Текст книги "Стою за правду и за армию!"

Вдоль стен росли деревья, причем лунка у каждого была очень искусно обложена разноцветными камнями. Через балкон, обвитый виноградом и находившийся под тенью роскошных чинар и каштанов, я вошел в одноэтажное здание, расположенное направо от ворот. В этом доме, где постоянно жил сам бей, с правой стороны находились две маленькие комнаты, а с левой – большая зала, посреди которой устроен был фонтан с резервуаром для купанья. Пол залы и резервуар сделаны были из прекрасных мраморных плит. Кругом всей залы, вдоль стен, находились широкие и низкие диваны с подушками из дорогого малинового бархата. Через стеклянные двери я вышел снова на двор, обошел все строения, конюшни, сараи и, к удивлению своему, не нашел того, куда стремились все мои молодые помыслы и желания, т. е. гарема. «А где же гарем?» – обратился я к переводчику, все время сопровождавшему меня вместе с евнухом.

Грек молча показал рукой по направлению на сараи. «Скажи евнуху, чтобы он сейчас вел меня туда», – обратился я снова к нему. Евнух беспрекословно повиновался, но переводчик с выражением испуга на лице наотрез отказался сопровождать нас, объяснив, что по турецким законам его за это могут повесить.

Захватив с собою на всякий случай револьвер и шашку, я отправился один вслед за евнухом. Подойдя к потайной двери, устроенной во дворе против фонтана, между зданием для прислуги и сараями, евнух остановился, вынул из-за пояса какой-то особенный ключ и вложил его в едва заметную скважину. Еще мгновение, дверь тихо отворилась, я переступил порог, сделал несколько шагов вперед и – в изумлении остановился… Совершенно новый, никогда не виданный мною мирок открылся перед моими глазами: небольшой фруктовый сад, обсаженный по краям роскошными, тенистыми ореховыми и персиковыми деревьями, каштанами, миртами и чинарами; великолепный мраморный фонтан посредине сада, окруженный красивыми ароматическими цветниками; двухэтажный, изящной архитектуры и обвитый виноградом дом – влево от меня и, наконец, около 30-ти женщин в турецких оригинальных костюмах и с открытыми лицами – вот что открылось перед моими глазами.

В момент моего входа почти все обитательницы этого таинственного уголка находились в саду; одни, сидя на коврах под тенью деревьев, занимались рукодельем, другие возились у цветов, третьи – тихо гуляли по дорожкам и спокойно беседовали. Я как вкопанный остановился на месте и, широко раскрыв глаза, несколько даже растерявшись, смотрел на гаремных обитательниц. Неожиданное появление мое в это совершенно недоступное постороннему человеку жилище произвело на всех, видимо, сильное впечатление: дщери гарема точно застыли или окаменели в тех позах, в каких они увидели меня, и только невольное восклицание не то ужаса, не то удивления вырвалось у некоторых…

Это была живая картина, достойная кисти лучшего художника! Не могу точно передать того чувства, которое я испытывал в эту минуту. Какая-то радость, что вот, наконец, мне удалось-таки проникнуть в этот таинственный магометанский мирок, и вместе с тем какая-то неловкость, что я так грубо нарушаю этот строгий мусульманский обычай, – эти два чувства, кажется, боролись во мне тогда.

Несколько мгновений женщины смотрели на меня испуганными, вопросительными глазами. «Кто это такой? Что ему надо?» – говорило выражение каждой из них. В глазах некоторых старух я прочел даже ужас. Кажется, они догадались, что видят перед собою ненавистного москова, гяура.

Евнух что-то грозно крикнул, и картина сразу изменилась: женщины быстро опустили свои покрывала – и вместо красивых, античных личик я увидел только черные, неподвижные статуи. Такою переменой я, конечно, не мог остаться доволен и, в свою очередь, стал объяснять евнуху, чтобы он приказал им снова открыться. Долго он не мог ничего понять и, выпучив свои бессмысленные и безжизненные глаза, испуганно-тупо смотрел ими на меня. Но когда я более энергично стал жестикулировать руками, показывая в то же время на лицо, евнух быстро понял, в чем дело. Вновь послышалась его команда, и я опять мог любоваться на южных чернооких красавиц Востока. Я обошел всех женщин и внимательно рассмотрел их: из тридцати гаремных обитательниц только 10–12 было очень молодых, в возрасте от 15-ти до 20-ти лет, с правильными, красивыми чертами лиц и смуглым цветом кожи. Впрочем, две были блондинки и одна шатенка. Особенно врезалась мне в память одна из виденных мною красавиц: она стояла, прислонившись к стене, и держала в руках какое-то рукоделье. Ей было не более семнадцати лет. Никогда не забуду я эти чудные, выразительные глазки, смотревшие на меня как-то вопросительно и с каким-то любопытством, эти роскошные, видневшиеся из-под чадры, черные волосы, миниатюрную, обутую в изящную туфельку, ножку и вообще всю эту маленькую стройную фигурку южной красавицы. Много после того мне пришлось пережить разных невзгод, не раз рисковать своею бездельною жизнью и видеть смерть у самых глаз, но образ Пембы (так звали красавицу, как после сказал мне евнух) до сих пор еще не изгладился из моей памяти.

И у меня вдруг явилось непреодолимое, страстное желание подойти ближе к этой очаровательной темной фигурке, обвить руками ее стройную, тонкую талию и – целовать, целовать без конца эти глубокие, черные глазки, красивый смуглый лобик, полуоткрытые губы, покрытые слабым румянцем щеки… и забыть всю эту окружающую обстановку, эту войну с ее ужасами, воплями и кровью… Мысли стали путаться, в глазах потемнело… я чувствовал, что еще мгновение, и – я превращусь в зверя!

Я уже сделал шаг по направлению к красавице, протянул к ней руки… как вдруг услышал какое-то странное, непонятное восклицание и в то же время увидел устремленные на себя злые, страшные глаза старухи-турчанки, стоявшей близ Пембы. Казалось, она поняла мои мысли и намерения и, как старый цербер, решилась защищать юную красавицу от диких объятий гяура. Я остановился, пришел несколько в себя, оглянулся кругом и увидел десятки ненавистных, испуганных глаз, устремленных на меня, увидел снова евнуха, стоявшего недалеко с какою-то старухой и что-то ей бормотавшего, увидел несколько полунагих детей, вначале мною незамеченных, трех молодых негритянок и проч… И когда я снова стал отыскивать глазами Пембу, ее уже не было – она куда-то скрылась.

Я понял, что она убежала в здание гарема, и решился его немедленно же осмотреть. Крикнув евнуха, я вошел с ним в нижний этаж, где оказались две залы, несколько спален и кладовых. Затем мы поднялись наверх, где находилась баня и опять спальни. Обстановка была самая богатая, роскошная. Все располагало к неге, наслаждениям, любви… В одной из комнат я снова встретил Пембу. Она стояла, прижавшись к стене, и так же вопросительно, удивленно смотрела на меня… В этот раз я не мог уже удержаться. Евнух предупредительно куда-то скрылся, нас никто не видел. Я быстро и решительно подошел к Пембе, крепко обнял ее и долго, долго целовал эти бледные, дрожавшие губы… Она не сопротивлялась и молча, покорно отдалась своему новому временному повелителю… Чудный, блаженный миг – никогда я его не забуду!.. И теперь вспоминаю тебя с наслаждением, с любовью!.. И как скучна, как бесцветна кажется эта настоящая будничная, серенькая жизнь по сравнению с теми счастливыми, незабвенными минутами!..

Спустившись вниз, я осмотрел находившуюся на противоположном конце сада кухню, причем евнух с помощью пантомимы объяснил мне, что все женщины едят вместе и что число кушаньев за обедом бывает обыкновенно шесть-семь, а иногда доходит даже до пятнадцати. Затем я отправился домой.

На другой день, после обеда у Мартынова, мы осматривали вместе гарем его хозяина, тоже какого-то бея, командовавшего регулярною кавалерией в Адрианополе, и нашли там 32 женщины, большею частью молодых, красивых. Обстановка и здесь была богатая, роскошная…

Вообще день 11 июля мы провели в Эски-Загре очень весело… Самое радостное настроение господствовало во всем нашем отряде, которому вполне гармонировало состояние духа всего болгарского населения города. Блестящие успехи передового отряда Гурко в Долине Роз, перевалившего даже теперь, в лице нашем, Малые Балканы, положительно отуманили нам голову. Мы рвались с нетерпением все вперед и вперед, мечтали даже о завладении Адрианополем, о полнейшем истреблении турецких армий, о скором окончании всей кампании. В шовинизме, словом, у нас недостатка не было, мы шапками готовы были забросать врага! «Побед и славы!» – сделалось нашим капризным лозунгом…

Правда, носились темные и грозные слухи о том, что из Черногории двигается Сулейман-паша с отборными, испытанными войсками, что нам угрожает серьезная опасность встретиться с сильным и энергичным противником, который может остановить наше победное шествие… Но все это были лишь слухи, предположения, догадки!.. А тут южное солнце так ярко и тепло светило нам, чудная июльская природа так нежно ласкала своею прелестью, роскошные сады манили в свои тенистые объятия, прекрасное местное вино так приятно пилось, веселые русские песни дружно пелись и хорошенькие болгарки так мило и приветливо улыбались нам, своим избавителям… До грустных ли дум в такие счастливые, сладкие минуты!..

12 июля наша сотня назначена была в состав отряда, состоявшего из двух эскадронов казанских драгун и взвода (двух орудий) 16-й конной батареи под общею командой дивизионера упомянутого полка, майора Теплова.

Задача отряда состояла в том, чтобы разрушить железную дорогу у станции Каяджик (на линии Филиппополь – Адрианополь), взорвать железнодорожный мост, порвать телеграфное сообщение, уничтожить запасы… Словом, наделать возможно больше зол противнику. Исполнив все это, мы должны были вернуться обратно в Эски-Загру. Туда и обратно около сотни верст – расстояние приличное! Вообще это был настоящий кавалерийский набег – смелый, лихой! Мы дерзко вторгались чуть не в самое сердце турецкой территории, мы вздумали порвать их важную коммуникационную линию, соединявшую такие крупные административные центры, как Филиппополь и Адрианополь. Я, конечно, был очень доволен предстоящею поездкой и заранее предвкушал ее удовольствия.

Рано утром 12 июля наш небольшой отряд двинулся налегке по довольно хорошей дороге прямо на юг к деревне Кечерлы, лежащей на реке Марице. Расстояние это было пройдено очень быстро и без всяких задержек. Противник отсутствовал. Наша сотня, по обыкновению, шла в авангарде со всеми мерами охранения, с головным и боковыми разъездами. Я находился впереди, при головном разъезде. Не доходя верст шести до Кечерлы, мы свернули вправо с большой дороги и проселком направились к деревне Каяджик. Железная дорога лежала по правую сторону Марицы, и, следовательно, нужно было переправиться на противоположный берег. Подъехав к реке близ деревни, я с помощью пик отыскал брод и перебрался со своими казаками на правую сторону Марицы. Брод был довольно неудобный (полтора-два аршина глубины), течение очень быстрое, но мы переправились все-таки совершенно благополучно.

Еще ранее, из деревни, мы заметили близ железнодорожной станции партию черкесов и башибузуков, которые при нашем приближении удалились без выстрела в горы и оттуда продолжали издали наблюдать за нашими действиями. Переправившись через Марицу (причем мои казаки, на виду черкесов и башибузуков, весело распевали «Шумит Марица, окровавленная…», песню, выученную ими от солдат болгарского ополчения – наших товарищей по Забалканскому походу), я направил десять человек под командой урядника на станцию железной дороги, дав ему известную инструкцию, а сам с остальными десятью казаками поскакал ближайшим путем к полотну. Мой Дон первым, кажется, из всех русских боевых коней ступил на турецкие рельсы. Высоко подняв голову, он гордо посматривал по сторонам, точно любуясь незнакомой, красивой долиной болгарской Волги…

Не теряя ни минуты, я приступил со своими казаками к делу, т. е. к разрушению, истреблению и сожжению всего того, что находилось близ полотна дороги, что было необходимо или полезно нашему врагу. Телеграфная проволока была вмиг сорвана, столбы срублены, сторожевые будки разрушены. Откуда взялась у всех сила и энергия! Ни утомительный, длинный переход, ни страшная жара, ни голод и усталость – ничто не помешало нам с замечательною быстротой уничтожать и истреблять все. Отыскав в будке лом и ключ, я попробовал разобрать рельсы – и попытка моя увенчалась полным успехом.

Оставив казаков продолжать разрушительную работу, я поскакал по полотну на железнодорожную станцию и через несколько минут был возле нее. Соскочив с коня и привязав его к телеграфному столбу, я вбежал в помещение маленькой станции. У аппарата сидел какой-то господин в штатском платье, который при моем виде вскочил и отрекомендовался начальником станции и подданным Французской республики.

Я его, тем не менее, попросил сейчас же убраться восвояси, а находившимся здесь казакам приказал испортить аппарат, бить стаканчики, рвать проволоку и рубить столбы. В углу, между прочим, я заметил какой-то массивный железный сундук. «Это что?» – обратился я к перепуганному французу, который с ужасом смотрел на моих казаков, безжалостно истреблявших все его дорогие аппараты, у которых он, быть может, так долго и спокойно работал, мечтая о своей милой Франции, о скорой пенсии и возвращении на родину… И вдруг являются сюда эти северные медведи, ломают все, что попадается им под руку, разрушают все его планы, надежды, заветные мечты…

– Что это? – повторил я вопрос, указывая на сундук.

– Касса, мсье, касса, – отвечал вежливо и торопливо француз.

– А, финансы! Отличная штука – пригодится нам, – решил я вслух и тотчас же поставил к этому сундуку в качестве часового одного казака.

В это время на станцию прибыл мой сотенный командир, есаул Гречановский, которому я и доложил о своих распоряжениях, а сам отправился к водокачке, чтобы разрушить ее динамитом[154]154
  Динамитные патроны имеются в каждом кавалерийском полку. (Примеч. автора.)


[Закрыть].

Спустя четверть часа на правый берег Марицы переправился эскадрон наших драгун и рысью направился к каменному железнодорожному мосту, находившемуся верстах в трех от станции у какой-то горной речки, и вскоре разрушил его динамитом. Другой же эскадрон казанцев оставался в прикрытии к артиллерии, которая заняла позицию на левом берегу Марицы и должна была прикрывать наше отступление в случае нападения противника и неудачи.

Явился и начальник отряда, майор Теплов, и приказал зажечь станцию, все железнодорожные постройки, склады с хлебом и военными припасами и проч. Из железного же сундучка (кассы), у которого я поставил часового, майор Теплов вынул деньги и приказал их положить на одну из двух каруц, найденных в деревне. Сюда же поместились начальник станции (он же и телеграфист) с женой, детьми, нянькой и некоторыми вещами. Все же остальное имущество француза (мебель, дорогие картины, зеркала и проч.) сгорело вместе со станцией[155]155
  Впоследствии, впрочем, француз взыскал с нашего правительства все причиненные ему этой рекогносцировкой убытки и получил вознаграждение чуть ли не 50 000 звонкой монетой. (Примеч. автора.)


[Закрыть].

Исполнив все, что нужно было, т. е. истребив, взорвав и разрушив, сотня наша и эскадрон переправились на левый берег Марицы и направились обратно к Эски-Загре. На нас, казаков, возложена была снова самая трудная обязанность – двигаться в арьергарде. Поднимаясь на гору, я оглянулся назад. Картина правого берега реки сильно изменилась, и следы наших трудов, следы опустошения и разорения резко бросались в глаза: пылающие и разрушенные здания, порубленные телеграфные столбы, масса спутанной проволоки, битые стаканчики, испорченный путь – все это были результаты наших подвигов. Да, подвигов! В мирное время это можно было бы назвать разбоем, вандализмом, зверством. Неумолимые же законы войны возводят такой лихой кавалерийский набег в особый подвиг…

Между тем черкесы и башибузуки, которые все время издали наблюдали за нашими действиями, спустились с гор, переправились вслед за нами через Марицу и стали все смелее наседать на наш слабый арьергард.

Я ехал сначала рядом со своим сотенным командиром, есаулом Гречановским; третий наш офицер, хорунжий Ретивов, находился в левом боковом разъезде. Есаул Гречановский был человек среднего роста, средних лет (около 40), брюнет, очень любезный, вежливый и разговорчивый. Образование он получил университетское, что так редко встречается между нашими офицерами, и был прекрасный товарищ и вместе отличный начальник. Но при всем этом он был, на мой взгляд, вовсе не создан для военной службы и более походил на мирного гражданина – административного деятеля, чем на природного воина-казака: той лихости и отваги, которые так присущи нашим степным сынам, у Гречановского не было в натуре… Ретивов был еще совсем молодой офицер, простак, весельчак и добряк; любил очень уединение, за что мы его звали «волчком» и «зеброй».

Пройдя около трех верст от деревни Каяджик, Гречановский вдруг получил донесение из левого бокового разъезда от Ретивова, который сообщал, что на него сильно наседают башибузуки с черкесами, и просил скорейшей помощи. Так как людей в сотне было очень мало[156]156
  Всего восемь рядов во взводе, следовательно, 64 рядовых при 10 урядниках; в боковые разъезды были посланы по 12 человек, и в главных силах сотни оставалось только 50 казаков. (Примеч. автора.)


[Закрыть], то Гречановский отправил казака к майору Теплову, бывшему при главных силах отряда, с донесением Ретивова и с просьбой о помощи. Но последняя не явилась, и майор предложил нам управиться собственными силами. Тогда Гречановский решил сам помочь Ретивову и, взяв с собою 24 человека, приказал мне с остальными 26-ю продолжать следовать за колонной главных сил, присоединив к себе также правый боковой разъезд. Образовалось около сорока всадников, и я с ними медленно продолжал отступление. Местность, по которой мы двигались, была волнистая, покрытая мелким кустарником. Солнце продолжало невыносимо жечь, усталые кони медленно шли, опустив головы. Скоро Гречановский со своими людьми совершенно скрылся из наших глаз. Казаки затянули какую-то «жалостливую» песню про «шинкарку», и под ее минорный мотив я невольно задумался. Но мысли мои были не дома, не на Дону, а в Эски-Загре, в гареме турецкого бея. Чудный образ миниатюрной брюнетки с черными выразительными глазками, с симпатичным смуглым личиком и стройной фигуркой носился перед моими глазами, сидел со мною рядом на седле…

Вдруг унылая песня сразу оборвалась и веселая, плясовая громко огласила волнистые окрестности.

 
Раздушечка казак молодой, (bis)
Разудалый добрый молодец! (bis)
 

* * *

 
Что не ходишь, что не жалуешь ко мне? (bis)
Без тебя, мой друг, постелька холодна, (bis)
 

* * *

 
Одеяльце заиндевело, (bis)
Подушечка потонула во слезах! (bis)
 

Точно они угадали мои мысли об уютном уголке, об отдыхе, о Пембе!..

Было около пяти часов вечера, когда отрядик мой подошел к деревне Ак-Бунар, отстоявшей от Каяджика верст на двенадцать. Передохнув здесь с четверть часа и напоив лошадей, мы двинулись дальше. Черкесы, рассыпавшись на высотах к северо-западу от деревни, держали себя очень скромно и ни разу даже в нас не выстрелили. Перед выходом из деревни я приказал трубачу играть генерал-марш, и черкесы с видимым удивлением прислушивались к непонятным звукам наших сигналов.

С песнями прошли мы через деревню Узух-Хассан, у которой черкесы прекратили свое преследование. Солнце уже село, когда мы подошли к реке Сюютли, на берегу которой находилась какая-то пустая помещичья усадьба (чифтлик), вероятно, покинутая владетелем турком. От Гречановского я не получал никаких известий и потерял его совершенно из виду. Поэтому я решился остановиться здесь на ночлег и дожидаться его. Я поместился в пустом турецком доме, а казаки расположились в большом дворе, обнесенном кирпичной стеной. Распорядившись относительно мер охранения на случай нечаянного нападения, я заснул как убитый на мягком и широком турецком диване. Ночь прошла совершенно спокойно. Утром рано приехал от Гречановского казак, сообщил, что у них тоже все благополучно и что башибузуки не тревожили их больше. Нам приказано было двигаться дальше.

Позавтракав наскоро яйцами, молоком и хлебом, откуда-то раздобытыми казаками, я снова уселся на коня и направился со своею командой к Эски-Загре, до которой оставалось еще около 15-ти верст. Дон весело и бодро выступал впереди, оглядываясь по временам на своих боевых товарищей, с которыми он так приятно провел ночь в турецких конюшнях, наевшись вволю прекрасного овса.

Еще усевшись только на коня, я заметил, что седло мое как-то особенно блестело и издавало приятный, сильный запах.

– Чем это вы смазали амуницию? – обратился я к казакам, увидев, что и их седла тоже блестят.

– А это, ваше благородие, – отвечал, улыбаясь, урядник, – нынче утром казаки отыскали в погребе маленький бочонок, зарытый в землю, с каким-то маслом. Так вот им и смазали амуницию, сапоги, а кое-кто и голову. Пахучее оно, должно, из него турки помаду делают!

Я тогда только догадался, что это был бочонок с розовым маслом, который бежавший помещик не успел, вероятно, захватить с собой.

Казаки сильно опечалились, когда узнали от меня, что этот бочонок стоил больших денег…

– Ну, братцы, в другой раз будем умнее! – говорили они друг другу. – Кто ж его знал, что оно такое дорогое!..

– А вы, подлецы, не смейте этого в другой раз делать, – выругал я казаков. – От масла вся амуниция погореть может…

Проехав несколько верст, я услышал во время беседы казаков произнесенную ими несколько раз фамилию начальника отряда, майора Теплова, и при этом не особенно лестные эпитеты по его адресу. Заинтересованный этим, я придержал несколько коня, чтобы лучше слышать разговор, и скоро понял, в чем дело: во время разрушения железнодорожной станции и истребления разных складов и запасов в Каяджике некоторые из казаков воспользовались турецкими шелковыми рубахами, чтобы заменить ими свое старое рваное белье. Увидав это, майор сильно рассердился, стал ругаться и одного из казаков побил даже нагайкой. Все же рубахи приказал бросить в огонь. Так вот за это они его теперь и ругали. «А в самом деле, – думал я, – отчего бы и не разрешить заменить старые порванные рубахи новыми? Кому с того польза, что их пожег?.. Будь я на его месте, то, напротив, приказал бы бросить в огонь наше старье, а не прекрасное новое!..» Вообще, кажется, майор Теплов не особенно-то долюбливал нас, казаков.

Так, например, он обещал Гречановскому, что деньги, которые окажутся в кассе (найденной мной на железнодорожной станции в Каяджике), он разделит поровну на весь отряд. Не знаю, может быть, драгуны и артиллеристы получили, но казакам ничего не досталось. Вообще, какая участь постигла эту кассу и сколько в ней оказалось денег я об этом ничего не слыхал. Далее: донося рапортом о результатах рекогносцировки, о порче железной дороги и телеграфа и упомянув подробно о действиях своих эскадронов и конноартиллерийского взвода, а также назвав по фамилиям всех драгунских офицеров и даже некоторых унтер-офицеров, майор Теплов только в конце рапорта упомянул про нас: «и сотня казаков», не назвав при этом ни номера полка и сотни, ни фамилии ее командира и офицеров – точно роль наша в этой рекогносцировке была самая ничтожная, мизерная… А сотня, между тем, при наступлении шла в авангарде, а при отступлении – в арьергарде, т. е. на ее долю выпала при движении самая тяжелая роль, уже не говоря о разрушении железнодорожных построек.

В Эски-Загру я прибыл около 12 часов дня, и вскоре туда же явились Гречановский и Ретивов с остальными казаками нашей молодецкой сотни.

В тот же день, вечером, я получил приказание произвести рекогносцировку дорог в Малых Балканах и два дня должен был провести на коне в несколько знакомых уже мне горах, не выпуская почти из рук планшета с компасом и карандашом.

Два дня я дышал здоровым горным воздухом, любовался с высоких вершин на видневшиеся вдали роскошные долины Марицы и Тунджи, отдыхал в тени столетних каштанов и дубов, в то время как Дон мой с аппетитом пощипывал вкусную ароматическую травку, – словом, провел эти два дня в здоровом, приятном труде.

Наконец, я окончил свою работу, вычертил кроки[157]157
  Кроки – план местности, выполненный приемами глазомерной съемки и от руки.


[Закрыть], написал легенду и представил все это в штаб начальника кавалерии передового отряда, Николая Максимилиановича Лейхтербергского, за что и удостоился лично получить благодарность от Его Высочества.

Глава V

Между тем слухи о наступлении с юга и юго-востока грозных сил Сулеймана все более и более подтверждались как нашими рекогносцировками, так равно и рассказами бежавших испуганных жителей. Пронесся также слух, что в Ени-Загре появился довольно значительный турецкий отряд. Чтобы проверить эти сведения, туда направлен был, 17 июля, дивизион казанских драгун, который действительно, не доходя Ени-Загры, встретил сильный неприятельский отряд и должен был отступить. В тот же день отряд Николая Максимилиановича (казанские и астраханские драгуны, киевские гусары, болгарское ополчение, 16-я конная батарея, взвод 10-й донской батареи и наша сотня) тоже двинулся из Эски-Загры по дороге в Ени-Загру и, пройдя верст 25, близ деревни Карабунар, столкнулся с турецкими силами, которые шли нам навстречу.

Завязалась перестрелка, хотя довольно и нерешительная. Наша сотня во время дела охраняла правый фланг отряда, находившегося между деревнями Карабунар и Чаулыкиой.
Было около двух часов дня, когда мы заметили сильные колонны неприятельской пехоты и артиллерии (тысяч около шести), которые медленно приближались к деревне Карабунар, предшествуемые густою цепью черкесов. Я был послан Гречановским к Его Высочеству с донесением о наступлении турок. Великие князья Николай Максимилианович и Евгений Максимилианович, окруженные блестящей свитой, находились при резерве между деревнями Долбока и Чаталы. Выслушав мое донесение, Николай Максимилианович приказал в случае сильного напора со стороны турок медленно отойти сотне к деревне Чаталы и остановиться здесь на правом фланге наших войск. Бывшие в это время в резерве дружины болгарского ополчения развертывались в боевой порядок и занимали позиции между деревнями Долбока и Чаталы.

Поскакав обратно в цепь, я передал приказание Его Высочества сотенному командиру, и так как черкесы в это время стали сильно напирать на нас, то мы и покинули занятую нами линию курганов, медленно отступив к деревне Чаталы.

Не успели мы отойти и на полверсты, как на одном из покинутых нами курганов показалась группа всадников, в числе которых особенно выделялся человек на великолепном белом коне.

Взвод 16-й конной батареи, находившейся на позиции вблизи нас, открыл по этой группе огонь, и так удачно, что первым же выстрелом была убита белая лошадь с всадником и еще несколько человек; остальные быстро рассыпались. Этот удачный выстрел был приветствован громким «ура» в нашей, казачьей, цепи…

Хотя сражение под Карабунаром и не имело решительного исхода и хотя даже противник, вследствие обходного движения нашей кавалерии, отступил в горы, отряд наш, тем не менее, на следующий день, т. е. 19 июля, двинулся обратно к Эски-Загре ввиду важного стратегического значения этого пункта и наступления к нему с юга сильной неприятельской армии.

Поспешно бежавшие с берегов Марицы болгары со страхом рассказывали нам о наступлении грозных полчищ Сулеймана со стороны Тырново-Сейменли (железнодорожного узла). Сулейман-паша, пользовавшийся в своей армии репутацией опытного, боевого и энергичного полководца, очевидно, решился отбросить наши слабые силы за Балканы и снова овладеть проходами.

Разъезды наши, сталкиваясь постоянно с сильнейшим противником, постепенно отступали к Эски-Загре. Верстах в десяти от позиций наших войск у города Сулейман-паша выслал вперед всю свою кавалерию и под ее прикрытием начал выстраивать свои многочисленные таборы в боевой порядок. Наши передовые части (пехотная и казачья цепь) медленно отступили до самых виноградных садов, расположенных к югу от города, и здесь, на опушке, прочно засели. Двигаться дальше турецкая конница не решалась, а остановившись от нашей цепи в расстоянии около полуверсты, завязала с нею перестрелку. Некоторые отчаянные смельчаки марш-маршем[158]158
  То есть очень быстро.


[Закрыть] подскакивали довольно близко к нашей цепи в виноградниках и, не прицеливаясь, очень эффектно стреляли в нас. Многие из них, впрочем, были скоро сбиты с коней меткими пулями наших стрелков. У некоторых убиты лошади, и спешенные черкесы во весь дух улепетывали обратно восвояси, возбуждая своим комичным положением смех и остроты наших казаков и солдат.

В то время как турки стали теснить нас с юга, с востока – со стороны Джуранлы, где находился генерал Гурко, доносились тоже глухие оружейные выстрелы.

Наша сотня стояла в резерве у города, и около 11 часов была вытребована полковником Красновым для подкрепления двух сотен в боевой линии, сильно теснимых неприятельскою цепью. Поспешая по чрезвычайно пересеченной местности на подмогу к своим товарищам, мы попали под сильный ружейный и артиллерийский огонь. Снаряды то и дело взрывали землю впереди нас, позади и по сторонам, пули целыми тучами проносились над головами. В это же время черкесы вдруг очистили перед нами фронт и полуоборотом поскакали на наш правый фланг к Филиппопольскому шоссе, где стояли незначительные части болгарского ополчения. Мы очутились лицом к лицу с турецкой пехотной цепью, за которой виднелись густые колонны таборов и батареи.

– Хорунжий Дукмасов! – обратился ко мне подъехавший полковник Краснов. – Поезжайте скорее с взводом на правый фланг – туда поскакали черкесы!..

Я немедленно двинулся к месту назначения, с трудом пробираясь через виноградники и поперечные углубления дороги. По пути нам то и дело встречались толпы бегущих болгар – мужчин, женщин и детей, испуганно кричавших: «Турци, турци!». При повороте одной углубленной дороги я вдруг заметил довольно близко к стороне неприятеля густое облако пыли, быстро приближавшееся к нам.

Присмотревшись внимательно, я увидел около полусотни черкесов, рысью подвигавшихся к Филиппопольскому шоссе.

Так как местность не позволяла нам действовать в конном строю, т. е. броситься в атаку, а спешиться, между тем, не было времени, то я и решил встретить врага огнем с коня. Повернув взвод во фронт и подпустив черкесов шагов на полтораста, я скомандовал уже: «Взвод…», как вдруг услышал торопливое замечание некоторых казаков: «Ваше благородие, да это наши казаки-кавказцы!..» Действительно, костюм у скакавших всадников был настолько похож на форму кавказских казаков, что я сам вначале заколебался, и только отсутствие погон убедило меня, что мы имели перед собою подданных не русского Царя, а турецкого султана. Они были уже совсем близко, и я ясно различал эти смуглые, воинственные физиономии, блестящее черные глаза и дикое выражение лиц…

– Стрелять! – крикнул я энергично. – Это неприятель. Взвод – пли!