Книга: Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - Михаил Трофименков

В первом монолите красно-черного цвета автор знакомил нас с голливудской (и шире – просто творческой элитой) США, носившей в кармане партбилет. Множество их, составивших славу фабрике грез, хотели изменить мир к лучшему. На практике все это свелось к романтическим поездкам в СССР, мелким намекам в мейнстримных фильмах, а почти сразу после – к травле, черным спискам, запретам на профессии, для кого-то – к реальным срокам и вынужденной эмиграции.

Во втором томе Трофименков раскрывает противостояние эпохи – попытки красных творцов противостоять нацистам, открытым, скрытым, воображаемым. Нацисты давили на главные студии, угрожая ограничить прокат американских фильмов в США (игра эта продолжалась до конца 1940-го). Большой рынок перевешивал даже национальную солидарность – несмотря на то, что заметная часть киномагнатов была евреями (книга вообще во многом о городской еврейской американской культуре, напоминая сагу Сэлинджера о семействе Гласс), студии довольно долго подчинялись откровенным диктатом Гисслинга. С характерными аргументами – если взбрыкивать, то нацисты будут в отместку убивать еще больше евреев в Германии.

Трофименков привык писать о людях, и у него это отлично получается. Вот и здесь намного интереснее читать не о перипетиях вялой гламурной борьбы (от осуждения любых проявлений нацизма к растерянности после пакта, от душного невмешательства и отстраненности к грозе 1941, когда начало войны Германии против СССР разрядило обстановку и сделало борьбу с фашистами новым мейнстримом), а о самих этих людях, во что-то веривших.

Это люди с удивительными именами, вроде Лео Толстого Гурвица, это люди с удивительными и мрачными судьбами, как у Отто Каца (он кажется человеком из иных времен, откуда-то после Первой мировой, когда все казалось возможным), пленившего Голливуд и павшего жертвой своих в деле Сланского в послевоенной Чехословакии в 1952. Анатоль Литвак, пугавший наших во время войны своих правильным русским и признававшийся, что уехал из Петрограда, успев стать режиссером и в СССР, и в Великобритании, и в США. Стивен Бене со своими выспренними стихами «России» (сколько не рылся, оригинала на английском не нашел, только перевод), Дос Пасос со своими сомнениями и ренегатством, Хемингуэй, верный попутчик, Григулевич со своим death squad в Испании (его книгу об инквизиции я все хочу прочитать), Калатозов и его вечеринки в Голливуде.

Переслегин в предисловии к первому тому произведений Стругацких о Мире Полудня писал, что многие люди из этого самого мира вряд ли пожали бы руку Краюхину, советскому коммунисту середины XX века, больно уж отличались методы работы у Краюхина и таких как он от мироощущения изнеженных и этичных потомков. Парадокс в том, что именно создание такого бесконфликтного общества было целью и выдуманного Краюхина, и настоящих, известных и неизвестных бойцов видимого и невидимого фронта.

В этом плане интереснее всего читать про пакт 1939 года и про беспечность коммунистов в конце войны. В первом случае странно в очередной раз видеть как вроде бы абсолютно обычное действие в стиле реалполитик, оправданное вроде бы и в краткосрочной, и в среднесрочной перспективе, явилось очевидно ошибочным в перспективе долгосрочной, выведя СССР из разряда абсолютного, непримиримого добра в ряд земных государств. По крайней мере, в глазах сочувствующих и наблюдающих.

Во втором же случае странно видеть наивность – неужели правда все так привыкли к Рузвельту, что думали, что оттепель, наставшая при нем, навсегда? Откуда такая странная уверенность? Ведь все годы его президентства, все эти три с копейкой срока антипрезидентское лобби было здесь. Инициативы его постоянно торпедировались, федеральные инициативы, агентства признавались антиконституционными и прикрывались, милые южные (и не только они) парламентарии заседали во всяких комиссиях и постоянно песочили подозреваемых в антиамериканизме лиц. Не стало Рузвельта, Трумэн тут же гаечки-то закрутил, досталось многим.

Как я уже говорил в отзыве на первую часть – странное же время, удивительное с точки зрения дня сегодняшнего. Люди привыкли стерилизовать прошлое, убирая из него моменты, неудобные в настоящем. Так и в Штатах для них самих и для окружающих этого периода, времен заметного влияния красной интеллигенции как бы не было. Так прошлое гомогенизируется и перестает быть нервирующим, опасным, но лишается содержания и смысла.

В этом плане не могу не вспомнить прочитанный недавно фантастический роман Раффа, где он аккуратно, тонко иронизирует и говорит об этой эпохе. И нацистский секретный бункер под Манхеттеном, и просоветские статьи в мейнстримной американской прессе против книг Айн Рэнд – приятно, когда автор умен и информирован.

Трофименков хорошо пишет и о бюрократической возне американской госмашины. Все эти ДВИ и УСС, всемогущее ФБР и военная разведка, терки, сложности, стук друг на друга, странные истории с допусками и недопусками. Туда коммунистов берут, доверяя секреты, туда не берут. А ведь партия на время войны запретила забастовки и стала абсолютно лояльной американизму, что бы под эти не понималось. Но еще при живом Рузвельты выгонять начали отовсюду.

В книге еще много всего – забастовок, мафиозных профсоюзов, крепких ньюдилеров, мгновенно перекрасившихся после смерти Рузвельта в загонщиков несогласных. И множество фильмов – созданных и задуманных, клюквенных и при этом искренних. И много войны, увиденной в Испании, в Северной Африке и на тихоокеанских островах – туда все же голливудские красные прорвались. И много странного ощущения сопереживания и удивления человеческой наивности.

Woody Guthrie, 'Jarama Valley', 1944 (?)

Не знаю, как в вашем городе, а вот в моем была улица Сакко и Ванцетти. И одна из моих школ практически на ней и стояла. Меня в детстве всегда волновало – кто же они были? Почему мы до сих пор помним их?

Яркая, любопытнейшая книга. Прекрасно изданная, с просто бесконечным фотоматериалом (и, как обещают, лишь первая часть тетралогии). Трофименков всегда пишет одинаково, от синтаксиса до разделения мира на правых и левых, но, возможно, в этот раз материал был столь органичен, что вышло и правда здорово.

Итак, интересно и поучительно об интереснейшей эпохе – о интербеллуме с небольшими экскурсами в начало века. О тех людях, кому хотелось изменить жутковатые порядки неограниченного государственным вмешательством капитализма. От бледно розовых до неистовых комми, и, главное, не о европейских, хорошо известных и вошедших почти в каждой стране в пантеон великих людей, а об американцах, о людях, где последующая холодная война, всякие Маккарти и КРАДы вытравили саму память о том, что когда-то заметная часть творческой элиты не просто были левыми или левенькими, а прямо или косвенно состояли в коммунистических организациях.

Удивительное время, когда американка могла стать советницей китайских коммунистов, немцы учили американцев марксизму, а негры ехали в СССР снимать фильмы о расовых притеснениях. Краткий миг, когда мировая революция не казалась столь отдаленной, была где-то за углом. Об этом писал Хобсбаум в Эхе "Марсельезы" , об этом, хотя и несколько под другим углом, писала Катерина Кларк в своих работах о Москве и Петербурге , манящих маяках советской культуры, к которым мотыльками стремились западные (и не только западные) интеллектуалы.

Трофименков (совсем не в академической манере, конечно) заметно дополняет Кларк. Просто диву даешься, сколько американцев приехали к нам, в Москву и Ленинград, учиться новому искусству. И как потом преломляли его там, за океаном. Сценаристы, писатели, композиторы, хореографы, актеры. И всем им, вернее – почти всем, все это аукнулось черными списками, запретами на профессии, для некоторых сроками. Но это было потом, потом, лет через десять-пятнадцать, а пока все ехали к нам, постигать новый мир.

Собственно, книга обо всем, с некоторой хаотичностью смены экспозиций – вот человек в СССР, вот он уже в Нью-Йорке, горит желанием менять мир, а вот он в Голливуде снимает фильмы и получает бешенные деньги, но с партбилетом в кармане. А вот его допрашивают в КРАД. И кто-то сдает всех, а кто-то идет в тюрьму.

Книга в первую очередь о людях, о моде и внутреннем стержне, о временном и постоянном, простите за трюизм. Кто-то помогал Испании искренне, кто-то для пиара, а потом раскаивался. Но все же удивительно из современности читать про все эти книги, многочисленные пьесы о стачках, проекты Рузвельта. Настолько это не вяжется с современным образом Америки как цитадели совсем других ценностей. Однако все закономерно – такой бум социально-ориентированного искусства был вызван жуткой депрессией, ужасы которой не в пропаганде рождены.

Любопытно и то, с каким сопротивлением относились бизнес-круги и либеральная общественность к инициативам Рузвельта (и насколько было очевидно, что все эти агентства по трудоустройству, мечты о втором Билле о правах и прочее, прочее не переживут самого Рузвельта). Глухое, отчаянное сопротивление, подрывная работа, бойкоты и т.д. Рузвельт был святым человеком, если не сорвался к стандартным внеправовым методам проведения своих инициатив в жизнь.

Но довольно о Рузвельте, ближе к людям. Все эти Рапфы, Фицджеральды, Трамбо и прочие интересны, в чем-то даже понятны. Но шокируют мое воображение все же Розенберги, детей которых после казни усыновил один из поэтов-коммунистов. Как ни крути, такую уверенность не с чем сравнить, кроме как со стойкостью в пытках ранних христиан. И вновь хочется спросить – что же это была за военная тайна, которую знал каждый Мальчиш, а мы теперь не знаем?