Текст книги "Воля под наркозом"

Михаил Серегин
Воля под наркозом

Глава 1

– Здесь, что ли? – озабоченно пробормотал Степаныч, заруливая в пустынный двор.

Вопрос он адресовал скорее себе, но я на всякий случай покрутил головой, прилежно вглядываясь в темные силуэты девятиэтажек.

– Вроде здесь…

Степаныч молча покосился на меня. Тут же возникло ощущение, что я ляпнул что-то неприличное или высказал сомнения в правильности маршрута. Москву Степаныч знал как свои пять пальцев, с легкостью ориентировался в немыслимом переплетении городских улиц, улочек и переулков, и не было еще случая, по крайней мере на моей памяти, чтобы наша «Скорая» опаздывала к больному по вине водителя. Бывало, конечно, что клиент отправлялся в мир иной, не дожидаясь нашего приезда, но это уже, как говорится, было его право.

Машина мягко остановилась около тускло освещенного подъезда, я подхватил укладку и, кряхтя, выбрался наружу. Следуя настоятельным рекомендациям не всеми любимого, но всеми глубоко уважаемого Штейнберга Бориса Иосифовича, нашего руководителя, о том, что спортивную форму надо держать, а заодно «сбрасывать дурную энергию», которой, по его мнению, у меня было слишком много, я выкроил время для посещений спортивного зала и рьяно взялся за дело. Видимо, Борис Иосифович был отчасти прав, когда поставил посещение мной какого-нибудь спортивного клуба непременным условием моей дальнейшей работы в клинике, и «дурная энергия» действительно била через край. На первой же тренировке я, естественно, перестарался с нагрузкой, захваченный ностальгией по прошлым временам и пьянящим ощущением мышечной радости, и уже на следующий день вкусил все прелести последствий своего непомерного усердия. Вчерашнее, второе по счету посещение зала положения особенно не улучшило, и теперь малейшее движение сопровождалось неприятным дрожанием в коленях и тупой болью в мышцах. Ныла и протестовала буквально каждая клеточка тела.

– Шеф? – из окна высунулась невыспавшаяся физиономия Вадика, нашего санитара, а по совместительству студента медицинского института. Особого энтузиазма физиономия не выражала.

– Сидите пока, – я благосклонно махнул рукой, поморщился и вальяжной, неспешной походкой двинулся к подъезду. Передвигаться по-другому у меня теперь не получалось.

Дверь квартиры распахнулась еще до того, как я успел надавить кнопку звонка.

– Здравствуйте, доктор, – женщина, так стремительно открывшая дверь, теперь в нерешительности замерла на пороге, очевидно раздумывая, стоит ли приглашать меня в квартиру, – это я вас вызывала.

– Неужели, – брякнул я, не без интереса разглядывая ее статную фигуру и ухоженное лицо, черты которого еще не утратили былой красоты. Пауза начала затягиваться. – Так мне проходить или все уже выздоровели?

Слова мои женщину ничуть не смутили, однако она посторонилась и сделала приглашающий жест.

– Сначала мне хотелось бы с вами поговорить, – она заперла дверь и протянула узкую ладонь, – Ирина Сергеевна.

– Очень приятно. Ладыгин Владимир Сергеевич, – я пожал руку, отметив мимоходом отсутствие на ней каких-либо украшений. – Я бы предпочел сначала взглянуть на больную. Высокая температура, знаете, дело нешуточное.

– У нее нет температуры, – Ирина Сергеевна смущенно кашлянула, – и не было.

– То есть как не было? Температура, общее недомогание, слабость, головная боль, – скороговоркой перечислил я данные, переданные мне диспетчером.

Женщина снова кашлянула.

– В том-то и дело. Я вас обманула. Лерочка не больна. То есть она больна, но… Не хотите помыть руки?

Я проглотил вертевшееся на языке предупреждение о последствиях ложного вызова и послушно направился в ванную, с некоторым любопытством ожидая продолжения. Клиентура у нас особенная, обычно с туго набитым кошельком и большими связями. А часто с не менее большими амбициями и причудами.

Мытье рук проходило при полном обоюдном молчании. Принимая с готовностью поданное мне полотенце, я не выдержал, мельком взглянул на часы и вежливо напомнил:

– Я вас слушаю самым внимательным образом.

Не то чтобы я торопился, но молчаливое вступление затягивалось.

– Три месяца назад, – наконец решительно начала Ирина Сергеевна, – Лерочка вышла замуж. По большой любви, заметьте. А месяц назад ее горячо любимый муж погиб.

Я открыл было рот, но женщина остановила меня властным жестом.

– Лерочка – моя дочь. Ничего, если мы пройдем на кухню? У нее, кроме меня, никого нет. Я забочусь о ней, как могу. Уговорила ее взять отпуск, позаботилась, чтобы руководство отнеслось к этой вынужденной мере с пониманием. Но… – она строго посмотрела мне в глаза и будничным тоном продолжила: – Кофе будете?

Я отрицательно качнул головой, несколько огорошенный такими внезапными переключениями разговора на бытовые темы.

– Последнее время она пугает меня все больше и больше. Все время молчит, ничем не интересуется, телевизор не смотрит, книг не читает. А сегодня, – Ирина Сергеевна слегка повысила голос, пресекая очередную мою попытку перехватить инициативу разговора, – сегодня, когда она сделала попытку выпрыгнуть в окно, я поняла, что необходимо привлечение специалиста.

– Но, послушайте, – наконец прервал я ее с искренним возмущением, – если все так серьезно, какого… Извините, зачем вам потребовалось вводить в заблуждение наших сотрудников? Объяснили бы, в чем дело, и получили специалиста. А я, к вашему сведению, о психиатрии имею довольно поверхностное представление.

– Вот именно! – с жаром воскликнула Ирина Сергеевна. – О психиатрии! И кого бы мне прислали? Психиатра. Со смирительной рубашкой и здоровенными бездушными санитарами!

Я вспомнил циничные шуточки и внушительные фигуры наших санитаров – Вадика и Славика, тоже студента-медика, и, не удержавшись, произнес, зловеще ухмыляясь:

– Санитаров, кстати, я вам предоставлю хоть сейчас. Именно таких, каких вы только что описали. По индивидуальному заказу, так сказать.

Глаза женщины испуганно округлились, но, судя по всему, она сочла более благоразумным промолчать. В манере ее речи, серьезном и настороженном взгляде прямо-таки сквозила старая закалка номенклатурного работника, которого долго и упорно учили строить витиеватые фразы, лишнего не болтать и вообще жить с оглядкой. Я почувствовал себя слегка виноватым и уже более миролюбиво поинтересовался:

– От меня-то вы что хотите? Доброго слова?

Ирина Сергеевна помялась.

– Да, собственно… Погорячилась я, наверное, с вызовом. Подумала, белый халат, доброе слово, как вы изволили выразиться. Вы все-таки врач… Да вы не волнуйтесь, вызов я, естественно, оплачу.

– Насчет этого я не волнуюсь, – заверил я. – Однако вам известно, что я обязан сообщить о попытке самоубийства?

– Да, известно, – произнесла Ирина Сергеевна с неохотой, – я внимательно изучила федеральный закон об оказании психиатрической помощи гражданам… Но, послушайте, нельзя же все время следовать букве закона. Речь идет о судьбе человека! Если Лерочка попадет в психушку, это же может сломать ей всю жизнь!

– Зачем же вы так – «в психушку»? В психиатрическое отделение, это во-первых. А во-вторых, речь идет не просто о судьбе вашей дочери, а о ее жизни.

– Вот именно, о ее жизни, – женщина сделала ударение на «ее», – так, может, вы с ней сначала и поговорите? И не надо никуда сообщать, а? Я вас прошу. Маленькая ложь, возможно, в обмен на жизнь человека?

Не знаю, как бы я поступил, если бы она начала спорить, качать права или предлагать деньги. Но тут я сдался.

– Хорошо, я поговорю с вашей дочерью, а там посмотрим.

Лера оказалась красивой стройной девушкой с бездонными темными глазами, в которых застыла боль, тоска и немой вопрос. Она полулежала в большом удобном кресле, устремив безучастный взгляд куда-то в угол. Она повернула голову, посмотрела сквозь меня и натянуто улыбнулась одними губами. Я представился и замолчал, не имея ни малейшего понятия, что говорить дальше.

С усилием, как бы нехотя девушка разлепила губы.

– Вы громко разговаривали. Я все слышала.

Она замолчала, легким кивком указала на диван и снова отвернулась. Даже моих поверхностных знаний о психиатрии оказалось вполне достаточно, чтобы поставить предварительный диагноз. Все симптомы глубокой депрессии были налицо: двигательная заторможенность, апатия, что там еще? Я покопался в памяти. Ага, торможение интеллектуальной деятельности, проявляющееся в том числе в нежелании говорить и замедлении речевых реакций. Вполне присутствует.

– Я не хочу умирать, – снова заговорила девушка. – Проблема в том, что и жить не хочу. Я еду с вами.

Она вопросительно посмотрела на меня. Я кивнул, перечислил, что необходимо взять с собой, и вышел, рискнув напоследок попросить поторопиться. Неукротимый жизнелюб, я всегда с опаской и сочувствием относился к страдающим депрессией людям.

В коридоре меня ожидала мрачная Ирина Сергеевна.

– Ни за что, – решительно заявила она. – Лерочка сильная, она справится. А я в состоянии сама обеспечить ей все условия.

– Но не профессиональную помощь, – не менее решительно отозвался я, – маленькая уступка принципам, возможно, в обмен на жизнь человека. Вашей дочери, между прочим.

По дороге к машине мы оба не произнесли ни слова. Лера передвигалась легко и беззвучно, как тень. Волосы она собрала в хвост на затылке, отчего тонкая шея трогательно обнажилась. Под мышкой девушка сжимала полиэтиленовый пакет с вещами, вцепившись в него, как в последнюю соломинку.

При нашем приближении Славик и Вадик выскочили из кузова, деловито огляделись. К счастью, на этот раз они сумели удержаться от обычных острот. То ли ситуацию прочувствовали, то ли красота девушки так смутила этих переодетых в белые халаты гоблинов. Вторая причина была более вероятна. «Больных надо лечить, а не сопереживать им», – любил с важным видом поучать молоденьких медсестер Славик. «Вот-вот, сочувствие вредно для самочувствия», – поддакивал ему Вадик, имея в виду, конечно, свое самочувствие.

Лера равнодушно скользнула взглядом по лицам бравых санитаров, слегка моргнула в ответ на бодрую фразу Вадика «Здрасте!» и с сомнением уставилась на стол, закрепленный в середине кузова.

– Вадим, усади девушку поудобнее, – строго сказал я, подчеркнуто выделив «усади», – Слава, поедешь со мной в кабине.

Славик обиженно засопел, засунул в карманы халата огромные ручищи и двинулся к кабине. Физиономия Вадика растянулась в счастливой улыбке:

– Слушаюсь, шеф!

Славик ожидал меня около открытой дверцы кабины. Сдержанно покряхтывая, я забрался внутрь.

– Заводи, Степаныч, поехали.

Двигатель заурчал. Славик с мученическим видом поставил ногу на подножку. Разделить братцев-санитаров мне хотелось потому, что я не знал, как их жизнерадостный треп отразится на состоянии девушки. Ни один, ни другой были не в состоянии долго держать рот закрытым, а трепались они неизменно на три темы: веселые студенческие будни, еда и женщины.

– Сделай лицо попроще, – попросил я, – не на эшафот поднимаешься.

Горестно вздохнув, санитар полез в кабину.

– Ладно, – сжалился я, – топай в кузов. Но чтобы вести себя там смирно.

– Яволь, шеф! – гаркнул Славик и испарился, не забыв, впрочем, захлопнуть дверцу.

Наконец мы тронулись. Я прикрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Настроение сегодня у меня и так было не ахти – отношения с Мариной зашли в очередной тупик, да и ноющие мышцы не способствовали оптимизму, – а непродолжительное общение с печальной Лерой окончательно настроило меня на сентиментально-лирический лад.

С Мариной мы познакомились довольно давно, когда она попала в автомобильную аварию, а затем – с серьезными ожогами на больничную койку. Долгое время мы ходили вокруг да около. Марина упорно держалась от меня на скаутском расстоянии, стесняясь, ко всему прочему, оставшихся после ожогов шрамов. А я, хотя и догадывался, что вся ее холодность и отчужденность не более чем защитная броня, не решался настаивать. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но, как говорят в народе, не было бы счастья, да несчастье помогло. Точнее, одна история со стрельбой, погонями и похищениями, в которую я умудрился не только сам влипнуть, но и Марину втянуть. Именно тогда мы окончательно поняли, как дороги друг другу и что вместе нам гораздо лучше, чем врозь.

Последовало несколько счастливых дней, недель, потом счет пошел на месяцы. Но недавно на горизонте внезапно появилось маленькое облачко, которое стремительно превратилось в грозовую тучу. Началось все, как водится, с мелочи, с досадного недоразумения. Пару недель назад, заявившись без предупреждения, я застал Марину в мрачном расположении духа. «Извини, на работе проблемы, я не в настроении и хотела бы сегодня побыть одна», – отрезала она, едва я переступил порог. Мне бы отнестись с пониманием, тем более знаю, что работа, точнее, служба у Марины не сахар, – трудится она криминалистом. Однако куда там, я ведь тоже с характером. «Что ж, – говорю, – дорогая, твое желание для меня закон. Дай знать, когда с проблемами разберешься». Так и ушел, даже не спросил, что случилось.

Прошла неделя, потянулась другая. Наконец я не выдержал, позвонил сам. И снова повел себя, как последний идиот. Едва заслышав в трубке спокойный, даже радостный Маринин голос, я не без сарказма – как же, я волнуюсь, страдаю, а она радуется как ни в чем не бывало – поинтересовался:

– Как дела на работе? Проблемы все еще одолевают?

На что получил сухой ответ:

– Все еще да.

На этом, собственно, наш разговор и завершился.

– Что такой смурной сегодня, Володя? – прервал мое самобичевание Степаныч.

Я неопределенно пожал плечами.

– Да так, взгрустнулось чего-то. Слушай, Степаныч, случайно не в курсе, кто сейчас из психиатров на месте?

– Да вроде Крутикова видел.

– Крутикова? Это хорошо…

С коллегами из психиатрического отделения я практически не общался. Володя Крутиков был, пожалуй, единственным исключением. Кроме одинакового имени у нас было еще много чего общего, например, любознательность и жажда деятельности. Хотя некоторые предпочли бы выразиться иначе – непомерное любопытство и бьющая через край дурная энергия. На днях Володя жаловался на нехватку интересных пациентов. Лето, поделился он, не сезон для нашего клиента, то ли дело весна. Особенно тяжело тезка переживал зимние месяцы, когда в отделение выстраивалась очередь из желающих не столько подлечиться, сколько отдохнуть от работы и тягот семейной жизни. «Разве ж это пациенты?» – мрачно восклицал он тогда и грозился уйти в обычную больницу с «нормальными» шизофрениками, психопатами и суицидентами. Я улыбнулся, представив, с каким энтузиазмом примется он за Леру.

До клиники оставалось езды не более пяти минут. Степаныч перестроился в правый ряд, готовясь к повороту, и чуть сбросил скорость. Внезапно один из придорожных столбов раздвоился, от него отделилась долговязая тень и двинулась к обочине. Хотя «двинулась» не совсем верное слово. Человек переставлял ноги неуверенно, как если бы шел в сильный шторм по палубе небольшого судна. Перемещался он при этом довольно быстро, на какое-то мгновение замер перед бордюром у края дороги, затем перешагнул его, высоко подняв длинную ногу.

– Эк тебя! – воскликнул Степаныч, ударяя одновременно на тормоз и на сигнал.

Оказавшись на проезжей части, человек ничуть не смутился, лишь повернул голову в нашу сторону. Ноги его в это время продолжали методично передвигаться, словно его влекла вперед какая-то невидимая сила. В свете фар мелькнули фанатично горящие глаза, впалые щеки и высокий лоб с прилипшими к нему сосульками волос. Левая рука безжизненно свисала, а рукав пиджака был сильно разорван на предплечье. Словно завороженные, мы молча наблюдали, как, слегка подергиваясь всем телом при каждом шаге, человек пронесся перед нашей машинкой и, не сбавляя скорости, вылетел на полосу второго ряда.

Этот странный субъект почему-то напомнил мне Мишку Колесова, с которым мы вместе учились в медицинском. Но я тут же отмел эту ассоциацию по причине ее полной нелепости. Мишка к спиртному был равнодушен, крепкие напитки вообще с трудом переносил и весил по меньшей мере килограммов на сорок больше. Кроме того, Мишку я видел последний раз не далее чем недели три назад, одетого с иголочки, счастливого и пышущего здоровьем.

Между тем слева раздался визг тормозов, и тяжелый «мерс» замер в полуметре от долговязой фигуры. Субъект автоматически повернул голову на резкий звук, занес ногу для очередного шага, застыл и медленно стек на асфальт.

– Завод кончился, – удовлетворенно пробормотал Степаныч.

Сзади неуверенно засигналили. Я схватил укладку и, влекомый чувством долга, бросился к месту происшествия, крикнув на ходу:

– Степаныч, разрули тут!

Около субъекта уже суетился водитель «Мерседеса». Первое, что он сделал, это затормошил типа за плечо, призывая того то ли подняться, то ли дать отчет о состоянии своего здоровья.

– Не трогать! – рявкнул я, но водитель уже перевернул несчастного на спину и попытался подхватить его под мышки.

Тип лежал, неловко подвернув под себя ногу и раскинув в стороны длинные руки. Голова его безвольно моталась при каждой попытке водителя придать ему вертикальное положение. Я оттеснил незадачливого хозяина «мерса» в сторону, аккуратно опустил типа на асфальт и приступил к осмотру. Пульс был частым, неровным и едва прощупывался. Человек был без сознания, но дышал, судорожно всхрапывая при каждом вдохе. Его худое, изможденное лицо белым пятном выделялось на черноте асфальта. Явственно чувствовался запах мочи и давно немытого тела. Спиртным, к моему удивлению, не пахло вообще.

– Мужики, клянусь, я до него не дотронулся! – причитал водитель. – «Скорую» бы, а? Телефон у кого есть? Клянусь, он сам упал!

Наконец он углядел мой белый халат и на некоторое время заткнулся. Я запрокинул голову несчастного назад, оттянул нижнюю челюсть и открыл рот. Храп прекратился, дыхание постепенно восстановилось. Я оглянулся на «Скорую». Степаныч вырулил на левую полосу, освободив дорогу для отчаянно сигналящих машин, и сейчас сдавал задом. В приоткрытые дверцы кузова деловито выглядывали санитары, ожидая, когда «Скорая» остановится.

– Носилки! – заорал я, пожалев мимоходом, что выехал на вызов без своей помощницы, надменной девицы с очаровательными глазками и скверным характером, но хорошо знающей свое дело.

Тип на моих руках едва уловимо шевельнулся и затих. Дышать он, по-видимому, больше не собирался. Краем глаза я увидел, как выскакивают из машины санитары, волоча за собой носилки. Драгоценные мгновения уходили, утекали сквозь пальцы.

Не колеблясь, я выхватил из кармана марлевую повязку, набросил ее на чернеющий в темноте рот, глубоко вдохнул, плотно прижал губы к горячим и сухим, что ощущалось даже сквозь слои марли, губам человека и с силой выдохнул. Мелькнула мысль, что моя помощница таких действий бы точно не одобрила. Для меня же этот человек сейчас был не опустившимся бомжем, маргинальным элементом, от которого приличным людям следует держаться подальше, а пациентом, требующим немедленной помощи. С удовлетворением я отметил, как поднялась и начала опускаться грудная клетка. После повторения процедуры дыхание полностью восстановилось.

Я машинально все-таки вытер губы рукавом халата и поднял голову. «Двое из ларца, одинаковы с лица», как я про себя иногда называл Вадика и Славика, уже стояли рядом, ожидая дальнейших указаний. Я убрал марлевую повязку с лица неожиданного пациента и снова подивился его неестественной худобе и изможденности. Складывалось впечатление, что человек не ел несколько суток. И не пил, добавил я мысленно, проведя рукой по его иссохшему лбу и щекам. Едва ли руководство одобрит, если я притащу в нашу элитную, черт возьми, спецбольницу этот бесплатный «подарок». Словно в ответ на мои мысли Вадик неуверенно произнес:

– Первый раз вижу бомжа при галстуке и в туфлях, которые стоят примерно столько, сколько я получаю за год.

Только теперь я сообразил, почему вид субъекта вызывал у меня такое недоумение – он больше походил не на бездомного нищего или алкоголика, с которыми я сравнил его по привычке, а на потерпевшего кораблекрушение состоятельного человека. Его костюм, если не принимать во внимание многочисленные дыры и местами налипшую кусками грязь, говорил о хорошем вкусе и достатке своего хозяина и явно был сшит на заказ или куплен в дорогом бутике. Я снова подумал о Мишке Колесове.

– Чего ждем? – гаркнул я «молодцам». – Аккуратно на носилки и в машину. – Мне не терпелось взглянуть на пациента при нормальном свете.

Санитары рванулись выполнять приказ. Совместными усилиями мы уложили странного прохожего на носилки, Славик и Вадик рысцой двинулись к машине. Передо мной, как из-под земли, тут же вынырнул водитель «Мерседеса».

– Может, без милиции обойдемся? – просительно затянул он. – Клянусь, он сам упал.

Ага, голубчик, очень кстати. Я и забыл про тебя совсем. Милиция тебя пугает? Оч-чень хорошо!

– То есть как это сам? – грозно начал я, жестко ткнув пальцем в волосатую грудь, украшенную массивной цепью. – Где это вы видели, чтобы человек сам перед машиной падал? Ничего не знаю, милиция разберется! Пострадавший получил серьезные повреждения, лекарства, лечение, моральный ущерб, наконец, – кто оплачивать будет? А если он вообще не выкарабкается? Я вас спрашиваю!

Отступая под моим натиском, водитель медленно, но верно сдвигался в сторону крайней полосы, по которой одна за другой мчались машины. Еще один пациент мне ни к чему, благоразумно решил я, сгреб парня в охапку и потянул к «Мерседесу».

– Меня ждет пострадавший, милицию мы вызовем по рации. А вы, уважаемый, не вздумайте покинуть место происшествия, номер машины я запомнил хорошо!

– Я все оплачу, – затараторил водитель, – лечение, лекарство, этот, как его, ущерб…

– Ладно, следуйте за нами в больницу, – бросил я и помчался к «Скорой». Смоется, так и черт с ним, нет – будет иметь шанс совершить благое дело.

В три прыжка я догнал санитаров, а через мгновение о водителе уже снова забыл. Уложив клиента в стабильное положение и быстро произведя необходимые манипуляции, я воспользовался оставшимся временем, чтобы осмотреть «подарок» более тщательно.

Теперь, при ярком свете, его сходство с Колесовым бросалось в глаза еще больше. Подавив желание тут же исследовать содержимое его карманов, я занялся его левой рукой. Предплечье пересекала глубокая рана с рваными краями. Кровь, впрочем, давно запеклась. Опасаясь других возможных повреждений, я зафиксировал руку, оставив дальнейшую заботу о ней хирургам. На худом запястье тускло блеснули часы. В голове шевельнулось какое-то смутное воспоминание, однако сначала я все же пошарил в карманах. Как и следовало ожидать, ни документов, ни бумажника не было.

Лера, на которую я сначала тревожно поглядывал, отнеслась к происходящему с невозмутимым спокойствием. Все это время она тихонько сидела на месте, не порываясь задавать вопросы или падать в обморок, за что я ей был чрезвычайно признателен. Отрешенность в ее глазах даже сменилась некоторым любопытством.

Я снова обратил взгляд на часы. Старомодные, местами оцарапанные, хотя и золотые, они как-то не вязались с дорогой тканью костюма и так поразившими воображение Вадика шикарными туфлями. Я осторожно отстегнул часы и взвесил их на руке. Судя по всему, они действительно были золотыми. На оборотной стороне просматривалась надпись. В нетерпении я потер корпус краем халата, отчего на белой ткани немедленно появилось грязное жирное пятно, и поднес часы ближе к свету.

«Сыну в день совершеннолетия. Папа», – прочел я мелкие витиеватые буквы.

Мишка Колесов боготворил своего отца, очень гордился этими часами и не желал расставаться с ними даже на минуту. Я невесело усмехнулся, вспомнив, как мы однажды подшутили на Мишкой, спрятав часы в кармане его же собственного пиджака. Задал он нам тогда жару. Что же с тобой приключилось, дружище?

Не доезжая нескольких метров до ворот клиники, машина остановилась. В окне, ведущем в кабину, показалась озабоченная физиономия Степаныча. Что там, еще ЧП? Не достаточно ли на сегодня?

– Володя! – через стекло голос Степаныча звучал приглушенно. – Там этот, на «Мерседесе». Он нам нужен?

– Еще как! – вскинулся я. Это же Мишкин «страховой полис»! Надо же, доехал, не смылся. – Спасибо, Степаныч. Погодь минутку. Вадик, давай по-быстрому к «мерсу», тащи водителя сюда.

Вадик кивнул, сделал суровое лицо и выскочил из кузова. Через приоткрытую дверцу я наблюдал, как водитель после коротких переговоров с санитаром рысцой двинулся к «Скорой».

– Слушаю? – глаза его смотрели преданно и честно, только немного бегали.

Не выходя из машины, я приоткрыл дверцу ровно настолько, чтобы водитель мог углядеть неподвижное тело на столе.

– Значит, так, дела пострадавшего плохи. Понадобится не менее двух-трех недель пребывания в больнице. Если выкарабкается, конечно, – добавил я многозначительно. Глаза водилы беспокойно забегали. – Клиника у нас хорошая, но элитная, а посему платная. Другими словами, и не таких на ноги мои коллеги ставили, но за круглую сумму.

Водила понимающе закивал. Еще бы, ему да не знать, что за все платить приходится. Лицо его приняло сосредоточенно-внимательное выражение. Поколебавшись, как бы не переборщить, я назвал сумму, эквивалентную трехнедельному отдыху в нашем «санатории». Парень шумно, с облегчением выдохнул и полез в карман. Возможность избежать встречи с ментами он, по-видимому, ценил гораздо выше. Любопытно, он что, такие суммы с собой таскает? На карманные расходы, видимо. Я покачал головой в некотором изумлении.

– Если готовы взять расходы на себя, садитесь в кабину, иначе с охраной клиники общаться придется, а это займет много времени. Оплатите как положено, получите квитанцию, оставите свои данные. Не волнуйтесь, вам это ничем не грозит, просто порядок такой. И поторопитесь. Если он, – я мотнул головой в сторону стола, – загнется в ближайшие несколько часов, тогда общения с милицией не избежать ни вам, ни мне.

Минут через пять мы уже шагали по бесконечным коридорам клиники. Я давал последние напутствия.

– Если будут спрашивать, представитесь дальним родственником. Нет, лучше знакомым. Скажите, свалился друг как снег на голову – неизвестно откуда. А тут наша «Скорая». Наплетите там что-нибудь неразборчивое. Мы же не хотим о ДТП сообщать? Не хотим. – О ДТП по понятным причинам не хотели сообщать мы оба. Он – потому что жутко боялся стражей правопорядка. Я – потому что никакого ДТП не было. – Только смотрите, не завритесь. Скажите, что паспортных данных не знаете, адрес «приятеля» тоже не помните. Попытаетесь, мол, связаться с родственниками. Что еще? Ах, да, имя. Назовем пострадавшего, скажем… Колесов Михаил Александрович. Запомните?

– Доктор, а, это… Тебе-то сколько? Ну, лично тебе, благодарность, так сказать?

– Что? – Мои глаза исторгли молнии. – Какая «благодарность»?! Единственное, что меня интересует, – это жизнь и здоровье больного!

«Страховой полис» ловко увернулся от молний, смущенно потупился и о деньгах больше не заговаривал.

– Ждите здесь. Надежда Ивановна, – важно обратился я к молоденькой девушке за столом, – будьте любезны взять плату за лечение этого несчастного, что мы сейчас доставили. Вперед, скажем, за три недели. Гражданин завтра уезжает и не знает, когда вернется.

– Владимир Сергеевич?..

– Наденька, – торопливо зашептал я, – некогда, потом все объясню. Возьми с этого кадра за три недели по максимуму, пока он тепленький, о’кей? Иначе еще один бесплатный пациент гарантирован. Но ты же знаешь, как руководство к этому относится? – Наденьке позиция руководства была прекрасно известна. – Пострадавший – Колесов Михаил Александрович. Другие данные пока неизвестны, документов нет, адрес неизвестен. Пока, но я обещаю в скором времени восполнить все пробелы. Сделаем?

– Под вашу ответственность, Владимир Сергеевич, – с сомнением покачала головой девушка.

– Разумеется, Надюша! Если что, скажи – вынудил, уломал, силой заставил, подлец эдакий.

– О чем это вы шептались? – подозрительно уставился на меня «полис».

– Тише вы, – шикнул я, – неудобно. Я попросил Надежду Ивановну не донимать вас расспросами. Готовьте деньги.

– Ладыгин! – заверещал громкоговоритель.

– Все, уважаемый, мне пора. Ни о чем не беспокойтесь, мое слово – закон.