Текст книги "Воинствующая олигархия США против всего мира и нас"

Очерк 3
Различие ценностей Запада и России

Почему же все-таки дранг нах Остен, а не дранг ин Вест? Почему, не сокрушив Англию, главного своего соперника за господство в Европе, Гитлер ринулся на Советский Союз? Это многим, в том числе и Сталину, было непонятно тогда, как непонятно некоторым и сейчас. Казалось бы, совершенная нелогичность поведения германского руководства приводила всех в недоумение. Это недоумение стало даже более сильным ныне, когда стало известно, что Гитлер, а уж тем более его генералы, не были психически больными людьми, как это многие предполагали ранее. Они, конечно, были фанатами своей идеи (хотя и не все), но это они и сами понимали и гордились своим фанатизмом как самым ценным качеством сильной личности. К тому же фанатизм был присущ не только гитлеровцам, но и их противникам, например, тому же Черчиллю, фанатичному приверженцу идеи могущества Британской империи, ее целостности и незыблемости. Однако ответ очень прост и заключается в том, что Гитлер и не собирался окончательно сокрушать ни Францию, ни Англию, но хотел лишь, наказав их за Версальское унижение Германии и, установив в Европе свое главенство, поладить с ними. Конечно, при этом предполагалось, что при сохранении государственности и даже могущества, страны Западной Европы, а также и некоторые страны Восточной Европы (кроме Чехии и Польши, которые как политические субъекты будут ликвидированы) должны изменить свои границы в пользу «германского ядра Европы». Франция, например, должна вернуть Германии Эльзас и Лотарингию, а также захваченные в восемнадцатом году колонии и признать ее влияние или даже колониальные интересы на Ближнем Востоке (кладовой нефти). О большем в то время Гитлер не помышлял, и потому странным является повсеместное приписывание ему стремления к мировому господству. Конечно, такая мечта у Гитлера была, и иногда она прорывалась при разговорах в тесном кругу соучастников, и даже в печати «местного значения» для обывателя, но даже и самые фанатичные приверженцы нового мирового порядка понимали, что в предвидимом будущем Германия не в состоянии его установить. К этому было много непреодолимых препятствий, которые Гитлером вполне осознавались. Прежде всего, неизбежно было поделить мир с участниками «оси»: Италией – Египтом и частью французских и английских колоний в Африке, Японией – Дальним Востоком, Юго-Восточной Азией. Индии, как предполагал Гитлер, Англия должна предоставить независимость. В остальном все владения Франции и Англии будут сохранены. Гитлер был уверен, что после того, как Англия получит «взбучку», ее лидеры уразумеют свой интерес и присоединяться к Германии как гаранту… сохранения Британской империи. «…Конец войны, – говорил он ровно через месяц после нападения на Советский Союз, – положит начало прочной дружбе с Англией. Мы будем жить с ними в мире. Предпосылка – нокаут, который англичанин должен получить от того, кого он должен уважать: необходимо искупить позор 1918 года». Далее Гитлер пространно рассуждает об упадке английской культуры, но под конец заявляет: «И все же это тот народ, с которым мы можем заключить союз» (Застольные разговоры…, с. 27). От Англии, по его заявлению, Гитлеру ничего не нужно, кроме отказа ее от главенства на Европейском континенте, где отныне доминировать должна Германия. Поэтому в апреле 1942 года он говорит, что «был бы рад, если бы в этой войне с большевизмом на его стороне сражались английские флот и авиация. Но ход истории, – философически рассуждает далее Гитлер, – неотвратим, и ситуация неизбежно сложится так, что проблема сосуществования кровнородственных народов будет решена в борьбе: сильнейший будет верховодить слабейшим, дуализм недопустим» (там же, с. 166). Он высмеивает тех английских политиков, которые недооценивают силу германского рейха и «настолько косны и тупы», что смели ему перед войной заявить, что в случае, если она начнется, Германия станет доминионом Великобритании. «Единственным англичанином, действительно разбиравшемся в современной политической ситуации, был герцог Виндзорский, который хотел пойти навстречу нашим требованиям о возврате колоний…» – заявил Гитлер в мае 1942 года. Эти «косные и тупые» нынешние английские политики не заметили, что «ситуация изменилась и на периферии их империи объявились новые грозные противники – Россия, Япония и США», и вместо того, чтобы «попытаться достигнуть соглашения с Германией, стали искать дружбы с США» (там же, с. 282–283).

Именно США Гитлер рассматривает как наиболее опасного противника и Германии, и Британской империи, поскольку они сильны экономически, имеют большой флот и малоуязвимы на своем континенте. Правда, для фюрера утешительно, что Соединенные Штаты никогда не обладали высокой моралью, а управление этой огромной империей евреями сказывается на ней губительно. К тому же «Рузвельт… действует так подло и мерзко, что сразу видно: это не здравомыслящий человек, а явный безумец». И, хотя все это должно помешать США «выиграть борьбу за новый мировой порядок», но проблема для Германии и Англии остается, и поэтому «я рад за немецкий народ, который однажды увидит, как Англия и Германия плечом к плечу выступят против Америки» (там же, с. 38).

Против США должна, по Гитлеру, объединиться как крепость вся Европа (что сейчас и происходит). Гитлер говорит о создании единой Европы «во имя образования великого содружества», как о своем «вкладе в историю». Поскольку ожидать, что сплочение Европы произойдет в результате стремления «множества государственных деятелей» к единству невозможно, то «оно будет осуществлено исключительно силой оружия» (там же, с. 388). Собственно, война на Западе для него только и имеет подобную цель, а вовсе не как средство уничтожить соседние «кровнородственные» страны. Европа должна во всеоружии и как неприступная крепость встретить неизбежную в будущем «войну континентов». Во имя единства Европы и союза с Англией Гитлер готов был отказаться даже от колоний, он об этом прямо и говорит: «Я хотел прийти к соглашению с Англией на основе того, что колонии нам не нужны», поскольку связь Германии, к примеру, с африканскими колониями трудно осуществить (там же, с. 467). Поэтому он клеймит и всячески поносит нынешних руководителей Англии, особенно такую «слабовольную скотину, как Черчилль, который полдня пьянствует… и вот-вот впадет в маразм», за то, что они не понимают истинной пользы своей страны и, связавшись с еврейским руководством Америки и России, погубят империю. «Англичанин из… упрямства объявил войну Германии, чтобы окончательно потерять свои позиции в мире» (там же, с. 209).

Для Франции, частично оккупированной, но сохранившей государственность (коллаборационистское правительство в Виши все же обладало определенной независимостью и даже сохранило дипломатические отношения с некоторыми странами, воющими с Германией, например, с США), Гитлер тоже видел свои перспективы, если она выступит на его стороне. «…Ей (Франции) не придется уговаривать нас вернуть находящиеся в наших руках позиции на Ла-Манше…» (там же, с. 284). Изменения же ее границ, несправедливо возникших по Версальскому договору, Франция компенсирует «за счет новых земель в Центральной Африке» (там же). В противном случае Гитлер предрекает Франции потерю всех территорий (Мадагаскар, Мартинику, Индокитай, африканские колонии), которые заберут у нее США и Англия. Так уже, казалось бы, побежденную Францию Гитлер уговаривает присоединиться к Германии, а не «сидеть на двух стульях», рискуя оказаться на полу. В свете всех этих рассуждений Гитлера перестают быть «загадочными» его заявления о нежелании войны на Западе и поведении немецких войск уже во время войны, в частности, его «стоп-приказ», остановивший, казалось бы, неудержимое наступление танковых частей Вермахта на британские и французские войска под Дюнкерком. Он позволил англичанам полностью эвакуировать свой «экспедиционный корпус» (более 150 тысяч солдат). После войны немецкие генералы прямо говорили, что Гитлер «стоп-приказом» хотел умиротворить англичан, показав им, что не намерен воевать с ними всерьез. Правда, некоторые историки объясняют остановку наступления немцев под Дюнкерком какими-то опасениями Гитлера за свои войска, но это объяснение смехотворно: английский корпус и беспорядочно отступавшие французские войска были полностью деморализованы, находились в паническом состоянии и к обороне неспособны. Да и сам Гитлер не оставлял сомнений на этот счет: «Само собой разумеется, что наши закаленные в боях дивизии без труда справились бы с английскими сухопутными силами» (там же, с. 38). Невысокого мнения был Гитлер и об американской армии, считая, что, «окажись она на нашем месте, никогда не смогла бы вынести тяжкие испытания русской зимы 1941–1942 года» (там же, с. 283).

Странным кажется многим также «неожиданное» заявление Гитлера в октябре 1939 года, когда Польша была повержена, с Россией у Германии был договор о ненападении, и поэтому она могла передислоцировать свои войска на запад и «больно» ударить по своим строптивым соседям, объявившим ей войну: Гитлер предлагал Западу мир, созыв конференции для улаживания спорных вопросов. Англия и Франция приглашение к миру не приняли: французы надеялись со своей стодивизионной армией отсидеться за неприступной, как им казалось, линией Мажино, англичане за Ла-Маншем, прикрытом мощным военно-морским флотом. Некоторые считают предложение Гитлера о мире демагогическим, поскольку, дескать, он уже назначил день вторжения во Францию (12 ноября), был готов план вторжения в Англию («Морской лев») и, несмотря на миролюбивые заявления, подготовка к войне шла полным ходом. Но хорошенькая дата броска через Ла-Манш, который откладывался 14 раз, но так и не был реализован. И странно было бы, если, не получив положительного ответа на предложение мира, немцы перестали бы укреплять свою армию. Даже в своем «завещании» Гитлер сетует на то, что западные страны первые начали войну и не приняли его мирных предложений, когда войну еще можно было остановить. Значительное лицо в немецкой военной иерархии, бывший некоторое время начальником Генерального штаба Гудериан в своих мемуарах неоднократно подчеркивает, что на Западе Гитлер воевать не собирался, а Вермахт готовил для войны на Востоке. Операция же вторжения в Англию «Морской лев» была не больше, чем отвлекающий маневр для усыпления бдительности советского руководства. Вот что он пишет: «…Оставшиеся во Франции части занимались подготовкой к операции «Морской лев». С самого начала предстоящую операцию никто не воспринимал всерьез… Слабость авиации и флота (оставшихся во Франции) служила, на мой взгляд, лучшим подтверждением того, что Германия не собиралась воевать со странами Запада и не готовилась к подобной войне».

Гитлер и его сподручные (особенно Геббельс), непревзойденные провокаторы и демагоги, воевать на Западе все же искренне не хотели, не входило это в их стратегические планы, уж по крайней мере на ближайшие годы. В их планы входил разгром России, и только потому, что они опасались удара в спину из-за линии Мажино ста дивизий французской армии и расширения английского вмешательства на континенте, немцы после долгих колебаний решились нейтрализовать Францию и Англию военным путем. Причем нужно прямо сказать, что главную скрипку в принятии такого решения играл не Гитлер, а его генералы, которым не терпелось наказать своих давних военных противников, опозоривших их в восемнадцатом году. России же они боялись, памятуя заповедь Бисмарка и печальную участь Наполеона. Причем, они же (адмирал Редер) настояли на расширении фронта войны, включив туда Данию и Норвегию, где должны были разместиться базы для подводной войны против Англии.

Но каковы же причины «странной войны», дюнкеркского позора, когда немецкие генералы с усмешкой смотрели, как английские томми поспешно грузятся на свои суда и любые подручные средства, дав им возможность буквально «смыться» на свой остров, сохранения государственности капитулировавшей Франции, сдачи без боя немецких частей на Западе при яростном сопротивлении на Востоке, чем возмущался даже сам Гитлер, и т. д.? Ответа на эти вопросы нельзя дать, если не учитывать психологические особенности восприятия войны вообще и войны между соседями, в частности народами западных стран и их военной касты, без знания традиций и «этики» военных столкновений между действительно «кровнородственными» народами и землями.

На Западе редко военный конфликт означал противостояние насмерть, а, как правило, был лишь проявлением вздорности правителей, их кичливости, желания показать себя; в них не решалась судьба того или иного народа или страны – это были просто «семейные» разборки. После победы или поражения можно было сесть с противником за стол и отпраздновать событие, выслушать насмешки победителей, чтобы потом им отплатить тем же. Даже Петр I после победы над шведами под Полтавой, явно желая потрафить западным традициям и, конечно, на радостях не только усадил за праздничный стол пленных шведских генералов, но и пил за здоровье «учителей своих».

Впрочем, и в эту войну Борису Полевому, тогда военному корреспонденту «Правды», после окончания Сталинградской битвы удалось присутствовать на «смешной», как он выразился, генеральской вечеринке, где за столом были немецкие пленные генералы. Один из них даже вызвал всеобщие аплодисменты, попытавшись после основательного подпития спеть на русском языке «Шумел, горел пожар московский» с раскаянными словами Наполеона:

 
– Зачем я шел к тебе, Россия,
Европу всю держа в руках.
 

Об этом событии газеты не писали, а участникам сей странной вечеринки был хороший нагоняй из Москвы. Ни царская, ни советская Россия Женевской конвенции о военнопленных не подписывала, потому что по российским законам сдача военнослужащего при оружии, способного защищаться, считалась военным преступлением. Наказание за него – тюрьма или даже высшая мера наказания – расстрел. Суровость этого закона как в прошлые века, так и сейчас определялась наличием у России множества жестоких врагов и постоянной угрозы ее порабощения. Одним из примеров жестокости советского правительства и самого Сталина обычно признается то, что после войны многие вернувшиеся из плена солдаты и командиры оказались в лагерях, что, конечно, рассматривается как беззаконие. Однако, по отношению каждого из них лично было проведено расследование с выяснением условий пленения – сам ли ты сдался, будучи способным защищаться, или тебя сдал старший военачальник, который в этом случае вообще по закону подлежит расстрелу. Война для нас не игра в бирюльки. И, вступая в ряды Красной Армии, боец принимал Присягу и клялся защищать Родину, не щадя своей крови и самой жизни. Если же он по трусости, наущению посторонних лиц или собственному злонамерению бросил оружие и сдался в плен, то ему вполне законно грозит наказание, а не соболезнование и посылочки с печеньем. Не подписав Женевской конвенции, Россия-СССР ее положения, однако, строго соблюдала, хотя в некоторых случаях и верховное командование, и отдельные командиры, исходя из поведения вражеских солдат, пленных не брали. Так было под Москвой, когда Сталин, узнав о казни Зои Космодемьянской, приказал солдат и офицеров полка, совершивших расправу, в плен не брать.

Борис Полевой описывает по рассказу молодого кавалериста эпизод боев за Молдавию в 1944 году. Ограбленный румынскими оккупантами молдавский народ встречал нашу армию восторженно, а румынам это, естественно, не нравилось. «Когда наш полк Днестр форсировал, – рассказывает кавалерист, – они ведь что сделали? Еще бой идет, а он нас с высотки из артиллерии шпарит, а у нас артиллерия еще на переправе, откликнуться нечем… А бессарабцы к нам навстречу идут к берегу – бабы, ребятишки, старики, а впереди поп с ихними божьими знаменами. На высотке видят, что это мирные, но им досадно, что нас так встречают, вот и жахнули по ним картечью. Что было… Наш эскадронный не стерпел, кровь у него загорелась, шашку вырвал, на стремена встал. “Эскадрон, к бою! За убитых, – кричит, – за баб, ребят малых!” По лощине обошли их с тыла. Хотя они руки подняли, но мы их всех изрубили в капусту…» (там же).

Военные сражения для военной знати были лишь большими рыцарскими турнирами, а сами сражения – грандиозными спектаклями, разыгранными по давно установленным сценариям, имеющим святость ритуалов. Расписано было, когда кричать ура, когда и каким образом сдаваться, какие слова при этом произносить, какие знаки покорности представить победителю. Дни боев считались праздничными, и по их случаю одевались в самые великолепные костюмы. Даже в эту невиданную по своей жестокости войну отцы некоторых, особенно провинциальных городов, дискутировали вопрос о форме сдачи города: сколько гудков сирены дать, нужно ли выносить ключи города и т. д. Кроме того, каждый дом в городе или селе вполне индивидуально сообщал победителю о своей сдаче. Наши солдаты, на первых порах были поражены тем, что на каждом доме города, куда они вступали, висел белый флаг; российским гражданам не могло такое присниться даже в дурном сне. Разная шкала ценностей, различие самих ценностей.

Золото! Его роковая роль известна с древнейших времен: брат убивал брата; дети стреляли родителей; молодые женщины продавались старикам; друг доносил на друга. И по следам золота кровь, кровь, кровь… Эта роковая роль золота в современном «цивилизованном» мире не только не исчезла, но и многократно возросла: убьют за маленький браслет или золотую цепочку. В менталитете современного гангстерского Запада это в порядке вещей. Ну а немецкий солдат Второй мировой войны вообще законченный мародер. Под Калинином сдался в плен эсэсовец, эдакая белобрысая детина, белокурая бестия двадцати лет: под черным кителем подвешены мешочки, набитые кольцами, коронками, сережками, купюрами разного достоинства и разных европейских стран, откуда он попал сюда совсем недавно со своей дивизией. Мародер в страхе дрожит, падает на колени, просит не расстреливать. Переводчица не может на него смотреть, отворачивается, незаметно плюет от гадливости, шепчет: «Выродок!»

И как полная антитеза этой белокурой бестии, здесь же недалеко трое советских людей, умирающих от голода, полузамерзших, найдены разведчиками в овраге. У них тяжелая ноша – мешок с драгоценностями Рижского банка. Они несут его уже три месяца по оккупированной земле, ползут через фронт, чтобы вернуть стране ее достояние. Они молоды, совсем молоды – эти простые советские люди: девчушка, паренек в железнодорожной форме и подросток. С них никто не брал расписки, а просто передал с рук на руки умерший по пути кассир банка, которому тоже кто-то передал без описи эти богатства, поскольку банк был уже эвакуирован. И первой просьбой умирающих от голода – не «хлеба!», а где здесь поблизости государственный банк? И это не единичный факт. В Наркомфин СССР всю войну, и особенно в ее первые месяцы, поступали посылки с драгоценностями от анонимных лиц. Значит, люди не славы ради, а из сугубо патриотических чувств отдавали родине свои богатства, может быть даже ранее добытые незаконным путем, а теперь вот, когда отечество в опасности, они бескорыстно его возвращают, поднявшись (очень высоко) над своим эгоизмом.

Солженицын нагло врал, что наше население уходило караванами за отступающими немцами, «как за отечественными». А вот, что рассказывает Борис Полевой о времени освобождения города Великие Луки. Люди бежали из города по льду реки навстречу Красной Армии, рискуя жизнью, поскольку оккупанты расстреливали всех бегущих из пулеметов, минометов и артиллерийских орудий. К командиру полка из города сквозь линию огня проползли двое мальчишек. Они рассказали артиллеристам, где расположены огневые точки немцев, их штаб и сосредоточение военной техники, представив «карту», нарисованную на страницах ученической тетради. Полевой, далее рассказывает о «происшествии», от которого, по его словам, у него самого навернулись слезы: в только что освобожденном городе у штаба полка девушка с плачем кинулась на шею часовому, который отстранялся, говоря – «Нельзя, нельзя – я на посту!» Но девушка не обращала на это внимание, терлась щекой о колючее сукно солдатской шинели, целовала её, причитая: «Пришли, все-таки пришли, родные!»

Немецкое командование к концу войны уже кое-что поняло о характере советских людей и пыталось даже использовать это в своих интересах. Понимая, что население оккупированных районов будет восторженно встречать советских солдат, будут слезы и объятия, угнав на Запад основное население, оставляло специально собранных вместе заразно-больных, рассматривая их как бактериологическое оружие против Красной Армии, особо опасные «мины» замедленного действия. Но эти «мины» не срабатывали, потому что был упущен из вида другой аспект советского характера – патриотизм самих больных, их понимание, какая роль им уготована оккупантами. Поэт Е. А. Долматовский был свидетелем того, как подобная «мина» в городе Паричи не сработала. Советские солдаты, освобождавшие город, обнаружили на болоте целый лагерь с людьми за колючей проволокой. «Но жители лагеря, – пишет Долматовский, – проявили страшную силу воли. Когда мы бросились к лагерю на болоте (его оставили аккуратно – без боя, без стрельбы вокруг) и сокрушили колючую проволоку, тифозные больные, собранные сюда со всей округи, стали кричать, хрипеть, вопить: «Не подходите, браточки, мы заразные, товарищи любимые, не подходите!»

Различие ценностей, традиций и самого духа народа сейчас уже, можно сказать, зафиксировано в граните и бронзе. Есть в Европе два памятника, очень похожих внешне, посвященных мужеству защитников города, находящихся на противоположных концах континента и столь же противоположных по духу и самому пониманию подвига. Талантливый наш скульптор Аникушин, стремясь увековечить подвиг ленинградцев, не нашел, однако, ничего лучшего, как создать скульптурную группу, очень похожую на памятник защитникам города Кале на Ла-Манше. Но как же она оказалась не похожа по существу основной идеи подвига! Там отцы города, старцы в рубище, склонив головы, выходят навстречу осаждающему город противнику, по своей воле решив сдаться, чтобы спасти город от разграбления победителями. Очевидно, что подвиг здесь мыслится в самопожертвовании старейшин города ради сохранения имущества своих граждан. Для нас такой подвиг сомнителен со стороны старцев и уж совсем выглядит подлостью со стороны их сограждан, принявших от них эту жертву (если она вообще была). Трусливые бюргеры попрятались по домам, когда их убеленные сединами, наиболее уважаемые люди обречены на позор и унижение. И это памятник славы!

У въезда в Ленинград со стороны Пулковских высот, где проходили наиболее ожесточенные бои за город, путника тоже встречает бронзовый старик, но в его глазах не покорность, а гнев и… печаль, потому что на руках он держит умершую девушку. И за ним такие же лица его сограждан и штыки наперевес, оружие защитников города Ленина, стоявших насмерть и победивших.

Такое мужество граждан чуждо и даже страшно западному менталитету. Генерал Виттерсгейм, первым под Сталинградом прорвавшийся к Волге, тут же вернулся в штаб генерала Паулюса, своего командующего, и посоветовал ему убираться отсюда, пока не поздно. «Куда?» – «Да хоть в Польшу!». «Вы не верите в успех?» – спросил его Паулюс. «Как можно верить в успех, если за оружие взялись все жители города – от мала до велика! Женщины и дети лежат к нам головой с оружием, убитые. Они сражались, не бежали даже от танков. Это уже не война, это что-то иное… Здесь победить нельзя!» А другой известный потомственный военачальник, генерал Зейдлиц, которому Паулюс объяснил причину отставки Виттерсгейма, сказал, что он понимает его тревогу. «Этот сожженный город на Волге обойдется нам дороже, чем вся Франция». И это было не пророчество, а почти что констатация факта. Да, после разгрома под Сталинградом 6-ой армии, подпольные французские газеты писали, что русские отомстили за Париж – немецкая дивизия, первая (без боя) вступившая в него, – уничтожена. А почему без боя сдан Париж? Чтобы понять это, достаточно посмотреть кадры кинохроники: парижане на улицах толпами встречают вражеское войско. Правда, некоторые из них плачут (будем надеется, что не от радости), но большинство-то тянут руки в фашистском приветствии! Здесь же немецкие генералы видели совсем другое, и потому, как выразился Гитлер, «наши генералы запаниковали». Он и сам бы с удовольствием отступил, да поздно – уж слишком далеко зашли – территориально и аморально!

Но не только это. Как сказал на Нюрнбергском процессе Геринг, они ведь надеялись, что русские, перебив «жидов и комиссаров», будут их встречать как парижане. Однако, разочарование пришло уже под Москвой. На требование фельдмаршала Бока снова атаковать и непременно взять Тулу, начальник штаба танковой армии Гудериана (от которой из тысячи осталось только сто машин, а семьдесят из них они уже потеряли под Тулой) заявил командующему Центральной группы армий: «Сейчас не май месяц и мы не во Франции!» А Гудериан на требование самого Гитлера вновь атаковать Тулу, едва пробормотав: «Будет исполнено, мой фюрер», своим сказал, что он не сделает этого, даже если ему будет грозить трибунал. Да, действительно – Тула – это всё-таки не Париж!

А зачем все же шли? Гитлер неоднократно и недвусмысленно объяснял своим бестолковым соотечественникам и тем же генералам, что на Западе им делать нечего, все, что им нужно – они найдут на Востоке, в России: лес, руду, уголь, хлеб и, конечно, бесплатную рабочую силу. Поэтому, если мы завоюем восточные земли – это будет для нас и для всей Европы-крепости достаточное жизненное пространство, и тогда Германии не нужны будут и колонии, «учитывая, какими необычайно богатыми сырьевыми ресурсами располагают восточные земли» (Застольные разговоры, с. 467). Картину же колонизации Востока и ее цели наиболее красочно описал в своей речи перед руководством СС и полиции в сентябре 1942 года под Житомиром их шеф, обер-палач Гиммлер: «В ближайшие 20 лет мы должны заселить немцами германские восточные провинции от Восточной Пруссии до Верхней Силезии, все генерал-губернаторство (Польшу); должны онемечить и заселить Белоруссию, Эстонию, Литву, Латвию, Ингерманландию (это наш Северо-запад) и Крым. В остальных областях мы будем создавать вдоль шоссейных дорог небольшие города под охраной наших гарнизонов… Эти города-жемчужины сперва распространятся до Волги и Дона, а потом, как я надеюсь, и до Урала… Германский восток до Урала… должен стать питомником германской расы, так что лет через 400–500, если судьба даст нам такую передышку, ко времени конфликта между континентами, немцев будет не 120 миллионов, а целых 500–600 миллионов» (цит. по Д. Мельник, Л. Черная. Преступник, № 1, 1981, с. 352–353). Так что на всем нашем жизненном пространстве нацисты собирались жить долго, аж до пришествия «войны континентов» и выращивать здесь своих «белокурых бестий», элиту Европы-крепости. Фантастика или бред? И то и другое вместе. Но если бы наш народ сдался, то этот бред мог и реализоваться.

Еще в 1925 году в «Майн кампф», библии нацизма Гитлер писал: «Мы, национал-социалисты, сознательно подводим черту под внешнеполитическим прошлым довоенных времен… Мы переходим, наконец, к политике будущего, основанной на расширении нашего пространства. Когда мы говорим о приобретении новых земель и нового пространства в Европе, то в первую очередь думаем о России и о подчиненных ей окраинных государствах» (там же, с. 350). Уже в 1938 году эту теорию-мечту Гитлер начал реализовывать практически и на первых порах даже очень успешно. И только советская Россия сумела его остановить, так что бред и остался бредом.