Текст книги "Начало и конец"

Михаил Теверовский, Екатерина Теверовская
Начало и конец

Комментарий Редакции:

Тягучий туман, страшные символы, зудящая тревога, которая нарастает с каждой страницей. Сюжет этой книги вспорот мрачной атмосферой притаившегося ужаса.

Пролог

Высокие языки пламени, кажется, будто касаются самого неба, дотрагиваясь до звёзд и сжигая их дотла, освещая кроваво-огненным светом окружающие неровную поляну деревья, сомкнувшиеся плотным тёмным строем и гневно шуршащие листьями, будто недовольные происходящим совсем рядом с ними, столь противоестественным и неправильным. Огонь вздымается от тринадцати костров, образующих между собой неровную пентаграмму с тремя симметричными точками в центре, внутри которой собрались ровно пятьдесят человек. Самые верные культу и самые достойные, они одеты в кристально белые рясы, лица закрывают маски с узкими прорезями для глаз, вырезанные из дерева и изображающие различных животных. На их головах возложены венки, а на ноги обуты одинаковые кожаные сандалии. Они поют и пляшут, будто безумные, каждый делая это в своём ритме: кто-то чуть ли не отбивает чечётку, пока другой кружится сам с собой в медленном вальсе, выставив, как подобает, руки вперёд и будто обнимая воздух. По всей поляне раскиданы бутылки, недокуренные косяки, шприцы, оброненные нечаянно пакетики с травкой и кое-чем покрепче. Великий день, великий праздник – даже те, кто обычно был трезвенником, позволил себе стать грешником, осознавая всю его важность и становясь его частью.

Те, кто не входят в этот круг – стоят тёмной молчаливой цепочкой за контуром пылающей пентаграммы, наблюдая за происходящим стеклянными глазами, не шевелясь и даже не моргая, будто погруженные в транс. Их тела покрыты лишь короткими серыми набедренными повязками, независимо от того, мужчина это или женщина, ноги каждого из них оголены, босые ступни покорно погружены в колючую траву.

Внезапно ночную тишину разрезает короткий и сильный удар в гонг. Этот звук, затихая, несколько мгновений будто висит над землёй, а отражающиеся от деревьев отголоски вторят ему множеством голосов. Теперь уже и люди внутри пентаграммы сначала замирают, обернувшись к самому центру, где горят три центральных костра, а затем покорно образуют своими телами кольцо, безмолвно наблюдая за кульминацией ритуала. Те же, кто стоял без движения вовне, сильнее вытягивают шеи, напрягают глаза, стараясь рассмотреть, что же происходит там, в самом центре, но с места не двигаются, помня и чтя правила культа всем сердцем.

– Братья и сёстры! – раздаётся громогласный голос из самого центра пентаграммы. Он принадлежит невысокой фигуре, облачённой в ту же белую рясу, что и другие избранные, отличием от них являются лишь высокие ветвистые рога, прикреплённые к венку, и маска, сделанная из настоящей кости – черепа оленя. – Настал день, который ознаменует начало и конец, жизнь и смерть! Сегодня от порочной женщины истинным праведником будет зачато дитя, чьё рождение станет точкой отсчёта апокалипсиса! Но не страшитесь. Ибо мы будет жить вечно. Мир истлевает, его конец близко. И лишь мы способны сделать так, чтобы после своей кончины он не погрузился в вечный мрак, а переродился новым, чистым и прекрасным! Мы – спасители! Те, кому предречено стать Богами нового Мира!

Раздался восторженный гул, больше походивший на вой стаи обезумевших животных. Ведущий пламенную речь приблизился к лежащей в самом центре на земле совершенно нагой девушке. Она в бессознательном состоянии, по подбородку стекает тонкая струйка слюны, а руки и ноги безвольно разбросаны в стороны. Маленькие бугорки её округлой молодой груди направлены к небу. Серая даже в отсвете пламени кожа девушки испещрена следами от уколов в области запястий, локтей, коленок и области паха. Она не шевельнулась и не открыла глаз, когда глава культа, распахнув плащ и тем самым оголившись, возлёг на неё сверху. И, вжимаясь всем телом, приступил к совокуплению. Даже тогда с губ девушки не сорвалось ни единого звука: ни крика, ни стона.

Толпа молча наблюдала за своим лидером, за тем, как методичными одинаковыми движениями он двигался всем телом то взад, то вперёд, не ускоряя и не замедляя темпа. Каждый ощущал в своём сердце ликование – исполнялось то, что было предначертано.

Наконец, запыхавшийся глава культа отползает от девушки, оставаясь стоять на коленях. Вынимает из кармана рясы короткий кинжал с изогнутым лезвием, после чего проводит самым кончиком себе по ладони. Когда первые капли крови выступают из раскрывающейся раны, он слизывает их языком и, простерев руки, запрокидывает голову к небу. Последователи культа точь-в-точь за своим лидером повторяют эти же действия, достав кинжалы и взрезав ладони, и теперь они все стоят на коленях, уперев взгляд куда-то вглубь бескрайнего чёрного неба. Языки пламени продолжают танцевать в ночи, выбрасывая высоко вверх, в само небо, снопы искр.

Девушка в центре поляны открыла глаза и, увидев стоявшую рядом с собой фигуру с витиеватыми рогами и белеющем в отсвете костров черепом оленя, попыталась отползти, дрожа всем телом, и пронзительно закричала, разрывая окружающую действительность… В следующую же секунду она затихает, потеряв сознание. А мир вокруг вновь погружается в гробовую тишину, готовясь к чему-то ужасному, что должно вот-вот произойти, разорвав реальность на мириады лоскутов.

Часть 1
«Возвращение домой»

 
Чуть протоптана тропинка,
В нужный час уйду по ней,
Только утренняя дымка
Укрывает свет огней,
 
 
Тех, что светят днем и ночью,
Освещают этот путь…
Не задумывайся очень:
Я вернусь когда-нибудь.
 

Теверовская Е.Г.

Глава 1

Вторник. 5 августа 2014 года

За окнами вагона проносились искрящиеся в лучах полуденного солнца кроны раскидистых деревьев, широкие речушки, озёра разных форм и размеров, полузаброшенные платформы, на которых лишь редкий поезд делает остановку, а этот лишь пролетает мимо, не сбавляя своего мягкого, но быстрого хода. В одном из рядов в одиночестве сидит мужчина тридцати четырёх лет, прижавшись лбом к стеклу и опершись подбородком о кулак. Он понуро наблюдает за сменяющими друг друга пейзажами. На его лице небрежная трёхдневная щетина, совершенно никак не сочетающаяся с чистыми и выглаженными бежевыми брюками и белыми, без единого грязного пятнышка, кроссовками. Рядом с мужчиной, прислонённые к соседнему креслу, стоят два грубых деревянных костыля.

Джереми Уилборн – так зовут мужчину. Теперь мало в стране людей, кто бы не знал его имени и фамилии. Особенно среди так называемых «патриотов», готовых всё сделать во имя страны в тот момент, когда они сидят на диване с кружкой пива в правой руке и почёсывают левой изрядно выдающийся вперед животик. Многие даже знали и его лицо, спасибо современным источникам информации и бесконечным программам новостей. Он не был известным актёром или певцом, спортсменом или музыкантом. Кумиром вообще назвать его было сложно. Да и известность получил в один момент, всего лишь полторы недели назад. И известность далеко не положительную.

Тем не менее, сейчас Джереми всё это не особенно волновало. Он сидел, будто погрузившись в некий транс. Перед его глазами проплывали одно за одним воспоминания из детства и юношества, перекрывая собой проносящиеся картины за окнами поезда. Давно уже Джереми не был дома, там, куда направлялся теперь, и это пробуждало в нём всю череду сменявших друг друга будто бы фотокарточек из чьей-то чужой памяти… В те дни его обязательно называли Джереми-младший. Почти все, кроме, пожалуй, сверстников, среди которых у Джереми не было особенно много друзей.

В какой-то момент он начал вспоминать те редкие моменты, когда вместе с родителями они неслись вот так же, в поезде, через всю страну на юг, на тёплые песчаные пляжи, которые так любила его мать, Шая Уилборн. Вечно занятой, буквально женатый сначала на работе, а потом уже на матери Джереми-младшего его отец, Джереми Уилборн, соответственно, старший, на самом деле души не чаял ни в сыне, ни в жене. Его сын никогда не был обделён родительским теплом и любовью, и всё же они мало проводили времени вместе. Как-никак, мистер Уилборн, ещё когда Джереми не было и пяти лет, получил должность мэра городка, в котором они жили тогда, и в котором чета Уилборнов проживала до сих пор. Бритчендбарн. Со сложно выговариваемым, ещё более сложным в написании названием, да и мало кому известное вообще, это, скорее, поселение городского типа, слабо напоминало город своими по большей части частными домишками с небольшими участочками и всего лишь десятком домов в центре, которые пренебрежительно называли «бараками» ещё в детстве Джереми. И которые обещали снести из-за бедственного состояния, но так и не снесли до самого совершеннолетия Джереми, совпавшего с его отъездом из родительского дома. Неужели они стоят там до сих пор, подумал Джереми, переводя взгляд с проносившихся пейзажей, которые он не замечал, на костыли, лежавшие рядом.

Ему сильно повезло, что поезда уже не те, что были раньше – не отбивают ритм на каждом стыке рельс, раскачиваясь из стороны в сторону и гремя, кажется, каждым винтиком и болтиком. Конечно, в тех поездах оставалась некая романтика, доступная лишь тем, кто ездил на них ещё в юности – той самой поре жизни каждого человека, когда весь мир вокруг кажется прекраснее, трава зеленее, а небо голубее. И всё же Джереми не мог себе представить, что бы с ним было в поезде из прошлого после последнего перед отправкой, шестичасового допроса, затем ещё пары часов подписывания огромного количества различных бумаг о негласном «невыезде» из Бритчендбарна… после чего его на машине доставили на перрон всего за минуту до отправления поезда. Теперь Джереми чувствовал, как его переполненный организм требует довольно объёмного освобождения. Опершись руками о ручки сидений, он встал на ноги, после чего подтянул костыли и перекинул на них вес тела. Правое плечо сразу же заныло – там застряла первая пуля, которую ещё долго не доставали, пока Джереми был в плену заграницей. Видимо, для извращённой в сознании неподвластной человеку судьбы симметрии, вторая пуля пробила ему бедренную артерию левой ноги, оставив с обратной стороны бедра ещё одну маленькую, но также довольно ощущаемую дырочку. Умереть Джереми не дали, но вот из-за не проведённой вовремя операции по прогнозам врачей, Джереми до конца жизни теперь должен будет хромать. Конечно, ему грех было жаловаться – по идее в этот самый момент он должен был уже довольно долгое время быть вообще мёртвым.

Пройдя по широким коридорам меж рядов сидений, опустив голову и стараясь не мотать ей, чтобы не показывать лишний раз пассажирам своё лицо, Джереми зашёл в просторный современный туалет, напичканный всевозможными удобствами, начиная от элементарного пространства и заканчивая сушилкой для рук. Не то, что раньше, когда наполняемое содержимое туалета выплёскивалось на рельсы, а из комфортных условий было уже замечательно, если из крана тонкой струйкой лилась не только ледяная вода.

Сделав всё необходимое, Джереми, навалившись на костыли, левой рукой потянул дверь туалета, открывая её. Прямо перед ней стояла женщина, держа за руку пухлого раскрасневшегося ребёнка.

– Ма-а-а! Это же этот… Уивболн! Отец говорил, что он бы ему шею сломал, если бы только увидел, помнишь, да? – завопил ребёнок, активно дёргая за руку свою мать, тут же начавшую исходить, в прекрасном сочетании с сыном, красными пятнами.

Ничего не ответив ни ребёнку, ни Джереми, женщина буквально силой втащила своего сына в туалет, бросив на сделавшего шаг в сторону и теперь стоявшего, опираясь всем телом на костыли, Джереми, испуганный взгляд. Вытерпев эту сцену, Джереми направился к своему посадочному месту. Он пытался заверить себя, что ему плевать, но внутри него всё буквально полыхало, заставляя сердце биться громче и чаще. Почему они думают, что имеют право судить его? Они не были там. Не знают, что там было. Они ничего, мать его, не знают. Так какого чёрта?! Эти мысли не давали Джереми покоя. Он вспомнил её лицо… как она лежала ничком на грязном асфальте, широко раскрытые мягкие серые глаза смотрели теперь уже сквозь него стеклянным и безжизненным взором. А с уголка рта стекала тонкая струйка крови.

Глава 2

Вторник. 5 августа 2014 года

На землю уже опускались первые сумерки, когда поезд, плавно затормозив, остановился на нужной Джереми станции. Теперь всего лишь каких-то полтора часа в такси и «вуаля»! Он будет в месте, некогда бывшим ему домом. Домом, в котором он не был вот уже как шестнадцать лет – почти что половину своей жизни.

То ли вправду, то ли от начавшей развиваться на базе его профессии паранойи, но Джереми не покидало чувство, что прохожие то и дело бросают в его сторону взгляды, а идущие навстречу так вообще пристально всматриваются в его лицо. Джереми остановился и несколько раз глубоко вдохнул, стараясь справиться с обуревавшими его эмоциями. Помогало не особо хорошо, но зато он теперь мог сосредоточиться на тех финальных шагах, которые ему нужно предпринять, чтобы добраться до родительского дома.

По привычке Джереми схватился за телефон, но тут же понуро вернул его на место в карман – он успел привыкнуть, что в столице стоило лишь нажать пару кнопок, и машина такси в течение пяти минут приезжала точно к назначенному месту. Разумеется, технологии ещё не дошли до их глубинки, да и маловероятно, что в ближайшие пару лет дойдут. Теперь у Джереми было два варианта: позвонить по одному из телефонов служб такси, по которому милый голос девушки-оператора озвучил бы ему стоимость, и оформил заказ. После чего приедет маленькая машина, в лучшем случае, рассчитанная на него одного, а в конце поездки стоимость вполне может оказаться существенно выше. Вторым вариантом было подойти к одному из стоявших вальяжно так называемых «бомбил», который, быть может, соизволил бы отвезти Джереми, если его, таксиста, устроит маршрут. Цена, так же, как и в первом варианте, лишь с небольшой вероятностью не изменилась бы к концу поездки. В любом случае лучшим исходом уже можно считать тот исход, по которому в конце поездки не изменится конечная точка назначения. Или он мог поковылять на автобусную станцию, где расписание указывало бы на ближайший автобус в течение десяти минут, который придёт хорошо, если хотя бы через час. Обдумав все эти варианты, Джереми всё же решился остановиться на втором, как наиболее быстром по своему исполнению. Да и, в конце концов, он был почти полностью уверен, что даже заломленная втридорога цена за поездку здесь не перебьёт обычную стоимость такси за пару кварталов в столице.

Применив для выбора таксиста свои вполне неплохо развитые навыки психологического анализа, Джереми теперь ехал на заднем сидении трясущейся на каждой колдобине старенькой тойоты, по диагонали от молчаливого водителя, не проронившего ни слова с тех пор, как он провернул ключ зажигания. Это полностью устраивало Джереми, точь-в-точь, как и в поезде утупившего взгляд в окошко машины. В потёмках обступившие дорогу чахлые деревья выглядели ещё более неприглядно для всё более охватываемого унынием Джереми. Буквально через два-три деревья были без листьев, будто опустив к земле свои мёртвые руки-ветки, а с их стволов опадала огромными кусками кора. Джереми любил больше города – гулять по улочкам, заворачивать, только лишь захочется, в уютные кафе, чувствовать, что вокруг тебя множество людей, которым до тебя нет никакого дела. И всё же вид деревьев, умирающих от охватывающей их червоточины, удручал его. А ещё сильнее его удручало осознание того, что никто ничего и не пытается с этим поделать. И без того являющийся той ещё помойной ямой Бритчендбарн, имевший в списке достопримечательностей лишь болота и как раз леса, катился лишь дальше в пропасть, теряя с каждым годом второе и обрастая взамен непроходимыми и неприглядными топями.

Джереми казалось, что он прикрыл глаза лишь на мгновение, но, когда он почувствовал, что его довольно грубо дёргают за плечо, резко встрепенулся и вскочил бы, если бы не врезавшееся в колени ног переднее пассажирское сидение.

– Приехали, – коротко сказал ему таксист, возвращаясь на своё водительское место.

Передав водителю оговоренную сумму и, к своему удивлению, не получив требования наценки, накинув свой небольшой рюкзачок на левое плечо, Джереми выкарабкался из машины, чуть не вывалившись из-за внезапно возникшей судороги в левой ноге прямо на мокрую, после очередного дождя, полную грязи вперемешку с глиной, обочину.

Когда машина такси исчезла за поворотом, Джереми остался стоять в полном одиночестве на тёмной, едва освещаемой несколькими фонарями улице, опершись на костыли, напротив небольшого двухэтажного кирпичного домика, покрашенного в светло-серый цвет. Мансардная крыша выполнена из красной керамической черепицы, и вместе с витиеватым чёрным кованым забором является одним из немногих излишеств, которые позволял себе отец Джереми – обычно он старался не подчёркивать свой статус и не выпячивать не всеобщее обозрение своё состояние. Джереми подошёл вплотную к калитке и, закрыв глаза и сделав три глубоких вдоха и выдоха, наконец, нажал на кнопку звонка.

– Что же ты не предупредил! Мы бы съездили за тобой на станцию. А то ты с костылями же ещё, с этими… по дороге бы чего-нибудь вкусного купили, а то дома мало еды – нам-то зачем, просто лишнее, двоим старикам… – щебетала Шая Уилборн, суетясь вокруг сына, пока они пересекали вымощенную гравием дорожку к крыльцу.

Участок, под стать дому, был не очень большим – всего лишь в районе восьми соток. По стене, поднимаясь с опор крыльца до самой мансарды, вился плющ. Сбоку, и как был уверен Джереми, и за домом простиралась совсем коротко и аккуратно подстриженная лужайка. Из обычных атрибутов огорода не было ни грядок, ни теплиц – лишь высаженные вдоль забора яблони, на ветках которых виднелись в свете садовых фонариков, вкопанных в землю, недозрелые яблоки. Джереми с удивлением для себя осознавал, что за столько лет здесь не поменялось почти что ничего. Будто дом вместе с участком просто-напросто перенесли из прошлого, чтобы года не внесли каких-либо изменений во внешний облик этого кусочка из детства Джереми. Теперь лишь ноющая боль в ранах, а также постаревшее лицо матери, на котором виднелись морщины, напоминали Джереми, что ему уже тридцать четыре, а не десять или шестнадцать лет. Одним словом, он чувствовал, будто окунулся в прошлое. И это зудящее чувство ему абсолютно не нравилось.

– Это же мой сын! – откуда-то из глубины дома уверенной и быстрой походкой по длинному коридору навстречу жене с сыном шёл отец Джереми. Одет он был так же, как и его жена, в ночную пижаму, на ногах глубокие мягкие тапочки синего цвета в виде каких-то животных, наподобие кошек или мышей. – А так ведь и не сказал бы, вот честно. Взрослый мужчина стоит в коридоре моего дома, совсем не тот подросток, которому я помогал грузить вещи в машину уже как сколько? Шестнадцать лет прошло ведь, да? Ну, время летит, а!

Они обнялись, хоть Джереми и не любил проявления чувств и эмоций такого типа. Да и сам он не слишком чувствовал радость, скорее, какой-то стыд за то, что он, будто побитый и израненный пёс, приковылял к своим родителям под защиту, после того, как вдобавок ещё и опозорил их фамилию на всю страну, если не мир. Ему было бы намного легче, если бы мать и отец встретили его холодными многозначительными взглядами, а затем делали бы вид, что в их доме нет никакого вернувшегося домой сына, да и вообще всячески показывали бы, что у них нет сына, и никогда не было. Но ведь они были по-настоящему рады ему… В это время мать Джереми закрылась за дверью одной из комнат, сославшись на то, что ей нужно приодеться, ведь открыть калитку сыну она выбежала в ночной пижаме, не тратя ни секунды не переодевания.

– Ты как, голодный с дороги? Или спать больше хочешь? – заботливо спросил отец, похлопав Джереми по плечу.

– Скоро полночь, вы, наверное, уже ложились спать…

– Ну-у, мы с твоей матерью ещё люди молодые, – он подмигнул ему и довольно улыбнулся. – А после да, собирались. Но это было до того, как мы узнали, что у самой калитки стоит собственной персоной наш сын. Ты бы предупредил, мы бы за тобой съездили.

– Не хотел волновать вас лишний раз, – ответил Джереми, отводя глаза в сторону.

– Ну, парень! Сам понимаешь, в последнее время по поводу тебя можно было из-за чего поволноваться и уж точно посильнее, чем просто от звонка, что «я еду к вам». В любом случае выбора у нас нет – пока Шая не накормит тебя, спать мы уже не ляжем. Потому, пойдём на кухню что ли. Быстрее начнём – быстрее закончим, правильно говорю?

Он вновь подмигнул сыну и направился в сторону кухни, щёлкая по пути выключателями ламп. Те вмиг зажглись, освещая помещение кухни, также хорошо знакомое Джереми. Овальной формы стол, выполненный из дуба, и столь громоздкий, что за ним могли бы поместиться как минимум шесть человек, хотя всегда завтракали, обедали и ужинали максимум трое. Те же три стула, кухонный гарнитур, также из дуба, та же электрическая плита. Джереми не узнавал лишь холодильник с серым отливом и небольшой сенсорной панелью.

Облокотив костыли о край стола, Джереми плюхнулся на один из стульев, сцепив руки на коленях. В тот же момент на кухню, будто фурия, залетела мать и принялась суетиться, ловко оперируя тарелками, кастрюлями и всем тем, что подворачивалось под руку. Отец попросил Джереми рассказать им хоть что-нибудь, ведь помимо короткого звонка ровно три недели назад, во время которого Джереми сказал лишь, что он жив и почти в порядке, вести они получали от сына довольно-таки редко. Ведь до всех этих событий Джереми звонил аж с год назад для того, чтобы сообщить, что нескоро у него вновь появится возможность позвонить ещё раз. Подробностей, разумеется, он не сообщил, так как не имел права делать этого. Теперь же, когда вся страна знала о профессии Джереми, его родители хотели услышать всё от него самого, а не через призму «читающих лишь с листочка продажных ртов», как называл телевизионщиков отец.

И Джереми принялся рассказывать, хоть и без особых подробностей: довольно сухо и, по сути, повторяя лишь всё то, что говорили те самые «продажные рты». Тем не менее, он и от родителей сохранил в секрете то, что никто не должен был кроме него знать на этом свете. Иначе это могло вполне стоить Джереми если не жизни, то как минимум свободы.