Текст книги "Воинствующая олигархия США против всего мира и нас"

Впрочем, в живой природе модель буржуазного общества, особенно близкого к североамериканскому, имеется. Это некоторые закрытые водоемы, где в биоценозе, т. е. живом сообществе господствует лишь один вид рыб: хищная щука или окунь. Экологическая или пищевая пирамида здесь построена так, что исходный поток энергии, движущийся наверх пирамиды, начинается с мальков, которые еще не в состоянии поедать своих собратьев и поэтому питаются тиной и всякими там инфузориями. А вот их поедают старшие братья двух-трехлетнего возраста, тех соответственно поедает более старшее поколение и так далее, до самых крупных хищников наверху пирамиды. Стало быть, здесь есть «трудящиеся» мальки, средний слой хищников, «элита» и «неприкосновенные» – правящая олигархия, которых уже никто не ест, если, конечно, они сами друг на друга не кинутся в эпоху кризиса (мор у мальков или в «среднем» слое). Случается, что удачливый рыбак вытаскивает в таком озере чудище о двух хвостах, с одной головой посередине. Оказывается, что это один хищник, не рассчитав силы, заглотал другого и подавился.

Конечно, структура этого биологического сообщества, называемая биологами каннибалистическим, соответствует буржуазному обществу лишь в принципе отношения слоев и потока энергии, то бишь капитала, являющегося символом энергии мышц рабочего или серого вещества интеллигента-труженика. Здесь живая масса и запас энергии в ней соответствуют размеру недвижимости и счета в банке, чем и определяется социальный вес его владельцев, тот уровень, который он занимает в этом лучшем из миров. Что он лучший, в этом можно не сомневаться, поскольку об этом прямо заявляет известный пропагандист американского образа жизни Карл Поппер. В своей двухтомной книге «Открытое общество и его враги», предназначенной, прежде всего, для того, чтобы убедить в этом нас, россиян, и опубликованной в 1992 году, где он так и пишет: «…Еще раз повторяю: открытые общества, в которых мы живем сегодня, – самые лучшие, свободные и справедливые…» Вот так. Но этого мало: капитализм, оказывается, выдумали Маркс и Ленин. Поэтому слово капитализм он везде берет в кавычки, заявляя, что он «нигде и никогда не существовал (выделено Поппером) на нашей прекрасной планете Земля – он реален не более чем дантовский АД».

Ну ладно, не будем ссылаться на Маркса-политика, описавшего не только ад первоначального накопления капитала, но и давшего теперь уже классическое определение ему, показав, когда и какая сумма денег становится капиталом и может давать прибыль (это-то усвоил любой грамотный бизнесмен). Но куда деть те же ставшие классикой книги Диккенса, Золя, Гюго, описавших ад рабочих трущоб и работных домов, романы Бальзака, живописующего алчность Ковиньяков и Гобсеков? Впрочем, можно найти свидетелей и гораздо ближе к истории капитализма США, например, Теодора Драйзера, Джека Лондона. А если опираться на науку, то современник и соотечественник Поппера Р. Мертон поспорит с ним по поводу «прелестей» современного капитализма США. О разрушающей общество алчности и жажде наживы он говорит сухим языком науки социологии: «Характерное для Америки придание чрезвычайного значения денежному успеху и культивирование честолюбия у всех, приводит, таким образом, к возникновению преувеличенных тревог, враждебности, неврозов и антисоциального действия» (Социальная структура и анемия. В кн. Социология преступности, 1966).

Денежный успех и личное честолюбие в Америке, да и вообще на капиталистическом Западе, считаются не только само собой разумеющейся основой бытия этого общества, но и единственным источником социального прогресса. Так, даже такой достаточно суровый критик политики США, как сенатор Фулбрайт с некоторой гордостью констатирует, что «нашу (американскую) экономику движет человеческий дух к приобретению, а политику – человеческие амбиции». Ему не кажется сомнительным проповедуемый им эпикуреизм Запада на фоне нищеты Востока: «Только в условиях материального достатка и политической демократии, что характерно в настоящее время для большинства стран Запада, человеческое общество может и готово отказаться от сурового аскетизма прошлого, который еще господствует в большинстве стран Востока. Только сейчас оно готово взять на вооружение философию, суть которой состоит в том, что жизнь, в конце концов, коротка, и нет никакого греха в стремлении насладиться ею». Хотел того или нет, но в этих двух фразах американский сенатор выразил все лицемерие философии западного (да и восточного) буржуа. У него получается, что западные «общества» в прошлом, а восточные – и по сей день не просто бедные или нищие, а сами сохраняют «суровый аскетизм», от которого, видите ли, можно отказаться. Софизм опытного политика заключается в том, что он – понятие нищеты или бедности «общества», т. е. народа, которые и прежде, и теперь чаще всего объясняются безмерной эксплуатацией собственной элитой или чужеземным захватчиком, а то и тех и других вместе, заменяет понятием аскетизма. Обычно человек принимает его добровольно под влиянием религиозных или философских воззрений. От нищеты и бедности народ всегда готов отказаться, но не может, аскет же – йог, дервиш, монах, отшельник – может отказаться от надуманного аскетизма, но не хочет, – в этом их (при внешнем сходстве) прямая противоположность. И, конечно, сенатор Фулбрайт знает это различие, но преднамеренно, из политических и идеологических соображений смешивает эти понятия, делает вроде бы невинную подстановку. Но она не невинна, она отражает классовый интерес господина сенатора.

Фулбрайт не мог не знать, что ни западная, ни восточная элита никогда не отказывали себе в удовольствии «насладиться жизнью», даже не думая о том, долговечна она или коротка; просто у них есть такая возможность. А вот у народа ее нет, и потому он и не может отказаться от «сурового аскетизма». В том числе та часть американского народа, которая по официальной статистике живет за «чертой бедности», а за этой чертой находится 15 % населения самой богатой страны в мире. В соседних же странах, ограбленных США (этого и Фулбрайт не скрывает), уже только 15 % жителей позволяют себе придерживаться эпикурейства и гедонизма. И на здоровье бы, если это было не за чужой счет, за счет тех, кто об Эпикуре и не слышал, а если и слышал, то быть его последователем ему не по карману. Этих бедняков и нищих Фулбрайт и Поппер пытаются обмануть извечным обманом, граничащим с насмешкой. Да, как у поэта и сто лет назад:

 
Они войдут и разбредутся,
И взвалят на спины кули.
И в желтых окнах рассмеются,
Что этих нищих провели.
 

Карл Поппер, похоже, смеется и над нами, пытаясь представить в розовых красках капиталистическую «реформацию» в нашей стране: «Много доброго, прекрасного и самоотверженного делается сегодня не только здесь, на Западе, но и в России». С тех пор, когда это было написано, прошло всего несколько лет, но их хватило, чтобы убедиться, что капитализм ведет к «мерзости запустения», безработице, обнищанию трудящихся, распаду социальной структуры, разложению культуры. Об этом красноречиво свидетельствуют не только патриотически-настроенные россияне, но и беспокоящиеся за судьбы западного мира европейцы, например, уже цитированный итальянский журналист Д. Кьезе. Он без обиняков заявил, что безобразия, творящиеся в России, есть зеркальное отражение процессов на капиталистическом Западе, который и перемалывает былую мощь России, созданную за 70 лет советской власти. О разграблении России нуворишами-прихватизаторами и их покровителях и пособниках из мафиозных джунглей Кремля пишет американский публицист Павел Хлебников в книге, которая так и называется «Крестный отец Кремля Борис Березовский или История разграбления России» (М., 2001). В качестве характеристики того, что сейчас делается «доброго, прекрасного и самоотверженного… в России», автор как аналогию подобных явлений на Западе приводит слова поэта Уильяма Батлера Йитс:

 
Все рушится, основы расшатались,
Мир захлестнули волны беззаконья:
Кровавый ширится прилив и топит
Стыдливости священные обряды.
У добрых сила правоты иссякла,
А злые будто бы остервенились…
 

Ширящийся кровавый прилив и остервенение злых проявились и на судьбе самого Павла Хлебникова – он был убит этими остервенившимися злыми.

Ставя в кавычки и отрицая существование когда-нибудь и где-нибудь такого явления, как капитализм, Поппер не находит, что возразить против самых существенных признаков капитализма, таких, как частная собственность на средства производства, наличие рынка сбыта и «свободной конкуренции». Он все сводит к тезису об обнищании трудящихся, которого, дескать, нет, а потому нет и капитализма. Империализм же развитых капиталистических стран, позволивший за счет ограбления зависимых стран улучшить положение своих рабочих и тем самым снизить накал их борьбы за уничтожение капитализма, Поппер считает выдумкой, лишь «изобретением вспомогательной теории» (Лениным). И тут же нам сообщает, что империализм все же был, но «либо сгинул, либо отказался от своей роли эксплуататоров других народов». (С логикой-то у этого философа тоже проблемы.) Значит, империализм был и есть, но лишь отказался от своей функции грабежа. Но зачем же он продолжает существовать и чем теперь занимается? Вероятно, благотворительностью. И народы Панамы, Венесуэлы, Доминиканской республики, Гранады, Чили и Вьетнама в этом теперь совершенно уверены.

Открыто-империалистический характер политики олигархии США. После доктрины Монро (Америка для американцев) и эпохи «изоляционизма» (хорошенькая изоляция – господство на двух континентах обеих Америк), США «открыли» для себя (силой) ту часть мира, которая поддалась их «открытию». Потому-то Поппер с такой настойчивостью и пытается заменить почему-то все же неприятное ему слово «капитализм» понятием «открытое общество». В этой связи биомодель капиталистического общества в виде замкнутого одновидового сообщества хищников-каннибалов должна быть дополнена моделью открытого бассейна, когда, например, два изолированных озера, в одном из которых господствуют только щуки, а в другом – окуни, оказываются соединенными каналом или ручьем. В этом случае щучье озеро можно именовать «открытым обществом», поскольку оно непременно «откроет» озеро окуневое и будет там господствовать, так что уровень «неприкосновенных», т. е. самых крупных хищников-окуней тоже станет добычей хищников-щук. Понятно, что в капиталистическом сообществе, где две или более наций окажутся в таком открыто-империалистическом отношении, установленном путем военной или экономической экспансии, живая масса отдельных хищников-рыб будет соответствовать «весовым категориям» капитала хищников-капиталистов. Причем, очевидно, что и «малькам» щук тоже кое-что перепадет от соседей окуней, поскольку они будут в состоянии пожирать их икру и мальков. Так что здесь модель и прототип в принципе совпадают один к одному. Отличие этих двух сообществ будет заключаться разве что в том, что у рыб, в отличие от хомо сапиенс, не будет защитников-адвокатов и таких вот моралистов, как Поппер, и в этом отношении оно будет честнее и «открытее», чем общество буржуа.

Конечно, под открытостью современного капиталистического общества Поппер понимает не только его экономические взаимосвязи с внешним миром, но и, главным образом, «информационную открытость», основанную на «свободе печати». Буржуазная свобода печати, однако, является такой же фикцией, как и само понятие демократии: прямая цензура здесь просто заменена цензурой экономической, и один обман – лживая реклама – становится условием другого. «Свободная печать» жестко зависит от рекламодателей, их денег: буржуазные СМИ более чем на 90 % обеспечивают свое существование за счет средств, поступающих от рекламы крупнейших фирм, и те диктуют, что говорить, что печатать, что демонстрировать. Да и хозяева издательств и телестудий не последние сошки в мире бизнеса, и потому их редакторы верно служат этому миру и ничему кроме него. И главная их идеологическая задача вовсе не в том, чтобы открыть глаза публики на сущность механизма власти капитала, а наоборот – замаскировать его демагогией о демократии, народоправства, чем такие как Поппер только и занимаются.

Способы и формы прикрытия власти сверхбогатых собственников. Власть промышленно-финансовой олигархии, механизм её власти сокрыты за целым рядом ширм не только идеологического, но и организационного порядка. Прежде всего это, конечно, конституция, которой защитники буржуазного строя потрясают каждый раз, когда требуется доказать демократичность их системы правления. Причем, одной из самых демократических конституций признается американская. Между тем, изначально конституция США была сформирована как основной закон рабовладельческого государства, и в ней не было даже свода законов о правах граждан: «билль о правах» появился под давлением средних слоев американского общества того времени гораздо позже, аж как 14 поправка к конституции. Рабовладельческий характер Союза североамериканских штатов подтвердил его Верховный суд перед самой гражданской войной, приняв постановление о неконституционности любого закона, ограничивающего рабовладение. Парадоксы «демократии» начинались уже с первых шагов борьбы за независимость английских колоний от метрополии, поскольку главными ее инициаторами были плантаторы Юга, а такой отец Союза, как полковник Джордж Вашингтон, был крупным плантатором-рабовладельцем. Поэтому-то негры-рабы бежали из «демократических» штатов к англичанам-монархистам, которые первыми запретили рабство (в США оно процветало еще более полувека).

Основой конституции Соединенных Штатов Америки был и остается принцип частной собственности, которая «священна и неприкосновенна», представляет собой основу свободы личности. Но это значит, что чем более богат человек, тем он свободнее и, наоборот, а, стало быть, погоня за наживой, в которой по конституции все равны, есть бег к неравенству, которое в этом случае будет неизбежно расти. Поэтому тогда и возник афоризм: «Мы равны в праве становиться все более неравными». Понятно, что вместе с ростом фактического неравенства как шагреневая кожа сокращается и формально провозглашенное политическое равенство. Но почему собственность священна и неприкосновенна, кто это придумал и навязал подобную формулу обществу? Конечно же сами богатые, которые стремились свои богатства не только сохранить, но и приумножить. В этом вопросе уже на американской почве столкнулись давние представления о собственности француза Жанн Жака Руссо и англичанина Джона Локка.

Создатель американской Декларации независимости, истинный демократ Т. Джефферсон был склонен к эйфории первых шагов рвущейся к власти буржуазии под лозунгом «Свобода, равенство, братство!». К идее собственности он относился сдержанно, не считая ее священной и неприкосновенной. Джефферсон придерживался точки зрения Руссо, что собственность возникла не на основе естественного права, а путем ее захвата сильным. Современное право собственности, прежде всего на землю, возникло тогда, когда кто-то первый, достаточно сильный и нахальный огородил участок земли и сказал: «Это мое!». Поэтому-то в Декларации независимости право собственности не однозначно с «неотъемлемым правом, к числу которых относится право на жизнь, свободу и стремление к счастью». Но уже в федеральной конституции возобладала английская идея естественного права собственности, впервые наиболее четко сформулированная философом Джоном Локком. Если право «естественное», то оно извечно, установлено самим Создателем и потому священно и неприкосновенно, и в этом весь фокус полемики вокруг естественного и общественного права. Но кто же прав? Конечно, Руссо и Джефферсон. Любое право, в том числе и на частную собственность, возникает лишь на определенной ступени развития человеческого общества, а на первых порах господствовало не право, а традиции и табу, которые частной собственности не предусматривали попросту потому, что ее еще не было. Право и возникает вместе с частной собственностью, но к ней не сводится. Вероятно, понимая шаткость своих позиций в обосновании незыблемости права частной собственности как священной, от Бога данной (им достаточно было присмотреться к жизни соседних индейских племен, чтобы убедиться, что у них еще нет частной собственности, а, стало быть, она и не извечна), отцы федеральной конституции Соединенных Штатов идут в ней на софистический подлог, расширяя понятие частной собственности до собственности вообще, т. е., научно говоря, совершают ошибку (преднамеренно) подмены тезиса. В широком смысле собственность включает в себя несколько ее видов, один из которых – личная собственность, которая, наряду с общественной действительно существует в человеческом сообществе изначально. Но не эти формы интересуют отцов федеральной конституции США, а только одна – частная собственность, собственность на землю и средства производства, как условие дальнейшего обогащения, а, следовательно, и эксплуатации, ограбления других в процессе «свободной конкуренции». Если отбросить все красивости фраз и смягчающие острые углы словеса, то по существу речь у них идет о праве быть независимым хищником, о праве сильного, основой и символом которого является частная собственность, ее размеры. В этой связи вне конституционного права оказались не только рабы, но и сервенты. Сервенты составляли большинство населения колоний и штатов, являясь не имеющими права собственности, зависимыми от властей переселенцами (практически «временные рабы»). Обосновывая их бесправие, один из «отцов конституции» заявил, что «невежественным и зависимым людям можно доверять общественные дела не больше, чем детям».

Соединенные Штаты Америки, таким образом, конституционно и по существу формировались богатыми для богатых. Недаром первая подпись под Декларацией независимости принадлежит «королю» бостонских купцов-контрабандистов Джону Хенкоку, а первый президент, не обладавший крупной собственностью, выходец из фермеров-бедняков и потому пытавшийся облегчить их судьбу, Авраам Линкольн в результате заговора богатой верхушки Севера и Юга был убит. Да и сам факт малочисленности жертв Гражданской войны в США, сравнительно, конечно, с революциями в Европе, отсутствие репрессий со стороны враждующих сил говорят о верхушечном характере борьбы: массы были вовлечены верхушкой преднамеренно и не понимали толком, за что они воюют. Богатая же верхушка Севера и Юга воевала за право господства друг над другом, причем большие претензии на это были у более богатых и лучше организованных северян. Южане же оказались в этом вопросе более «демократичными», настаивая на конфедеративном устройстве Соединенных Штатов и праве выхода штата из Союза, борясь вместе с тем за сохранение рабства.

Но вопрос о рабстве или его отмене все же не был главной причиной войны, хотя для северян он давно назрел экономически, поскольку мешал развивающейся промышленности создать рынок рабочей силы (рабский труд и машины были несовместимы). Более простой труд на плантациях табака и хлопка оправдывал рабство на Юге, и потому южане стояли за его сохранение. Это было важным экономическим противоречием правящей верхушки Севера и Юга, хотя для большинства свободного населения страны и эта проблема была малопонятна. Поэтому-то навстречу потоку негров, бегущих с Юга через северные штаты в английскую колонию Канаду, еще более мощный поток мелких фермеров и безземельных крестьян двигался на Юг, на свободные земли, чтобы избежать службы в армии северян. В этом смысле Гражданская война в Северной Америке была в значительной степени большой разборкой правящей элиты этой страны, отсюда и несхожесть ее с гражданскими войнами на европейском континенте.

То, что конституция есть лишь ширма для сокрытия реальной власти в стране, понимают и многие западные учёные. Так на конференции СИБА в Лондоне (1963 г.) известный биолог Алекс Комфорт заявил: «Несмотря на нашу готовность подписаться под программой, содержащей такие понятия, как свобода, равенство, братство, – ни одна страна не жила по своей конституции. Если бы Америка, как и Россия, жили по своей конституции, они были бы самым прекрасным местом для обитания» (203). В чём же причина такого положения вещей? На это отвечает другой участник этой конференции – Дональд Маккей: «Подобно доктору Комфорту, я очень обеспокоен тем, что мы не имеем никакой защиты от политиканов, вооружённых управляющей властью, в результате которой они привлекают на свою сторону большинство голосов, не неся при этом никакой ответственности за свою деятельность» (там же). Поэтому то, не менее важной ширмой, чем демократическая конституция, для сокрытия власти финансово-промышленной олигархии в США является институт выборности лиц, претендующих на заседание в Конгрессе и Белом доме, т. е. в законодательных и правительственных органах. Этот институт и выдается за основу и главный признак демократии, народоправства в США. Этот же институт оказывается и главной головной болью, ахиллесовой пятой власти господствующей элиты, поскольку чреват случайностями и требует больших усилий и средств для проведения через него нужных лиц. Фиктивно-формальный характер выборов, как уже отмечалось, давно стал очевиден для большинства населения «демократических» стран, и потому оно в основной массе их попросту игнорирует и к урнам приходит, несмотря на все усилия СМИ и самих кандидатов, их выборных комитетов не более 25–30 % от числа всех избирателей. Потому власти и вынуждены были снизить потолок минимального числа избирателей, принявших участие в голосовании до 25 %, что делает сами выборы уже вполне официально фикцией. Здесь уже не может быть никакой речи об избранных как представителях народа, если за них голосовало всего лишь 15–20 % избирателей. А между тем они далее действуют, якобы, от всего народа. Разве ж это не обман?

Поскольку Верховный суд США наиболее часто сталкивается с нарушениями и преступлениями в сфере мажоритарной выборной системы, как и во всех других областях жизни страны, то именно верховные судьи наиболее часто и откровенно заявляют о несовершенстве механизма реализации провозглашенной демократии. Так, судья Уильям Бреннан в 1985 году, выступая перед студентами колледжа, заявил: «Мажоритарные процессы управления могут показаться привлекательными, однако, в общем и целом они не работают». А это значит, что «в общем и целом» не работает и американская демократия (как, впрочем, и любая другая). Здесь софизм буржуа заключается в отождествлении власти народа с мажоритарным способом избрания управленца, кто бы это ни был – президент фирмы, страны, атаман разбойничьей шайки или вор в законе. Хорошим примером «эффективности» мажоритарной системы выборов является победа в Австралии, являющейся фактическим доминионом Англии, австралийских лейбористов, более «крутых» социалистов, чем их английские собратья. Так вот: губернатор, ставленник английского монарха и глава австралийского государства тут же распустил вновь избранный парламент и назначил новые выборы. После оголтелой антилейбористкой пропаганды лейбористы оказались в парламенте в меньшинстве. Теперь уже мажоритарность сработала, как им надо!

Дело, однако, не столько в том, что конгрессмены, сенаторы, судьи и губернаторы избраны лишь одной шестой частью населения, а в том, почему эта шестая часть проголосовала именно за них? Здесь «зарыта собака» всего вопроса о механизме власти господствующей элиты, и ответить на него, значит вскрыть неконституционность этой власти. Чтобы понять его принципы, необходимо, прежде всего, учесть противоречивость этого огромного конгломерата, называемого США, почему некоторые, склонные к юмору политологи называют его Разъединенными Штатами Америки. Но это мрачный юмор, поскольку противоречивость нынешней Америки чревата для мира большими потрясениями. Этот конгломерат включает значительную часть мирового промышленного производства и огромную военную мощь, направленность действий которых в этих условиях делается непредсказуемой.

Противоречия Соединенных Штатов имеют разные уровни и политическое значение: это и территориальные, и этнические, и классовые, и межгрупповые, сословные, религиозно-идеологические, половозрастные, психологические, внутренние и внешние. Главные из них, конечно, это противоречия между Юго-западом и Северо-востоком, что в значительной мере отражает и политика двух партий страны, противоречие между землевладельцами и промышленными фирмами, которым эта земля нужна для разворачивания производства: здесь борьба за землю часто превращается в настоящие сражения и мафиозные разборки с применением оружия и военной техники. В противоречие между промышленным и финансовым капиталом верх берут финансовые магнаты, но и промышленные гиганты-монополии, их хозяева не собираются сдаваться. Противоречие между недавно разбогатевшими людьми, нуворишами и старой буржуазной аристократией; между мелкой буржуазией и загнавшими их в угол крупными китами промышленного и финансового капитала; между «теневиками», крестными отцами мафиозных структур, преступным миром, разрастающимися на теле Америки как раковая опухоль, и честными идеалистами полиции, ведущими с ними безуспешную борьбу. И еще одно противоречие США, чреватое постоянными разборками и непредсказуемостью исхода борьбы: война английского клана в правящей элите против ирландского клана. Нельзя не упомянуть и противоречие между производителями цивильной продукции и военно-промышленным комплексом, паразитирующим на постоянно подогреваемых противоречиях с внешним миром, прежде всего, с Россией-СССР, и почти бесконтрольно транжирящего деньги налогоплательщиков. На жизни не только простых людей, но и верхов сказываются и более мелкие противоречия, например, между полицией и ФБР, ФБР и ЦРУ и т. д. Все эти практически неразрешимые противоречия США ставят вопрос о том, как же в этих условиях складывается несомненное единство интересов правящей элиты, имеющей в мире далеко идущие планы и прожекты? Насколько в этом случае эти прожекты реализуемы? И чем они нам грозят?

В 60-х годах, как уже отмечалось, крупнейшие социологи США Парсонс и Мертон, используя наиболее эффективный метод исследования социальных систем – структурно-функциональный анализ, попытались проанализировать социальную и политическую структуру Соединенных Штатов с тем, чтобы выяснить: почему при всем богатстве и мощи страны она перманентно находится в каком-либо виде кризиса – экономическом, энергетическом, политическом, этническом, военном и т. д. Но главным все же был вопрос о постоянном росте преступности по своему уровню, разнообразию видов и жестокости, превосходящей все другие страны. Почему, спрашивается, несмотря на большую численность и разнообразие органов правопорядка, их сверхсовременное оснащение всеми средствами борьбы с преступностью она растет вширь и вглубь общества, и человек этого общества оказывается не защищенным от нее? И здесь ученые мужи открывают для себя и, витиевато выражаясь, с прискорбием сообщают то, что критикам буржуазного общества было ясно всегда: демократическая по своему духу конституция страны кардинально не соответствует и никогда не соответствовала хищническому образу жизни господствующих классов и ее элиты. Поэтому, чтобы реализовать свою власть и свои цели обогащения, эти классы и, прежде всего их элита, вынуждены постепенно сформировать и поддерживать структуры и организации, находящиеся вне закона, но эффективно реализующие столь же незаконные и аморальные цели промышленно-финансовой олигархии.

Разрываясь между жаждой наживы и необходимостью сохранить вид респектабельности и законности, господствующая верхушка одной рукой наращивает полицейско-сыскные и карательные силы, а другой – прикрывает мафию от чиновников-идеалистов этих служб, когда те до нее добираются. Эти и другие социально-политические, экономические и идеологические противоречия постоянно ввергают страну в катаклизмы, они неизбежно снижали эффективность, в общем-то, высококвалифицированного и очень напряженного труда основной массы населения. Потому-то это общество и получило определение прогнившего, мафиозно-коррумпированного и неэффективного, требующего коренной «перестройки». Об этом публично и почти официально заявил человек, глубоко проникнувший в суть и святая святых Соединенных Штатов, в структуру и мафиозно-преступный характер их политической системы – председатель Верховного суда США Уоррен. Другой председатель Верховного суда США У. Бреннан, как уже отмечалось, в 1985 году, когда у нас началась «перестройка» с целью внедрения демократии американского образца с их мажоритарной системой выборов, студентам-юристам заявил, что эта система не работает.

Равновесие олигархической системы правления и постоянные колебания ее «весов» определяются, с одной стороны, антиобщественными, а потому преступными целями олигархии, которые она может реализовать лишь при помощи скрытых сил, а с другой – необходимостью сохранения определенного социального и политического порядка как условия производства обществом материальных и духовных благ, которые она стремится присвоить. Поэтому ей необходимо существование как мафии и масонства, так и государственного аппарата, ограничивающего возможность скрытых сил, чтобы держать их под контролем. Олигархии страшен выход из под контроля мафиозно-масонских организаций и их руководства в лице «великих мастеров» и «крестных отцов», поскольку, захватив власть в стране, они займут место самой олигархии и присвоят их богатства. Но и полное господство провозглашенной конституцией законности их тоже не устраивает, так как это не позволило бы безнаказанно присваивать национальные богатства. Дело в том, что экономика и политика находятся в жесткой зависимости друг от друга, будучи просто сторонами одного и того же социального процесса. Поэтому-то равноправие политическое, провозглашенное формально, но реально не существующее, в случае его реального осуществления уничтожит реальное экономическое неравенство. Чтобы этого не случилось, и основная масса народа не реализовала свои формально провозглашенные права, и существуют государственные средства «правопорядка» вместе с мафиозно-масонскими организациями, где они уже сливаются в одно орудие власти олигархии, ее незыблемости. Так что скрытые силы и легальные средства подавления в буржуазном государстве в своем единстве являются порождением власти буржуазии и гарантами ее сохранения. Это неизбежное зло, порожденное самим существом капиталистического строя. Слабым звеном и ахиллесовой пятой всей политической системы США, да и других «демократических» стран, как уже отмечалось, является избирательная система, где возможны сбои в формировании послушного олигархии аппарата власти. Здесь эта система непосредственно вступает в отношение с наиболее непредсказуемым по поведению элементом системы, источником всех богатств элиты – самим народом. А народ может не поддаться изощренным усилиям, промывающим мозги с потрохами закупленных олигархией СМИ. Да и сами средства массовой информации ввиду имеющихся противоречий в правящей элите могут занять не всегда подходящую позицию, среагировав на какую-либо сенсацию, до которых они падки, и тем самым поломать предвыборную игру (так пес-ищейка, идущий по заданному следу, сбивается с него, почуяв случайно встретившуюся подружку). В этом случае положение может спасти ступенчатый характер выборов, позволяющий внести коррективы на второй ступени, если на первой произошел сбой. Но главная надежда и последний аргумент – включение в действие мафиозной структуры и различных секретных служб (эти подводят редко). А если и это не помогло, и будет избран ненужный человек, то включается в дело вся государственная система секретных служб, сращенная с мафиозной структурой, и «счастливый избранник народа» физически устраняется (сердечный приступ, автомобильная катастрофа, покушение фаната-одиночки и т. д.; способов много, и они хорошо отработаны). Главная фигура во всей системе власти – президент страны, при монархическом правлении – премьер-министр. В США давно оговорена нужная персона на этот пост: претендент не должен быть бедняком, но и не очень богатым человеком, так, миллионер-середнячок, но не миллиардер. Обе крайности – бедный и слишком богатый – непредсказуемы и могут выйти из-под контроля; таких, если они «проскочили» вопреки ожиданиям, просто отстреливают. Жертвами этой «системы равновесия» стали с одной стороны Авраам Линкольн, не имевший крупной собственности, выходец из бедных крестьян, и Джон Кеннеди – миллиардер, глава мощного клана ирландского происхождения, пытавшийся осуществлять в меру самостоятельную политику, к тому же признавший невозможность сокрушить СССР… и Кубу военным путем. Все это было вопреки убеждениям властвующей олигархии, и потому Кеннеди тоже убрали. Кто это сделал, официальные власти скрывают, но есть убеждение даже в самих «штатах», «что ЦРУ, армия США и Линдон Джонсон причастны к убийству Джона Ф. Кеннеди».