Текст книги "Избранная публицистика 2009 – 2015 гг."

Михаил Стрельцов
Избранная публицистика 2009–2015 гг

© Стрельцов М. М., 2016

* * *

Кто ты – дедушка Мазай?

(несерьёзное, но печальное исследование)

Суть конфликта

Давным-давно в моём родном городке проходил некий КВН между школами, где наша команда проиграла в одно очко. Задание было такое: надо было показать инсценировку из какого-либо литературного произведения, а соперничающая команда должна было угадать название произведение и его автора. Нам показали: мужик везёт якобы в лодке (условности КВН) зайцев. Это было понятно, поскольку дети надели длинные ушки из бумаги, а рослый из них – шапку-ушанку, а в руках держал весло. И, конечно же, я тут же выскочил и сообщил, что сеё – сказка Николая Некрасова «Дедушка Мазай и зайцы». На что соперники, нагло ухмыляясь, на полном серьёзе заявили, что сказку написал Мамин-Сибиряк. Вроде как мы не совсем правильно ответили. Жюри внезапно приняли версию соперников, и завязался ярый спор, где заслуженное очко у нас отобрали.

Но даже не это главное, тогда, лет в 13, я был не только возмущен несправедливостью и невежеством членов жюри – людей взрослых и работающих в сфере культуры и образования, но попутно успел удивиться, что кроме меня в споре Мазая дедушкой больше никто не называл. Все говорили – дед Мазай.

Теперь современный факт: поддержавшая меня в этом несерьёзном исследовании поэт Ульяна Яворская протестировала с три десятка 20-летних студентов Сибирского Федерального университета, и 100 % респондентов утвердительно ответили, что Н. Некрасов написал сказку «Дед Мазай и зайцы», хотя перед глазами у них был и верный вариант. Впрочем, по словам Ульяны, два человека вообще не знали, кто такой Некрасов, но про Деда Мазая были наслышаны.

Собственно, вся эта история с исследованиями началась, когда случайно наткнулся на обложку книги издательства «Проф-пресс». И возмутился. Мы, писатели эдакие, в вопросе точности «обзываний» другими наших текстов всегда щепетильны, знамо же – удачное название это половина успеха. А, следовательно, любое название любого произведения всегда не просто так. И коверкать свои названия мы никому не дозволяем, а заодно и чужие коверкать не из прикола ради – не разрешаем.

И к сути вопроса, если кто ещё не понял. Н. Некрасов никогда не писал произведения с названием «Дед Мазай и зайцы». Он написал сказку (поэму? басню? притчу? – с этим ещё будем разбираться) под названием «Дедушка Мазай и зайцы».

Казалось бы, с чего тут вдруг и придраться? Дед или дедушка – какая разница? Смысл разве меняется? Меняется! Ещё как меняется. Настолько, что появились основания предполагать, что над его изменением тщательно и много десятилетий трудились специально обученные люди. Слово с ласкательным суффиксом необходимо было вытравить из сознания граждан, заменив его на сухое и вполне определенное – дед.

Зачем? Для чего? – спросите. Вот и я спросил себя. Спросил литературоведческий материал по теме, весьма сухой и неглубокий, кстати. Ерунда! – скажете. А вдруг не ерунда? Ведь как справедливо заметила – фактически соисследователь проблемы – поэт Татьяна Долгополова: «Отчего с нонешней модой на старые имена Мазаями мальчиков не называют? Уже полно Климов, Архипов, Платонов, знаю Савву и Авдея, а про Мазая никто не вспоминает. Хорошее имя такое, переводится «красивый»».

Понятно, почему девочек перестали называть Прасковьми-Парашами – зэковский слэнг убил это имя. И с парашами у нас давно иные стойкие ассоциации. Но почему перестали называть Красивым – Мазаем? Отчего этот литературный персонаж стал настолько нарицательным, что его имени стесняются?

Вероятно, ответить на этот вопрос возможно только в случае, если мы ответим: кто и с какой целью дедушку Мазая стал называть дедом Мазаем. А что это произошло – сомнений нет. Огромный вклад внесла в вопрос сотрудник краевой научной библиотеки Юлия Шубникова, исследовав наличие книги в Российской Государственной библиотеке. В её фондах книг Некрасова о Мазае 86 наименований. Из них 82 имеют название «Дедушка Мазай и зайцы» и только четыре современных – «Дед Мазай и зайцы».

По сведениям Юлии, первой книгой со словом «дед» стала выпущенная в 2007-м году в издательстве «ЭКСМО». Обычный же гугл даёт весьма любопытную картину. Бум издания этого произведения Некрасова пришёлся именно на 70–80-е годы прошлого столетия. На 1971–1981 года, на самом деле, пришёлся самый высокий пик изданий и переизданий Некрасова. И это логично: 150-летие, 155-летие, 160-летие поэта. А также 100-летие со дня его смерти. Логичен и интерес к этому произведению Некрасова и во второй половине 80-х. Шла перестройка, издательства начинали стараться самостоятельно зарабатывать деньги: ещё были в силе художники-иллюстраторы, что оформляли подобную книжку 10–15 лет назад, а красочных книг для детей, напомню, в те времена издавалось не очень много. А условия издания – напомню ещё – были пока подзенцурные, несмотря на объявление кооперативного движения. Некрасов – поэт правильный, идейный, революционный, в своё время критиковал буржуев, переживал за крестьянство – наш человек, проверенный! Потому некие несостыковки здравого смысла в счёт не шли. Например, с чего вдруг взяли, что «Мазай и зайцы» детское произведение? Оно могло таким выглядеть только при значительной кастрации текста, а точнее – урезании его половины. Что, собственно, и делали годов с 20-х: отчекрыживали половину поэмы, выдавая оставшееся за детскую сказку. Для чего? С этим нам также предстоит разобраться.

Чем больше стал углубляться в вопросы, тем яснее становилось, что «Дедушка Мазай и зайцы» – произведение не менее политическое, чем, к примеру, «Кому на Руси жить хорошо?», а, может быть, и поболее. Поскольку не такое открыто-публицистическое, и едва ли не салтыково-щедринская сатира-отчаяние запрятана в тексте поэмы настолько плотно, что её не разглядел ни один царский цензор. Разглядели только въедливые большевики. И ужаснулись. И отсюда и есть всё пошло!

Драматургия персонажа

Большинство исследователей утверждают, что Мазай – это реальный человек, встречавшийся Некрасову во время его охотничьих забав. Сам поэт пишет об этом так:

 
Дети, я вам расскажу про Мазая.
Каждое лето домой приезжая,
 
 
Я по неделе гощу у него.
Нравится мне деревенька его…
 

Впервые текст произведения был опубликован в 1871 году в «Отечественных записках», тем не менее, это дата окончания написания той самой второй части, которую мы, в своём большинстве, и читали. Непосредственный сказ о спасении зайцев. Возможно, в игнорировании первой части, написание которой относится к 1867 году, есть своя сермяжная правда. Текст Некрасова здесь, с точки зрения поэтических инструментов, весьма небрежен:

 
…Как-то особенно тихо вдруг стало,
На небе солнце сквозь тучу играло…
 

Так пишут ныне малообразованные либо начинающие пииты-школьники. Оттого складывается ощущение, что Некрасов, имея желание рифмовать, набрасывал эскиз, зарисовку о своём знакомом, а затем увлёкся им, подробно и детально описывая не только его особые черты, но и рассказываемые им охотничьи байки. Собственно, история про зайцев – это отдельная байка, рассказанная Мазаем среди прочих. Исследователь В. Головин прямо указывает, чем чудаковатый старик заинтересовал поэта (http://detskie-chtenia.ru/index.php/journal/article/viewFile/5/4), подробно анализируя сходство Мазая как с бароном Мюнгаузеном, так и со сказочными фольклорными персонажами в духе А. Н. Афанасьева, любившего собирать сказки-небылицы.

И да – Мазай предстаёт перед нами в образе некоего чудоковатого типа, совершающего нелогичные действия. Начиная с того, что заяц для крестьянина – это основная добыча и заработок (шкурки продавали), а наш герой не только спасает их от наводнения, но это делал и раньше, в первой части произведения:

 
Дня не проводит Мазай без охоты.
Жил бы он славно, не знал бы заботы,
 
 
Кабы не стали глаза изменять:
Начал частенько Мазай пуделять.
 
 
Впрочем, в отчаянье он не приходит:
Выпалит дедушка – заяц уходит,
 
 
Дедушка пальцем косому грозит:
«Врешь – упадешь!» – добродушно кричит.
 

В. Головин справедливо отмечает несвойственные крестьянскому мужику вещи:

 
В августе, около Малых Вежей,
С старым Мазаем я бил дупелей.
 

Исследователь сообщает, что в это время года охота на куликов (дупелей) не являлась промыслом, а чисто барской забавой. Чудит Мазай и в намеках Некрасова, что старик может выпить, покуражится:

 
За сорок верст в Кострому прямиком
Сбегать лесами ему нипочём…
 
 
…Раз в кураже я их звал-поджидал
Целую ночь, – никого не видал!..
 

В последнем случае Мазай уже чудит всерьёз, как не может поступать человек богобоязливый, истинно верующий. Ведь поджидал Мазай нечистую силу:

 
«Лес не дорога: по птице, по зверю
Выпалить можно». – А леший? – «Не верю!».
 

Мы близко подошли к тому недоверию, которое вызывает сейчас имя Мазай. Почему этим именем, по замечанию Т. Долгополовой, не называют мальчиков. Как, допустим, именами Остап, Ипполит (дважды скомпрометированное имя: в «12 стульях» и в фильме «Ирония судьбы» Э. Рязанова). Вроде как персонажи с этими именами обаятельные, но настораживающие. Те, от которых неизвестно что можно ожидать. Бендер – непредсказуемый, хотя и обаятельный плут. А Ипполиты… Один вроде беспомощный тюфяк, но может внезапно зарезать, другой – правильный, положительный советский человек, который может внезапно принять душ в верхней одежде.

Непредсказуем и наш Мазай. Ведь он, вероятно, враль, как барон Мюнгаузен, скоморох, шут:

 
Кабы не стали глаза изменять:
Начал частенько Мазай пуделять.
 

Недаром В. Головин отмечает своеобразный речитатив персонажа, который называет «раёшный стих», используемый специалистами (которые ценились и специально годами обучались) по загону дичи на охоте:

 
Смотри, косой,
Теперь спасайся,
А чур зимой
Не попадайся!
Прицелюсь – бух!
И ляжешь… У-у-у-х!..
 

Тем самым, где-то и оправдывая чудаковатость Мазая: «В Порховском уезде Псковской губернии целая деревня поставляла умельцев по-особому «порскать», т. е. раешным стихом представлять хозяину информацию об условиях охоты, местоположении и качестве зверя». И поясняя опять-таки, с чего вдруг не в промысловый сезон Некрасова на охоте сопровождает именно такой человек.

По всему выходит, что дедушка Мазай – личность шумная, не всегда адекватная, потенциально опасная, непредсказуемая, способная в любой момент нарушить правила имеющейся игры. А если принять во внимание его попытки контакта с нечистой силой и – как вывод – отрицание её, сверхъестественного, даже, возможно, бога, – к такому типажу может быть только настороженное отношение. И даже сцена спасения зайцев такого отношения не меняет. Вначале он их, как написано в произведении, спасает от паводка, а следом тут же грозит при встрече подстрелить. Подстрелит или нет – тут ещё вопрос. Но такое нелогичное поведение насторожит кого угодно.

Таким образом, мы имеем классического персонажа, к которому подходит шукшинское определение «чудик». Более глубокое, не такое поверхностное. Ведь «чудик» Шукшина – фактически нравственное, совестливое и где-то интеллигентное существо, именно оно способно спасти (зайцев – допустим), защитить, пожертвовать своими интересами. Понимая это, но имея в виду характеристики Мазая, данные Некрасовым, мы можем позволить себе присвоить этому персонажу и более высокую категорию из этой серии – юродивый.

Юродивые на Руси – особые люди, высоко ценимые как среди обычного люда, так и среди знати. Им приписывалось «безошибочное нравственное чутьё народа». Особые известности в этом плане: последний приближенный к царям из юродивых, Григорий Распутин, и персонаж «Бориса Годунова» Николка с его знаменитым: «…вели их зарезать, как ты зарезал царевича Дмитрия».

Подходит ли наш Мазай под характеристики юродивого? Поведение алогичное, шумное, кичливое. Обладает талантами рассказчика, ведает байки, за которыми, если пристальней приглядеться (что мы и будем делать дальше), смысл весьма притчеобразный, иносказательный и даже с намёком на предсказание будущего. Не страшится нечистой силы, то бишь пресловутое: ни бога, ни чёрта. С людьми знатными, с автором-Некрасовым, к примеру, в обращении волен, не лебезит, не раболепствует. Ведёт свой род-отчёт странно, подобно персонажам сказок-небылиц, упомянутых В. Головиным («когда я родился, отца у меня не было, а деду было семь лет»):

 
Вдов он, бездетен, имеет лишь внука,
Торной дорогой ходить ему – скука!
 

Получается, что без натяжки Мазая юродивым признать можно. И тогда перед нами уже не пустобрёх, враль навроде Мюнхгаузена, не скоморох без ярмарки, а личность куда более сложная и глубокая. Ведь юродивыми на Руси становились люди, пережившие некий надлом, срыв, увечье, не выдержавшие психологической нагрузки, выпавшего на их участь горя. Благодаря их мученичеству, именно их Господь наделил «прозрением», порой – правом говорить от его имени, порой – даром исцеления. За такие «чудеса» к «титулу» юродивого и прикреплялись эпитеты «блаженная Марфенька», «святой Митрофанушка». А вот умение видеть будущее – всегда пугало, ведь это невозможно было проверить именно и прямо сейчас. За несокрытое, в лоб – своё виденье – поплатились многие «юродивые», в том числе и Григорий Распутин, и граф Калиостро, объявленные шарлатанами и убитые. Однако юродивого могли и наградить. Например, поставить в его честь собор в центре столицы, как Василию Блаженному, предсказавшему Ивану Грозному взятие Казани, пожар новгородского кремля и раскрывшему кощунство – сокрытую адописную икону под ликом Божьей матери на Варваринских воротах. Также Василию Блаженному приписывается ряд высказываний на несколько веков вперёд, касаемых, в частности, периода правления Иосифа Сталина: «…За Ивашкой Грозным будет много царей, но один из них, богатырь с кошачьими усами, злодей и богохульник, наново укрепит русскую державу, хотя на пути к заветным синим морям поляжет треть народа русского, аки бревна под телеги…». Тем не менее, и Василия Блаженного однажды чуть не убила разъярённая толпа.

Видно потому большинство «юродивых», начиная с Нострадамуса, облекали свои прогнозы в иносказательность, выдавая за творческие произведения. А то и просто – за охотничьи байки.

А значит, нам предстоит выяснить, что за трагедию пережил наш Мазай, как она повлияла на его мироощущение? И что он предсказывал поэту Некрасову? Если, конечно, не предположить «юродство» самого поэта Некрасова, которой в такой своеобразной форме приписал свои прогнозы выдуманному литературному персонажу. Об этом мы порассуждаем дальше.

Мистицизм и религиозность

О Некрасове мы знаем, что он был – что называется – широких взглядов, как редактор журнала привечая и консервативных авторов, навроде Толстого и Тургенева, верующих в особую миссию России, так и западников и даже нигилистов, включая Добролюбова и Чернышевского. Знаменитая картина «Раскол в «Современнике» в точности характеризует взгляды самого Некрасова. Вернее – внешнее их отсутствие. Нам так и остаётся непонятным, какая политическая позиция была у автора «Мазая» и прочих знаменитых произведений. Некрасов пишет: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан…» – тем самым сообщая, что гражданская позиция у него есть. Но вот какая? С одной стороны Николай Некрасов критикует крепостное право, переживает за народ, с другой – мы наблюдаем: винит и сам народ, не особо его любит.

Скорее всего, поэт сам пока не определился: верит ли он в особый русский путь либо на стороне западников. Эти размышления, эта трудность выбора, определение своей позиции – несомненно оказывают влияние и на его творчество. Вернее, мы наблюдаем, как, не имея чёткой гражданской позиции, автор делает свою литературную карьеру при помощи конъюнктурных тем. В 40–50-е годы 19 века модно критиковать наличие крепостного права, Некрасов – критикует. А после исчезновения проблемы в 1861 году автор растерян, «кормящая» его тема исчезла, крепостное право отменили. К чести автора стоит добавить, что он был не одинок. К тому времени «передовых взглядов» интеллигенция поголовно критиковала крепостное право, а после его отмены критиковала, что отменили его как-то не так. Это один из важных аспектов в нашем анализе, запомним его.

Как ни странно, при упоминании о Мазае многие сразу же начинают путаться, вспоминая Герасима и Муму. Не будем их за это винить, ведь по сути «Дедушка Мазай» – легкий троллинг Тургенева.

В 1844–1851 годах Некрасов охотно публикует в «Современнике» тургеневские «Записки охотника», «Хорь и Калиныч» из которых чуть ли не сразу становится хрестоматийным. Обращение к простому человеку, к крестьянину, крепостному как неотъемлемой части окружающей нас удивительной природы, олицетворение крестьян с природой, вживление в неё – особой подчерк Тургенева. И наш Мазай у Некрасова – человек внутри природы, сросшийся с ней, себя без неё не представляющий (даже бежит на охоту в непромысловый сезон, не боится леса). Едва ли не сказочный персонаж, озорник, навроде духа лесного: Пана, лешего, деда (!) Пихто. Однако Некрасов, как «певец реализма», вместе со своим персонажем не верит в нечистую силу:

 
«Лес не дорога: по птице, по зверю
Выпалить можно». – А леший? – «Не верю!».
 

Тем не менее, признавая её наличие как часть народного фольклора. В 1863 году он уже обращался к этой теме в «Мороз – красный нос», где, заметим, Мороз – персонаж не очень-то уж и добрый. Не тот Дедушка Мороз, которого мы привыкли видеть на современных ёлках. Дед Пихто, дед Мороз – весьма опасные сказочные существа, если не сказать – коварные. Стоит напомнить, что «добрым дедушкой» Мороз становится только в интерпретации новогоднего праздника 30-х годов 20-го века. Ранее дореволюционный Мороз был не иначе как озорной и где-то злобный персонаж. Сейчас его: «догоню, заморожу» воспринимаются не иначе как шутка, как забава чудаковатого старика – дедушки, но раньше это были далеко не шуточные реплики этого рождественского русского персонажа.

Оттого и наши возмущения по поводу присвоения Мазаю статуса «деда». В некрасовские времена «дед» в относительности к сказочному, мифологическому (пусть и не существующему в реальности) персонажу было равносильно отсылке к недобрым намереньям, к коварству, к внутренней озлобленности против всех людей разом. Мазай у Некрасова – пусть и чудаковат, но добр. Если не сказать больше – юродивый, стало быть – едва не святой. Мазай у Некрасова никак не может быть «дедом», а только «дедушкой». Это позиция автора принципиальна ещё и тем, что он, напомню, в поисках своих гражданских взглядов слегка подначивает Тургенева как представителя русской «самости». Сделав отсыл к «Запискам охотника» длительным и подробным описанием деревни Мазая, как бы рисуя пасторальную картинку, Некрасов попутно «цепляет» Тургенева и во второй части текста – непосредственным спасением зайцев. Давая нам нового яркого персонажа – лодку.

Мазай спасает зайцев при помощи лодки, набивает их в неё, а потом отпускает на волю, в безопасное место. Как мы хорошо помним, Тургенев при помощи лодки рисует обратную картину – утопление собаки. Напомним, что впервые текст «Муму» опубликован в 1852 году, за десять лет до выхода Тургенева из редакции «Современника», почти за 20 лет до появления «Мазая». По литературным меркам – всего ничего. И у Некрасова, заметим, есть мотив «трол-лить» Тургенева именно не сразу после публикации «Муму», а годы спустя: не может простить ему «раскол» в журнале. «Мазаем» Некрасов пытается подать знак своему бывшему коллеге, что он окончательно расстается с его точкой зрения, принимая сторону Салтыкова-Щедрина, к примеру (в редакции «Современника» Салтыков-Щедрин с 1863 года).

Действительно, финал «Муму», вызывает не только детские слёзы, но и множество вопросов. Почему Герасим просто не выпустил собачку на волю? Ведь Некрасов позже этим моментом просто тычет в нос: Мазай отпустил даже диких зайцев. Но есть вопрос ещё глубже. Почему Герасим у Тургенева не избавляется от собаки каким-либо другим, более щадящим способом? Методики отравить или вздёрнуть ненужное животное были вполне себе и тогда распространены, требовали меньше хлопот, были наиболее эффективны и, как ни посмотри, более скорыми, то есть – более милосердными по отношению к собакам. В другом разе, если уж непременно Муму стоило утопить, Герасим мог бы просто кинуть её с привязанным камнем с обрыва в воду. Зачем ему понадобилась лодка? При том: где взял её нищий крестьян, у кого – в тексте Тургенева даже не вспомнить, что упоминается. Лодка у Герасима возникла словно из ниоткуда, и так же легко – напоминаем: нищий крестьянин, для которого лодка не иначе как способ пропитания при рыбной ловле, – Герасим лодку оставляет, как не было её вовсе.

Это потому что лодка у Тургенева не просто так. Эта часть мифа о Хароне, прямая отсылка к Вергилию. И река не иначе как Стикс. Этот прием Тургеневу был нужен, чтобы показать, как обычный крепостной, да ещё и немой, не имеющий возможности высказать свои ощущения, настолько человек, настолько чувствует, что сейчас, на наших глазах, он проходит через ад. Значит – наши крестьяне проходят через ад, Россия проходит через ад, имя которому – крепостное право.

Некрасов не может этого не понимать, и, дискутируя с Тургеневым, нивелирует его лодку для Герасима, показывая свою – мазайскую лодку, тем самым попутно подначивает и Вергилия. Так Некрасов заявляет о своей нерелигиозности, о чём уже сообщал в тексте «Мазая» раньше, не веря вместо со своим персонажам в нечистую силу. Некрасов как бы говорит: «Я поэт-реалист, мифология про ад и рай – просто мифология. Лодка не обязательно выполняет функцию смерти, лодка плывёт туда и так, как ей прикажут. И может, например, спасти». И раз Мазай спасает, он не может быть злым дедом, он может быть только дедушкой. Ну да, дедушки чудаковаты, но они одновременно настолько мудры, что с легкостью могут решать проблемы жизни и смерти.

Однако, отрицая религиозность Вергилия и Тургенева заодно, сообщая о своей приверженности реализму, Некрасов невольно заполняет образовавшуюся религиозную пустоту новыми подобными же смыслами. Без какого-либо умысла, благодаря именно своей мятущейся гражданской позиции, поэт невольно отступает не только от славянофильства, но и почти уже близкого ему западничества. Если хотите, Некрасов скатывается в Азию, к восточной религиозной философии, в частности едва ли не проповедует кармический подход, намекает на переселение душ.

Вспомним, как во второй части наших записок, характеризуя «юродивость» Мазая, мы упоминали, что этот персонаж, возможно, пережил некую трагедию. Именно его психологический надлом извиняет его чудачества, балагурство, нерелигиозность. Намёк на трагизм персонажа мы получаем именно благодаря описанию его попытки общаться с нечистой силой:

 
…Раз в кураже я их звал-поджидал
Целую ночь, – никого не видал!..
 

Кому могло прийти в голову накликать на себя лешего, скажем? Ведь «леший тебя побери», «чтоб тебя черти взяли» – это не просто «отстань», это пожелание беды, угроза. Значит, кого-то уже «черти брали» и «леший забирал». Отдавать же себя самому нечистой силе, «поджидать» её, т. е. проклясть себя – не вверх ли отчаяния? Откуда-то «раз в кураже», т. е. как-то давно, у нашего Мазая было такое отчаяние, такое горе, что он мог попытаться свести счёты не только с жизнью, но и со своей бессмертной душой.

Ключ к трагедии Мазая видится в строке: «Вдов он, бездетен, имеет лишь внука…» Как мы помним, В. Голо-вин связывает это строку с фольклорностью персонажа, с его сказочной сутью. Но давайте посмотрим на неё как на произведённую поэтом-реалистом. Как так могло получиться, что детей у Мазая нет, а внук имеется? Ведь тот же В. Головин доказывает нам, что Мазай не мог заиметь приёмного внучка в связи с социальными обстоятельствами тех лет, и даже если бы такое произошло, приёмыш был бы ему сыном, но никак не внуком. Не проще ли предположить, что у Мазая умерла не только жена, но и дети? И памятуя о его помутнении рассудком, в момент которого старик искал встречи с нечистой силой, можем предположить, что гибель детей (возможно, и жены) произошла не постепенно, а разом – внезапно. Вопрос жены Мазая тем не менее оставим в стороне. Женщина могла умереть по каким-либо другим причинам и давно, допустим, при родах. Из чего трагизм усиливается. Мазай в одиночку воспитывал ребенка или нескольких даже, но они все вместе внезапно погибли.

Для фантазий простора у нас много, ибо Некрасов более никаких пояснений не даёт. Кроме одного, наталкивающего на самую логичную мысль – дети Мазая (допустим, сын с невесткой) утонули. Подтрунивая над Тургеневым, рисуя пасторальную картинку деревни. Некрасов резко, обязательно выделив скобками, как бы злорадствует, смазывая радужность пейзажа:

 
(Всю эту местность вода понимает,
Так что деревня весною всплывает,
 
 
Словно Венеция). Старый Мазай
Любит до страсти свой низменный край.
 

Таким образом, наводнение, при котором Мазай спасает зайцев, явление не разовое, а регулярное, ежегодное даже. Оттого можем предположить, что во время одного из весенних паводков дети Мазая и погибли. И даже можем смело утверждать при каких обстоятельствах. Стоит только вспомнить, для чего Мазай на лодке отправился «гулять» в паводок. А он ведь занимался необходимым и важным делом:

 
…Я раз за дровами
В лодке поехал – их много с реки
 
 
К нам в половодье весной нагоняет —
Еду, ловлю их. Вода прибывает.
 

Действительно, во время половодья река несёт щепу, лес, а то и наколотые уже дрова соседних деревень: и всё это необходимо в хозяйстве – для растопки печи. Подобным в детстве занимался даже автор этих строк. Во время наводнений к нам на берег прибивало бревна, унесенные рекой с лесоперевалочной базы, находящейся выше по течению. Родители заставляли нас, пацанов, их прямо на берегу распиливать и чурками прикатывать в дом-огород, где они высыхали, а позже раскалывались на дрова для печи. Если подобное происходило во второй половине века 20-го, то обязательно происходило и в некрасовские времена.

Мы не знаем точно, в чём вина Мазая в гибели его детей. Но точно знаем, что эту вину он за собой чувствует. Недаром искал погибели у нечистой силы, недаром дурачится – «пуделяет», ведь, как известно, внутренняя трагедия, внутренние переживания порой приводят к внешним проявлениям весёлости, шутовства – как маски, надетой, чтобы показать всем остальным: у меня всё хорошо, за меня не переживайте, в жалости вашей я не нуждаюсь. Возможно, Мазай сам отправил детей за дровами в паводок, где дети и погибли. И это одна проблема. А вот если Мазая по какой-то причине дома не было, когда пришла необходимость «собирать дрова», и его детям пришлось самостоятельно выполнять эту задачу, то тут также есть над чем подумать. Есть большая вероятность, что гибель детей Мазая произошла лет десять-пятнадцать назад (внук уже большой, раз старик смело оставляет его дома одного и увлекается путешествием по лесам забавы для), т. е. до 1861 года. Можно предположить, что во время гибели детей Мазай отбывал барщину, отрабатывая положенное ему крепостным правом, таким образом не мог выполнять свои прямые обязанности по собственному домашнему хозяйству.

Получается, мы ставим себе ещё одну вешку: у Мазая есть основания иметь свою точку зрения на существование крепостного права и на ситуацию после его отмены.

А сейчас нам осталось подвести очередной итог наших рассуждений, основанных непосредственно на тексте «Дедушка Мазай и зайцы». Некрасов писал далеко не детское произведение. Он выполнял определенные творческие задачи: в частности, дискутировал с Тургеневым, и причины на это имел, пытался тем самым обозначить свою гражданскую позицию. Но, отрицая религиозность в своём мировосприятии, невольно допустил в текст религиозность восточного толка.

Ведь мы имеем полное право предположить, что Мазай стал жалеть зверушек, зайчиков с тех времён, как лишился детей. И, спасая зайцев при помощи лодки в паводок, он как бы частично пытается искупить свою вину перед детьми, которых не уберёг. Благодаря его чудинкам мы можем даже допустить соображение, что Мазай мог верить, что души его детей переселились в зайцев. И разудалой выкрик-посвист в конце произведения – это не раёшный стих специалиста-загонщика, а выкрик сквозь слёзы. Мазай обращается к зайцам именно как к малым детям, словно играя с ними, будто современный Дедушка Мороз под новогодней ёлкой:

 
Смотри, косой,
Теперь спасайся,
А чур зимой
Не попадайся!
Прицелюсь – бух!
И ляжешь… У-у-у-х!..
 

Версия имени

В трёх зарисовках мы выяснили, что произведение Некрасова «Дедушка Мазай и зайцы» весьма многоступенчатое и имеет социальный подтекст. Вступая в литературный диспут с Тургеневым, Николай Некрасов не мог не затронуть проблему крепостного права. Но если Герасим – крепостной крестьянин, то 20 лет спустя Мазай находится в условиях реформ.

Напомним, что крепостное право было отменено 19 февраля 1861 года. Но по закону ещё два года крестьяне обязаны были отбывать такие же повинности, что и при крепостном праве. Лишь несколько уменьшилась барщина и отменили мелкие натуральные поборы. До перевода крестьян на выкуп они находились во временно обязанном положении, т. е. обязаны были за предоставленные им наделы выполнять по установленным законом нормам барщину или платить оброк. Так как определенного срока, по истечении которого временно обязанные крестьяне должны были быть переведены на обязательный выкуп, не было, то их освобождение растянулось на 20 лет.

Произведение о Мазае и зайцах была написано в 1867–1871 гг., когда было совершенно непонятно, как подобные реформы идут и идут ли вообще. Мы знаем, что крестьяне восприняли «правила» их освобождения неоднозначно, возникали стихийные восстания, жестоко подавляемые. Как раз к 67-му году 19-го столетия уже сформировалось относительное перемирие: элиты смирились с вменяемыми им обязанностями, крестьяне смирились с имеющимися обстоятельствами. И всё же ход реформ был самой обсуждаемой темой, поскольку сложно себе представить, что возникшие новые условия социального договора, противоречивые весьма, не волновали людей, не вызывали у них желания порассуждать, куда эти реформы приведут.

Волнует этот вопрос и Николая Некрасова, который большую часть своего творчества посвятил гражданской лирике. Как и все, он ищет ответ: что будет дальше? Особо его, как «певца реализма», интересует, что будет с крестьянами? Какая судьба их ждёт? Получат ли те права, те свободы, к которым призывала прогрессивная общественность, либо вяло идущие реформы свернутся, и всё вернётся на свои места – к закабалению крестьянства?