Чехов все устроит.

* * *

Катя металась по квартире не в силах успокоиться или на что-нибудь отвлечься. Обычно она доверяла своей интуиции, потому что внутренний голос обычно советовал ей дельные вещи, заблаговременно предупреждал об опасности и помогал выбрать из нескольких вариантов решения самый оптимальный.

Когда все единодушно склонялись к выводу, что неизвестно откуда вынырнувший Ладыгин – лицо совершенно случайное и безвредное, внутренний голос ей шепнул, что доктор объявился не просто так. Об том же свидетельствовала и мелкая ложь Ладыгина то в том, то в ином вопросе. Что это? Патологическая привычка приврать, сделать заначку от жены, приукрасить свои достижения и поднять значимость собственной персоны? Или хитрый, хорошо продуманный ход? Если доктора открыто уличить во лжи, которая и не ложь, собственно, а так, здесь промолчал, там недоговорил, то сразу станет понятно, что к нему проявляется повышенный интерес.

Просто так, как говаривал мудрый Воланд Булгакова, «и кирпич на голову не свалится». Да и не был Ладыгин никогда женат, так что поднатореть в бытовом мелком вранье шансов у него, по сравнению с другими, более несчастливыми собратьями, было немного. Разве что в детстве научился, пока изворачивался в душеспасительных беседах с дотошной мамашей.

Давить на Ладыгина, открыто расспрашивать его о Колесове Катя не решалась по тем же причинам. Опасалась спугнуть, выдать свой повышенный интерес к Михаилу.

А интерес ее к данной персоне был более чем повышенный. И возник он не вчера и даже не после того, как Колесов «уехал в отпуск», а гораздо раньше. Колесов был не просто сногсшибательный самец, а к тому же умница и джентльмен. Вот только ум его, кроме как профессиональные сферы, никаких других областей жизни не затрагивал. Иначе как могло получиться, что ее, Катю, Колесов упорно игнорировал?

Возможно, именно последнее обстоятельство, а вовсе не достоинства Колесова, способствовало тому, что Катя втайне сходила с ума по этому очаровательному шкафу с профессорскими мозгами.

В мужчинах Катя разбиралась и обращаться с ними умела. Положа руку на сердце следовало признать, что это был едва ли не единственный, по крайней мере самый ценный, Катин талант. Открылся он давно, Кате на тот момент еще и пятнадцати не стукнуло. Юный возраст для девушки помехой не был, потому что в пятнадцать она уже обладала всеми необходимыми округлостями, а также знаниями, которые почерпнула из соответствующих книг, журналов, девчоночьих сплетен и собственного небольшого опыта. Собственно, опыт ограничивался поцелуями, умелыми ласками зрелых мужчин – более юных поклонников девушка отшивала сразу же за полной ненадобностью – и искусными попытками приобщить ее к любовным утехам в полном объеме.

Катя до поры до времени ловко противостояла всем ухищрениям на этот счет. Но делала это так мастерски, что самолюбие жаждущих ее прекрасного тела сердцеедов не страдало, от себя девушка их не отталкивала, а, напротив, привязывала еще сильнее. Причиной же ее сопротивления настойчивым ласкам являлся отнюдь не страх потерять девственность или совершить что-то предосудительное. Просто Катя никак не могла решить, а надо ли ей все это и что, кроме сомнительного удовольствия, лично она, Катя, будет при этом иметь.

Решающим фактором, склонившим Катю к решению вступить во взрослую жизнь, явилась очередная дущераздирающая сцена дома, представшая перед ее глазами одним осенним вечером. В тот день мать, пахавшая на трех работах, чтобы хорошо кормить и прилично одевать подрастающую дочку, «свет в окошке», получила жалкую зарплату. А вечером, вместо того чтобы готовить ужин, сидела несколько часов кряду за столом, раскладывая купюры в тощие кучки и так и этак.

Катин отец болтался неизвестно где, помощи от него ждать не приходилось, а зима уже наступала на пятки и времени для раздумий не оставляла. «Ненаглядной кровинушке» же срочно требовались новые зимние сапожки, да и шапочку уже сменить пора было на что-то более новое, но потрепанные купюры от многократного перетасовывания за кухонным столом ни за что не желали увеличиваться ни в количестве, ни в достоинстве.

Вот тогда-то Катя, голодная и замерзшая, потому что холод на улице был поистине собачий, а пальто на тонкой подстежке удерживать тепло никак не желало, и приняла судьбоносное для себя, матери и, как впоследствии выяснилось, для многих важных людей решение. Забросив в угол модную сумку, набитую тетрадками, учебниками и косметикой, она подошла к столу, сгребла мятые «трешки» и «пятерки» в сторону, обняла мать за плечи и спокойно, даже с холодком, сказала:

– Оставь это бессмысленное занятие и давай, наконец, ужинать. Я нашла работу, так что все будет. Не волнуйся, школа не пострадает.

Мать со страхом взглянула на свою не по годам взрослую и рассудительную дочь, но спросить, что это за работа, не осмелилась. Главное, что учебу девочка забрасывать не намерена и с деньгами, может, полегче будет.

Легче с деньгами стало уже через неделю, когда Катя пришла домой поздно вечером в новой шубке и высоких теплых сапожках, выложила перед обалдевшей матерью аккуратно перетянутую резинкой тонкую стопку пятидесятирублевок и коротко пояснила:

– Аванс. Устала, спать пойду. Купи себе чего-нибудь.

Понимая, что какие-то объяснения все же желательно предоставить, Катя вскользь упомянула, что поет в дорогом ресторане, куда ее пристроил один из влиятельных знакомых, которого мать знала, слегка побаивалась и уважала.

С влиятельным знакомым Катя договорилась уже известным и, как оказалось, довольно приятным способом. А ресторан в качестве объяснений выбрала потому, что знала: мать не переступит порог подобного заведения ни за какие коврижки, поскольку будет ужасно стесняться. Сколько может заработать певица в ресторане, мать, всю жизнь вкалывающая инженером, ночным сторожем и еще бог знает кем, даже отдаленного представления не имела, поэтому навешать ей можно было все что угодно. Кроме того, данная «работа» давала Кате полное право хорошо одеваться – положение обязывало – и добираться в их подмосковную квартирку на машине, а не на электричке. А также время от времени вовсе не ночевать дома, а оставаться «у подруги, которая живет недалеко от ресторана, а было уже слишком поздно».

Если какие-то смутные подозрения у матери и появлялись, то все они быстро гасли под натиском распиравшего ее чувства гордости за дочь, которая смогла хорошо пристроить свой довольно-таки «домашний» голос, а учиться при этом продолжала ничуть не хуже. Немалую роль сыграло также и то обстоятельство, что теперь матери не надо было лезть из кожи вон и корячиться на многочисленных работах. На благосостояние маленькой семьи ее жалкие грошики уже никак не влияли.