Текст книги "100 рассказов из истории медицины"

30
Расшифровка биологии ришты и начало тропической паразитологии
Алексей Федченко
1870 год

2 февраля 1870 г. географ Алексей Федченко сделал в научном обществе при Московском университете доклад о жизненном цикле ришты – подкожного червя, вызывавшего мучительную болезнь у жителей Средней Азии и тропиков. Федченко высказал идеи, осуществление которых на наших глазах приводит к полной ликвидации этого паразита. Его не станет на Земле в ближайшие годы.

Риштá, или мединский червь, – зло древнее, как египетские мумии, в которых его порой находят. Паразит размножается и созревает в теле человека примерно год. С самцами наш организм умеет бороться – они капсулируются и умирают. Но самки прячутся в соединительной ткани между мускулами, где благополучно вырастают до метра. Когда приходит пора исторгнуть из себя потомство, они движутся в подкожную клетчатку, обычно на ноге. Там вздувается волдырь, он набухает недели четыре. Ощущение такое, будто под кожей сворачивается пружина. Любое движение пораженной конечности доставляет мучительную боль. Чтобы унять ее, рану смачивают, а червю того и надо. От соприкосновения с водой волдырь лопается. Наружу показывается головка паразита. Из раны течет зловонный гной, она горит огнем, уходить из воды не хочется. У ришты есть время выдавить из себя, как из тюбика, миллионы личинок. Если вода теплая и стоячая, они созревают и находят для себя жертву.

Со времен древних шумеров был единственный способ лечения этой инвазии – осторожно наматывать высунувшегося наружу червя на палочку (или, как сейчас, на марлевый валик). Отрывать паразиту голову или прижигать ее нельзя: ришта останется в ране, туда же попадут личинки, и начнется аллергический отек, порой опасный для жизни. Это больно, по выражению таджикского поэта Садриддина Айни, как если бы кожу резали десятью ножами. Другие осложнения вызываются вторичной инфекцией – от миозита и трофической язвы до гангрены и столбняка.

Мотать червя на палочку можно долго – если отек силен, то за целый день не продвинуться и на сантиметр. На Востоке несчастные с риштой неделями валялись под навесами на базарах, где их за большие деньги пользовали табибы, лекари-самоучки. Нагноения и рожистые воспаления привлекали тучи насекомых; табибов прозвали «мир макасон», то есть «повелители мух». Самого паразита в Средней Азии именовали риштой, от персидского слова «нить». В странах, где с ней сталкивались европейские врачи, местное население утверждало, что паразита занесли арабские завоеватели. Город пророка Мухаммеда и первая столица халифата – Медина, поэтому на Западе червя называли «мединским». Нарекая животных в 1758 г., Карл Линней дал риште название не просто червя или филярии, а «мединского дракончика». По-латыни «дракончик» будет dracunculus, а вызванная им болезнь – «дракункулез».

Умирают от нее редко, но потерю трудоспособности на полтора месяца она гарантирует. Долгое время с риштой ничего не могли поделать. В Бухаре не было ни одного человека, который бы ей не болел, со времен принятия ислама до 1869 г., когда во владения бухарского эмира явилась русская армия, а следом за ней – натуралист Алексей Павлович Федченко.

Этот замечательный ученый – этнический украинец, который вырос в Иркутске, где его отец владел золотым прииском. С малых лет интересовался растениями и насекомыми. В гимназии учился на отлично, готовясь стать натуралистом, когда его отец разорился и с горя умер. Семья осталась без средств к существованию, платить за гимназию было нечем. К счастью, старший брат Григорий, преподаватель ремесленного училища в Москве, верил в будущее шестиклассника Алексея. Григорий стал отдавать на оплату его учения половину своего дохода и по почте руководил занятиями брата. Тот старался изо всех сил, чтобы Григорий не счел свои жертвы напрасными.

На физико-математическом отделении Московского университета гербарии студента Федченко отмечали как лучшие, а основатель российской зоологии Анатолий Богданов (1834–1896) пригласил Алексея в свой кружок. Там Федченко познакомился с будущей женой Ольгой Александровной, дочерью профессора Армфельдта. В ней он обрел «второго Григория» – спонсора своих занятий. На момент их встречи Ольга была еще институткой. Увлекалась ботаникой и – в духе того времени – старалась доказать, что женщина способна работать в науке наравне с мужчиной (что ей впоследствии блестяще удалось). Среди студентов богдановского кружка она выбрала Федченко: он был самым сильным, красивым и талантливым и тоже ничем, кроме наук, не интересовался. По окончании курса университет мог предложить Алексею только одну работу с казенной квартирой, а именно должность студенческого инспектора. Формально надо было составлять расписание занятий и следить за соблюдением правил, а фактически – отлавливать пьяных студентов на Патриарших прудах и отчислять особо буйных. Женившись на богатой девушке, Федченко смог бросить эту работу и отправиться с Ольгой на стажировку в Европу.

Он имел задание от Общества любителей естествознания при университете – подготовить экспедицию в только что завоеванную Среднюю Азию. Послать могли только двоих (Алексея с женой) и препаратора, а заниматься надо было всеми науками сразу: собрать гербарий, коллекцию насекомых, образцы костюмов, оружия, произведений ремесла; и самое главное – изучить географию почти неведомой страны.

Федченко готовился к экспедиции у немецкого зоолога Рудольфа Лейкарта (1822–1898), который разгадал жизненный цикл трихинеллы, обезопасив любителей ветчины. Лейкарт – отец учения о промежуточных хозяевах паразитов человека. Он предполагал наличие такого хозяина и у ришты и предложил Федченко поискать его. С этой находки началась тропическая медицина, как сказал Рональд Росс, открывший роль комаров в распространении малярии.

Зима 1868–1869 гг. была суровой: до Ташкента ехали на санях. Там в гостинице супруги Федченко совершили неприятное для себя открытие: русские уже завезли в Среднюю Азию постельного клопа, которого доселе этот край не знал. Зато из Туркестана они увозили с собой малярию. Этой болезни предстояло сыграть роль в истории ришты.

Очагами дракункулеза в Средней Азии были Бухара и Джизак. Когда Федченко прибыл в Самарканд, в госпитале еще лежали русские солдаты, раненные при обороне города, которую изобразил Верещагин на картине «У крепостной стены. “Пусть войдут”». Некоторые из этих солдат страдали и от ришты. Недостатка в материале не было. Алексей просил докторов собирать для него личинки паразита. Пока он отлучался в Каттакурган, военный врач напустил в его аквариум толпы личинок, но вода за несколько дней протухла. Федченко разбавил ее ключевой, и личинки сразу погибли. Так стало ясно, что жить они могут лишь в прогретой солнцем стоячей воде.

Следующих личинок Алексей Павлович поместил в аквариум с прудовой водой, где оказались рачки-циклопы. Разглядывая их в сильную лупу, Федченко заметил внутри циклопов личинки ришты, которые неплохо себя чувствовали. Произошло это 17 июля 1869 г. Немедленно сообщили генерал-губернатору Туркестана Константину фон Кауфману (1818–1882), что риштой заражаются при питье, глотая циклопов с личинками. Видимо, желудочный сок растворяет панцири рачков, паразиты высвобождаются, а дальше, как трихинеллы, проходят через стенку кишечника и ищут себе удобное место. Чтобы не заболеть, нужно либо пить проточную воду, где личинки не выживают, либо отфильтровывать рачков. Это немедленно довели до сведения всех командиров русских войск в Туркестане.

Через три года Федченко погиб от высотной болезни, тренируясь в горных восхождениях на Монблане. Он похоронен в Шамони, французском городе у подножия Монблана. На кладбище есть памятная табличка от альпинистов Узбекистана, но ни слова от тропических врачей и жителей десятков стран, которые благодаря Федченко избавлены от паразита. Покидая Среднюю Азию навсегда, Алексей Петрович написал о риште популярную статью для ташкентской газеты. Ее тут же перевели на узбекский и распространили в Джизаке и Бухаре, где находились главные рассадники гельминтов. И – ничего. Местное население совет «завоевателя» не пить из прудов игнорировало.

Ключ к сердцам бухарцев подобрал другой военный врач, который прибыл в Среднюю Азию уже с Красной армией, – Леонид Михайлович Исаев. Он тоже сын разорившегося купца. Но порядки в семье Исаевых были иные. Когда отец умер, дети обрадовались: «пороть не станет». Исаевы – старообрядцы, народ строгий. И бережливый. Сдавая единственную свободную комнату, вдова сумела дать детям высшее образование.

Леонид поступил в Императорскую военно-медицинскую академию в Санкт-Петербурге. Уважающий себя студент академии должен был посещать императорские театры. По уставу в театр можно являться только в мундире и при шашке. За этим следил дежуривший у парадного подъезда инспектор (та же должность, что у Федченко), вредный как змей. Исаеву не на что было купить мундир и шашку. Одолжив их пару раз у товарищей, он решил проблему иначе: поступил статистом сразу в Александринку и Мариинку. Как участник мимического ансамбля попадал в театр со служебного входа, минуя инспектора.

Товарищам, строгой матери и даже себе Исаев объяснял, что это такая подработка, для поддержания штанов. На самом деле то была безответная любовь. Поручик медицинской службы Исаев выучил репертуар обоих театров, на всю жизнь запомнил декорации и световую программу каждого спектакля. Он обожал фотографироваться и спорить, находя в дискуссиях некое драматическое начало. Но если и была у него мысль бросить армию с медициной к черту и стать актером, он гнал ее как «несерьезную».

И все-таки Исаев обрел свою сцену. В бараке – даже не в холерном, в чумном. В 1911 г. во время эпидемии легочной чумы в Харбине он сумел какой-то пантомимой убедить не понимающих русского китайских кули не разбегаться из карантина. С тех пор лабораторная работа наводила на него тоску. Исаева влекли неведомые люди, которым он силой своего таланта будет что-то объяснять и добьется того, чего не сумеют другие врачи.

И потому он поступил ассистентом в Тропический институт, откуда в 1922 г. вызвался ехать в Бухару избавлять город от эпидемии малярии. Без хинина, которого все равно не было. Исаев предложил засыпать болота вокруг Бухары, откуда летели разносчики малярии анофелесы. Остальные военные врачи сочли это утопией и засадили пришельца на две недели под арест. Выгнать его было нельзя, потому что медики сами болели поголовно и каждый врач был на счету.

Исаев нашел, чем зацепить бухарские власти, которые вечно ссылались на отсутствие средств. Бухарцы чадолюбивы. Обследуя больных малярией детей, Леонид Михайлович отобрал 40 самых истощенных мальчиков. По десятку каждой национальности – узбеков, таджиков, евреев, русских. И устроил в постпредстве РСФСР физкультурный парад детей-маляриков. Зрелище было такое, что власти разрешили Исаеву делать что угодно, только бы денег не просил. Леонид Михайлович пошел на улицы. Развешивая плакаты с изображением анофелеса, он устраивал представления – изображал больного в припадке малярии, а потом указывал на ров у городской стены: засыпь его, и спасешься. Сначала бухарцы воспринимали это как развлечение, но со временем до них дошло. Устроили хашар – работу «всем миром», и в 1923 г. малярии в Бухаре не стало.

Оценив потенциал горожан, Исаев взялся за ришту. Он точно так же объяснял, почему нельзя пить из прудов-хаузов. Теперь его поддерживали власти. Один за другим пруды осушили методом того же хашара, чтобы в них не стало циклопов. Те пруды, где водились рачки, заливали нефтью, так что «несознательные» перестали брать там воду. В 1927 г. на подмогу пришли первые в Узбекистане студентки медицинских техникумов – таджички и узбечки. Они проникли в ичкари – на женскую половину домов, и так наконец удалось учесть всех больных. Оказалось, риштой страдал каждый пятый. Но принятые меры себя оправдали. Исаев пошел дальше уличной агитации – он даже снял кинофильм «Ришта», который показывали по всей Средней Азии. В 1931 г. дракункулеза в Туркестане не стало. То был первый опыт девастации – полного уничтожения – паразитического вида в масштабах целой страны.

Когда Советский Союз в 1950-х гг. начал сотрудничать с ВОЗ, Исаева немедленно пригласили в Швейцарию. Там он мечтал подняться на Монблан, помянуть Федченко. Даже вступил в партию ради выездной визы (при Сталине он состоять в большевиках не хотел). Но в Женеву поехал проверенный товарищ с хорошим партийным стажем, а Леонида Михайловича выпустили только в Индию, «на ришту». Там он, побегав на восьмом десятке по хаузам, надорвался и по возвращении сразу же умер от инфаркта.

Выпавшее знамя девастации подхватил экзотический герой – бывший президент США Джимми Картер. Свое правление он считал не слишком удачным. Поначалу думал, что стоит лишь убедительно призвать глав государств и корпораций к добру – и все наладится. Оказалось, что представления о добре и зле везде свои. Экономический упадок в США, исламская революция в Иране, вторжение советских войск в Афганистан – вот события, которые президент Картер не предотвратил. Но он не оставил намерения войти в историю как человек, изменивший мир к лучшему. Ему нужен был противник, который в глазах любого политика представлял собой зло. И таким врагом оказалась ришта.

Мединский червь не слишком-то мединский. Его родина – Африка. В 1986 г., когда Фонд Картера вышел на тропу войны с риштой, больных дракункулезом было свыше трех миллионов, по большей части африканцы. У Картера на вооружении уже состоял новый немецкий препарат для прудов, убивающий личинки ришты. И гранты. Самый крупный, на 15 миллионов долларов, – от Билла Гейтса.

Но как обезопасить охотников и земледельцев, готовых на жаре пить из любой лужи? Здесь сработала еще одна идея Федченко, высказанная 2 февраля 1870 г. Алексей Петрович говорил буквально следующее: «Если воду, в которой плавают циклопы, всасывать пипеткой, то, как бы быстро ни втягивать ее, почти ни одного циклопа не будет в пипетке». Решили раздать бесплатно яркие пластиковые трубочки с фильтром, не пропускающим циклопов. Эти 23 миллиона трубочек решили дело. В 2016 г. только 25 человек на всем земном шаре болели риштой: 16 в Чаде, шесть в Судане и трое в Эфиопии; в 2017-м – 30 случаев, за первый квартал 2018-го – всего три, и лишь в одной стране (Чад).

У Картера нашли рак печени. После курса лечения наступила ремиссия, но были замечены метастазы. И все же экс-президент уверен, что умрет не раньше, чем принесут статистику с одними только нулями.

ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ

Morta Della: Зачем такие сложности, неужели кипячение не помогает?

Ответ: Кипячение решает все проблемы, черви тоже мясо. А водопровод построить еще лучше. Но если вы живете на границе Чада с Суданом, где идет война, а электричества и дров нет, кипятить не на чем и нечем.

Morta Della: Тогда с трубочками тоже могут быть проблемы.

Ответ: С трубками никаких проблем. Они сделаны так, что пить удобно только с одного конца, попадание циклопов в рот исключено. Вы, должно быть, человек, привыкший к кипяченой воде. С детства наблюдали, как ее кипятят, и не представляете, что бывает по-другому. А есть люди, которые переходить на кипяченую воду не желают принципиально. Некоторые африканские племена считают воду своих прудов священной. Кипячение – это посягательство на живущих в пруду предков. Бухарские хаузы также считались священными, в них происходили ритуальные омовения. Все это очень непросто: попробуйте убедить людей что-то делать, если вы в этой стране чужой.

ирина волкова: А ледник Федченко, самый большой на Памире, – это в честь него?

Ответ: Да, это Василий Фёдорович Ошанин (на групповой фотографии стоит слева) назвал в память о друге.

31
Профилактика кессонной болезни
Альфонс Жамине
1870 год

31 марта 1870 г. в Сент-Луисе на строительстве моста через Миссисипи началась борьба с малоисследованной болезнью, которая свирепствовала в кессонах на дне реки. Работы шли под беспрецедентным давлением, декомпрессия при выходе из кессона была смертельно опасна. Когда выяснили причину болезни и научились ее лечить, мосты через великие реки стали технической реальностью. А также тоннели метро в водоносных грунтах, не говоря уже о дайвинге.

Первый врач, обративший внимание на последствия работы под давлением, был из России. Иосиф Христианович Гамель – сын полицмейстера Сарепты. Эта колония немецких протестантов-гернгутеров (последователей учения так называемых моравских, или чешских, братьев) ныне стала районом Волгограда. Община производила первую русскую горчицу и весьма на ней разбогатела. Доходы поступали в фонд, за счет которого братья-гернгутеры давали самым способным молодым людям высшее образование. Гамель выбрал Медико-хирургическую академию в Петербурге. Во время Отечественной войны 1812 г. хорошо себя проявил и по окончании боевых действий был командирован в Британию для знакомства с новыми методами лечения.

Летом 1816 г. в путешествии по Ирландии Гамеля сопровождал академик Уильям Уолластон (1766–1828), который открыл ультрафиолет и металл палладий. Они посетили приморский городок Хоут, где сооружалась искусственная гавань. Фундаменты ее молов выкладывали прямо на дне с помощью водолазного колокола. Это железный ящик, в который паровая машина нагнетала сжатый воздух. Колокол погружался на 9 метров, до самого дна, создавая там совершенно сухое помещение, где можно было работать как на земле, только под давлением в две атмосферы.

При спуске Гамель почувствовал острую боль в ушах. Стал делать массаж, пытаясь открыть евстахиевы трубы, по которым воздух из носоглотки может пройти в полость среднего уха, чтобы уравновесить давление на барабанную перепонку. Уолластон подсказал, что нужно сглотнуть слюну, открывая клапан в евстахиеву трубу.

Посмотрев на работу каменщиков, Гамель на обратном пути ощутил похожую боль, теперь уже изнутри. Было ясно, что делать: опять сглотнуть, чтобы сжатый воздух вышел из евстахиевой трубы. Этот же совет дают пассажирам самолетов, быстро набирающих высоту. Гамелю пришла в голову мысль, что повышенным давлением можно лечить глухоту, если она вызвана закупоркой евстахиевых труб. Сначала сжатый воздух пробьет себе путь снаружи, потом изнутри.

Русский гернгутер сочинил письмо в журнал Philosophical magazine с предложением устроить барокамеры в больницах. Идею Гамеля заметили. У дорогих врачей завелись для элитных пациентов барокамеры с давлением до 1,75 атмосферы, где лечили глухоту, насморк и охриплость. Когда Англию посещал брат Александра I – будущий царь Николай, именно Гамель знакомил его с достижениями английской техники. Николаю Павловичу русский немец угодил, был удостоен бриллиантового перстня и гранта на исследование декомпрессии в горах.

С барометром новейшей конструкции Гамель прибыл в Шамони, щедро заплатил тамошним альпийским проводникам и двинулся к вершине Монблана. Успешных восхождений насчитывалось тогда уже девять, без единого несчастного случая.

В пути их застигла вьюга. Дойдя до хижины, построенной отцом альпинизма Соссюром (на высоте 2750 метров), остановились. Троих послали вниз для пополнения запасов продовольствия. Сутки просидели в домике. Следующее утро было ясным, но гиды знали, что ничего хорошего солнце после снегопада не сулит. Они требовали переждать.

Гамель топал ногой, клял их трусами и взял на слабó. Тронулись в путь, вполне закономерно попали в лавину, причем троих проводников из восьми сбросило в расселину и накрыло двумястами метрами снега. Старший группы, Матьё Бальма, потерявший в этой катастрофе брата, сказал Гамелю: «Ну что ж, месье, посмотрим, трусы мы или нет. Пошли дальше. Вы готовы?» Доктор заподозрил недоброе и предпочел вернуться.

История вышла громкая и некрасивая. «Любой ценой, император приказал» – после краха Наполеона европейцев такое не вдохновляло. Гамеля отозвали в Россию. Однако по его способу во Франции продолжали лечить глухоту. Среди пациентов был граф Эммануэль де Лас Каз (1766–1842).

Граф, конфидент Наполеона, поехал с ним в ссылку на остров Святой Елены, где усердно фиксировал воспоминания своего кумира. Через пару лет после смерти «корсиканского чудовища» Лас Каз издал эти записи книгой, которая принесла ему громадное состояние. Именно к Лас Казу пришел горный инженер Жак Триже, у которого родилась прекрасная идея, но не было денег.

Триже решил добыть сокровище, известное со времен Жанны д’Арк, – уголь в пойме реки Луары. Пласты залегали всего в 19 метрах от поверхности, но это были 19 метров зыбучих песков. Откачать из них воду так же невозможно, как вычерпать саму Луару. Воду можно выдавить сжатым воздухом, если опустить в плывун ящик вроде водолазного колокола. Такое сооружение, на дне которого прямо в сжатом воздухе работают люди, Триже назвал словом «кессон» (от франц. caisson – ящик).

В Лас Казе инженер нашел инвестора, который верил, что человек может жить под повышенным давлением, потому что сам провел немало времени в барокамере. Правда, в городке Шалон-сюр-Луар предстояло пройти 19 метров песка и 6 метров угольного пласта. Давление, которое останавливает воду на такой глубине, – три с половиной атмосферы. Но это не смущало Триже, который вошел в свой кессон первым.

Сначала все казалось забавным, так что в «ящик» водили экскурсии. При давлении в три атмосферы не свистнешь, все говорят пискляво и в нос, а задутые было свечи зажигаются снова, как по волшебству. Случился даже казус: бывший солдат Флок, оглохший при осаде Антверпена в 1832 г., в кессоне слышал лучше всех. Вообще внизу, если бы не копоть от свечей и теснота, неплохо, а по лестнице подниматься даже легче, чем на открытом воздухе. Но, как заметили горняки, расплата наступает на выходе.

После смены рабочие ощущали зуд, который называли «почесухой», боли в животе и мышцах, онемение конечностей, а то и паралич, иногда стойкий.

В 1847 г. доктора Поль и Ватель на севере Франции в Лурше констатировали два смертельных случая при строительстве шахт под давлением четыре атмосферы. Поль сам чуть не погиб, пережив паралич. В результате была установлена четырехчасовая смена с получасовой декомпрессией (сейчас такая смена ограничена 1 часом 45 минутами, причем декомпрессия после нее должна продолжаться четыре часа).

И это еще было довольно гуманно, потому что на строительстве моста через Сену в деревне Аржантёй у врача-социалиста Эдуара Фолея люди после смены при трех с половиной атмосферах проводили в шлюзе всего 2 минуты 30 секунд. Фолей считал рабочих друзьями, сам часто спускался в кессон. Он знал по себе, как хочется скорее покинуть шлюз, наполненный ледяным туманом оттого, что воздух при падении давления сильно охлаждается.

Возникли две школы кессонных врачей: одни считали, что надо медленно повышать давление, другие – что надо его медленно снижать. Правы были вторые, но поскольку они тоже не знали причин болезни, их декомпрессия продолжалась слишком недолго, так что урон для пациентов был сравнимый.

На помощь проходчикам явились водолазы. Возникли они так: горный инженер Бенуа Рукейроль (1826–1875) придумал снабжать горняков баллонами со сжатым воздухом для дыхания на случай пожара. Когда этот аппарат увидел флотский лейтенант Огюст Денейруз (1837–1883), родился автономный скафандр. Воздуха хватало всего на полчаса, потому что тогдашние компрессоры сжимали его только до 40 атмосфер. Но за эти полчаса можно опуститься на 20–30 метров и там собирать губки либо крепить крюки кранов для подъема затонувших кораблей. На Всемирной выставке 1867 г. в Париже аппарат взял золотую медаль. Один посетитель – Жюль Верн – придумал скафандр капитана Немо. А другой посетитель – американец Джеймс Идс – решил строить мост через Миссисипи в родном Сент-Луисе.

Состояние Идс сделал на подъеме грузов затонувших в бурной Миссисипи судов. Во время Гражданской войны он принял сторону северян и построил для них обшитые броней корабли – так называемые мониторы, неуязвимые для береговой артиллерии. Эти мониторы прошли всю реку до самого устья, уничтожив речной флот южан и разрезав Конфедерацию пополам.

Теперь Идс решил построить и спроектировать мост именно потому, что мостов еще никогда не строил. За образец взял немецкий мост через Рейн в Кобленце: три арочных пролета опираются на два быка, которые кессонщики поставили на скальном основании, пройдя придонный ил. Но Миссисипи не Сена и даже не Рейн. Это громадная река с толстым слоем песка на дне. Здесь скальные породы начинаются на глубине 34 метра. Необходимое давление достигало четырех с половиной атмосфер: в таких условиях еще никто не работал. К тому же опоры моста имели колоссальную площадь, и требовались сотни людей.

Идс как исполнительный директор и главный инженер лично спускался в кессоны, потому что стройка – это место, где живут обманом и нужен хозяйский глаз. Безопасностью работ занимался личный врач Идса – француз Альфонс Жамине, хорошо знавший все, что написали его соотечественники о кессонах.

Какая из двух школ права, Жамине не знал. Испытав на себе острую форму болезни, он постиг, что пострадавшему нужен покой и обильное питье. Когда 31 марта 1870 г. Жамине стал главным врачом стройки, погибших насчитывалось четверо.

Первым делом запретили заходить в кессон пьяным. Поскольку строителям без посещения салуна жизнь была немила, они уже 1 апреля объявили забастовку. Но платили хорошо (доллар в час), и 4 апреля все вернулись к работе. В шлюзе их ждал люковой – рабочий, нанятый специально для управления воздушным клапаном. Так прекратилось хулиганство, когда проходчики по своему усмотрению резко впускали в шлюз сжатый воздух, чтобы дать новичку по ушам, или сокращали декомпрессию, стремясь скорее в салун.

Теперь погибали только нарушители инструкций: те, кто не лежал по полчаса после смены, не обедал, работал спьяну или недолечив ранее полученное онемение. Не веря на слово, Жамине осматривал каждого кессонщика ежедневно, раз в шесть часов. Вся его жизнь стала непрерывным медосмотром. Стоило только отвернуться, как пациенты не выполняли рекомендации: кто пропустит обед, потому что предпочитает пиво, кто попарит себе ноги, чтобы облегчить боль в мышцах. Боль проходила, но наступал полный паралич ног и мочевого пузыря в придачу. Вполне разумные взрослые люди, все до единого умевшие читать, так вели себя по простой причине: доктор не мог обосновать своих предписаний.

Помог на следующий год французский физиолог Поль Бер. К нему обратился Денейруз, когда у него на глазах погибли 30 греческих собирателей губок в исправных скафандрах.

Бер уже знал, что виной слишком быстрая декомпрессия. Если резко открыть бутылку газировки, растворенный газ тут же собирается в пузыри. Вот так же при слишком быстром падении давления вскипают у водолаза кровь, а также лимфа, жидкости в суставах и спинном мозге.

Бер подверг декомпрессии несчетное количество воробьев, крыс и собак. Оказалось, в их крови кипит не просто воздух, а азот, которым при повышенном давлении насыщаются ткани. Когда сумели замерить, сколько азота растворяется в тканях при разных величинах давления, стало возможным точно вычислить время декомпрессии для профилактики. Мало того, теперь можно было спасать пострадавших: достаточно поместить их под давление в барокамеру. С которой история кессона и началась.