Текст книги "Верность слову"

Часть III. Россия

26 января

То, к чему мы все так долго стремились, о чём так много думали и говорили, произошло как-то по-будничному просто, не оправдав наших надежд.

Утро. Первыми лучами солнца позолотило наш эшелон на пограничной мадьярской станции. Переезд через Тиссу – и мы на русской земле. Правда, недавно присоединённой, но русской. Мы – в Закарпатской Украине, в городе Чоп, о чём гласит вывеска на разрушенном вокзале. Это первая русская надпись за четырнадцать месяцев.

Купил газет. Поезд тронулся после обеда. Справа – степь белая, холмистая. Неужели на Украине? Но вокруг такие же чернеющие своею наготой острова леса, как и прежде, только ветряков нет. Встречающиеся деревни упираются в поднебесье каменными пиками кирх, какие понатыканы по всей Европе. А вдалеке слева маячит глыба Карпат.

Проехали около двадцати километров и встали. Говорят, что постоим до завтрашнего утра. Боже! Как надоела эта дорога! Как хочется почувствовать себя на месте!

Впервые за всю дорогу сдали письма.

29 января

27-го января прибыли в Мукачево – место перегрузки с европейской колеи на русскую. Слева, на подъезде к городу тянется сплошная масса Карпат, покрытых лесом и скалистым кустарником, показывая иногда белый зуб засыпанной снегом вершины. Ближе к железнодорожному полотну на высоте расположился замок, окружённый крепостною стеной. Он, как передовой дозор, выдвинут вперёд, и его видно далеко из города. Ходят слухи, что гора, на которой воздвигнут замок, – искусственная. Но, уточнить правдоподобность этой версии не было времени.

Перевалочная станция – богатая, и создаётся впечатление, что она функционировала задолго до войны. Сама станция невзрачная. Судя по ней, городок должен быть не из сильных. Провели с солдатами митинг по поводу возвращения на Родину. А после митинга пошли с Николаем бродить по городу.

Прямо от вокзала, который кишел пассажирами с поезда «Вена – Мукачево», шла широкая асфальтированная улица с обсадкой по обоим сторонам – улица Ленина. Идём, лузгаем тыквенные семечки, прихваченные на небольшом базарчике у вокзала. Столовая. Входим. Пиво, которое успело надоесть в Венгрии, точно такое же. Выпив по паре кружек, вернулись. А после обеда, опорожнив содержимое поллитровки, направили свои стопы в кинотеатр. Путь оказался по улице Молотова, до конца, а на улице Александра Невского – кинотеатр. Успели. Фильм хорош! «Парад физкультурников» – цветной, очень красивый фильм.

Город. Центр его произвёл хорошее впечатление. Чистый город. На обратном пути зашли попить пива в ресторан. Мадьярщина вновь в нос ударила. Тот же оркестр, с тем же репертуаром. Разница лишь в том, что деньги – наши. Да и вообще экономическая жизнь Мукачева напоминает НЭП в миниатюре. Частники всюду. Но успех высок – всё есть!

Сегодня сходили в баню-вагон. Хо-о-о-ро-шо-о помылись после двух дней работы по оборудованию вагона. Нас теперь четверо. Присоединились «Папка» и Контиякин.

Устроились на славу!

30 января

На старом месте. С утра пришёл Головацкий, соблазнил в город. Ушёл без разрешения Глейбера и напоролся на него в городе. От майора получил выговор в приказ; короче говоря, разговаривал с ним непочтительно. И чёрт же его знает, почему я не могу почтительно разговаривать с начальством, когда меня ругают. Ну, согрешил – накажи. А фонтаны слов…

31 января

С утра начали подъём на Карпаты. Величественные горы, покрытые густым лесом. Он стоит высокий и чёрный на жёлто-коричневом бархате прошлогодней листвы. За ночь выпавший снег лежит только на северных склонах, южные оголены. А выше лес покрылся курчавой бахромой белого инея. Там холодно. Дымка тумана рваными хлопьями стелется над лощинами. Подчас встречаются места, где слои земли прорывает камень: серый, слоистый. Но и на камне – растительность. Меня удивляет чудная плодородность этого тонкого слоя почвы. Горы невысокие, но труднопроходимые.

Железнодорожное полотно, как и идущая рядом грунтовая дорога, вьётся вслед за маленькой, но быстрой горной речкой. Автодорога во многих местах пересекает её. Речка покрыта льдом и лишь изредка из плена белого, но какого-то неестественного снега, в полыньи проглядывает прозрачная, как хрусталь, зеленоватая на перекатах вода.

Следы боёв. Обломки взорванных мостов, взорванные доты и дзоты, артпозиции; немецкий лёгкий танк стоит на грунтовой дороге, опустив жерло ствола. Здания без окон слепо смотрят на проходящий эшелон… Поражает убогость гуцульских поселений.

На обед встали и стояли на какой-то небольшой станции. Но судя по тому, что тянущие нас три паровоза подцепились, уже скоро поедем. Часа два спустя поставили личному составу боевую задачу: въезжаем в зону действия бандеровцев. Опасаемся нападения, так как уже есть случаи. Раздали патроны. Две зенитных артустановки назначили дежурными.

Ходят слухи, что дня три назад бандеровцы взяли Станислав и, пограбив его, ушли.

1 февраля

Вчера вечером все обитатели нашего дома на колёсах решили не ложиться спать, дабы сонных неожиданность не захватила врасплох. Решено – сделано! Уселись за стол и принялись за «козла».

Эшелон разделили на две части. Материальная часть с усиленным нарядом ушла в неизвестность, а мы стоим.

Надоели и домино, и карты. Курить нечего. Зашёл дежурный по эшелону Петров и «обрадовал», что раньше утра не тронемся. Мы раздеваемся и со спокойной душой заваливаемся спать. Проснулись на старом месте и, в силу неисправности некоторых вагонов, двинулись в путь после полудня.

И снова скользит за окном суровый пейзаж Карпат. Лес уже перешёл в хвойный, и стоящие густо высокие, стройные ели начали чередоваться с белыми пятнами вырубленных делянок. Много леса снято с корнем и валяется, создавая вид бесхозяйственности…

Молодая еловая посадка, усыпавшая весь склон горы. Питомник ёлок раскинут большой еловой грядкой на снежном поле и огорожен простым огородом. По ущелью тянется большое поселение, поражающее убогостью раскиданных в хаосе деревянных строений с низкими стенами, накрытых соломой. Церковь (уже с куполами) выситься на самом высоком месте, несколько в стороне от деревни…

Низкорослые гуцулы и маленькие лошади, стоически вытягивающие сани с грузом на гору…

Первый туннель. До перевала их четыре, причём последний – длиной в 1800 метров. Ехали по нему шесть минут. Темно, и кажется, что паровоз идёт на ощупь: так глухо и редко бьют колёса на стыках, да дым от паровоза врывается в отверстие для дымохода печи, вырезанное в крыше вагона…

Выскочив из этого туннеля, мы встали на перевале. Верецкий перевал, высота 847 метров. Станция Воскид Львовской железной дороги. Сорок минут стоянки, и спуск. Вновь горы, разбитые здания и взорванные мосты. Много наших солдат, охраняющих дорогу.

Справа с перевала берёт начало река Опор. Дорога идёт её долиной. Хвойный лес переходит в смешанный. Разбитые дачи. Хорошо видны высокие вершины, как бы подпирающие небосвод. Стали изредка встречаться сады. Горы постепенно теряют свою высоту. Долины Опора расширились и, проскочив последний, пятый туннель, мы выскочили на равнину у города Скол. Первая половина эшелона ушла вперёд, и мы пустились навёрстывать утерянное время. Догнали, не доезжая километров шестьдесят до Стрыя. И вновь однообразный стук колёс, монотонный шум движущегося эшелона. В Стрые меняется бригада. Часа два стоянки и… Львов или Станислав.

3 февраля

В Львов приехали ночью. Стояли до рассвета.

Солнце ещё не было видно, но его лучи из-за горизонта уже бросали свой свет на все окружавшие нас предметы. Как в тумане, в предрассветной дымке вырисовывалась сводчатая крыша перрона. Когда-то она была застеклена, но сейчас стёкол нет, а на пустых переплётах домовито расположились галки, наполняя своим криком воздух.

Возвышение, как погрузочная площадка, только путь идёт по ней. И поезда, и вагоны на ней, как бы на втором этаже разместились. Город – слева. Мы его видим мельком, как видели большинство городов, которые проезжали. Около одиннадцати часов – в путь. Львов II так же проскочили мимо. Затем Тернополь, весь разбитый. От Львова до Жмеринки начался путь, по которому я ехал в армию в 1944-м году. Круг европейского «путешествия» замкнулся во Львове. Место, по которому меня трясли год тому назад, в обществе работников штаба 2-го батальона 309-го стрелкового полка, я не узнал. Куда исчезли все разбитые хаты и склеенные на скорую руку временные жилища, убогие и жалкие?! Их место теперь занимают новые хаты под железом, но ещё не все побеленные. Видать, не у всех хозяев руки дошли до побелки хат. Лишь кирпич и то, что раньше было кирпичом, неубранными грудами лежит около до основания разбитых кирпичных зданий, да рваное железо мостов, смятые остовы вагонов под откосом устилают землю. А вокруг по холмам – поля, разбитые на полоски, как лентами присыпаны снегом. На станциях оживлённый говор облепивших эшелон торговок, предлагающих всякую всячину, от семечек до водки, и спрашивающих взамен мало – спички. Из вещей ничего нет.

Проскочили старую границу. Шепетовка, Проскурев, Жмеринка. Проснулись в последней сегодня утром. С товарных вагонов мужики и жёнки мешки сгружают. Поинтересовался. они из-под Сухиничей, ездили в Тернополь за хлебом. Пуд ячменя – 200 рублей. С хлебом здесь уже видать туговато. Единосмешаные хлеба кончились. На станциях уже стали спрашивать не рубли и злотые, а хлеб и сухари.

От Жмеринки пошли сплошные сады. Ехали, прильнув к окнам, и сочувствуя отставшему от эшелона Коптилкину…

Вопрянка. Ох, и цыганок подошло к эшелону! Еле отогнали…

Христиновка. Получали продукты и обедали. Побродил с майором по станции. Он в 1941-м году «имел удовольствие» драпать с Христиновки на Умань 18 километров…

Сейчас ночь. Смена бригады на станции Томть. Использую короткую стоянку. Вот сигнал, и паровоз свистнул. Поехали! Николай уже спит. Следовательно – на бок, Дмитрий Михайлович!

4 февраля

Перевалив на свою землю, нас, будто подхватив на гигантских крыльях, везут без остановок от смены бригады до другой смены. Сады сменились голой холмистой степью. Ковыль качается под снегом, да изредка мелькают рядами посадки. Пейзаж скучный.

Сегодня утром на какой-то станции одного товарища из гражданских помял паровоз. Взяли его в эшелон и сунули к нам в вагон. Он из Днепродзержинска. Инвалид с пулей в лёгких. Едет домой, ибо не хочет лечь в больницу вдалеке от дома.

15:30. Пятихатка. Станция большая, но я из вагона решил не вылезать.

5 февраля

Вчера вечером миновали Верхнеднепровск – место для нас замечательное тем, что наша дивизия носит наименование Верхнеднепровской. Но город остался левее, и мы проскочили мимо него.

Днепродзержинск. Станция Балейб. Сдали искалеченного поездом. Поужинали и – спать. Днепропетровск и Днепр я не видел, спал сном праведника. Асеев ушёл в краткосрочный отпуск, он – из Днепропетровска.

Везут всё так же быстро. Останавливались только в Синельниково. Коптилкин всё ещё не догнал.

Сейчас стоим на какой-то станции и стоять, по всей вероятности, долго будем. Чай принесли, а мне не хочется. Спать лягу. Весь день в преферанс с майором и Николаем играли. Письма бы написать надо, да что-то не хочется до места постоянной стоянки. Марии надо бы написать. Как она поживает сердечная?..

6 февраля

Красноармейск… Догнал Коптилкин. День весенний. Растаял почти весь снег, а ветер не весенний, резкий, как-то порывисто взбудораживает поверхность воды мелкой зыбью. Пробежит зыбь, и снова вгладь лужиц смотрятся низко нависшие облака. И степь неровная, но и холмов особых нет. Изредка ветряк пошевелит крыльями.

Станция Ясиноватая… Шахтёрские районы Сталинской области. В степи вдалеке медленно проплывают остроконечные терриконы шахт. Шахтёрские посёлки мало отличаются от европейских поселений. Нет уже утопающих в садах мазанок под соломенными крышами. Здания каменной кладки под черепицей или крытые листовым железом. Уменьшилось количество торговок, осаждавших эшелон на каждой остановке. А пацанов, канючивших сухари, не сократилось, если не увеличилось…

Стоим в Ясиноватой с 17:00. До Ростова 210 километров. Путь близится к концу.

Вечер прошёл в разговоре с Арбузовым. Младший сержант встал на путь обсуждения приказаний старшины. Толковали долго. Ох и экземпляр! Странные убеждения насчёт армии. Он её считает, как что-то основанное на демократизме. А в ходе беседы бросил реплику: «Терзайте!» Придётся этим заняться поближе.

7 февраля

Скорость движения значительно сократилась. Начали простаивать на станциях. Так двигаясь, мы едва ли доберёмся до места ко дню выборов. Говоря по совести, мне этого и не хочется. Уж очень в неприглядном свете вырисовывается горячка предвыборной работы за день до выборов. Всё скомкаем, а толку не будет.

До Ростова ещё не добрались, хотя вчера оставалось всего 210 километров. Постояли на станции Илеватской. Два крюка (для сцепки) дали трещины. Проскочив какой-то крупный разрушенный завод, который восстанавливается, остановились обедать на станции Амброзиевка.

Сравнивая нашу экономику с европейской, убедился, что наш транспорт и тяжёлая промышленность хороши, а вот лёгкая промышленность желает лучшего…

Сижу сегодня у окна на своей койке и думаю, что многое испытав и увидев в молодости, можно оказаться в Онегинском положении. Беда, что нет у меня деревни, в которой, подобно пушкинскому герою, мог бы уединиться, устав от шума жизни. А может быть, выйдет из меня что-либо подобное Печорину? Кстати, Кавказ впереди!.. А которая из казачек, населяющих Северный Кавказ, будет для меня Беллою?.. Вздор какой-то… В наше время атрофировались такие типы, так как изменились условия жизни.

Наблюдая людей, сгруппировавшихся около билетной кассы в Ясиноватой, увидел русскую картинку, от которой уже отвык наш глаз: пьяный «бьёт стёкла»44
  «Бить стёкла» – ходить в туалет (сленг).


[Закрыть] кассы. Культуры, настоящей культуры, облагораживающей человека во всех отношениях, не хватает нашему народу. Вот чему надо учиться у Европы. Учиться настойчиво, стиснув зубы, не боясь, что над нами будут смеяться.

8 февраля

Тащимся полегоньку и всё ещё не дотянулись до Ростова. Выехали на Северо-Кавказскую железную дорогу. Железнодорожное полотно идёт по берегу Азовского моря. Зима сковала морскую стихию. Море, замёрзшее и покрытое снегом, не произвело на меня никакого впечатления. Не видно жизни под коркой льда, и поэтому море представляется мёртвой равниной, слегка поднимающейся вдаль к горизонту. Кажется, проложи по льду дорогу и поезд пойдёт всё время на подъём до горизонта, а за ним начнётся спуск. Едем вдоль «мёртвого» моря, едем медленно, ибо паровоз что-то не тянет. По побережью тянется сплошная деревня, и сады без конца.

Один из наших пошёл на остановке за водой к морю. А поезд тронулся. Остановили его на подъёме, и теперь он взять его с места не может. Сколько стоять будем, не ведаю.

А день опять весенний. Солнце уже греет. Вынули окно в вагоне.

9 февраля

Вчера, около 23:00 добрались до Ростова. От Азовского моря выехали к нему левее Таганрога – город виден был. Дорога пошла вдоль Донца. Вечером впереди засветились огни большого города. Это Ростов. Дон. И я лёг спать. Утром проснулся от завывания ветра. Голая степь. Ни деревца, ни добротной хаты, ни донских станиц. И снова степь голая и ровная, хоть шаром покати.

Станция Степная, станция Кущёвка – первая станция Кубани. Тихорецкий район. Сейчас стоим на станции Крылявка. Здесь и по всему пути с топливом плохо. Много женщин ходит с вёдрами по путям, собирают уголь по крошкам, высеивают из шлака при помощи металлических сит.

20:00. Продолжительное путешествие в одном вагоне с Николаем Куренковым наводит меня на мысль, что мне трудновато будет ужиться с новым начальством. Характерами не сойдёмся: он склонен при всяком случае показывать своё превосходство перед остальными, но имеет эти «превосходства» в ограниченных запасах.

Плюс меня перевоспитывать взялся! Любит пускаться в споры по любому вопросу и часто стремится объять необъятное, то есть доказать невозможное. И во всех этих спорах не обосновывает свои доводы, а строит спор на разборе личных качеств человека, доходя до оскорблений.

Недели три назад он пустился в качественный разбор книги Кронина, которую мы вместе прочли. Книга не имеет названия, ибо не сохранился титульный лист, как не сохранилось ни начала, ни конца книги. Но есть все основания предполагать, что название этой книги «Нептун». В ней Кронин показывает, наряду с распадом семьи владельца шахт Баррасса, экономическую жизнь шахтёров, борьбу фракционных рабочих партий Англии, и к чему она приводит.

Но Куренкову захотелось, чтобы наряду с показом английской действительности, там была показана и действительность страны Советов. Поэтому серьёзно обвиняет Кронина в этом, доказывая, что книга от этого проиграла. На мои слова о том, что эта книга справилась с задачей и закончена, потому что нельзя в одной книге охватить буквально все вопросы, он заявил, что ты, дескать, не строй из себя книжного человека, и спор закончен.

Особенно мы переругиваемся с ним во время игры в домино, когда он проигрывает, а я подначиваю. Игра без смеха теряет свою остроту. Сегодня этот смех вылился в серьёзный разговор. Он, опять не имея на это никаких оснований, стал доказывать, что мы играли нечестно. Я возразил и в ответ получил наименование человека с плохим характером.

– Какой есть! Не твоё дело его исправлять.

– Моё! И я возьмусь за тебя.

– Не шути с огнём, обожжёшься.

– Видал я таких огоньков!

– А я видал подобных огнетушителей!

Он воспринял последнее с обидой, ибо свою воинскую службу начинал в воинской пожарной охране. Ну, пусть я неправ в этом, но какое его дело до моего характера?! Я – солдат, и на цыпочках перед каждым, хоть и начальником, а ходить не могу. Моё дело – строевой шаг. Его дело – потребовать от меня работы, а не навыков, привитых в пансионе благородных девиц… Будущее покажет, но союзники мы с ним вышли плохие.

Стоим на станции Тихорецкой. Бригада меняется. Завтра – выборы в Верховный Совет СССР. Где-то голосовать будем?

10 февраля

Вот и день, в который я впервые, в городе Армавире отдал свой выборный голос.

Ночью на одной из станций, когда я спал, сел в наш эшелон какой-то подполковник – представитель Политуправления Ставропольского Военного Округа. Проснувшись утром, я увидел его, мирно спящим на матрацах, брошенных прямо на скамейки в агитвагоне. В головах его – моя шинель. Стали собираться агитаторы. Не умываясь, натянув лишь гимнастёрку и брюки, я встал около стола. Подполковник привёз нам списки кандидатов в депутаты и их биографические данные.

В Совет Союза баллотируется Игнатов – партизан, в период Отечественной войны потерявший двух сыновей. Братья Игнатовы – Герои Советского Союза, тоже партизаны, да и опыт подпольной работы большевика у Игнатова старшего солидный, ещё с дореволюционных пор. А в Совет Национальностей – Зотов, нарком пищевой промышленности.

Этот же подполковник сообщил, что мы голосовать будем в Армавире.

Около 12:00 мы подъехали к Армавиру. В голове эшелона заиграл духовой оркестр. Направились на избирательный участок и… угодили на концерт – взаимное совмещение полезного с приятным. Нас много поднабралось, и все в военном. Подхожу к столу и подаю удостоверение личности. Вписывают в список избирателей и вежливо вручают два бюллетеня: синий и белый. Какой-то железнодорожник открывает передо мной штору кабины, где я один. Читаю, сворачиваю и выхожу.

– Урна – здесь.

– Благодарю!

И я исполнил свой гражданский долг. Кажется, просто и обыденно, но не так просто, как кажется.

А потом кусочек музыки. Ансамбль дома связи «Армавир». Состав целиком женский, аккомпаниатор лишь мужчина и, судя по трофейному аккордеону, из демобилизованных. Играет… С удовольствием послушал «Песню креолки». Хорошо дивчина пела. А вторая, с чёрными волосами и чечётками, с толком сплясала. Сапоги только у неё тяжёлые.

А сейчас – обед.

11 февраля

Минеральные воды… Выгрузились под вечер, причём платформы с тягой и гаубицами выгружались на товарной. Солдаты ночевали в таборе, образовавшемся прямо в поле, недалеко от железнодорожного полотна, устланного липкой грязью. Ходят слухи, что казарма, предназначенная нам для размещения, сгорела в тот день, в который мы простились с Печью. Но, тем не менее, в той части здания, которую пощадил огонь, должны были разместиться два полка и зенитный дивизион.

Короче говоря, Родина встретила нас неприветливо, сразу же поставив перед нами ряд трудностей, разрешение которых требует времени, изобретательности и терпения.

20 февраля

Постепенно стал обживаться на новом месте. На квартиру устроились вместе с «Папкой» у одной женщины, которая строит из себя великосветскую даму. С ней, вроде квартирантки, живёт её племянница с мужем, работающим завучем и преподавателем истории в средней школе.

В одно утро, как чёрт к монаху, ввалился в наши казармы Сергей Пирушняк, оставленный в Венгрии на излечение от непристойной «штуки». Товарищ демобилизовался, получил полный расчёт (около 12000 рублей), нашёл нас, так как его вещи ехали с нами, застрял у Шешени и колобродит помалу, спуская легко заработанные тысячи.

25 февраля

В день 28-й годовщины Красной Армии и день моего двадцатидвухлетия политотдел направил меня в среднюю женскую школу на ученический вечер, поставив во главе пяти солдат, чтобы мы были, как бы вроде живой истории или ходячей хроники событий.

Собирая солдат, услышал, что Шешеню ищут. За ним из какого-то предприятия приехали. Он там должен был доклад сделать. Сев в тарантас, поехал на квартиру и не застал его дома. Оказалось, что он, не дождавшись транспорта, пошёл пешком.

Вечер начался с опозданием. Капитан, делавший доклад, не пришёл. Его заменила директор школы – симпатичная пожилая женщина с орденом Трудового Красного Знамени на скромном платье цвета кофе с молоком. Меня воткнули в президиум. Не успев сесть по-настоящему на стул, я был вынужден отвечать на записку от соседки справа.

После доклада предоставили слово. Я доверил сержанту-орденоносцу Токаеру рассказывать боевые эпизоды. А он в политику вдался. Пришлось мне исправлять. Ввалил им отрывок «Прогулки» Рязанина. Затем пустился в полуинтимный разговор, высказав свои мысли о желании всё начать сначала с восьмого класса и учиться, учиться… Рассказываю девчатам о той оценке педагога, которую я делаю ему в душе спустя пять лет после окончания школы, и об уважении, которое я питаю к людям, которые учили и воспитывали меня.

А после – танцы. Одна из девчонок – Вера Ковалёва – мне понравилась своей оригинальностью. «Синий чулок» – наименование таких женщин, увлекающихся политикой. Такие экземпляры в своём роде редки среди девчат. А провожал её Яша. Не мог же я заняться флиртом на этом вечере.

28 февраля

В полку Сергей поделился со мной мыслью о женитьбе на девчонке, бывшей на этом вечере. Но я что-то плохо её запомнил, хотя хорошо помню имя Надя, произнесённое при знакомстве.

Разубеждал, но ничего не вышло. А под вечер, заглянув к нему, я застал его и В.В. за полезным занятием. Кололи дрова, которые выбрасывала из подвала Надя. Ну, Сергей, человек нежный, ему ещё простительно плохо владеть топором. Но В.В! Он же сибиряк! Короче говоря, у них плохо клеилось. Шешеня разбил палец. Пришлось мне включаться.

Раскололи, сложили дрова, вымыли руки, залепили побитый палец Шешени клейким пластырем и, поболтав немного, ушли вместе с В.В, оставив Сергея с Надей.

На следующий день Шешеня потянул меня в дом, где жил Кирьянов. Не успев ещё со всеми познакомиться, я понял, что попал не туда. Хозяева – три женщины, и по всему видно, очень вольного поведения. В.В. уединился с одной из них, бросив меня на «съедение» двум другим, причём в обстановке, спускающихся сумерек. Пришлось посадить на колени пацана одной из женщин, отмалчиваться, выдавая себя за буку, необщительного и скучного. Удалось. Наведя скуку, я покинул этот дом со слишком гостеприимными хозяевами.

Направились к Наде и просидели там до двух часов ночи. Сватовством занимались. А девчонка молоденькая и поминутно смущалась. «Ждать буду. Я его не знаю, чего торопиться?» – вот её слова. Дали ночь на размышления и разошлись, стянув тряпку на счастье, по местному обычаю и совету Анны Ивановны (хозяйки Шешени), которую мы произвели в чин «военбабушки первого ранга!»

3 марта

26-го февраля к Анне Ивановне приехала дочь из Тихорецка. Встречать её пошли В.В, Сергей, Тая и Надя. А я, заскочив к ним около 21:00, никого не застал кроме Анны Ивановны. Не обращая внимания на моё желание отправиться домой, Анна Ивановна раздела меня и задержала в своём доме, усадив играть в дурака. Причём в дураках больше оставался я.

Около 23:00 появились с вокзала и остальные. Причём приезжая сходу, не успев даже раздеться, прицепила мне колодку. По местному обычаю, на масленицу холостякам привязывают понку, и от этого ожерелья необходимо откупиться.

Накрыли стол. Сходили и разбудили Сашу и Катерину – сестёр Нади, и началось.

По просьбе Сергея меня заставили петь. И чёрт дёрнул меня спеть унылую и наводящую тоску даже на трезвых «Партизанскую» песню. Саша расплакалась – её муж погиб. Пришлось успокаивать. Разошлись только в пятом часу. Меня домой не отпустили, а на ночёвку меня забрала к себе Саша. Спал до утра, как убитый.

Проснувшись, умылся, сходил за водой, наколол дров и взбаламутил всех квартирантов Анны Ивановны. Сели перекусывать у Саши. И уже на службу идти было нельзя. Все гости разошлись, оставив нас с Надей, а Наташку с Валериком отправив к Анне Ивановне. Я лёг спать, а Надя занялась уборкой комнат и посудой. Уснуть я, конечно, не уснул, а лежал и смотрел на её быстрые с огрубевшей кожей руки, и в голубые глаза, над которыми крыльями птицы раскинулись густые брови. Окончив работу, она подсела ко мне, и остальное время я провёл, положив свою руку на её талию. Вечером все пошли в театр, а я, опасаясь, что Пётр Иванович подаст на меня в общесоюзный розыск, вернулся на квартиру.

Сергей уехал, оставив на моё попечение Надюшку; пообещал вернуться, как только устроится на работу и посоветуется с родителями. Я спел ему на прощанье:

 
                         «…Я на свадьбу тебя приглашу,
                      А на большее ты не рассчитывай…»
 

Ну, в каком положении окажусь я, назначенный вроде домашнего НКВД, и принятый на правах брата, если сам не в силах буду совладать со своей душой, если вскружу ей голову?! Да ещё пара молодцов около неё увивается. Один товарищ из демобилизованных – Иван Авилов, подаривший Надюшке своё стихотворение-посвящение, а второй – какой-то лейтенант, тоже Иван. Два Ивана, короче говоря.

Вчера вечером захожу к ней – сидят оба.

– Ну, молодёжь, собирайся на танцы.

А Иван, лейтенант, на меня молнии глазами мечет. Пошли. Мы с Катериной и Авиловым впереди, а Надюшка с Иваном-военным отстали.

Остановившись около театра, мы стали поджидать отставших. Минут десять ждали. Я не вынес и пустился в обратный путь к ним навстречу. Повернув за угол второго квартала, наткнулся на бегущую Надю. Рассказывает, что старший лейтенант тянул её в кино, причём пробовал не отпускать её от себя силой. Она вырвалась, а он остался и не пошёл с нами. Направились в Дом культуры, но там нависла атмосфера скандала, и я, зная мой нрав, одел Надюшку, и все вчетвером перекочевали в театр.

Потанцевал с Надей. Легко танцует. Договорились, что буду только братом.

 
                         Люблю тебя, и сам не разберусь,
                         За сдвиг бровей, суровый и манящий,
                         За поцелуй, зовущий и томящий,
                         Или за взор, в котором светит грусть.
                         А может быть, душе, стремящейся к любви,
                         Весной любовь напели соловьи?
                         Иль красота твоя меня пленила,
                         Иль мрамор ног, затянутых в чулок,
                        Усмешка ль губ, припрятанная в уголок
                         Кораллового рта, любовь вселила?
                         Но нет, не соловьи любовь напели,
                         То с запахом весны соединились трели.
 

С чего это меня на лирику потянуло?

11 марта

Числа четвёртого марта получил кучу писем. Все старые, но, тем не менее, письма. Два вечера отвечал на них, а потом надоело, и валяются письма в папке, ждут ответа.

Кстати, получил письмо от подружки Марии, которую я совсем не знаю. Написала мне письмо, состоящее из одних дифирамбов Машеньке. При чём тут эта любовная адвокатура?

Понял тогда, когда прочитал письмо сестры. Она пишет, что Мария серьёзно встречается с другим парнем из демобилизованных, и у них намечается свадьба. Удар ниже пояса.

Кстати, эта Овсянникова (подружка) убедительно просит меня молчать о письме, не сообщать Машеньке. Я, разумеется, написал ей злой ответ и вложил в конверт и её письмо обратно с просьбой показать его Марии.

Поделился своими сомнениями с В.В.

– Это, Дима, бывает, – после долгого молчания сказал он.

– Но, ведь она знает, как я люблю её! – я готов был заплакать от беспомощности, обиды и злости.

– Ты далеко и давно, а разлука уносит любовь, – задумчиво сказал В.В. и добавил, – тем более, если её и не было.

– Что же мне делать?

– Выкинь её из своего сердца. И свою любовь к ней выкинь.

– Как?

– Как картошку…

Я ушёл. На сердце было тяжело, не хотелось жить. Вера!.. Я потерял веру во всё: в честность и порядочность, открытость и дружбу, любовь и верность! Мстить ей за это – глупо. Мстить всем женщинам? Но в чём они передо мной виноваты?

8-го марта зашёл после обеда в дом Шешени. Посидел, пощёлкал семечек с В. В. Ему пора было идти проводить политзанятия. Вышли. Во дворе чем-то занималась Надюшка. А мне, несмотря на все произошедшие в моей жизни события, хотелось повидать её. Крикнул: «Надюша! Работа есть?»

– Иди дрова колоть, Димочка.

И пошёл. Пока колол дрова, в разговоре с ней узнал, что Саша и Катя поехали в Пятигорск, и что Надю пригласили на вечер, но только обязательно с кавалером, и что таким кавалером должен быть я, но чтоб ни одна душа об этом не знала. И всё это при условии возвращения сестёр из Пятигорска. И они вернулись.

Я не брит, казалось, что со дня Победы, в грязных сапогах; так идти в незнакомую компанию некрасиво. Но Надя так умоляюще смотрела на меня своими умными обиженными глазами, что я вынужден был согласиться. Пошли тёмными улицами. Долгонько шли. Около одного из домов, из комнат которого доносились звуки веселья, остановились, и Надя постучала в дверь. Вышла какая-то женщина. Они поздоровались, и мы вошли внутрь.

С меня силой сняли шинель, заставили вымыть сапоги, и только потом впустили в комнату. А там уже дым коромыслом, и сидят десять человек: пять офицеров из пушечного полка и пять незнакомых девчат. Сели. За спиной послышались шаги, и в комнату вместе с хозяйкой вошёл командир нашего полка Кардишевский. Я от растерянности весь вечер сидел белой вороной. Затем пошли всей компанией на танцы. Встретились с Ваней-лейтенантом, настойчиво требовавшим возможности переговорить с Надеждой. Одев Надюшку, я вывел их из театра, вежливо простился и пошёл домой. Мне было больно.