Текст книги "Три холма, охраняющие край света"

ГЛАВА 10

Квартира-студия Лидочки располагалась в последней трети восточной башни жилого комплекса «Стрела мечты». Мебели было немного – громадный диван в половину стены, старомодный рабочий стол «Дакота Уингчип», переделанный из хвостового оперения настоящего транспортного «Дугласа», пара массивных кресел, кухонный гарнитур в углу, длинная вешалка с нарядами. Вдоль стен стояли картины и чистые подрамники, многочисленные эскизы разбросаны были по полу. Возле широкого, во всю наружную стену, окна торчала стереотруба на треноге.

– Почти всё вывез, хилиаст бруцеллёзный, – пожаловалась Леди на бывшего владельца. – А многие оставляют. Дешевле бросить, чем спускать. Да и не втиснуть такую мебель в элитные жилища…

– У вас всё наоборот! – воскликнул сэр Теренс. – Как вы живёте? Должно быть, этот дворец обошёлся вам недёшево… Нет, мама! Это не то, что ты подумала!

Герцог Блэкбери только-только отдышался после бесконечного подъёма на тридцатый этаж. Воспользоваться услугами дежуривших внизу носильщиков ему не позволила гордость истинного хайлендера. Сама Лидочка была уже вполне свежа и весела.

– Да в копейки обошёлся, – сказала она. – Они тут, собственно, и не жили. Чуть не половина квартир стояла пустая. Теперь они в шикарном районе кайфуют, в Тушино. Дом там старый, зато ещё сто лет простоит. Третий этаж! Мечта! Свет всегда, вода всегда, сортир нормальный, а не эта биомерзость. Ванна в любое время! Лох цепенеет!

– Жизнь, как во время войны, – проворчал Дюк.

– Зато двести квадратов! И все мои! Доставай шампанское!

– Лучше бы мы остановились в «Президент-отеле», – вздохнул лорд.

– Экономить надо! – подняла палец Леди. – Мне ещё повезло, что народ вокруг подобрался дружный, с выдумкой. Только с погодой никогда не угадаешь. Если цистерна наверху полная – значит, солнечные батареи не фурычат. Если ток есть – с водой худо… Но справляемся! Не забыл ещё народ жизнь в коммуналке. Не в смысле комьюнити, а… вроде общежития.

Лорд Терри поражённо мотал рыжей косичкой. Чуть не заставили его в барселонском аэропорту Эль Прат расплетать эту косичку – а вдруг она бикфордов шнур? Еле-еле отмазался.

– Ни один город в мире такого бы не выдержал, – сказал он. – Ни одна страна…

– А это ещё одно русское чудо, – сказала Леди и выстрелила пробкой. Потолок был такой высокий, что пробка не долетела.

Это действительно было очередное русское чудо.

За пятнадцать лет строительного бума в Москве понастроили огромное количество элитных жилищных комплексов – многоэтажных, избыточно роскошных, строго, по-военному, охраняемых, с магазинами, соляриями, тренажёрными залами, зимними садами, камерами слежения – и чудовищно дорогих.

А теперь посмотрим, господа пассажиры, как эта хреновина взлетит…

Кончилось всё очень плохо – что и предсказывали умные люди.

В течение одной злосчастной недели один из таких жилых дредноутов съехал в Москву-реку и обрушился, запрудив её. К счастью, дело было днём, да и рассыпался комплекс не вдруг – жильцы успели выбежать почти все, так что спасаться им пришлось от наводнения. Только сумели кое-как растащить нежданную плотину, как на другом конце города другая башня, ещё незаселённая, провалилась в карстовую полость – из-под столицы уходила артезианская вода, обрекая жителей на жажду.

Начался обратный отсчёт.

Цены на дворцы стремительно пошли вниз. Взлетели цены на хижины.

Продав за немыслимо шальные деньги конуру с крошечным санузлом где-нибудь в Толстопальцеве или Бирюлёве, можно было спокойно уехать в недальнюю провинцию и там приобрести что-нибудь приличное. Или за чисто символическую плату переехать в какой-нибудь «Континент».

Вместе с людьми стали уходить из столицы и деньги. Грянул Майский облом, но такие обломы повторялись каждое пятилетие, и народ воспринимал их на уровне обычного урагана.

Процвели города Золотого кольца, словно бы мстя столице за многовековое унижение и ордынские набеги по наветам московских владык. Мэр Суздаля публично назвал своего престарелого московского коллегу «керосинщиком», и тот смолчал.

Над памятником Юрию Долгорукому среди бела дня надругались особо циничным способом.

Подмосковному крестьянству и пролетариату менять было нечего, и началось повальное бегство буржуев из горящих особняков на Рублёвке. Гражданскую войну предотвратило лишь то, что как раз в это время закончился…

Впрочем, стоит ли пересказывать школьный учебник новейшей истории – всё равно какой его вариант?

Вышедшую из-под всякого контроля Москву волей-неволей пришлось зачислить в порфироносные соломенные вдовы. Померкший от горя Петербург угрюмо встречал переезжающие министерства, управления, фонды, банки, танки и банды. На долю Белокаменной досталась мелочь вроде Министерства культуры, да ещё своенравный патриарх Владимир не пожелал покинуть свой Сергиев Посад. Питер в ответ учредил Правительствующий Синод.

Дорога, косноязычно воспетая печальником Радищевым, превратилась в многодневную автомобильную пробку. Незадачливый град Петров принимал высокопоставленных беженцев.

А московские Башни заселялись стихийно: по национальностям, по конфессиям, по интересам – Вьетнамская Пагода, Казачья Вежа, Вольный Эльбрус, Чайнатауэр, Сторожевая Башня (это баптисты), Академическая (это учёные), Первая, Вторая и так далее Беженские (это все подряд), Молодёжная, Учительская, Первые Долевики, Вторые Долевики, Тушинская Богадельня, Пик Коммунизма (это альпинисты), Свободный «Вилланж»…

Недостроенный «Москва-сити» освоили цыгане всего мира.

В семёрке сталинских «высоток» обосновался вообще чёрт знает кто.

Произошло окончательное решение квартирного вопроса. С москвичей была наконец-то снята столетняя порча.

Мир в ужасе взирал на безумный русский мегаполис и гадал, много ли там останется народу после первой зимы. Обильную гуманитарную помощь едва успевали разворовывать. Братскую руку протянула даже Монголия…

Но никто не мог представить, сколь хитра на выдумки голь, если её оставить в покое и предоставить самой себе.

«Как вы там живёте?» – ужасались москвичи, застрявшие в обычных домах с обычной инфраструктурой, то есть Кварталах, по-простому – Низовка.

«Нет, как вы-то в своих конурах существуете?» – ужасались обитатели Башен в ответ.

Из жалости взаимной проистекла большая польза.

«Счастье России в том, что мы умеем жить бедно», – сказал некогда академик Лихачёв.

Пошли в ход все альтернативные технологии, которым не давали дороги в прежнее время – селитро-кадмиевые обогреватели, термоцефалоиды, нанокрекинг, ламинарные биофильтры для атмосферной влаги, некробные культуры в переоборудованных бассейнах, теплоизоморфы, бестактные парадвигатели инженер-полковника Крюкова, селеновые гелионакопители, псевдодинамические полуподъёмники, капельное квазиосвеще-ние. Пресловутая «машина Дина», воплощённая в металле, на практике научилась поднимать не только самоё себя, но и двух пассажиров. Некому было тормозить народную смекалку.

Между Башнями вёлся усиленный натуральный обмен опытом и научно-техническими хитрушками. Секретить тоже было некому, а жить хотели все. Возникла новая цивилизация, для которой всё никак не могли найти определения. «Дождался русский народ наконец самоуправления! – воскликнул в своём подмосковном имении прославленный мудрец и пророк. – Теперь и помереть не обидно!»

По весне притихшая Россия с удивлением и восторгом поняла, что сердце её продолжает биться, хоть и в некотором отчуждении от прочего организма. Чиновный столичный Петербург весьма огорчился и даже начал дерзко намекать на уплату налогов. Министрам надоело ютиться в сырых коммуналках и на задворках дворцов. Никаких налогов, конечно, не последовало. Питерская милиция получила приказ отлавливать и штрафовать «лиц московского происхождения».

«Скромнее жить надо, тогда и деньги будут!» – прозвучал ехидный ответ Объединённого Совета Башен и Кварталов.

Пробовали высадить десант на крыши некоторых зданий. Спецназовцы не вернулись – то ли сгинули на верхних этажах, то ли прельстились незнакомым стилем жизни и попросили убежища, занявшись охраной.

И великий город продолжил жить обычной жизнью, разве что с некоторыми поправками на невероятность.

– Я каждый раз словно в новую страну возвращаюсь, – сказала Леди. – Даже плакать хочется, оттого что всё это ненадолго…

– Почему же ненадолго? – спросил лорд Фицморис. – У вас даже удивительней, чем я представлял…

– А, – Лидочка махнула рукой. – Найдутся деятели, подгребут всё под себя. Так всегда было. Уже в официальной прессе пишут: «Махновщина», «Православные джамааты», «Корпоративная вольница», «Анархо-синдикализм»… А сперва дифирамбы пели – «Технологический прорыв без войны», «Ростки будущего»… Скоро, поди, крестовый поход объявят, а ваши буржуи нашим помогут! Вы все заодно, принцы-герцоги… Антанта проклятая…

– Почему вы всё время хотите меня обидеть, ласточка? – вздохнул Дюк.

– Потому что ты всё понимаешь, миленький, – сказала Леди. – Мы по-прежнему живём в ожидании жизни, ищем мужицкий рай и Страну Муравию… А теперь ещё и Три Холма, Охраняющие Край Света. Хочешь, в Кремль сходим, когда дела сделаем? Ты ведь не был в Кремле?

– Не был, – сказал Дюк. – То есть был, но подростком…

– Там теперь интересно, – зажмурилась Лидочка. – Смена караула у Мавзолея. Мавзолей, правда, пустует, и солдатики – голограмма, но всё равно впечатляет. Концерты постоянные, вернисажи… Лох цепенеет, Гайд-парк отдыхает… Вечерами цифровые фейерверки, хэппенинги, перформансы… Кучу знакомых встретим! Погужуемся хоть денька три!

Герцог Блэкбери вспомнил бесконечные лестничные пролёты и застонал – ноги ещё гудели.

Леди утешила его:

– Когда вернёмся, и подъёмники Дина заработают. Только они медленно идут, на каждом этаже отдыхают… У меня никогда терпения не хватает, я предпочитаю ножками. Мы же не старики и не дети, правда, Терри?

– Наши отношения говорят об обратном, – Дюк воспользовался случаем поднять проблему.

– Глупенький! Постель-то у меня одна. Правда, большая, от старых хозяев. Если лапы распускать не будешь – нормально выспишься. Терпи! Ждать и надеяться, как завещал Эдмон Дантес! Ещё одно усилие, французы, и вы станете настоящими республиканцами, как сказал Жан-Жак Руссо!

– Маркиз де Сад это сказал, – грустно поправил Дюк.

– Тем более! – воодушевилась Лидочка. – Но лучше я тебе всё-таки антиэротический массаж сделаю… Смотри – красота-то какая! Ни дымов, ни факелов! В Капотне, и то безотходка! И пожаров не стало, главный поджигатель в женском платье удрал в Бологое… Да ты погляди: даром, что ли, я стереотрубу покупала!

С великим усилием лорд Теренс восстал из кресла и приник к окуляру.

– Ты в своём Глазго зачуханном такое видел? И не увидишь! Во-он туда глянь! И это не парк, а был вполне пролетарский район, людей резали…

Мегаполис расстилался, сколько глаз хватало. Башни, опутанные яркими трубами различных коммуникаций, увенчанные воронками для сбора атмосферной влаги, сверкающие солнечными батареями и лопастями ветряков, щетинящиеся устройствами вовсе неизвестного назначения, торчали над серо-зелёной Низовкой, как печные трубы над спалённым селом, но картина эта не вызывала ни уныния, ни подавленности, а сплошное удивление и восторг, словно переданная каким-нибудь «Вояджером» панорама инопланетной, но, несомненно, разумной жизни.

Пейзаж не портили даже развешанные то тут, то там останки пойманных квартирных воров.

Лорд же Теренс рассматривал объекты поближе.

– Дорогая, посмотрите – это не наш ли барселонский приятель за нами пожаловал?

– Зайчик, что ли? – не поверила Леди.

– Нет, цербер его, сеньор Понсиано…

– Где?

– Да вот, за оградой стоит, с девицей…

Лидочка подскочила к треноге.

Верно, за шоковой сеткой, окружающей башню, стоял величественный усатый мужчина в седых кудрях, сложением и вправду напоминавший главного охранника «Бомбильи». Левой рукой он прижимал к пузу молоденькую девчушку в пёстром балахоне, правой плавно показывал на окна и что-то говорил. Девчушка внимала.

Леди махнула рукой:

– Обознался, лорд нерусский! Понсиано ещё не седой, но уже лысый. А это наш знаменитый поэт Лыков с новой подругой. Ванной девку завлёк! Он как раз напротив живёт, в девятиэтажке со всеми удобствами. То ли стихи читает, то ли объясняет, какие светила искусства тут проживают. Нашу башню ведь в простом народе Монмартром кличут!

Дюк подивился популярности парижского района в простом русском народе, но сказал другое:

– По крайности, он не к вам собрался, и это меня утешает.

– Пробовал! – с гордостью поведала Леди. – Но не дошёл. Всё-таки годы не те, а подъёмников тогда вообще не было. Значит, не судьба. Только не больно-то он огорчился, мерзавец! Никогда ему не прощу! Нарочно эту гадину притащил под мои окна! А ещё ведь стихи написал – «Художнице с Монмартра, как если бы она домогалась моей любви»…

Дюк прикинул, что седой стихотворец вряд ли мог знать о внезапном возвращении Лидочки, но спорить не стал.

Она и так его утешила:

– Далеко не пойдём: девки-то минкультовские почти все в нашей башне живут, у кого богатых любовников нет. Да ещё и выходной, не успела, поди, ускакать… Богема поздно просыпается!

ГЛАВА 11

Богема и вправду просыпалась поздно.

– Туркова, это ты в такую рань? Ты откуда? Из Барселоны? Ты и там успела отметиться? Ну ты даёшь! А Розина с Грищуком там замели, не при тебе? С прочими евразийцами?

Маленькая стриженая женщина в громоздком халате надела наконец очки и уставилась на Дюка.

– О, и лорд здесь!

Леди тоже вопросительно глянула на спутника.

– Да не парься, Туркова! Я же в Тейт-галлери стажировалась!

– Здравствуйте, леди Клаудиа! Рад вас видеть! – взмахнул косичкой Дюк.

– Сомневаюсь, – вздохнула Клавдия. – Извините за то, что принимаю в таком виде… Вода ещё не согрелась…

– Русланчик внизу, в садике? – спросила Лидочка.

– Русланчик на Полтавщине, с отцом, – сказала Клавдия. – Всё летичко будут. Сейчас, поди, черешню лопают прямо с дерева, бездельники. А я, как падла, в Сан-Франциско торчала, выставку Баббы Бейкера привезла, в Черномырдинке открытие будет… Отдали ведь они, Туркова, нам помещение! Плакали, кололись, а деваться-то некуда! Декрет о жилье! Декрет о музеях! Перетащились газовые бароны в какую-то халупу на Охте… Была у собаки хатка!

– Поздравляю! – сказала Леди. – Клав, прости, мне, собственно, Рогнеда нужна. Она же выставку детских рисунков для Барселоны собирала? Только вот не открывает Рогнеда – то ли дрыхнет, то ли мужика завела…

– Проходите, – сказала Клавдия. – Не через порог же… Только у меня тут… Не распаковалась ещё… Руки не доходят…

Всё равно огромная квартира казалась уютной после Лидочкиной суровой казармы – так много в ней было всяких весёлых фигурочек, тряпочек, масочек и прочих малых форм по стенам.

– Немного виски? – спросила хозяйка у лорда.

– Немного репы? – передразнила Лидочка. – Немного борща?

– А есть и борщ! – обрадовалась Клавдия. – У меня его ведро, а хорошему борщу что сделается? Только вкуснее станет. Но хоть в лавку не спускаться! Давайте за стол, а то ты юношу, поди, и не покормила, я тебя знаю… На дальних рейсах хоть через трубочку питают…

– Он сыт своей любовью, – сварливо сказала Леди.

Но всё-таки Дюка было жалко, и они сели за стол.

– Идёт, идёт вискарь под борщ, – подбодрила она растерявшегося было аристократа. – Можно. Особенно ирландский. И под вареники идёт.

– …А Рогнеда бы вам одной корейской лапши заварила, и то вопрос, – подытожила хозяйка щедрый то ли завтрак, то ли уже обед. – Что ты из-под неё хотела, Туркова?

– Я насчёт детской выставки, – сказала Леди. – Был… Есть там один рисуночек, вот он меня как раз интересует…

– Три холма, что ли?

Лидочка поперхнулась компотом:

– А как ты догадалась?

– Да Рогнедка по всей конторе эту картинку таскала! Она на ней шизанулась! Вона сказылась! Музыку слышала! И всё! Только мы нашу Рогнедку и видели! Взяла отпуск за свой счёт и умотала!

– Куда?

– Место это искать! У них чуть ли не секта образовалась. У туристов этих, байдарочников, двадцатый этаж, с которыми она тусуется. Рисунок она скопировала, показала своим друзьям, так они даже раскололись – одна группа рванула в Карелию, а другая, наоборот, на Кавказ. Господи, на чём только люди не заморочиваются, лишь бы нормально не жить…

– Прямо так на людей действует?

– На нормальных, конечно, не действует. Но Рогнедка ведь у нас с большо-ой призвездью! И друзья такие же.

– А ты этот рисунок… видела? – спросила Леди, и голос у неё дрогнул.

– Конечно. Я же говорю, она по всем кабинетам листком трясла. Хорошая картинка, не по возрасту. Примитив, но не Пиросмани, не бабушка Мозес. Папа, наверное, для дочки нарисовал. Три холма, небо, на небе надпись. Что-то в ней есть, но не настолько, чтобы всё бросить и в Карелию мчаться, летичко портить! А я из-за Рогнедки в Штаты потащилась, как молоденькая! Да я тебе покажу, она Русланчику тоже копию подарила…

Клавдия поднялась и, неспешно колыхаясь, побрела в детскую.

– Дюк, я волнуюсь, – сказала Лидочка и взяла Терри за руку. – Какие всё-таки квартиры тут большие, пока дойдёт…

– Типично шотландский мистицизм, – сказал Дюк. – А окажется всё полной ерундой…

– Ты сам в это не веришь, – прошептала Леди. – Я чувствую, что это… что мы… что нам… Такого со мной ещё не было!

– И слава богу, что не было, – Дюк помрачнел. – Мне это не нравится.

– Ну и поезжай к мамочке! – И Лидочка резко убрала руку.

Вернулась Клавдия и развела широкими рукавами:

– Русланчик, чертёнок, с собой упёр в незалэжную. Ему тоже очень понравилось. Это как раз возле бабушкиного хутора, говорит. Вчера звонил, доложил, что нашёл, и что там живут вячки, вячата и солохи.

– Это кто такие? – тревожно спросила Леди.

– Да так, – отмахнулась хозяйка. – Свекровь моя тоже выдумщица, не хуже Рогнедки. Народная целительница. Но, по крайней мере, мальчик на природе бегает, а не уткнулся в компьютер… Туркова! Не лги! Ты что-то знаешь! Зачем тебе копия, если ты сама в Барселоне видела оригинал? Что такого в этой картинке? Это пароль?

Лорду Фицморису выпала редкая удача – увидеть растерянную Лидочку.

– Да я… Да мы… Какой пароль? Это Терри хочет статейку… Какой пароль?

– Врёшь ты много, а врать так и не научилась, – с удовлетворением сказала Клавдия. – Конечно, пароль. Вроде цветочного горшка на окошке. Иначе почему в министерство этот красавчик приходил?

– Какой красавчик? – окончательно побледнела Леди.

– Из органов красавчик! – победно воскликнула Клавдия. – Он даже обыск в Рогнедкином кабинете хотел сделать, и девки чуть его не допустили, такой обаятельный, но кто-то стукнул министру, и Корсаков его выпер. В Питере у себя будете беспредельничать, сказал. И кулачищи показал – он же раньше скульптор был! Ну, красавчик и слинял…

– Тебе, Клавочка, самой в органах бы служить, – ожила Леди. – Корсаков просто увидел, что у парня липовые корки. А картинка – точно, с фишкой. И в чём фишка, непонятно.

– И где картинка, непонятно, – в тон сказала хозяйка.

– Как-то мне за Русланчика тревожно… – вздохнула Леди и угадала.

– Я сперва тоже перепугалась, – призналась Клавдия. – Но у него же копия, а красавчику копия не нужна, у него своя была. Там всё дело в оригинале… В Барселоне что-то произошло, хоть я и не верю всей этой интернетовской дури… А-глобо музеи не потрошат! А вы, наверное, в розыске. Вот в чём дело-то… А он: картинка, картинка… Нэ журысь, нэ турбуйся: из Башен выдачи нет!

– Ты уж молчи на работе-то, – сказала Лидочка. – Мы с Дюком тоже обещали молчать Мендисабалю… Терри, не встревай, я лучше знаю! Это Россия, а не Скотланд, хренов, Ярд… И это детский рисунок, а не чертёж секретного агрегата! Совсем эти ребята ополоумели! Ты, Клав, вот что… Ты поезжай-ка к свекрови! Так спокойней будет. Ну их, красавчиков этих… Бабба Бейкер не пропадёт, он в трущобах вырос. А как приедешь, сбрось картинку мне на трубу. Потом сожги копию…

– Расскажешь, чем всё кончилось? – прищурилась из-за очков хозяйка.

– Живы останемся – расскажу, – подмигнула Леди.

ГЛАВА 12

– В общем, куманёк, самолёт мне хвост показал, – закончил сеньор Понсиано свою трагикомическую эпопею о допросах дурочки Ампаро, зловредной старухи Канделарии и всех остальных уроженцев городка Клаверо, закончившуюся бесчинствами в пробке на шоссе.

– А говорил, у тебя везде свои люди, – мрачно сказал Паблито. – Значит, моё имя, того… Не все двери? Кум, я тебя зачем из деревни вытащил? Мне нужно, это… Чтобы утечки… И чтобы нашёл! Кто ворота!

– Так я и нашёл! – обрадовался сеньор Понсиано. – Всю ночь плёнки смотрел…

По рубахе было видно, что Давила просматривал съёмки музейных видеокамер, поедая яичницу и запивая её сангрией.

– Вот он, гляди… Я сперва не сообразил, а потом… Вот он! Так его не видно, а когда застопоришь…

– Ребёнок, что ли? – спросил Мендисабаль. – Негритёнок? И он что, днём приходил? Почему голых пускают?

Сеньор Понсиано терпеливо, как больному, объяснил:

– Его же не видно просто так! Глаз не поспевает! И он не негритёнок, он белый, только чёрный. А голый, должно быть, от того, что на нём одежда не держится, такой шустрый… И ворота! Как соврали, так оно и было: дед Балагер! Только не на погрузчике, а на «Гелендвагене». На спор.

Паблито напряг все свои травмированные мячом мозги и обхватил голову, чтобы удержать их, мозги, в равновесии.

Как известно из многочисленных детективов, провинциальный легаш, не ловивший дома добычи крупнее конокрада, в большом городе способен распутать самое сложное преступление, посрамляя тем городских криминалистов со всей их техникой.

Сеньор Понсиано Давила таким и был. Слово «дедукция» он слышал, но смысла в нём не искал, дактилоскопию откровенно презирал, баллистику в грош не ставил, группу крови определял по цвету, на следы обуви не обращал внимания, так как ему трудно было согнуться, а ползать на карачках он не нанимался. И уж тем более не копался в документах – указательный палец его, подобный патрону крупнокалиберного пулемёта, безошибочно указывал на виновника кражи ли мула, растраты ли церковных денег, избиения ли туристов, совращения ли малолетней. Он с ходу называл имя преступника и более в дело не вмешивался. Так гениальный математик выводит сразу готовое решение, предоставляя тупым коллегам искать все промежуточные. Для пиренейского городка Клаверо этого было вполне достаточно.

Хватало до сих пор и для «Музео Мендисабаль» – в сущности, это же обычный склад, только почуднее и позабавней.

Паблито успокоил мозги, улыбнулся не по-хорошему и сказал:

– Кум, так снято-то днём! Вон – люди ходят! Это… А вырезали ночью!

– Верно, в затемнение камеры не работали. И ничто не работало. А что толку? Негритят всё равно в темноте не видно. Днём он присмотрел, как у них водится, а ночью и нагрянул. Через ворота.

– А дед Балагер, того… Нарочно? Ворота?

– Нет, кум, – с тем же небесным терпением сказал Понсиано. – Дед Балагер отдельно. Он как раз в кабину залез, когда свет пропал. Но не идти же на попятный! Слово чести! А «Гелендваген», это же такая сволочь… Это же мирный танк… А наш чёрненький того и ждал.

– Голый! – уточнил Паблито.

– Ну, может, к ночи он и приоделся, – неуверенно хмыкнул Понсиано. – Старая Канделария говорит, что это коко. Откуда, говорю, в городе возьмётся коко? В деревне – понятно, он там всегда имеется, но чтобы в городе… Но она же неграмотная! Какой же может быть коко, когда я его вижу? Кто бы его, видимого, боялся? А когда Ампаро мне пересказала разговор с русской артистой, я и помчался в Эль Прат.

Паблито представил мчащегося сеньора Давилу и завёл глаза:

– Позвонил бы! Пусть бы, это… задержали!

– Эх, куманёк! Кто бы с ней связывался! Они этих ловили… мятежников. Между прочим, денег у твоей сеньориты полно. Угадал. Может, поменьше твоего, но навалом. Это видно.

– Ты что, счета её проверял?

– Ещё не хватало! Но ведь сразу видно, кто чего стоит. Голодранца узнаешь за километр, хотя бы и во фраке. Вспомни, как сам молодой форсил! Плюнь, кум! Таких картинок даже я тебе сто нарисую. Приклеим, и всех делов. Другое дело, что ты к ней неровно дышишь. Правильно Тереза твоя частных легашей нанимает, только я их, кум, сразу вижу и по-простому окорачиваю… На этот счёт будь спокоен. Она сюда ещё вернётся, сеньорита твоя. Ну, произошла какая-то глупость непонятная, так ведь вреда от неё нет! И «Гелендваген» восстановят, ребята обещали. В общем, закрыли дело за отсутствием всего, чего бы то ни было. Полицию я успокоил, журналистам всё равно никто не верит… А чёрного вроде бы поймали, то есть нашли дохлого, а он потом к ночи ожил и убежал. Городские всё делают не как люди…

Сеньор Понсиано помнил, как вся родня уговаривала Паблито не затеваться со строительством музея. Не уговорила.

– Вот это, кум! – и сеньор Мендисабаль хлопнул по столу ладонью. – Ты не сиди. Не выдумывай, за тебя я буду, это… А ты, того… Ты давай! Тут, это… Тут что-то не то! Так не озорничают! Дорого! Почему у него ноги и, это… руки такие?

– У кого? – опешил Давила.

– У того! У чёрненького!

– А, у коко? Так это же коко. Его же нет, он только мерещится.

– Видеокамере мерещится?

– На плёнке брак! Он и легавым померещился! Вот они и плетут что попало – воскрес, мол…

– Кум, ну ты ненормальный. Уже сто лет нету, это… вместо плёнки сейчас, это… Ну, не плёнка. Не обязан я знать, как оно называется! Я тебя для чего? А ты? Я бы мог этих… целую дивизию… с приборами… Только оно дело семейное. Крутись! Как этот город называется, откуда? Русский город? Ампаро перевела?

– Мальютин, кум, а ты на что намекаешь? А девочку мне не выговорить!

– Я не это! И ты не это! Не сиди! Давай в Мальютин! Ищи девочку! Скажи, это… Первое место за картинку! Сто тысяч евро!

Сеньор Понсиано тяжело вылез из кресла и осторожно опустился на колени:

– Я так прямо и знал, чем это кончится! Куманёк, да не могу я летать с нынешними порядками! Это же тюрьма с крылышками! Стыдно от добрых людей! Мне же там трубку с бульоном на обед вставят! Пластид в заднице будут искать! А поездом нельзя?

– Каким, того, поездом? Какая, это, задница? Возьмёшь мой «Фалькон» и с комфортом… Ты у кого работаешь? Ты… это… страж лучшего музея в мире! Только рубашку… Вообще, следи!

Сеньор Понсиано вернулся в кресло и совсем было успокоился, но тут же встрепенулся всем пузом:

– Это же в Россию! Нас там собьют! Я же помню, они сбивают…

Настал час терпеливого объяснения и для Паблито.

– Ты, это… По закону же! Честь по чести! Да! В этом… Мальютин… Ведь есть футбольная команда? Хоть одна?

– Наверное, есть, – предположил Давила. – Хоккейная точно есть – лёд ведь у них даровой.

– Какой лёд? Я про того, футбол. Скажешь там, что прилетел, это… «Барселона» хочет товарищеский матч… Сам придумай. И того… девочке приз… Сообразишь!

– Видно, бабка права. Ты картинку даже не видел, а уже тронулся… Если на твоём «Фальконе», тогда ничего… Но я по-русски…

– У них федерация футбола есть? Есть. В Москве. Скажешь, что от меня. Там у них этот… Алехандро «Козьоль» Тер-тыч-ны. Два года в «Аяксе» был – помнишь? Русская трибуна на «Уэмбли»: «Козьо-о-оль!» И весь стадион: «Козьо-о-оль!»

– Помню, – заулыбался Давила. – Помню сеньора Козьоль: «Таганька, зачьем сгубиля ти менья?»

– Во-во. Таганька. Он поможет – скажет, как долететь в Мальютин.

 
…Только правда победила:
То, что добрый Тилипона
Налепил из чёрной грязи,
Вдруг задвигалось, запело,
Побелело, заплясало,
Застучало в барабаны,
Стало жить да поживать!