Текст книги "Проект «Калевала». Книга 2. Клад Степана Разина"

С первыми словами молитвенного заговора Разин схватил шлем и одел на свою голову. Всё проходило очень быстро. Сварог, по словам кузнеца, должен был подсказать, что делать дальше. И Разин почувствовал, что шлем действительно будто говорит ему: «Быстро доставай другой шлем из торбы и ставь на помост!» Повинуясь этому внутреннему голосу Разин оставил припасённую реликвию посреди пещеры и потянул за рукав Ермила. В последний момент ему показалось, что рядом мимо выхода промелькнула фигура всадника, без плоти, только с очертаниями… Но вглядываться было некогда, нужно было бежать!

За спиной послышался топот и рык. Не волчий рык, не медвежий. Псоглавцы уже не казались Разину выдумкой… Но нужно было бежать, бежать, что есть мочи, а не думать о преследователях.

Вместе с Ермилом он вылетел из пещеры, обнаружив на выходе лишь Авдея. Разин хотел на бегу спросить его, где остальные. Но тут услышал новый приказ от шлема: «Руби Авдея саблей!». Голос этот был настолько убедительным, что Разин ни мгновения не колебался и ударил того наотмашь. Сабля проделала путь от левого плеча Авдея почти до области сердца.

– Вызнал таки, тварь, – успел прохрипеть Авдей и, выронив из ладони нож, видимо заготовленный заранее, рухнул наземь.

«Налегай на камень! Пусть Ермил молится!» – раздалось в голове.

– Чти молитву свою! – завопил Разин, навалился на камень и начал толкать его обратно.

Ермил завёл свою прежнюю «Свароже, Отче наш…», и камень, на удивление Разина, пошёл назад также легко, как шёл, когда его толкали вшестером. В несколько мгновений вход оказался снова закрыт гигантской глыбой. Показалось, что с обратной стороны о глыбу что-то глухо ударилось. Что-то живое…

– Енто ж аки сяк… – лепетал Ермил, не находя себе места.

– Свинари говёные! Куды подевались! – злобно прокричал Разин.

– Да, здеся мы… – раздался негромкий голос Ивана Молчуна со стороны лодок.

Разин нашёл Уса, Фрола, Фильку и деда Петро, повязанных крепкой бечёвкой по рукам и ногам и ей же связанных между собой. Во рту каждого торчал тряпочный кляп. Рядом стоял Иван, который уже распутывал товарищей.

– Да, щоб вас, сукины дети никчёмные! Аки ж сяк сделалось? – кипел Разин.

– Да, не брани нас! Таково ужо вышло… – промямлил Иван, ему удалось освободить рот Уса.

– Степан Тимофеич, без вины виноваты! – запричитал тот, – С ним, с Авдеем, исчо четверо было, видать следом шли…

– Казаки вы аль щенки высранные? – продолжал негодовать Разин.

– Да со спин вже оне подлетели! Не ждали мы… Авдей баял: «Ей, богу! Ведмедь на берегу! Поди, Иван, глянь, тобе ужо не задерёть». Вот Иван ушёл, а те налетели, аки кречеты с ентой стороны Бесова Камня.

– Дык, сяк и было, брате, – заголосил Фрол. Иван уже всех распутал.

– На чим пришли?

– На лодке, аки и мы. Им легчее было опосля нас по воде… по проталине – предположил Ус.

– А где прочие? Найтить надобно! – приказал Разин.

– Не надобно, – опять проворчал Иван, – Мени повстречались… Побил усех…

– Ну, ты вол… – Разин одобрительно хлопнул по плечу Ивана, – А вы… Тьфу! Не казаки, а срамота! Голой жопой ежа не раздавите!

– Казак без атаману сирота, – оправдательно вставил дед Петро.

– Смотри, Василий, – Разин посмотрел на спутника, коему доверял меньше всего и пригрозил пальцем, – Прознаю, що за тобой оне шли, а не за Авдеем, пожалишься, що на свет появилси!

– Да как можно, Степан Тимофеич… – попытался оправдаться Ус.

– Сяк и можно! Пищаль Ивану отдай! – голос Степана был грозен. «Избавить собе от него, чорта, надобно! Скверный, нема веры! Не смог бы Авдей един сиё задумать!»

– А шолом-то, шолом, – вмешался Ермил, – глас Сварога-то слышен?

– Кабы был не слышен, не стоял бы тутова ужо! – махнул рукой Разин и пошёл в сторону лодок.

3. Сырые коридоры

Длинные тёмные коридоры дома на Лубянке были наполнены промозглой сыростью. Кончался ноябрь, начиналась зима. Пронизывающий холод пробивался даже сквозь эти толстые бездушные стены. За ними покрывалась тонкими слоями инея и льда истерзанная внутренними дрязгами Москва. Относительно сытая по сравнению с прочей страной, где на большей части ещё бушевала Гражданская война. Два года минуло с момента свершения революции большевиков, но счастливая жизнь, за которую так радели многие из руководителей движения, никак не наступала.

Феликс Дзержинский, кутаясь в длинную тёплую шинель, мерно шагал по одному из этих длинных коридоров, отбивая сапогами звучный такт. Его распирал кашель. «Что за собачий холод!» – думал он, – «Мы говорим о победе революции, а сами ютимся в этих каменных гробах, что хуже царских камер!»

О тюрьмах он знал не понаслышке. Одиннадцать лет его жизни прошли в ссылках и заключениях. Но такого холода, такой сырости, как в новом здании НКВД, он не встречал ни в одной тюрьме.

Дом на Лубянке был построен в конце прошлого века; предполагалось, что его заселят состоятельные жители Москвы. Но год спустя после революции его облюбовал НКВД, выселив всех квартиросъёмщиков и разместив в здании главный аппарат. Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией заняла отдельный этаж. Дзержинский состоял на посту председателя комиссии, а также являлся первым народным комиссаром внутренних дел.

Положение большевиков после революции оставалось шатким, но к окончанию года хороших новостей с фронтов становилось всё больше. Наступление Юденича на Петроград захлебнулось, и войска его отступили. Сталин на южном фронте полностью очистил Царицын от белых войск. А Колчак после неудач Деникина и Врангеля на Волге, уже стремительно отступал от Урала на восток.

Множество сторонников контрреволюции тайно действовало в Москве и Петрограде. В эти дни на плечи ВЧК и непосредственно Дзержинского ложилась колоссальная ответственность. Он понимал это сам, а потому действовал предельно жёстко. Аппарат ВЧК вычислял и жестоко расправлялся со всеми, кто имел хоть небольшое причастие к контрреволюционной деятельности. Дзержинский не считал своих жертв, не считал, сколько тысяч людей обрёк на смерть и муки. Он даже и не воспринимал их как людей. Любой причастный к контрреволюционной деятельности являлся для него вредным элементом, от которого следовало избавиться. «Это необходимость!» – говорил он себе, – «Право расстрела для ЧК чрезвычайно важно, даже если меч её при этом попадает случайно на головы невиновных…» Революция была делом его жизни. Прочее не интересовало Дзержинского. Однако в последнее время он всё же стал иногда задумываться о правильности выбранного пути и целесообразности совершённых поступков…

Дзержинский вошёл в свой кабинет, первым делом зажёг примус и поставил на него чайник. Очень хотелось согреться. Не снимая шинели, он опустился на потёртое кресло и задумался.

Утром в Кремле состоялась встреча с Троцким. Тот пригласил Дзержинского сам. Не вызвал, а письменно пригласил для разговора. «…Для важного и очень деликатного разговора», – говорилось в послании. Дзержинский уважал Троцкого и разделял многие его взгляды, однако о цели приглашения совершенно не догадывался.

– Товарищ Дзержинский! – поприветствовал его Троцкий в своём кабинете, уютном и тёплом, не в пример кабинетам на Лубянке.

– Товарищ Троцкий, здравствуйте! – Дзержинский протянул руку, – Вас можно поздравить? Красная Армия на всех фронтах теснит врага!

– Давайте без формальностей, Феликс Эдмундович. И вас я также могу поздравить, успехи не пришли бы к нашей армии на фронте без активных действий ВЧК.

– Мы делаем свою работу, Лев Давидович.

– И это замечательно! А какой свою работу вы видите сейчас? – вопрос был довольно странен.

– Продолжение дела революции и борьба с контрой… – ответил Дзержинский, немного смутившись.

– О, да… Сплошным безумием революция кажется тем, кого она отметает и низвергает. А потому контра цепляется всеми силами за спасительные островки… Которые мы должны топить!

– Мы это и делаем. У вас есть замечания по работе ВЧК?

– Нет-нет! Что вы! Да вы с мороза, – внезапно отошёл от темы Троцкий, – А я даже не предложил ничего выпить.

– Стакан горячего чаю будет как нельзя кстати.

– Чаю? Зачем же? Есть прекрасный коньяк. Французский, прошлого века.

– Лев Давидович, вы… – Дзержинский медлил, передумал высказывать свою мысль вслух.

– Нет, как могли подумать! Это не аристократические замашки! – Троцкий сам догадался о том, что хотел сказать его собеседник, – Лишь небольшой трофей из царских запасников.

– Предпочитаю разделять голодные времена с народом, за который мы сражались.

– Я тоже, Феликс Эдмундович, я тоже. Но не народ страдал за нас, а мы за него. За ваше будущее счастье кто-нибудь провёл десяток лет в тюрьмах? Нет! А вы провели! И я провёл! Потому и вам, и мне сейчас дозволительно выпить коньяку. К тому же он не сворован, не куплен на народные деньги, а изъят у нашего общего врага! А народ своего дождётся! Ведь ещё немного и он также будет пить коньяк, есть трюфеля и икру. Всё будет, Феликс Эдмундович, всё будет! Мы на верном пути… Пейте!

Троцкий разлил коньяк по двум стаканам и подал один Дзержинскому.

– Скажите честно, – опять начал Троцкий, – Только честно! Я не проверяю вас, не хочу очернить, просто интересно знать правду… Вы скучаете по своей юности? Вы же были дворянином? Каково это?

– С семнадцати лет я состоял в тайных обществах, а в двадцать получил первый срок. О какой юности может идти речь?

– А о детстве?

О детстве Дзержинский хотел вспоминать ещё меньше. Хотел его забыть, выбросить из памяти. Стиснув зубы он почти со злобой ответил:

– Когда мне было пять лет, мой отец умер от туберкулёза. Он лежал на своей кровати в белых простынях, на которых застывали тёмные брызги его крови… Когда мне было десять мы с братьями и сёстрами играли всяческими предметами в заброшенном кабинете отца. Среди них было ружьё. Все годы после смети отца оно оставалось заряженным. Из него я случайно убил свою сестру… Вот два моих самых ярких впечатления о детстве! Продолжать?

– Возможно, это и хорошо…

– Что хорошо? – циничность Троцкого прибавила Дзержинскому злости, он залпом выпил коньяк.

– Что ваше детство и юность прошли именно так! Вы с ранних лет узнали, что такое боль, что такое кровь. Теперь, в самый ответственный момент, вы не дрогнете. А иной дрогнет…

– Погодите! Но ведь ещё я и был счастлив!.. – Дзержинский сам не понимал, зачем начал это говорить, но слишком его возмутил тон Троцкого, – Я знал любовь!

– О… А вот любовь это плохо!

– Плохо? Любовь – творец всего доброго, возвышенного, сильного, теплого и светлого, – спокойствие постепенно возвращалось.

Троцкий приподнял свои очки и посмотрел Дзержинскому в глаза.

– Поразительно слышать от вас такие вещи! Будто беседую не с народным комиссаром, а с христианским проповедником!

– В детстве я хотел стать ксёндзом⁸.

– Но выбрали путь революции!

– Выбрал.

– А я никогда никого не любил. И не собираюсь… Это отвлекает.

– Как вы хотите построить новое государство без любви? В чём тогда будут заключаться его идеалы? – встреча с Тро7цким обернулась не рабочим разговором, а обменом откровениями.

– В порядке, Феликс Эдмундович, только в порядке!

– Что вы понимаете под порядком?

– То же, что и вы. Мы освободили народ от тиранов, но без порядка народ не выживет… Мы выполняем его волю, но иногда должны и подталкивать его на нужный путь…

– Если вы о методах, то здесь я буду солидарен. Там, где пролетариат применил массовый террор, мы не встречаем предательства.

– Вот! – Троцкий воодушевился, – Вот! Вы поразительный человек! Вы говорите это сразу после того, как утверждаете, что любовь – это творец возвышенного.

– Что же… Вот так и выходит. Зачем вы меня пригласили? – Дзержинскому больше не хотелось делать откровенных признаний.

– Хотел попросить помочь разгадать одну загадку…

– Какую же?

– Вот! – Троцкий открыл ящик и аккуратно подал Дзержинскому старинное письмо под толстым стеклом, охраняющим его целостность.

Дзержинский напряг глаза, но ничего не понял.

– Лев Давидович, я не понимаю по-старославянски.

– Да что вы, здесь всё просто! От царя Алексея Михайловича донскому атаману Корниле Яковлеву. Фрол Разин, брат Степана Разина показал о месте нахождения некого клада, на реке Растеряевке в двух верстах от станицы Букановской в некоем Бесовом Логове. Атаману поручается этот тайник отыскать.

– В чём здесь загадка? И какое это отношение имеет к нашей деятельности?

– Прямое, Феликс Эдмундович! Прямое отношение к контрреволюционной деятельности! Царские тайники вообще хранят множество полезной информации.

– Увы, я с ними не сталкивался.

– Теперь столкнулись! Я не зря пригласил вас. Я думаю, что одному мне будет справиться сложнее…

– Хорошо, я вас слушаю.

– Итак, загадка! Дата этого документа – тысяча шестьсот семьдесят шестой год, тридцатое января – дата смерти царя Алексея Михайловича.

– Я не силён в датах и плохо знаю историю русских царей.

– Это, кстати, чести вам не делает, Феликс Эдмундович, своего врага нужно знать! Знать ровно так, как мы его ненавидим!

– Хорошо, оставим это. Изложите, пожалуйста, суть.

– Царь издал указ в день своей смерти, это первое! Второе – письмо в итоге так и не дошло до атамана, а было спрятано в царских архивах! Третье – об этом тайнике Разина упоминается только через пять лет после его казни. Четвёртое – этим архивом с того времени так никто и не заинтересовался. После Алексея Михайловича в Русском царстве господствовала недолгая смута, а потом на троне утвердился Пётр Первый, начавший проводить свои реформы. Затем столица была перенесена в Петроград, тогда ещё Петербург… Архив оказался заброшен. Я взялся за его изучение совсем недавно… И вообще я думаю, что нам стоит изучить его вместе.

– Зачем?

– Чтобы творить историю, Феликс Эмундович! История вообще вещь неоднозначная. Но мы способны её менять… В подобных архивах не должно оставаться документов, которые могут показать наших врагов в благополучном свете. Ведь если…

– …если архивы окажутся у элементов контры… – поймал мысль Дзержинский.

– …да, перестраховка нам не помешает! Особенно в такой шаткой ситуации, как сейчас.

– Как раз сейчас ситуация нормализуется.

– Не совсем, она остаётся опасной.

– Хорошо, я могу отчасти согласиться с вами, но всё же, что вы от меня хотите именно сейчас?

– Чтобы ВЧК взяла под контроль это дело с тайником Разина!

– Вы уверены? Это ли сейчас главное?

– Это чрезвычайно важно! Вы знаете, что о Разине до сих пор поют песни? Крестьяне, рабочие.

– Да, вероятно…

– Вот! А когда на востоке Колчак, на севере Юденич, а на юге Врангель, нам очень, очень важно поскорее возвести среди народа этот благородный образ первого на Руси революционера!

– Я могу не слишком хорошо ориентироваться в вопросах идеологической борьбы, но вашим словам доверяю.

– Это прекрасная идеологическая борьба, Феликс Эдмундович! Будьте уверены! Разин – донской казак, восставший против царя. А кто, как не казачество, доставляет нам сейчас наибольшие проблемы! Так значит, нам настало время писать новую историю! В которой народ, в том числе и сами казаки, должны увидеть противостояние казачества и царской власти.

– Что мне делать непосредственно сейчас?

– Вы должны изучить все царские документы о Разине, отчитываясь о каждой важной зацепке.

– Вы уверены, что я смогу правильно определить эти зацепки?

– Уверен. Вам будет предоставлен полный доступ к архивам. Отчитываться будете лично мне.

– Вам? Не товарищу Ленину?

– Нет, именно мне.

– У меня осталось только два вопроса!

– Пожалуйста!

– Могут ли архивы переехать на Лубянку, чтобы я не отрывался от главного рабочего места?

– Безусловно.

– И я должен изучать архив лично, либо могу поручить это кому-то из своих соратников?

– Думаю, вам и так хватает забот. У вас есть надёжные люди?

– Петерс.

– Хорошо, поставьте над архивами его. Но помните, мы с вами отныне должны встречаться как можно чаще для корректировки полученных сведений из этого архива. И конечно же послание царя… Тайник на этой реке Растеряевке нужно будет обязательно отыскать!

– Я понял вас, Лев Давидович. Если это всё, то я, пожалуй, пойду.

– Предлагаю выпить ещё коньяку. Ноябрь выдался ужасно холодным…

– Если вы полагаете, что мы заслуживаем этого, то давайте… – Дзержинскому захотелось прогреться, перед тем как выйти на мороз.

– Безусловно, заслуживаем!

На этом диалог с Троцким закончился.

Дзержинский проснулся от свиста чайника и понял, что задремал. Он неторопливо поднялся, поставил стакан в подстаканник, бросил туда заварку и залил кипятком. Затем охватил подстаканник ладонями, чтобы погреть замёрзшие пальцы. В дверь постучали.

– Войдите, – сказал Дзержинский.

– Вызывали, – в дверном проёме появился Яков Петерс.

– Заходи, Яков Христофорович. Присаживайся. Чайку′?

– Не откажусь, Феликс Эдмундович.

Они сели за столом напротив друг друга.

– Вот как ты думаешь, Яков, какая у нас тобой роль в истории? – спросил Дзержинский, дуя на горячий чай.

– Борьба с контрой… К чему ты спрашиваешь?

– Мы с тобой занимаемся одним делом… А ты, вот, помнишь всех расстрелянных?

– Что мне, всякую шваль ещё вспоминать? – Петерс смутился.

– А я думаю, помнить нужно… – Дзержинский пребывал в задумчивости, – В назидание… А ты любил? Кого-нибудь по-настоящему в жизни любил?

– Да что с тобой, Феликс!

– Просто мысли… Ну, так любил? – откровенничать с Петерсом было приятнее, чем с Троцким; тот был более прост, отвечал без задней мысли.

– Любил родителей… Жену люблю и дочь…

– А идею?

– Какую?

– Нашу идею равенства и братства!

– Конечно! О чём речь! Ведь это дело всей моей жизни! Всей нашей жизни!

– Вот… – ответы Петерса заставили Дзержинского задуматься ещё больше, – А стал бы ты доверять человеку, который сам признаётся, что никого никогда в своей жизни не любил?

– Не знаю, смотря, кто он…

– Допустим, он – один из умнейших людей государства, он настоящий революционер, социалист, коммунист, теоретик марксизма… Но он никого никогда не любил…

– Ну… наверное, бы стал.

– А я – нет, Яков! Ты, я, многие похожие на нас – все стали забывать суть… Ради чего была революция? Если мы с тобой сидим в этом ледяном сыром здании, а две трети страны голодает!

– Ты куда-то клонишь?..

– Нет. Просто при следующей чистке, когда ставишь подпись перед расстрелом, вспоминай тех, кого любишь.

– Зачем?

– Чтобы с ума не сойти!

Повисла пауза.

– Ладно, – оборвал её Дзержинский, – А теперь давай по делу. Будем творить историю!

4. Арий

Джангар, Тёмный Степной Пёс, порождение хищного огня, приходил раз в тысячу лет. Он происходил от Древних и был вестником смерти и хаоса, а также ещё одной из загадок Вселенной, стремящейся к равновесию. Джангар уничтожал всё живое на своём пути. Только одолев его, разумные существа могли совершенствоваться и строить свои цивилизации дальше. Сначала Джангару противостояли велеты, или как они себя называли сами оуоамма, затем люди. Что происходило на земле до появления велетов, Арий не знал. Об этом Сварог не рассказал ему.

За Степным Псом всегда следовали алапесы, чёрные всадники без плоти и лица. Где бы алапесы не проходили, они сеяли за собой моровую язву – чёрную смерть. Если им на пути попадались младенцы или малые дети, то алапесы моментально обращали их в прах. Зрелые люди какое-то время могли сопротивляться тёмной силе, но очень быстро их кожа покрывалась язвами и рубцами, ссыхалась, дыхание перехватывало, тело начинало гнить изнутри. Остановить алапесов можно было только смертью Джангара. Но через каждую тысячу лет он воскресал снова.

Всё это Арию рассказал Сварог, перед тем как отправиться в вечный сон.

– Ономо велетов сварили хвори? – спросил Арий.

– Ино вящих, – ответил Сварог, – Мой роде не зремо ону детель.

– А ноне?

– Ноне Аз голомя дублий!

– Вскую ж овых днесь нас охабишь?

– Елмаже мне горний зов завет повъдал, Арий! Аз требно грясти во успение! Днесь сие въпълчение твое и твоего роду!

– Аз всилю, отче?

– Ты вдеяти оно…^{* (перевод в конце главы)}

Арий вглядывался в ночную темноту, вспоминая разговор со Сварогом. На горизонте полыхали зарницы. Раскаты грома гремели по округе. Накрапывал дождь. Капли звучно падали вниз, разбиваясь о доспехи воинов Ария. Джангар близко, говорило предчувствие. Там, в багровом зареве, в сполохах грозы, уже будто слышалось зловещее рычание Степного Пса. Арий чувствовал, что его людей накрывает страх. Он хотел придать им уверенности, но не знал как.

Сварог оставил ему последний дар – боевой шлем. Эта реликвия оставалась последней надеждой Ария.

Сварог был верховным велетом клана Прави. Уходя в сон, он поведал Арию о своей жизни и кратко рассказал об иных велетах. Велеты не знали истории своего происхождения, как и истории происхождения мира. Но знали о Роде, великом Творце всего сущего. Род и был самим Мирозданием. Однако велеты хотели обрести одну, единую Истину, дабы понять смысл своего существования. Но поиск главной Истины привёл их не к просвещению, а к войне, по окончании которой в живых осталось лишь девять кланов. Двое велетов по имени Зораав и Жрец отыскали некий Источник, где был слышен голос Рода. Род предложил Зорааву, приблизившемуся к источнику первым, выбор: либо он, единственный из всех, познает Истину, либо велеты закончат свою войну и обретут бессмертие. Зораав выбрал второе. Жрец лишь подчинился его выбору. Так велеты стали бессмертными, но взамен они поклялись Роду, что забудут о существовании Источника.⁹

Менялись года и эпохи. Кланы велетов, обретя новую мудрость и вечную жизнь, делились своими знаниями с людьми, что жили тогда дикими и несведущими племенами. Люди боялись велетов, считали их богами, такой же высшей силой, как и сам Род. Сварогу они приписывали создание земной тверди и всего мира. Тому же было сложно правильно истолковывать людям свои учения. Так пропасть между людьми и велетами, жившими рядом с ними, становилась всё больше.

Арий был старейшиной своего племени. Однажды он увёл людей на север, прочь от южных степей, от свирепых кочевников, истребляющих мирные народы, от скудных неплодородных земель, испепеляемых солнцем. В северных лесах, по слухам, жили сильные могучие люди, что мирно пахали поля, сеяли хлеб, разводили скот, занимались охотой в лесах, кишащих зверьём, и рыбной ловлей в бесчисленных реках и озёрах. Арий был силён и мудр, его племя верило ему и шло вперёд за лидером.

Арий сдержал слово, и привёл свой народ в те мирные земли. Племена, заселявшие их, сперва встретили чужаков враждебно, но поняв, что пришельцы с юга не собираются воевать, разрешили остаться и основать собственное поселение. Прошло несколько лет, молва о мудрости и силе Ария быстро разлетелась над округой. Многие старейшины племён, живших ладно, но разобщено, стали приходить к нему за советом. Со временем Арий стал почитаем всеми лесными племенами, а народы севера и юга стали родниться между собой, заводить семьи с иноплемёнцами.

В один из дней Ария посетили волхвы, древние старцы, которых народ считал служителями богов. Они и явили новому негласному вождю лесных племён истинного Сварога, велета, но не бога.

Волхвы были людьми, посвящёнными в тайну. На вопрос Ария, почему он не является к людям в своём истинном обличие, почему те продолжают видеть его верховным богом, Сварог отвечал уклончиво. У волхвов и у Ария, по его словам, хватало разума понимать отличия велета от бога. Но для простого люда понимание это было крайне сложным.

Сварог просил волхвов найти Ария ради одного: хотел передать ему боевой шлем, что некогда принадлежал великому Герою, сыну велета и человеческой женщины, появившемуся на свет вопреки заветам Рода. Тот Герой случайно отыскал Источник, про который не ведал ранее. А Источник открыл ему Истину. Но Истина оказалась горькой, Герой моментально обратился в старца, а ещё Он услышал голос самого Рода, который предрёк велетам погрузиться в сон, дабы оставшиеся на земле люди смогли самостоятельно строить свою цивилизацию дальше. Герой рассказал об этом всем девяти кланам велетов на их общем Совете во Дворце Мыслей на краю мира. Но после этого был тайно убит. Велеты знали, что это сделал один из них, но не могли понять, кто именно. Перед смертью же Герой вручил Сварогу шлем, завещая передать его самому достойному из людей, перед тем как уйдёт в сон. Доспехи и оружие героя обладали тайной силой, ибо в них он погрузился в Источник.

С тех пор, когда Арий облачался в шлем, он слышал будто не то голос Сварога, не то Героя, не то самого Рода, Мироздания или Истины… Но этот голос был чёток и Арий всегда следовал ему.

Однако вместе с великим даром Сварог оставил Арию и великое обязательство. Наступали тёмные времена, в мир возвращался Джангар, что вёл за собой чёрных всадников смерти. И грядущая битва должна была стать битвой людей, не велетов!

Арий боялся… Впервые в жизни он боялся. Он не знал, много ли ещё на свете живёт племён и народов, способных взяться за оружие и противостоять Джангару. Зато он знал, что Сварог поручил принять этот бой ему, знал, что должен выступить первым.

Он вернулся в степи, позвав за собой воинов, и тех, что увёл когда-то с юга, и тех, что примкнули к нему в северных лесах.

Арий шёл вперёд, следуя зову своего сердца и голосу шлема. Сварог объявил ему, что велеты погрузятся в сон в недрах огромного кургана посреди степи, а сила их, пусть и пребывающих во сне, поможет народу Ария в грядущей битве… Выходило, что велеты тоже ушли из лесов в степь… В степи решилась судьба мира…

И вот тысячи могучих мужчин встали стеной вдоль степного тракта, готовые встретить своих врагов, наступающих под сенью кровавого зарева. Северяне уже умели ковать железо, научили они этому и племя Ария. Сейчас воины облачились в пластинчатые доспехи и кольчуги, простые грубые шлема, имели при себе тяжёлые прямые мечи. Каждый второй боец в колонне держал при себе длинный лук и колчан со стрелами. Лучники должны были выпустить максимальное количество стрел в противника, когда мечники выдвинутся вперёд, а при окончательном приближении врага отбросить луки и взяться за короткие мечи. Арий рассказал своим воинам о тактике в предстоящем бою, но даже не представлял, как этот бой будет протекать. Он даже не знал, как будет выглядеть противник: кто такой Джангар, кто пойдёт за ним следом, будут ли с ними существа, которых можно поразить стрелой и мечом…

Сам Арий стоял впереди в простой льняной рубашке, намокшей от дождя и прилипающей к телу. Под ней виднелись могучие бугры мускул. Арий жил на свете уже пятое десятилетие, но продолжал считаться самым сильным и крепким воином даже среди могучих северян. Лицо его было мужественным и чётким, словно вытесанным из камня. Ровный прямой всегда чисто выбритый подбородок, гладкие скулы, застывший взгляд. Тёмно-коричневые усы отросли почти на вершок¹⁰ и спадали на грудь. С бритой головы свисал чуб, ещё гуще и длиннее.

Арий одел шлем… «Он впереди! Джангар идёт к тебе!» – тут же сказал голос. Кровавое свечение впереди становилось ярче, приближаясь к воинам. Сквозь шум дождя был слышен конский топот. Первая мысль, посетившая Ария, была об алапесах, чёрных всадниках. Но стук копыт становился всё громче и отчётливей, оживляя в памяти тех, кто совсем недавно бежал из степей, привычные им образы. Какие звуки могут издавать кони алапесов, Арий не знал, зато отчётливо помнил звуки, что издают кони кочевников. Ошибиться было сложно. Арий понял, что за неведомым Джангаром следует орда степняков, от которой он однажды увёл своё племя. «Да! Это так!» – сказал голос шлема, – «Степняки поклонились Джангару, назвав богом. И теперь они – часть его силы!».

– Не робь, друже! Бехом присно рамны правью!^** – прокричал Арий своим воинам, пытаясь приободрить и их и себя.

И тут он, наконец, увидел Джангара. Тот показался на вершине ближайшего высокого холма, озарённый красным пламенем. Арию уже не было понятно, полыхало ли небо от зарниц непрекращающейся грозы или от сияния Степного Пса. Морда Джангара больше напоминала волчью, нежели собачью, а сам был вышиной почти в три сажени, лохматый, взъерошенный с мощными лапами. Из скалящейся пасти, не переставая, ручьём стекали слюни. Он рычал, и рык его вторил грому, разливаясь по степи. От этого зловещего рычания воины Ария затыкали уши, а сам он вдруг ощутил дикий страх. Не тот, что довлел над ним перед битвой; нет, то был страх неизвестности. А сейчас Джангар навивал своим рыком страх неотвратимого конца, навивал предчувствие разрушения и хаоса, которые должны были прийти за вслед Псом. «Ар-р-рий! Ар-р-рий!» – словно слышалось в рыке, – «Ты обр-р-речён…» «Сражайся! Ты должен осилить страх и победить!» – отозвался шлем. Арий крепче сжал меч двумя руками, слегка занёс над собой и застыл в ожидании.

Тёмные фигуры кочевых всадников стали появляться рядом с Джангаром. Из-за красного сияния их нельзя было хорошо разглядеть, различимы были лишь силуэты: остроконечные шапки, контуры луков за спинами.

– Стыть на мисте!^*** – приказал Арий своим бойцам.

«Ар-р-рий! Ар-р-рий!» – продолжал тревожить его слух звериный рык. В то время один из степняков издал звонкий клич «Ю-ху!!!», сотни глоток поддержали его и всадники бросились на ряды северных воинов.

– По орям потяйте! ^**** – прокричал Арий лучникам.

Когда всадников от них начала разделять лишь четверть версты, лучники дали первый залп, затем, почти мгновенно второй, третий, четвёртый… Стрелы разили коней степняков, те на ходу падали на землю, катились кубарем, сбрасывали с себя наездников. Кони, скачущие во вторых и третьих рядах, стали врезаться в неожиданно появившиеся препятствия, из-за чего спотыкались сами. Лишь немногие степняки достигли северян, уже сомкнувших ряды и выступивших с мечами вперёд.

Арий сам повёл воинов.

– Поскепай, степняка, друже!^***** – проголосил он. Воины кинулись закалывать мечами раненных коней и уцелевших всадников. Многие степняки, оказавшиеся в стороне, бросились врассыпную в попытках спасти жизнь.

«Тр-р-русливый сбр-р-род…» – будто бы смеясь, ответил рык Джангара.

Арий был рад тому, что удалось столь легко отразить первую атаку. Он сам поразился тому, как ещё совсем недавно мог опасаться степняков, уводя от их чёрных табунов своих людей. Теперь же вместе с северянами ему удалось легко и просто одолеть их многочисленное войско.

«Весь бой ещё впереди!» – сообщил ему голос шлема.

«Стал сильнее…» – уже точно не рычал, а шипел Джангар, – «Но ты умр-р-рёшь…»

Из-за спины Пса появились новые всадники, но они уже не походили на степных кочевников. Ни остроконечных шапок, ни прочих узнаваемых черт, разглядеть было нельзя. В красном сиянии виделись лишь контуры коней и седоков. Неведомая конница стремительно направилась к северянам. Но она не скакала по степи, она будто летела по воздуху. Летела со скоростью стрелы. Лучники Ария только успели натянуть тетивы своих луков, а всадники уже оказались перед ними.