Текст книги "Избранная публицистика 2009 – 2015 гг."

В поисках ответов автор обращается к тому, кому доверяет, от кого хотел бы узнать истину. В частности, к Мазаю, воспринимая и передавая его «охотничьи байки» не иначе как политические пророчества. И возникает вопрос, почему именно у Мазая Некрасов ищет ответ? Да кто он такой – этот Мазай? Не у придурковатого же крестьянина гражданин-поэт хочет узнать о судьбе России?

Кстати, а где в тексте сказано, что Мазай – крестьянин? Помимо того, что он живёт в деревне среди простых людей, – никакого намёка на его крестьянское происхождение. Совершеннейшим образом наоборот. Мазай охотно принимает участие в «барской забаве» – непромысловой добыче кулика. И этот странный поворот-мнение о байках Мазая:

 
Впрочем, милей анекдотов крестьянских
(Чем они хуже, однако, дворянских?)
 

А какие «дворянские» анекдоты были «в топе» по тем временам? На уровне слухов пока ещё шло активное обсуждение покушений на царя Александра II. Первое, совершенное Дмитрием Каракозовым, пришлось как раз на 1867 год. Как нам сейчас достоверно известно, Каракозов выстрелил из засады в кустах не с первого раза, пистолет давал осечку. А теперь внимательней почитаем «байки» Мазая:

 
Кузя сломал у ружьишка курок,
Спичек таскает с собой коробок,
 
 
Сядет за кустом – тетерю подманит,
Спичку к затравке приложит – и грянет!
 

А ещё такая байка:

 
Ходит с ружьишком другой зверолов,
Носит с собою горшок угольков.
 
 
«Что ты таскаешь горшок с угольками?» —
Больно, родимый, я зябок руками;
 
 
Ежели зайца теперь сослежу,
Прежде я сяду, ружье положу,
 
 
Над уголёчками руки погрею,
Да уж потом и палю по злодею! —
 
 
«Вот так охотник!» – Мазай прибавлял.
Я, признаюсь, от души хохотал.
 

«Другой зверолов» также нам начинает напоминать второе покушение на царя, совершённое поляком Антоном Березовским в 1867 году в Булонском лесу. Как известно, террорист долго просидел в холод в лесной засаде, даже жёг костер для обогрева, но, не имея навыков стрельбы (вот так охотник!), ранил только лошадь конвоира, сопровождавшего карету. Отсылка к польскому «неудачнику» здесь имеется во фразе «больно, родимый, я зябок руками», ведь, как известно, русские всегда подтрунивали над поляками за их «зябкость» в наших условиях. Например, поляки в стихотворении К. Ф. Рылеева «Иван Сусанин» говорят так:

 
Вина нам, хозяин! мы смокли, иззябли!
Скорей!.. не заставь нас приняться за сабли!
 

Так что не совсем «крестьянские» и «охотничьи» байки ведал Мазай, если к ним присмотреться внимательно. И если уже во «вступлении» мы находим политический подтекст, то логичным было бы предположить, что и байка о спасении зайцев и не байка вовсе, а некое политическое виденье ситуации. Если предположить в этой иносказательности, что зайцы это крестьяне и есть, то мы наблюдаем до точности следующее: происходит их вынужденное спасение, иначе они могли бы захлебнуться в том половодье, которое здесь играет роль тех душных для крестьянства социальных условий, которые предлагало им крепостное право. Но что же происходит дальше? Совсем по-новому, как от пророчества, начинает веять от посвиста Мазая:

 
А чур зимой
Не попадайся!
Прицелюсь – бух!
И ляжешь… У-у-у-х!..
 

А его пояснения просто пугают:

 
За ночь больные мои отогрелись,
Высохли, выспались, плотно наелись;
 
 
Вынес я их на лужок; из мешка
Вытряхнул, ухнул – и дали стречка!
 
 
Я проводил их всё тем же советом:
«Не попадайтесь зимой!»
 
 
Я их не бью ни весною, ни летом,
Шкура плохая, – линяет косой…»
 

Таким образом, Мазай сообщает Некрасову, что нынешняя реформа необходима лишь за тем, чтобы крестьяне «высохли, выспались, плотно наелись», мол, шкура их сейчас не годна, а вот «зимой» будет другое дело. Другими словами, Мазай не верит в добрые намеренья власти, полагая, что в дальнейшем закабаление крестьянства будет неминуемым. И действительно, в памяти народной ещё жива ситуация с «юрьевым днём», когда власть, когда хочет, может даровать свободу, а когда передумает, может эту свободу обратно забрать. Согласимся, что такие намёки затем не особо приглянулись и большевикам, вначале щедро раздававшим землю, а потом силком загонявшим крестьянство в колхозы.

И тут мы близко подошли к выяснению основного вопроса нашего исследования: почему Мазай у Некрасова именно «дедушка», а не «дед». Предъявленная ранее версия, что Мазай навроде юродивого из-за пережитой личной трагедии, чудаковатости в поведении, нуждается в углублении. Разумеется, к виденью юродивых прислушивались. Притча о том, что ждёт русское крестьянство в ближайшем будущем, ни хороша, ни плоха, – просто итог размышлений для тех, кто думает над этим вопросом. А Некрасов, мы знаем, думает. Но отчего же мнение какого-то очередного не то юродивого, не то сказочного персонажа ему в данном случае кажется важным?

Не от того ли, что Мазай юродивый не простой? Даже, предположительно, – дворянских кровей. Ведь он особо не озадачен возлагаемыми на него обязанностями идущих реформ. Не занимается выкупом своей земли, не отбывает барщину или оброк, а свободное время проводит в охотничьих забавах. И как ловко закручивает самые современные анекдоты из высшего света! И задумаемся ещё: у кого мог Некрасов поинтересоваться, что будет дальше делать власть, как не у представителя этой самой власти?

Чтобы понять, кого автор нам предлагает в качестве дедушки Мазая, необходимо внимательно освидетельствовать оставленные в тексте намёки. Первый из которых связан с недоразумением, из-за которого «Мазая» определили в раздел детской литературы. Дело в том, что Некрасов дважды обращается к детям:

 
Дети, я вам расскажу про Мазая.
Каждое лето домой приезжая,
Я по неделе гощу у него.
Нравится мне деревенька его…
 
 
Я от Мазая рассказы слыхал.
Дети, для вас я один записал…
 

А теперь давайте вспомним подобное и с такой же кажущейся легкостью написанное, но ничуть не детское:

 
Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед.
Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет…
 

Удивительное совпадение? Мы помним, что «Мазая» Некрасов пишет в 1867–1871 годах, а иронический стих А. К. Толстого «История государства российского…» впервые публикуется в 1868 году.

А если это прямой отсыл к загадке Мазая? Давайте вспомним – на каком царе остановился и с уважением о нём говорил А. К. Толстой? Какого царя называли Красивым (в переводе – Мазаем)? У кого Некрасов расспрашивает о судьбе России, не у нынешнего же царя, которому не доверяет, к которому иронично: «от души хохотал» над иносказательностями покушений на него. Автор обращается к человеку, от которого ждёт, что тот о власти знает всё, поэтому легко может предсказать, что будет дальше.

А уж после загадочных некрасовских слов: «Вдов он, бездетен, имеет лишь внука…» всё становится на свои места. Как известно, нынешний царь – Александр II – приходится внуком бездетному царю Александру I тем образом, что между ними царствовал по династии ещё один человек – Николай I. По факту же: Александр II Александру I не иначе как племянник.

Именно на Александре I (Красивом) А. К. Толстой остановил своё сочинение «Истории…», и именно мнение Александра I об итогах отмены крепостного права Некрасов внимательно слушает. А что Александр I был со всех сторон юродивым, никто на рубеже 1860–70-х не сомневается, если принимать во внимание ходящую в народе легенду о том, что царь не скончался в Таганроге в 1825-м, а в образе старца Фёдора Кузьмича живёт среди простого люда.

На самом деле старец скончался в 1864 году, но об этом и спустя шесть-восемь лет мало кто знал, ибо события его жизни и смерти особо не афишировались и по той ещё причине, что вера в его существование в любом месте среди обычных людей держалась ещё настолько долго, насколько люди вообще-то и не живут. Недаром в итоге старца канонизировали.

В пользу версии, что Некрасов видит в своём Мазае именно Александра I, ставшего Фёдором Кузьмичом, говорит и обычная хронология. В 1871 году самому Некрасову 50 лет. Если припомнить знаменитое толстовское «вошёл старик лет сорока», Некрасов по сути уже сам дедушка. И чтоб назвать дедушкой кого-либо ещё («…со старым Мазаем…»), то был необходим не ровесник, на-вроде того же Мазая, какого нам его рисуют в книжках, не какой-то там очередной «дед», а человек старше лет на 40, а то и вдвое. Как ни странно, но в 1871 году именно Александру I, а стало быть и старцу Фёдору Кузьмичу исполняется ровно 100 лет.

Здесь мы видим очередное доказательство притчеобразности текста о Мазае. Ведь сложно предположить, что старец от 80 до 100 легко посвящает время охоте, выполняет физические нагрузки, сплавляясь по реке за дровами. На то у него имеется взрослый внук, даже если так. Потому Некрасов обращается не к реально существующему человеку, а показывает нам мнение, каким бы его, на взгляд автора, высказал исторический и где-то мифический уже персонаж – царь Александр I, он же – старец Фёдор Кузьмич. Человек, знающей о власти столько, что добровольно от неё отказался.

Кому выгодно?

И кто же нам пытается подсунуть, втемяшить «дед» вместо «дедушка»? Ведь разница, как выяснилось, весьма существенная. Если сказочный персонаж, начинающийся со слова «дед», показательно злобен, то имеющий ласкательный суффикс – показательно добр, порой и блажен, значит – уважаем как «блаженная Марфенька», «юродивый Николка».

Обратим внимание на тот факт, что «дедушками» какого-либо исторического персонажа называют крайне редко. Даже чересчур редко. На времена Некрасова пришлось аж два «дедушки». Так при жизни уважительно обращались к Ивану Андреевичу Крылову, который скончался в 1844 году, почти за четверть века до появления «Дедушки Мазая». Отсылки к Крылову были нужны Некрасову тем ещё образом, что Иван Андреевич слыл не только великим добряком, но при этом – и ворчуном с чудачествами. Вылитый дедушка Мазай – по характеристикам. И второй хитрый ход – байки Мазая с намёком на покушения на царя, на данный момент вполне себе живого, бодрого, с нацеленным на выискивания происков террористов аппаратом. Который мог и усмотреть (а может и усмотрел) в тексте Некрасова эту ехидцу. И тут бы автор мог легко оправдаться: басня как басня, вон дедушка Крылов писал же басни, да ещё с каким намёком! Жанр такой, что с нас взять?

Ещё одним, пожалуй, самым первым известным дедушкой на то время уже с полвека назывался Михаил Илларионович Кутузов. А уж он-то как спас «зайцев» – кому то не знать?!

Но то, что ещё могло хоть как-то убедить царскую цензуру, проскочить мимо неё, обернулось против автора при большевиках. Представим себе 1921 год – 100-летие поэта. За свою гражданскую лирику не выброшенного революцией «с корабля современности». И тут у него вот ведь какая «скверна» отыскалась, если вдуматься, – у царя ответ на свой вопрос ищет. Хотя если приглядеться – у крестьянина. А может, у царя всё же? Да ну её, эту первую часть! Тем более написана слабо, не то что вторая – вылитая детская сказка. Там и про тяжёлую жизнь крестьян при царизме сказано. И без неё намеки на всякие такие «предсказательности», что у крестьян могут обратно землю отнять, совершенно не понятны.

А вот уже 1971-й. Поэту 150, надо издавать книги. Постойте: какой такой «дедушка»? Кому – дедушка? Этому поколению в родственно-преемственной связи известны, по большому счёту, только двое: дедушка Ленин и отец народов. Это что получается: нынешние руководители вроде как – внуки социализма? А ну как спросят, что с «родовым древом» сотворили? Хотя и сами не молоды, уже сами – деды. Не правда ли, товарищ Суслов: второй – «детской» – части к печати достаточно?

К чести коммунистического руководства стоит упомянуть, что вольно обращаться с исконным названием, тем не менее, не рискнули. Если Некрасов написал «Дедушка Мазай…» – на то его право как автора. Но та идеология отличалась именно методой тихой сапы – обширного «вытравливания из сознания». Дедушка у нас один – Ленин. И точка. Только о нём в печати, в устной речи, в исследовательских статьях можно говорить – дедушка. А про остальных – только «дед». И даже новогоднего нашего любимца только недавно стали называть «Дедушкой Морозом» – десятилетиями добрых дел заслужил это право. Но в 20-м веке он был Дед Мороз, никак иначе. Ни в одном фильме, ни в одной книге поиному его не называли. Что уж там про какого-то Мазая…

Если в газетах «дед Мазай», если в кино «дед», если в книгах, в разговорах «дед», то не удивительно, что выросли уже поколения, которые и не представляют себе, что произведение Некрасова имеет в названии слово «дедушка», несущее добро и мудрость. Предпочитая говорить сухое неопределенное «дед», за которым какой-то старый чудик спасает зайцев. Он же не просто так спасает: он инвестирует! Потом, когда они отъедятся и нарастят мех, – бух, ух-х! Забавная история, современная. С картинками к тому же. Можно издавать. Не целиком, как повелось. Зарабатывать на нём. Что и делают ЭКСМО, «Проф-прес» и прочая. А когда во главе угла только бизнес, какая разница, что там в заголовке – «дед» или «дедушка»? Хитрый, озорной дед с дальнейшим прицелом на собственную прибыль – даже предпочтительнее…

Ещё раз с полста меркантильное «дед» в заголовке, и потомки уже никогда не разберут, какое заглавие изначальное. И не задумаются, какие политические анекдоты, какой передовой мистицизм, какой трагический персонаж, какой прекрасный литературный троллинг, какая сложная мятущаяся авторская судьба сокрыты в этом воистину удивительном произведении большого русского поэта.

2015 г.

Эффект Мастера

(две версии)

Бессмертный Булгаков постоянно открывает для меня в «Мастере и Маргарите» новые смыслы. Кроме одного. Я как не понимал, почему Мастер у него страдалец и заслужил покой, так и не понимаю. Попробуем разобраться.

Первая: ироничная и горькая

«Страдалец» Мастер:

– выиграл 100 тысяч рублей (если такси в Москве в то время стоило 5–7 рублей из конца города в конец) – нехилую такую сумму;

– арендовал на Арбате хату «у застройщика»;

– «прикупил книг» – читает в своё удовольствие;

– на работу не ходит;

– с коллегами по писательскому цеху не общается;

– пишет роман, и ему никто не мешает;

– офигительная женщина расхваливает его писанину;

– офигительная женщина рядом не постоянно, время от времени уходит к мужу;

– офигительная женщина готовит ему еду и подставляет под нос, упрашивая поесть;

– офигительная женщина хранит, а не тратит его деньги;

– в то время, как из иных арестованных формируют ГУЛАГи и ставят их к стенке, Мастера выпускают;

– живёт себе в психушке, питается на халяву, ночами гуляет по соседям, приседая им на уши.

Собственно – мечта, а не жизнь! В каком ракурсе не возьми. Из «страданий» я нашёл в романе три вещи:

– на Мастера написали донос;

– Мастера не публикуют;

– Мастера ругает литературная критика.

Обычный среднестатистический современный российский писатель:

– не выигрывает литературных премий и в другие лотерейки;

– чтобы выжить, ходит на работу, а то и на несколько, после чего не остаётся сил и времени, чтобы:

1) читать книги, которые хочется прочитать;

2) писать то, что хочется написать;

– живёт:

а) с не очень-то офигительной женщиной, которая ничуть не тащится от его писанины, пилит за то, что приносит в дом мало денег, не умеет готовить и, главное, никуда не уходит, тем самым отнимая последнее время, которое можно потратить на:

1) читать книги, которые хочется прочитать;

2) писать то, что хочется написать;

б) где попало (снимает, в общаге, с мамой, на хате у друзей), куда привести офигительную женщину проблематично;

– общается с коллегами по цеху и чиновниками всех мастей с целью поиска спонсора или варианта издания своей книги, и думать забыв, что его опубликуют и заплатят гонорар;

– коллеги по цеху и чиновники пишут на него доносы друг другу;

– его не публикуют, спонсор не находится;

– его не хвалит, не ругает литературная критика, она его не замечает;

– для того, чтобы лечь в психушку, нужно собрать некое количество справок, после чего ежегодно за плату подтверждать свой статус инвалида;

– в любой момент на улице могут остановить полицаи и за что-нибудь оштрафовать; не имеющего с собой паспорта могут задержать.

Итак, вопрос. Даже два. Если бы поместить в эти условия Мастера, сколько бы он продержался, если в прежних – менее года? Второй: какого фагота именно его Воланд «крышует»?

Вторая: просто горькая

Предыдущий стёб по поводу персонажа известного романа был исключительно с целью сравнения местопребывания в обществе отечественного творца в 30-е годы и в современности и его самоощущений в связи с этим.

Само собой, в этом была некая игра, а понятен ли персонаж Булгакова современникам? Насколько мы, «эти горожане», изменились? С какой меркой подходим к классическим текстам?

Булгаков, конечно же, наделяет Мастера характеристикой своих основных персонажей всех произведений – благородством. Он выражается тем же языком, что персонажи «Белой гвардии» и «Бега», настолько ярких произведений, что даже советский кинематограф был вынужден их хоть как-то экранизировать. Белогвардеец, кем одно время и был Булгаков, в этих произведениях – человек с честью, жертвенный человек, готовый отдать жизнь за свои убеждения или за любого, даже совершенно случайного человека. Офицер, одним словом. Для которого бесчестие – повод для пули в висок.

Что мы знаем о прошлом Мастера? Сотрудник исторического музея и комната на Мясницкой. Собственно, всё. А гражданская война («враги? интервенты?») была-то ещё не более двадцати лет назад. Где в то время был молодой Мастер? Кем он был? На чьей стороне? Для текста романа это, пожалуй, не особо и важно. Но важно нам, читателям, чтобы понять – почему именно такого человека автор, а за ним Маргарита, Воланд и даже Иешуа признают настрадавшимся и заслужившим покой.

Представим себе сгусток чистейшего благородства. То есть человека, для которого потеря чести, совершение подлого – самоубийство. И вот в новой России он в коммуналке на Мясницкой (кусочек подобной нам показан во время полёта Маргариты в городе). Он ходит в булочную, на работу – в исторический музей, передвигается на общественном транспорте. А кругом Алоизии Магарычи и Арчибальды Арчибальдовичи. Люди, способные на гнусь и подлость, на доносительство. И даже не ради спасения собственной жизни (что было бы ещё хоть как-то понятно Мастеру), а ради какой-то мелкой житейской выгодны («ванну пристроил, одного купоросу!»). Он вынужден жить в мире, где литературная критика измеряет не художественную значимость произведения, не степень таланта автора, а его лояльность по отношению к государственному устройству и по отношению лично к ним, критикам.

Это не мир Най-Турса, Малышевых и Хлудовых. Это страна для Щуров и Скоропатских. В лучшем случае – для Чарноты и Шервинского. И уж точно не мир Мастера. Потому-то он и прячется от подобных людей, вначале в комнатке на Старом Арбате, затем в психиатрической лечебнице, пока ему не предложили ещё более удобный вариант.

Уход человека чести, благородного, не способного на подлости, – из мира, где Мастер вынужден существовать, оставаясь в нём неким атавизмом, невымершим мамонтом, – вот источник его страданий, вот его печаль за историю. Масштаб этого переживания уж точно не оценят страдающие по поводу количества потраченного «купоросу». А только тот, кто способен «оберегать твой сон». Ну и высшие силы, если они существуют…

2012 г.

Интервью в «Литературной России»

(№ 48 от 28.11.14)

– Михаил, два дня общения с вами и с директором Дома искусств Татьяной Шнар оставили у меня твердое впечатление, что культурная жизнь Красноярска бьёт ключом. У вас много планов на ближайшее будущее. Действительно ли в культурной политике последних лет что-то существенно поменялось к лучшему?

В порядке шутки, в которой только доля шутки: то, что молодые люди, Татьяна и я (в 35 лет), стали руководителями организаций, отвечающих за культурную жизнь в крае, связанную с творческими Союзами – это и есть существенные изменения. Хотя в целом эта ситуация в рамках общих тенденций в нашем крае. Отсчёт можно начать с 2008-го года, когда произошла местная административная реформа, а руководителем красноярского Министерства культуры стал Г. Л. Рукша. Если рассматривать на большем историческом промежутке времени, то с этой должности Геннадий Леонидович был снят генералом-губернатором Лебедем и «культурная жизнь» заморозилась. Ещё более обще: под влиянием новых веяний российского Министерства культуры тогда и в крае начали формироваться новые проекты в области культуры, грантовая и отчасти книгоиздательская политика, начался переход к прямому диалогу с творческими Союзами, которые в первые восемь лет 2000-х просто не замечали.

Изменения к лучшему, разумеется, наглядны. Несколько лет краевая власть стабильно финансирует наши уже исторические литературные издания: журнал «День и ночь», реанимированный альманах «Енисей» (закрытый ей же в 2001-м). Работает грантовая программа «Книжное Красноярье», имеющая несколько номинаций, но две из них, «Детская литература» и литературные сборники красноярских авторов, помогают нашим поэтам и писателям не просто издаваться, но получать при этом скромные, но гонорары. Конечно, хотелось бы, чтобы подобная книжная политика распространялась и на индивидуальные книги, но честно скажем – раньше и того не было. Дом искусств при поддержке Клуба кураторов литературных фестивалей дважды провёл фестивали на красноярской земле, и уже точно, что это будут ежегодные мероприятия. Недавно возникла местная литературная премия им. И. Рождественского, опять-таки курируемая Домом искусств. Ранее красноярцы, в отличие от наших соседей в других регионах, подобной возможности были лишены.

У Дома искусств множество проектов и в отношении художников, композиторов, за половиной из которых я даже следить не успеваю. Что же касается красноярских филиалов СРП и Литфонда, то у нас слаженная работа с головными организациями в Москве. Порой их финансовая поддержка в рамках тех или иных программ для красноярских авторов – единственная возможность издавать собственные книги и получать материальную помощь при проблемах со здоровьем. Тем не менее, нахлебниками себя не считаем, изыскиваем ресурсы «на местах» для книгоизданий и помощи нуждающимся товарищам, выигрываем гранты, организуем конкурсы и литературные события.

Но в целом, на мой взгляд, отношение к красноярским писателям (впрочем, как и везде у нас – к писателям) оставляет желать лучшего. В каждом регионе есть какой-либо свой подход в рамках отношений власть – писатели. И в идеале мне бы хотелось, чтобы в Красноярском крае были сосредоточены все положительные наработки по стране в этом вопросе. И вот тогда бы начал говорить, что «жизнь поменялась к лучшему». Пока же есть опасность, что с приходом новых руководителей – что в писательскую организацию, что в Дом искусств, что в Министерство культуры – «график может заскользить вниз».

– Видел очень неплохо изданные книги в красноярской типографии «Буква», но не обнаружил ISBN, который является паспортом книги и без которого она не может поступить в магазин, быть учтённой. Сталкивались с такой проблемой?

По специальности и профессии я библиотекарь. Потому для меня ISBN – почти святое (тут подходит ремарка – смеётся). И вполне серьёзно: в прошлом году на общем собрании красноярского представительства СРП мы приняли решение, что при первичном приёме в члены организации книги без ISBN рассматривать только в исключительном случае. Здесь всё же больше психологии, чем осознанной политики организации. Если книга для автора как дитё, то нельзя же сознательно производить на свет уродцев. Пренебрежение библиотечной атрибутикой усложняет доступ к книге читателей библиотеки. А значит, автор издаёт книгу не для того, чтобы её прочитали, а для выпячивания себя любимого, и для товарищества, которым является творческий Союз, такой человек неподходящий. А если это делает издательство, значит, его задача не публикация художественно значимых произведений, а обыденная «рубка бабла», на которую клюют, в своём большинстве, чистой воды графоманы. По этой теме в Литературной России уже был мой большой материал «Издания вскладчину – деградация?» (№ 45–46 от 15.11.2013. http://litrossia.ru/2013/45–46/08443.html).

– Прошлой осенью я оказался на презентации первого за долгое время номера альманаха «Енисей». А как альманах поживает сейчас?

Реанимированный «Енисей» в качестве альманаха-ежегодника в начале 2010-х выходил по упомянутой программе «Книжное Красноярье», сейчас его выпуск (два номера в год) – задача Дома искусств. Формирование редакции проходило трудно, нестабильно, даже с эксцессами. В настоящее время главный редактор альманаха Михаил Тарковский. Я же с 12-го года к изданию отношения не имею никакого, поэтому о деталях издательского процесса ничего сказать не могу.

– Там же на презентации с удивлением отметил, что в зале рядом члены и Союза писателей России, и Союза российских писателей. Шло дружеское общение. У нас в Москве такое увидишь тоже, но очень нечасто. Действительно ли в Красноярске барьера между разными Союзами не существует?

До 2001-го года у нас была единая красноярская организация. Принимающийся в неё сам выбирал, куда ему потом подавать документы: в СРП или СПР. Раскол же был спровоцированным действием, своими истоками уходящими в администрацию губернатора Лебедя. С тех пор нельзя сказать, что трений нет, ещё какие бывают! Чего я лично никогда не понимал. Поскольку был чудовищно молод при распаде СП СССР, ответственности за это не несу, а приходится работать с тем, что есть. Опять-таки у нас уже давно не идеологические «разборки», а всё же разница в индивидуальных подходах к конкретным делам отдельных типов личности. Опять-таки весьма балансирующую миссию в этом направлении держит красноярское отделение Литфонда России, и много лет желающие перекрыть этой организации кислород в итоге ведут линию продолжения этого нелепого раскола. Произошедшего почти четверть века назад.

– В Москве часто можно услышать, что Союзы писателей не нужны, дескать, всех разогнать, помещения отдать под другие учреждения. Но в провинции, знаю, отношение к Союзам другое. Почему, на ваш взгляд?

Шариковы всегда хотят что-либо поделить и раздать. При том – созданное не ими. Причины – жадность и глупость. Да и мы, прямо скажем, порой для местной власти – лишь бельмо на глазу, а ещё чего-то трепыхаемся. В провинции есть замечательный дух – запаздывания. В некоторых малых городках по инерции до сих пор верят в могущество СП, и ходатайство от него на какой-либо завод помогает найти спонсора на книгу. А большинство даже краевых чиновников до сих пор уверено, что Союзы писателей финансируются из бюджета, оттого должны как-то перед ними отчитываться, и уже точно – с чего ради им тогда помогать? Эта ужасное – по закону – приравнивание исторически сложившихся творческих объединений к любой, даже новообразованной общественной организации (клубу любителей бабочек, к примеру) и является основным препятствием для конструктивных отношений власть – писатели (художники, композиторы, архитекторы и т. д.). На попытку напомнить, что Дума ещё когда обещала создать и рассмотреть закон о творческих Союзах, остаётся только глупо улыбаться. Особо после серии всевозможных «запретительных» законов, которые не только не выполняются, но и никогда выполняться не будут.

– Кого из молодых, или – новых прозаиков, поэтов Красноярского края можете отметить. Есть ли в крае литературные критики?

С критикой сложно везде. Причины банальны: её негде особо публиковать. Книги на местном уровне издаются мизерными тиражами, да и те продавать особо негде и даже опасно, не имея статуса предпринимателя. Выставил книжку в магазин – ожидай налоговую и плати штраф. Оттого все желающие что-либо почитать с целью покритиковать пасутся в Интернете… Из молодых: давно и серьёзно работает Иван Клиновой. Так давно и серьёзно, что и молодым-то назвать стесняюсь. Особо в последние годы подававшие надежды – быстренько упархивают в Москву, где так же быстренько становятся известными и заметными. Сейчас я пристально присматриваюсь к таким поэтам, как Сергей Цветков и Ольга Кошка. Уже делает первые серьёзные шаги (публикация в «Воздухе», скажем) своеобразный Василий Алдаев. И запомните пока сейчас почти никому не известное имя – Анна Карбаинова. Ещё могу назвать Оксану Горошкину, однако ей пока вредит застенчивость и повышенная самотребовательность. Справедливости ради могу сказать, что не все авторы попадают в мой круг зрения, и мои коллеги могли бы назвать ещё с десяток фамилий, я в этом совершенно уверен.

– В Красноярске выходит, по моему мнению, немало литературных периодических изданий. Это и журнал «День и ночь», и альманахи – «Енисей», «Енисейский литератор». А кто-то из авторов вышел на общероссийский уровень? В смысле публикаций, изданий…

Охватил все эти издания, вырос из них, пожалуй, единственный на этот день человек – Рустам Карапетьян. Пока по стране (да и в Белоруссии) его знают больше как детского поэта, но это – удивительнейший ироничный лирик. На днях у него вышла серьёзная по объёму книга.

– А вообще вы разделяете утверждение некоторых литераторов, что существует некая мафия, не пускающая настоящие таланты в издательства и журналы?

Если бы такой мафии не было, то её надо было бы придумать. Только не мафия это. У нас после распада СП СССР даже мафии приличной не выросло. Обычные мелкие кланы. А вот была бы мафия – появилась бы ясная цель. Либо вступить, либо бороться.

– Вы несколько раз упоминали Литфонд России в положительном плане. Почему же большинство известных писателей давно и упорно выступает за смену его руководства?

А кто ругает? Не специально, а в силу служебной надобности мониторя этот многолетний вопрос, составил личное мнение. Ругают бывшие руководители этой организации, не успевшие приватизировать переделкинские дачи. При этом – за Красноярск могу сказать точно – ни разу не организовавшие нам, периферии, материальную помощь и оставившие организацию с огромными долгами. Нынешнее руководство мало того, что погасило эти долги, но и начало работать с прибылью, из которой формируется в том числе и матпомощь живущим в отдалении от столицы писателям – ветеранам войны, да и просто подхватившим недуг. По-сибирски прямолинейно скажу: дела весят больше слов.

– На Форум молодых писателей каждый год приезжает немало ребят из Красноярского края. Знаю, что в некоторых регионах России случаются трудности с выделением денег на проезд, местные отделения Союзов писателей возмущаются, что приглашение на Форум по итогам конкурса получает молодой автор, «не согласованный» с ними. Как с этим у вас? Бывает ли, что приглашённый на Форум остается за бортом, потому что не удаётся найти денег на билет?