Текст книги "Заклинатель дождя"

Михаил Строганов
Заклинатель дождя

Не забывай, что все это существует, что между луной и тобой возникают лучи и токи, что существует смерть, и страна душ, и возвращение оттуда, что на все явления и образы жизни ты найдешь ответ в глубине своего сердца, что тебе до всего должно быть дело, что ты обо всем должен знать ни капли не меньше, чем посильно знать человеку.

Герман Гессе

Глава 1
КАМО ГРЯДЕШИ?

Одни считают совпадения нелепой случайностью, другие видят в них скрытую волю высших сил, третьи их просто не замечают, четвертые… Четвертые, впрочем, не существуют, так как являются комбинациями, состоящими из первых трех.

Иван Храмов по своей натуре не был суеверным, но с раннего детства любил замечать все необычное, что случается вокруг. Эту привычку он называл «методом трансформера», позволяющим складывать разрозненные факты и происшествия в сложные звенья причинно-следственных связей. Вот и сегодня, в первое утро весенних каникул, Иван почувствовал, что в воздухе определенно «припахивало серой». Он еще не успел выйти из дома, как возле самых ног дорогу перебежала черная кошка; на автобусной остановке из-за пустой бутылки разодрались два пьяных бомжа, да и сам он направлялся в школу на задушевный допрос к психологу.

«Наверное, меня все-таки выгонят или на учет поставят», – усмехнулся Иван, поскользнувшись на ступеньках и чуть не сбив с ног выходящую из дверей уборщицу, кстати, с пустым ведром в руках.

Баб-Маня тяжело охнула, и из-под мясистого бородавчатого носа послышалось недовольное бормотание: «Все ходять и ходять, грязь топчуть, конфеты жруть. Хоть бы в каникулы провалилися к черту!» Иван попятился, снял с головы кепку и, виновато скомкав дежурное «драсьте», поспешил войти в школу…

Возле обитой черным кожзаменителем двери психологического кабинета Иван на минутку задержался, чтобы еще раз прочитать пожелание, выполненное красным, стилизованным под готику, шрифтом:

«Принимай жизнь такой, какая она есть, или будь готов измениться сам».

Под надписью была прикреплена отпечатанная на цветном лазерном принтере увеличенная визитка и табличка с расписанием работы: «Елена Леонардовна Горстева, психолог 13 разряда. Запись на консультации и прием – в любой будний день, кроме пятницы, с 8.50 до 13.00».

В кабинете густо пахло шафрановыми духами и парафином горящей свечки. Свет выключен, окна плотно зашторены, тихая музыка имитировала шум волн и крики чаек. За столом с зеленым суконным покрытием сидела молодая женщина в узких золоченых очках на лице, с гладко убранными волосами цвета железной окалины, тонкими, «в ниточку», губами, накрашенными пунцовой помадой.

– Ваня, догадываешься, почему мы с тобой сегодня встретились?

Храмов вздохнул:

– Вы делаете свою работу.

– Ну почему только я? – Елена Леонардовна улыбнулась и, опираясь на сложенные «в замок» руки, слегка наклонилась вперед. – Мы вместе делаем общее дело.

– Сегодня, выходит, я не при делах, – Иван пожал плечами и отвел в сторону взгляд. – Напрасно мы время тратим. Жалко, все-таки каникулы…

– Ну что ты, Иван. Человек отдыхает в общении, одновременно развиваясь внутренне и решая свои проблемы, – психолог наигранно улыбнулась, стараясь поймать прячущийся взгляд юноши. – Давай поговорим о чем угодно, откровенно. Хочешь?

– Откровенно? – оживился Иван. – «В двоих?»

Елена Леонардовна вопросительно выгнула бровь.

– То есть разговор останется между нами. И вы… и вы не припомните того лишнего, что я сейчас наговорю?

– Ваня, ну о чем ты! Конечно же! Запомни: все, что сказано в этих стенах, всегда бывает, как ты говоришь, исключительно «в двоих». Сядь поудобнее, расслабься. И не вцепляйся так в подлокотники. Уверяю тебя, кресло крепкое и устойчивое.

Они непроизвольно улыбнулись. Ваня почувствовал, как взамен напряжения пришло спокойствие и легкая сонливость. Елена Леонардовна встала из-за стола и пересела в кресло напротив.

– Расскажи, почему ты переехал в Немиров?

– Это обязательно? – Ваня перевел взгляд на окно. Непроницаемые зеленые шторы. – Если вам интересно… После того, как погиб мой отец, на его фирму буквально обрушились кредиторы. Мама продала все, что можно, но денег все равно не хватало. У нас появились проблемы…

Елена Леонардовна ласково погладила его по плечу:

– Все хорошо, Ванечка, все хорошо. Продолжай…

Иван глубоко вдохнул:

– Тогда папин друг, Борис Евгеньевич, предложил все уладить. Только вот нам пришлось из Перми уехать, возможно, надолго…

– А почему выбрали наш город? – Елена Леонардовна протянула ему стакан воды.

Иван сделал несколько больших глотков, поставил стакан на пол. Вода была тяжелой и затхлой, от горьковатого вкуса поднималась тошнота.

– Борис Евгеньевич здесь комнату в коммуналке купил, подальше от глаз. А маме подыскал работу делопроизводителя на немировском мясокомбинате.

– Значит, ты считаешь, что папин друг сподличал? – неожиданно прямо задала вопрос Горстева.

– Конечно. Он унизил маму, отобрал нашу квартиру, прибрал к своим рукам папино дело… – Ваня ударил кулаком по зеленому сукну стола. – Еще и считает, что мы его благодарить должны!

Елена Леонардовна покачала головой. Медленно провела пальцами по напряженной руке Ивана, коснулась сжатого кулака:

– Ваня, согласись, долги твоего отца – это проблема только вашей семьи, но никак не папиного друга. Поэтому все, что он сделал для вас, заслуживает если не благодарности, то хотя бы признательности. Он, в ущерб собственным интересам, пытается разгрести ваши дела.

– Больно надо! Тоже мне, доброхот нашелся!

Елена Леонардовна поправила очки и спросила по-учительски твердо:

– Как ты, Иван, думаешь, почему за две четверти, что ты уже проучился в нашей школе, ты так ни с кем и не сблизился? У тебя нет друзей, ты ни с кем не общаешься. А как ты проводишь свободное время?

– Я книги читать люблю. Или в коридоре с самодельной грушей боксирую… – Ваня медленно убрал со стола руку, отстраняясь от прикосновений. – В классе ко мне все относятся как к чужаку, да и я не понимаю, зачем сближаться с чужими для меня людьми? Все равно из Немирова скоро уеду. Навсегда.

– Тебе надо еще десятый класс окончить и в одиннадцатый перейти. А у тебя с учителями большие проблемы. Может, знаешь почему?

– Потому что я не хочу повторять ту чушь, которую говорят они, не хочу подчиняться дурацким правилам школьного распорядка. Знаете, – Иван пристально посмотрел в большие, по-медузьи мутноватые глаза психолога, – здесь очень странная школа. Понимаю, она с фольклорным уклоном, но зачем, вот скажите, на каждом шагу по стенам развешаны колдовские маски? Недобрые…

Елена Леонардовна пожала плечами:

– Ты просто не знаешь истории нашей школы, ее традиций, а пытаешься делать поспешные выводы и представить их как единственно верные. Теперь понимаешь, что твоя позиция в корне неверна? Не спеши с выводами, стань чуточку терпимее к чужому мнению, к другому образу жизни… Меня больше всего настораживают твои конфликты с одноклассниками. За пять месяцев учебы ты был инициатором пяти драк. Не многовато ли для самоутверждения?

– Да не хотел я драться, как вы не понимаете! В своей школе за девять лет пальцем никого не тронул, а тут… Полшколы отморозков. Разве вы сами не видите?

– Нет, Ванечка, не вижу. – Елена Леонардовна покрутила в руках маленький, похожий на елочную игрушку, серебристый шар. – Ребята у нас, конечно, разные, есть и с непростым характером. Присмотрись к ним получше, они все добрые и отзывчивые! Ты просто загнал себя в угол и боишься признать, что причиной конфликтов был сам. Доверься своим педагогам, смелее вливайся в коллектив, и мы поможем тебе, вот увидишь!

– Не нужна мне ничья помощь! Получить бы скорее аттестат и уехать отсюда… навсегда… – он снова наткнулся взглядом на непроглядную стену штор и безразлично махнул рукой.

– Ты поговори, а я послушаю, – улыбнулась Елена Леонардовна. – Только после. Пока отдохни, откинься на спинку кресла, закрой глаза и слушай музыку. Позволь ей завладеть тобой, растворись в ней.

Иван утопал в глубоком кресле, и реальность вправду таяла белыми воздушными облаками. Пламя свечи казалось то большой огненной бабочкой, то маленьким танцующим человечком, разбрасывающим золотые иглы. Крики чаек становились все отчетливее, морские волны играли волосами, ласково убаюкивая, погружали в сон. Иван почти не сопротивлялся подхватившему теплому течению, которое все дальше уносило его в туманный перекресток времени и пространства…

Елена Леонардовна раздвинула шторы и, посмотрев на удалявшуюся фигуру, послюнявила пальцы и быстрым движением погасила свечку. Достала чистый лист бумаги и каллиграфическим почерком вывела: «Заключение по результатам психологического обследования учащегося 10 класса немировской средней школы несовершеннолетнего Ивана Храмова».

* * *

Еле брезжащее с утра солнце к полудню выхолостилось набежавшими тяжелыми снежными облаками. Наступивший день, готовящийся по-весеннему разгуляться, потух, съежился, медленно переползая в пасмурный вечер. Над мощеной с незапамятных времен серым булыжником главной улицей имени Павших Красногвардейцев, рассекающей Немиров надвое, пронесся внезапный порыв ветра. Автобусная остановка имени Патриса Лумумбы, сложенная из белого силикатного кирпича и покрытая листовым шифером, растрескавшимся от забиравшихся на крышу гопников, с трудом вмещала озябших, одетых уже по-весеннему людей. В ожидании автобуса они напряженно молчали, понуро переводя взгляды вниз, под ноги, стараясь не глядеть друг другу в лица…

Ветер обжег ледяной крошкой, насквозь продувая ненадежный спандекс демисезонной куртки. Иван поежился. После уютного кресла и убаюкивающей музыки трудно возвращаться под совсем не весеннее небо, раздираемое белыми всполохами северных ветров. На миг Ивану даже показалось, что кружащийся снег то и дело складывается воздушными пазлами в маски, наподобие тех, что висят в школьном этнографическом музее. Он пытался удержать видение, сфотографировать в памяти, но тщетно. Картинка рассыпалась, и сознанию достались только набегающие снежные волны.

Голова шла кругом. Поднявшийся жар душил, захлестывая на горле незримую удавку, сбивал с пути, заставляя безоглядно следовать за мелькавшими перед глазами яркими серебристыми искрами. С трудом перебарывая охвативший озноб, Иван подошел к зияющей выломанными кирпичами остановке и поспешил протиснулся внутрь, укрываясь в спасительном тепле человеческих тел.

– Смотри, куда прешь! – рявкнула прокуренным голосом подвыпившая блондинка в поношенном кожаном плаще и видавших виды модельных сапогах конца восьмидесятых.

– Извините, – Иван осторожно продвинулся к скамье. – Мне только бы пройти…

– Иди, иди, соплячок, – хмыкнула блондинка, подталкивая к испещренной надписями кирпичной стене. – О жизни почитай. Может, и найдешь в ней чего хорошего…

Скамья оказалась доской, расщепленной по всей длине и стянутой в двух местах проржавевшей колючей проволокой. Иван не рискнул на нее присесть, прислонился к ледяной кирпичной кладке. Исписанная незатейливыми словами стена уплывала, нанизывая на размытые граффити старательно выведенные черепа и жирные угольчатые кресты, сползающие вниз.

Иван тряхнул головой, прогоняя навязчивые образы, скользнул взглядом по угрюмым, неподвижным лицам и снова отвернулся к стене, цепляясь за вращающиеся круги, разрисованные перекрещивавшимися трезубцами и перевернутыми звездами…

Старый ПАЗик притормозил загодя и, дребезжа разболтанными стеклами, приткнулся к остановке. Замерзшие люди, толкаясь и перебраниваясь, бросились занимать свободные места, и через минуту забитый до отказа автобус тяжело отчалил от «Лумумбы», пробиваясь в глубь Немирова сквозь слепую снежную пелену.

Зажатый раздвижными дверями, болтавшийся на подножке Иван смотрел, как откуда-то сверху, словно в кино, на лобовом стекле вырастают слои мокрого снега, и как снующие автобусные «дворники» без устали его размазывают, скидывая грязную жижу прочь.

– Эй, ты! Чего висишь?! – низкорослая и полноватая кондукторша ткнула в плечо. – Сейчас небось на «Парке» выскочишь, а за проезд не заплатишь!

– Я до Красных казарм еду… Руку зажало. Освободится салон, сразу билет куплю.

– Знаем, как вы, наркоманы, платите! Поглядите-ка на него! От кайфа зенки-то остекленели, а врать ума не отшибло! Билет оплачивай или выметайся отсюда! – ища поддержки, кондукторша окинула пассажиров взглядом, но они безучастно отворачивались.

– Или оплатишь сам, по-хорошему? – уже неуверенней спросила кондукторша, испугавшаяся остаться один на один с наркоманом, дерзко смотрящим на нее исподлобья.

С трудом пошарив по карманам, Иван вытащил пятерку и протянул кондукторше.

Она недовольно взяла монету и, словно ожидая обнаружить подвох, повертела ее перед глазами. Молча оторвала от тугого мотка билет и сунула его в руку Ивана…

Через пятнадцать минут он уже сидел в опустевшем автобусе и, чтобы случайно не встретиться с кондукторшей взглядом, разглядывал выпавшие номера на билете. «Жаль, несчастливый. Встреча выпала… Еще одна встреча… Не много ли за сегодняшний день?»

Глава 2
ГОРОД НЕМИРОВ, КАК ОН ЕСТЬ

Выйдя из автобуса, Иван скользнул ногой по обледеневшему бордюру, рухнул вниз, едва не угодив под колеса отъезжавшего ПАЗа.

Боль пронзила мозг и, пробежав по венам маленькими искорками, вспыхнула в глазах ярким калейдоскопом из тротуаров и домов, тонущих в потоках дорог людей и проезжающих машин. Город стал совсем незнакомым, а тело – далеким, непослушным, чужим… Поднявшись и отряхнув с себя липкое, пережеванное колесами снежное месиво, он побрел домой наугад, не закрываясь от жестких снежных волн нарастающей бури.

Не успев отойти от остановки и на сотню шагов, Иван окончательно сбился с пути, утрачивая реальность происходящего. Чудилось, что, скользя по обледеневшим дорогам, он смещается в раздвинутый – снеговеем временной проем, в котором перемежались образы прошлого странного города Немирова. Погибшие красногвардейцы, чьи смертные муки увековечены на барельефе при входе в Парк Культуры и Отдыха. Дореволюционные монахи, ежегодно обходящие Крестным ходом уездный город Богоявленск. Отчаянные первопроходцы, пришедшие пятьсот лет назад на неспокойные колдовские уральские земли и узревшие здесь Бога. И далекие потомки, слоняющиеся по умирающему городку в поисках денег на выпивку…

 
Идут без имени святого
Все двенадцать – вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль…
 

Иван удивился, как пронзительно по-новому отозвались в его памяти строки из «Двенадцати» Блока. Действительно, люди, которые здесь живут, ко всему готовы, и уж наверняка им ничего и никого не жаль.

Добравшись до окраинной гряды пятиэтажек, некогда бывших общежитиями Немировского ремзавода, а теперь превратившихся в городское гетто, Иван облегченно вздохнул и рассмеялся:

– И в горячечном бреду я до дому добреду!

Толкнул в давно не крашенную, сбитую из необструганных досок дверь и словно провалился в черный подъезд без ламп, с оконными проемами лестничных площадок, небрежно заколоченными ржавыми листами железа…

Он долго возился с вечно заедавшим «английским» замком, который можно без труда одним ударом выбить, а чтобы открыть ключом, требовалось никак не меньше пяти минут. Когда замок все-таки поддался, Храмов крадучись пошел по длинному обшарпанному коридору, стараясь угадать свою комнату.

Завидев с трудом держащегося на ногах, бледного Ивана, соседка по коммуналке испуганно всплеснула руками:

– Напился? Накурился? Укололся? Нет?.. Тогда наверняка менингит!

– Я, тетя Нюра, просто в школу сходил, – пробормотал Иван. – Сейчас все пройдет…

– Ваня, Ванюша, – от волнения соседка перешла на шепот, – а может… сглазили? Тут это часто случается. Может, тебя к бабке какой сводить? Знаем таких… Или давай хоть матери позвоню!

– Не, не надо, все в порядке… – Иван махнул рукой и, придерживаясь за стену, побрел к своей двери.

– Ванька, – сердито сказала тетя Нюра. – Ты гляди, не шути с этим. А то околеешь, или того хуже – станешь каким-нибудь двоедушником.

– Теперь даже комсомольцами не становятся, – Иван попытался отшутиться, но получилось это плохо. Он потерял равновесие и чуть не рухнул на пол.

– Ах ты, касатик, как побледнел! Ну, пойдем, пойдем на постельку, поспишь, даст Бог, и полегчает, – тетя Нюра сгребла его в охапку и, не позволяя сопротивляться, потащила по коридору коммуналки. – Вот и дверка твоя, давай отворим, да и на боковую. Немочь-то вернее всего подушкой давится…

Постояв минут пять рядом с забывшимся Иваном и немного успокоившись, тетя Нюра прошептала:

– Ничего, на этот раз все обойдется. Вот сердце мне так говорит, что все обойдется… – Вытерла о подол ладони, перекрестилась и пошла на общую кухню пить чай да предугадывать грядущие события с помощью колоды атласных карт.

Иван, уже не слышал причитаний, он спал, а может, бредил, но и в этом неведомом мире явственно видел себя пятилетним мальчиком в длинной белой рубахе до пят. Узкая лодка почти невесома. Она не плывет, а скользит сама собой по черной глади ночного озера. В водах отражалась луна, звезды, горы и редкий, покореженный ветрами, чахлый высыхающий лес. «Ух, ух, ух ты!» – звуки носились над головой и тихо растворялись в плеске невидимых рыб.

Где это я? Иван огляделся. Вокруг ни души, только шорохи оживших ночных гор. Надо выбираться, грести к берегу, да только чем? Он опустил руки вниз, в воду, но она была тяжелой, непослушной, липкой и красной…

Ночь чертила на неподвижной воде лунные знаки, значение которых Иван никак знать не мог, но которые странным образом были ему понятны. Знаки складывались в смыслы, смыслы рождали историю, а история становилась мифом.

Луна перекинула невесомый мост от звезд к лодке, мост, свитый из тонких и неверных лучей умершего на закате солнца, продолжавшего жить благодаря смерти. И где-то вдалеке, у самого утопающего во тьме горизонта, показался сиротливо удаляющийся силуэт отца, сгорбленный, словно придавленный непосильной тяжестью звездных лучей.

– Папа! Постой, не уходи! – закричал Иван и, поднявшись в полный рост, решительно шагнул по воздушной дороге навстречу истаивающему в непроглядной черноте призрачному образу.

Но как только нога покинула спасительную лодку, Иван стал тонуть, захлебываясь в соленой и липкой влаге…

– Ванечка, что с тобой?! – мать трясла что было сил побледневшего, всхлипывающего сына, пытаясь вывести его из тяжелого сна.

На крик сбежались соседи по коммуналке, любопытствующим кольцом обступив перепуганную мать. Женщины качали головами и охали, при этом стараясь держаться отстраненно.

– А ну-ка, бабье, разойдись! Разойдись, кому говорят! А ты, Лизавета, не причитай! Пойди-ка лучше окно открой. Ему сейчас воздух свежий нужен. – Седой высокий старик растолкал столпившихся женщин и стал с силой растирать виски спящего. – Вот так, хорошо, молодчина! – сказал удовлетворенно, когда Иван, застонав, открыл глаза.

Встретив вопросительный взгляд матери Ивана, старик спокойно объяснил:

– Ничего страшного, просто обморок. В таком возрасте с юношами подобное происходит довольно часто. Не притерся паренек к новому месту, а здесь, в Немирове, повышенная энергомагнитная активность – из-за подземных пустот и разломов в коре. Наверно, перетренировался, а тут еще весна, да витаминный голод в придачу…

Тетя Нюра, внимательно наблюдавшая за действиями седого, ехидно спросила:

– А сам ты кто таков будешь? Пришел с пустой корой, а дом на уши поставил, будто участковый! Не много ли на себя берешь?

Старик усмехнулся и, потерев кончик носа, лукаво посмотрел на тетю Нюру:

– Я ваш новый сосед. Зовут меня Сергей Олегович Снегов, будем знакомы.

– Ничего не скажешь, знакомы. Явился, не запылился – и сразу в знакомые навяливается. Надо еще разобраться, какой ты сосед. – Тетя Нюра искала поддержку у окружающих, но все оставались безучастными к ее попыткам «поставить на место» нового жильца. – Скажи-ка, соседушка, а где твой багаж? Или ты так, бомжиком в пустые стены въехал?

– Багаж будет завтра, – невозмутимо ответил Сергей Олегович. – Я только сегодня квартиру продал, а комнату приобрел. Не успел упаковаться.

– Ах, – всплеснула руками тетя Нюра, – принесла нелегкая алкаша! Жили как люди, теперь намаемся. Ну, что молчите! – она грозным взглядом обвела присутствующих женщин. – Ведь переворует все, обчистит нас до обоев, а еще дружков водить станет. А у такого дружки – уж наверняка все до единого пьяницы и воры! Добро растащат, самих порежут…

Сергей Олегович не удержался от густого раскатистого смеха:

– Ну, ничего от тебя, соседушка, не скрыть! Придется тебе цепочку на дверь подвешивать и сахар в комнату прятать, иначе позабудешь про свою «дольче виту»!

– Я то далеко, далеко вижу, не сомневайся! А если знаешь по иностранному пару слов, так это еще не гарантия, что ты у меня воровать сахар не станешь!

Тетя Нюра оглядела собравшихся, но, не найдя понимания у соседок, заворчала и ушла к себе в комнату – погадать. Неспроста трижды за утро плохо легли карты. Ух, неспроста! И сдается ей, что пустые хлопоты закончатся чьей-то преждевременной смертью…

– Может, чайку попьем, познакомимся поближе? – Елизавета Андреевна сидела возле пришедшего в себя, но не понимающего причины перепалки Ивана. – Я вот и печенье овсяное принесла. Свежее, ванильное, с изюмом…

– Чаек дело хорошее, особенно когда со свежим печеньем! – кивнул Сергей Олегович. – Только сначала ты бы, хозяйка, окошко закрыла. А то паренька застудишь. Смотри, какая за окнами поднялась канитель!

Пурга, разыгравшаяся с обеда, не думала прекращаться. Ветер усиливался, крепчал, по-зимнему скользил по крышам домов белыми лавинами, выл в растрескавшихся оконных ранах сквозняками, неистово лупил по стеклам ломкими ледяными пальцами.

Елизавета Андреевна подошла к окну и задернула занавески.

– Вот так, будто и не метет за окном, а просто весна задерживается! – она неловко улыбнулась. – Еще вчера все таяло, а сегодня посмотрите, кругом снег… То-то Ванюше нездоровится… Но ничего страшного, правда?

Сергей Олегович посмотрел на Елизавету Андреевну, затем на Ивана и утвердительно кивнул:

– Будем надеяться, что обойдется.

* * *

Чай был горячим, крепким и необыкновенно вкусным, да и разлит в подобающие изящные фарфоровые чашки, по-видимому, работы старых китайских мастеров.

– Отменный у вас чай, – сказал Сергей Олегович. – Признаюсь, никогда не приходилось пробовать такой роскоши. Можно ли поинтересоваться названием?

– «Волшебный цветок». Элитный сорт чая, который, завариваясь дважды, дает настой разного вкуса и цвета…

Елизавета Андреевна открыла с заварника крышку – в горячем ароматном настое плавал распустившийся коричнево-зеленый бутон.

– Муж очень любил чай, коллекционировал сорта разные. В прошлом году даже специально в Китай ездил. Там чаепитие считается настоящим искусством, со своими правилами, традицией и утонченной философией. – Она смахнула набежавшую слезу. – Теперь нет моего Никиты, а его цветы все еще расцветают…

– Смотрите, смотрите, – Иван раздернул на окнах старые, оставшиеся от прежних хозяев цветастые занавески. – Пурга прошла, и даже прояснилось!

Небо стало высоким и по-весеннему прозрачным. На легких воздушных облачках играли лучи вечернего солнца.

– Я всегда хотел узнать, да только спросить некого, почему у города такое странное название – Немиров? – немного смущаясь, спросил Иван.

– История. Везде и во всем виновата история, – Сергей Олегович с удовольствием сделал большой глоток ароматного чая.

– Почему же история? – переспросила Елизавета Андреевна. – Название как название, ничего особенного…

– А вы знаете, как прежде назывался город? До революции? – спросил Снегов.

Елизавета Андреевна пожала плечами:

– Мы не местные, здесь оказались случайно. Откуда ж нам знать?

Сергей Олегович кивнул, а про себя подумал: «Уж не волею ли судьбы?» Впрочем, делиться своими мыслями не стал, просто продолжил рассказ:

– Плохо, что не удосужились. В любом имени заключена и загадка, и ключ к разгадке. Вот раньше город назывался Богоявленск. И был знаменит, между прочим, своими иконописными мастерскими, в стенах которых, к слову, ныне расположен мясокомбинат.

– Все это странно, – Елизавета Андреевна нервно подернула плечами. – Даже как-то неправдоподобно странно.

– История, всему виной только она. Город переименовали сразу после гражданской. А причиной, почему ему выбрали такое странное, на ваш взгляд, имя, было следующее событие. В 1918 году в этих краях свирепствовала страшная эпидемия, люди умирали, как мухи. Все говорили – тиф, но это был не тиф.

– Тогда что же? – Иван с нетерпением посмотрел на Снегова.

– В те годы здесь и фельдшер был большой редкостью, не то что врач, – Сергей Олегович допил чай и поставил чашку на стол, – поэтому подлинные причины вспыхнувшей эпидемии так никто и не узнал. Но вот есть один очень интересный факт… Один из монахов местной братии перед началом мора видел мчавшегося по небу белого всадника. Инок так испугался видения, что его разбил паралич, и он с трудом смог рассказать о происшедшем. Умирая, все твердил строки Апокалипсиса: «И вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными…»

– Но как повлияло его видение на переименование города? – спросила Елизавета Андреевна. – Неужели большевики решили таким образом высмеять религиозные предрассудки?

– Не само видение, а события, рожденные эпидемией, дали новое имя городу, – игнорируя сарказм собеседницы, пояснил Сергей Олегович. – Когда умерших стало так много, что их не успевали хоронить, в Богоявленске встретились парламентеры от белых и красных, чтобы договориться о перемирии. Встретились на мельнице, на нейтральной земле. Неизвестно, чем бы завершились их переговоры, только ночью на них напала банда Васьки Змея.

– А кем был этот Змей? Наверняка дореволюционным беглым каторжником? – спросил Иван и процитировал строфу известной каторжанской песни:

 
Глухой, неведомой тайгою,
Сибирской дальней стороной,
Бежал бедняга с Сахалина
Змеиной узкою тропой…
 

– Похвально, молодой человек, весьма похвально… Откуда такие знания? Теперь революционного творчества в школе не преподают.

– Когда жили в Перми, то ходил в литературный кружок при университете. Так, ради интереса…

– Ванечка очень талантливый, обязательно станет писателем или журналистом! Вот только окончит школу, сразу на журфак поступит! – Елизавета Андреевна нервно поправила чашки на столе. – Может, еще чайку?

– Не откажусь. Тем более, что наш краеведческий экскурс еще не окончен, – Снегов, не дожидаясь, пока хозяйка вскипятит воду, налил себе до краев в чашку одной заварки. – Той ночью резня была страшная, полегли все, среди убитых не найден был только сам Васька Змей. Да и кто он был на самом деле, доподлинно не известно. Одни говорили, что он из заезжих нигилистов-декадентов. Другие утверждали, что под Змеем надо подразумевать местного староверского купца Горлова, ненавидящего новую Совдепию и недовольного прежней царской властью. Третьи доказывали, что под демонической личиной скрывался жандармский капитан Бусовиков, охотившийся за вывозимой белочехами царской казной, а сюда прибывший для разграбления церковных богатств…

– Странно, чтобы жандарм грабил монахов… – Иван покачал головой, – наверно, эта версия самая фантастичная! Впрочем, может, пропагандистская.

– Как знать, как знать… – загадочно улыбнулся Снегов. – Когда на дворе гражданская война, предательство и грабеж – дело естественное и обыденное. А уж измена присяге – и тому подавно. Так, 15 января 1920 года командующий чешского корпуса Гайда, ради возможности вывезти из России «золотой эшелон», предал большевикам на верную смерть Колчака. Вот тебе и белые братья-славяне. Кстати, и личная охрана адмирала променяла офицерскую честь на заветные сребреники и возможность свободно уйти за кордон. Вот тебе и хваленые «ваши благородия»!

– Действительно, низко… Оказывается, и раньше люди поступали совсем как у нас в Перестройку… – Елизавета Андреевна поставила на стол вскипевший чайник. – А что случилось с женой Колчака? У него была любимая женщина?

– Его Анна Тимирева, провела больше тридцати лет в ГУЛАГе. Потом жила одиноко, тихо ушла из жизни в 1975 году. У нее были возможности покинуть СССР, но она не захотела уехать из России, где покоится прах любимого. Да и простить белоэмигрантов не могла. Так, непреклонной, и встретила смерть в коммуналке…

– Рассказываете, словно все видели сами, аж мурашки по коже, – удивленно сказала Елизавета Андреевна. – Откуда вы узнали про все это?

– До выхода на пенсию я работал учителем истории в школе. Целых тридцать пять лет. Так что времени оказалось вполне достаточно, чтобы изучить историю об этом непримиримом городе. Кстати, интересная деталь: нынешний парк культуры разбит как раз на месте старой мельницы. Я всегда вспоминаю об этом, когда, прогуливаясь, вижу «колесо обозрения».

– А Васька Змей? Что случилось с ним после войны? – возбужденно спросил Иван. – Неужели он нигде не оставил своих следов?

– Через неделю после бойни город взяли красные. Эпидемии уже не было, а про переговоры никто вспоминать не хотел. Тогда сочинили легенду о том, что целая армия колчаковцев окружила членов местного ревкома, предлагая им жизнь в обмен на мир. Но красные отклонили мир, выбрав «последний и решительный бой». И все как один погибли за Третий Интернационал. Прибывшие из Москвы комиссары тела героев куда-то с почестями увезли. Всех остальных закопали здесь же, а мельницу сожгли, чтобы местные помалкивали. И городу дали памятное название в духе тех лет, намекая, что мировой революции нужен не мир, а нечто совсем иное, – Сергей Олегович налил себе очередную кружку чая. – Что сталось после гражданской войны с мифическим Васькой Змеем, вообще не известно. Словно сбросил кожу да и растворился среди людей. Может, парторгом стал. Или директором школы. Если за границу не ушел. Кто знает?.. Только после окончания гражданской войны здесь с каким-то особым рвением уничтожались следы «опиума для народа». Даже монастырь – и тот в мясокомбинат превратили, каменные кресты на могилах поразбивали.

– Теперь понятно, теперь мне все понятно! – Иван взял мать за руку и пристально посмотрел ей в глаза. – Мама, я сразу почувствовал, что здесь что-то не так. И природа, и люди. Даже в школе на каждом шагу творится сущая чертовщина!

Елизавета Андреевна недовольно посмотрела на сына и, обращаясь к Снегову, твердо сказала:

– Сергей Олегович, я благодарю вас за помощь, но прошу вас больше к подобным темам не возвращаться.