Текст книги "Праздник науки"

Михаил Венюков
Праздник науки
(Столетие Французского Института)

I

Из всех правительственных мероприятий знаменитого Кольбера два остались особенно долговечными: введение пенсий за долговременную, хотя бы бесполезную для страны, службу чиновникам при отставке, и основание академии наук в Париже. Пенсии, как известно, были введены под предлогом обеспечения заботливым начальством старости его слуг, в сущности же для уменьшения окладов людям действительно трудившимся, но молодым, позволявшим себе «сметь свое суждение иметь» и отныне обреченным жить надеждами на милость властей в возрасте бессилия, для чего уже не было иного средства, как слепое повиновение. Кольбер тут завершил дело кардинала Ришелье, старавшегося убить гоноровое, самостоятельное дворянство, и министерская его штука удалась как нельзя более. Пенсии за долговременную службу были введены в большинстве бюрократически-управляемых государств, и в Европе исключение составила, кажется, одна республиканская Швейцария, где пенсии даются лишь по отдельным приговорам народного представительства за потерю здоровья на службе, официально признанной общеполезною. Что касается академии наук, тоже доныне существующей в Париже, то Кольбер был в вопросе о ней почти лишь подражателем, ибо еще в 1635 году Ришелье создал академию французскую (литературную), а в 1648 году Мазарини – академию изящных искусств (живописи и ваяния). В 1663 году сформировалась академия надписей и медалей (археологическая) и только в 1666 году академия наук, четырьмя годами позднее Королевского общества наук в Лондоне. Должно при этом отдать справедливость Кольберу: он новым академикам покровительствовал. Они собирались в королевской библиотеке, которая была ни чем иным, как пристройкой к большому дворцу Кольбера. Потом им дано было помещение в королевском дворце, в Лувре. Конец XVII и все почти XVIII столетие четыре названные академии продолжали существовать под покровительством королей и министров и, разумеется, при субсидиях казны; ибо это было лучшее средство заставить их покрывать хвалами «научного беспристрастия» согревавшее их солнце. А чтобы они не зазнались, выбор ими действительных, т. е. оплачиваемых и имевших голос, членов требовал утверждения короля, притом обыкновенно из двух выбранных академиею кандидатов одного, кого заблагоразсудится. Для придания академиям придворного блеска, в составе их всегда находилось не мало герцогов, маркизов и президентов, в науке смысливших мало, но за то сильных при дворе и в сфере интриг. Вероятно поэтому величайший писатель эпохи, Вольтер, был «удостоен» звания члена во Французской академии лишь 53-х лет отроду. В непременные секретари выбирались обыкновенно – точнее, назначались сверху, – люди покладистые, приятные начальству, и несмотря на то, что место это требует большой, непрестанной деятельности, сохраняли его до возраста ста лет, как Фонтенель, который за то и был осмеян в одном памфлете Вольтером, хотя и был из лучших представителей своего типа. «Когда вспыхнула революция, говорит официальный историк института, Леон Окок, академии были сильно атакованы общественным мнением, которое видало в них смешение так называемых аристократов ума со знатью политическою и придворною». 8 августа 1793 г. конвент, не любивший шутить с реакционерами и даже просто консерваторами, издал поэтому следующий декрет:

«Статья первая. – Все академии и литературные общества, имеющие королевские патенты или подучающие денежные пособия от казны, – уничтожаются.

Статья вторая. – Ботанические сады, кабинеты, музеи, библиотеки и другие предметы, относящиеся до наук и искусств и принадлежащие упраздняемым академиям и обществам, поставляются в зависимость от властей, пока не выйдут позднейшие декреты о народном образовании».

Коротко и ясно. – А 12 августа новый декрет предписывает министру внутренних дел опечатать здания, в которых помещались закрытые учреждения…

Но конвент немедленно спохватился, что меры его слишком резки. Поэтому 15-го того же августа 1893 г. он разрешил членам академии наук (только её одной) собираться в обыкновенном месте их заседаний, чтобы обсуждать предметы, которые им будут дозволены или поручены конвентом. И печати с реестров академии приказано снять. Зато 24 июля 1794 г. все секвестрованные академические имущества по-просту конфискованы.

В наше время нельзя без смеха читать подобные законы, хотя печальные вариации их были не редкостью и в XIX веке Говорю – без смеха, а не – без негодования или стыда, потому что на деле конвент имел в виду издание органических постановлений по народному образованию, основанных на началах самой широкой свободы. В конституций французской республики от 22 августа 1795 г. мы находим § 298, который гласит: «Имеется для всей республики национальный институт, обязанный собирать открытиями усовершенствования в науках и искусствах». А 25 октября того же года издан следующий закон:

«1. Национальный института наук и искусств, один на целую Францию, учреждается в Париже. Он назначен: 1) для усовершенствования наук и искусств непрерывными изысканиями, обнародованием открытий, перепиской с иноземными учеными и их обществами;

2) для наблюдения, согласно предписаниям правительства, за учеными и литературными работами, которые имеют целью общее блого и славу республики.

2. Он состоит из 144 членов, живущих в Париже, и из стольких же, обитающих в разных частях республики; он принимает в сочлены ученых иностранных, числом до 24, по восьми на каждый из трех отделов.

3. Он разделяется на три класса и несколько отделений по следующей росписи: 1-й класс, науки математические и естественные, 10 отделений, в каждом по 6 членов парижских и по 6 иногородних, всего 60+60=120 членов; 2-й класс, науки нравственные и политические, 6 отделений по 6 членов парижских и по 6 иногородних, всего 36+36=72 членов; 3-й класс, литература и изящные искусства, 8 отделений по 6 членов парижских и по 6 иногородных, всего 48+48=96 членов.

4. Каждый класс института имеет свое помещение, где он собирается отдельно. Ни один член не может принадлежать к двум классам; но он может присутствовать и сотрудничать на заседаниях другого класса.

5. Каждый класс института будет обнародовать ежегодные отчеты о своих работах и открытиях.

6. Национальный институт будет иметь четыре публичные заседания в год: тогда все три класса будут соединяться вместе. Он будет ежегодно отдавать законодательному корпусу отчет об успехах наук и о трудах каждого класса.

7. Ежегодно, в назначенное время, институт будет обнародывать программы на премии, которые каждый класс должен раздавать.

8. Законодательный корпус ежегодно будет назначать, по представлению правительства, сумму на содержание и работы Института наук и искусств.

9. Для сформирования Национального института правительство (директория) назначит 48 человек, которые выберут остальных 96 городских, а потом все вместе иногородных.

10. После полного сформирования, замещение открывающихся ваканций делается институтом через выбор трех кандидатов, список которых каждым классом, представляется правительству. То же по отношению к сочленам иногородным и иностранным.

11. Каждый класс института будет иметь в своем помещении коллекции произведений природы и искусств, а также библиотеку, относящуюся до предмета его занятий.

12. Уставы о порядке заседании и о трудах института будут сочинены самим Институтом и представлены законодательному корпусу, который их рассмотрит по общепринятому порядку, как всякий вновь предлагаемый закон».

Вот этому-то знаменитому акту, организовавшему в первоначальном виде Французский Национальный институт, исполнилось 2 5 октября 1895 г. сто лет. Кто вчитается в него со вниманием, тот легко увидит, что дело было задумано очень умно. Еще большею симпатиею к новорожденному в 1795 г. учреждению исполнился бы читатель, еслибы привести имена всех его членов; но это было бы слишком долго. Довольно заметить, что наиболее громкие деятели той эпохи нашли себе место в институте. Недоставало только трех, из самых знаменитых: философа Кондорсе, химика Лавуазье и поэта А. Шенье: они погибли на эшафоте!

Первое время после организации института члены его и само устроившее его правительство занимались материальною обстановкою нового учреждения. Так для заведывания хозяйством и суммами каждого класса были выбираемы ежегодно этим классом два члена – обычай, сохранившийся и ныне, когда классы называются академиями. Всему институту и отдельным классам были указаны места для заседаний и устроена библиотека с тремя библиотекарями. Труды института назначено издавать по классам, но под общим названием мемуаров института, на казенный счет. Институту предоставлено назначать ежегодно шесть премий за особо выдающиеся ученые труды, на что деньги выдавались казною. Наконец, 17 июля 1796 г. состоялось постановление законодательной власти о назначении каждому члену института содержания в 1500 франков (375 р. м.), при чем любопытно, что закон положено не обнародовать, должно быть, чтоб не стыдить членов учреждения. Общий итог этого личного содержания внесен в бюджет и подлежал отпуску из казны; но распределение предоставлено самому институту отчасти для того, чтобы он мог отличать членов усердных от ленивых.

Заботилось республиканское правительство конца прошлого века во Франции и о коллективном обогащении института предметами для него интересными. Так 17 марта 1797 директория предписала полиции отобрать у города Парижа его библиотеку, потому что она называлась коммунальною и была сформирована при господстве городской думы, называвшейся коммуною – да и отдать ее в институт. Город Париж не забыл, однако, своих прав на это имущество и в 1885 году требовал его назад; но получил, уже от министра просвещения, а не полиции, отказ, конечно потому, что вещь стала казенною и при том довольно давно.

Подобную-же меру предписали пресловутый Совет Пятисот и Совет Старейшин по отношению к книгам, хранившимся в литературных депо. А исполнительная директория через 40 дней донесла, что решение исполнено, при чем дубликаты книг розданы в провинциальные библиотеки.

Девятнадцатое столетие встретило Французский Национальный институт несколько на ином поприще, притом совсем не научном. Именно, 13 марта 1801 г. консулы (в числе их первый, Бонапарт) постановили, что «отныне: 1) члены института будут иметь мундир и виц-мундир; 2) костюмы эти будут сшиты так: мундир фрачного покроя, с жилетом и черными панталонами; на нем шитье темнозеленым шелком – оливковые ветви; треугольная шляпа, виц-мундир – того-же цвета и покроя, но без шитья, а лишь с кантами по борту и обшлагам. 3) Министр внутренних дел озаботится исполнением, этого постановления, которое будет напечатано в Вестнике Законов». – Первый консул Бонапарт… Эта солдатская регламентация костюма ученых сохранилась доселе, после двух империи и двух монархий, при третьей республике, за 25 лет существования не подумавшей облечь академиков в общечеловеческий, а не наполеоновский костюм, наравне с депутатами и министрами. Впрочем, злые языки говорят, что члены института такого разжалованья в «рябчики» и не желают… Они хоть и республиканцы, но не швейцарские или северо-американские.

В следующем, 1802 году, члены института подверглись новому приему бонапартовской дрессировки, на этот раз не по мундирной части… Постановление правительства от 4 марта гласит: «Консулы Республики, по докладу министра внутренних дел и по выслушании государственного совета, постановляют: 1) Национальный институт Франции составит табельный отчет об успехах наук, искусств и литературы с 1789 года по 1-е января 1803 г. Эта таблица, разделенная на три графы, соответственно трем классам института, будет представлена правительству в августе 1803 г. И такая-же будет представляться каждые пять лет. 2) Таблица будет подносима правительству депутациею от каждого класса института и принимаема консулами в присутствии государственного совета. 3) В то-же время национальный институт изложит перед правительством свои виды насчет открытий, которые он найдет полезными для общества, насчет помощи и поощрений, в которых науки и искусства будут нуждаться, и насчет усовершенствования способов общественного образования. 4) Министр внутренних дел исполнит настоящий указ, который будет внесен в Бюллетень Законов».

В 1803 году последовало преобразование института в смысле разделения его на классы, по-теперешнему академии. Именно, члены, занимавшиеся изящными искусствами, отделились от литераторов и составили четвертый класс. В классе наук прибавилось одиннадцатое отделение и второй секретарь, что и остается до нашего времени. При этом любопытно, что класс наук разделен на два подкласса: математический и физический, и физика-то именно отнесена не к последнему, на к первому. Оба непременные секретаря класса (академии) наук нуждались, для утвержения в выборной должности, в согласии первого консула. Тоже и в классе французской словесности: Бонапарт, видимо, подбирал все влияние на институт в свои руки, и в класс именно словесности посадил еще членом своего брата Люциана, а сам остался в классе наук механиком, наравне с Монжем, Пропи и Карно, бывшим министром революции и террора, а потом графом империи. – Второму классу, т. е. теперешней Французской Академии, вменено было в обязанность не только издавать полный словарь французского языка, но и давать четыре раза в год критические отчеты о состоянии французской литературы, о важнейших появившихся сочинениях, и пр. Вероятно, по бедности чисто литературных талантов, а может быть, и для удовлетворения академического тщеславия, этот второй класс «безсмертных» отныне получил право иметь в своем составе, из сорока, двенадцать членов, взятых из других классов, что первоначальным уставом института было запрещено и что повело к удвоению содержания главными, образом секретарей других классов, выбираемых по внушению свыше и других фаворитов-корыстолюбцев и честолюбцев.

В это-же время, т. е. в 1803 году, были назначены суммы для премий, ежегодно выдаваемых институтом, суммы скудные, но льстившие тщеславию награждаемых. Первый класс (т. е. теперешняя Академия Наук) получила в свое распоряжение три тысячи франков 750 р. мет.), два другие по. 1500 фр. (375 р. м.) а художники, сверх такой-же премии, получили право назначать кандидатов для посылки в Рим, где молодые артисты могли совершенствоваться, каждый в своем искусстве, на казенный счет – явление, продолжающееся и доселе.

Наконец, тем-же правительственным распоряжением, подписанным одним первым консулом Бонапартом, заседания классов института сделаны еженедельными, что продолжается и доныне, при чем класс наук собирается по понедельникам, класс литературный – по четвергам, исторический – по пятницам, а художественный – по субботам. Прежде заседания бывали в каждую неделю два раза, и, стадо-быть, в 1803 году академическая леность получила правительственную санкцию… от одного из академиков!

В 1804-м году этот академик – император! 11 сентября этого года он издает, уже от одного своего имени, следующий декрет.

«В намерении споспешествовать наукам, словесности и искусствам, которые много содействуют блеску и славе наций,

Желая, чтобы Франция сохранила свое превосходство в науке и искусствах и в начинающемся столетии усилила его, по сравнению с предшествующими веками,

Желая также ближе узнать людей, которые способствуют блеску наук, литературы и искусств, – повелеваем:

1) Каждые 10 лет, в годовщину 18 брюмера[1]1
  То-есть день захвата Бонапартом правительственной власти и рассеяния законодательного собрания. Этот день для Нанолеона, очевидно, казался самым славным в истории его времени.


[Закрыть], будет производиться раздача больших премий, даваемых нами собственноручно в месте, соответствующем торжественности акта, каковое будет своевременно назначаемо.

2) Все произведения наук, словесности и искусств, все полезные изобретения, все учреждения, способствующие преуспеянию земледелия и промышленности, ставшие известными в предшествовавшее десятилетие и совершенные не менее, как за год до раздачи премии, могут конкурировать на большие премии.

3) Первая раздача этих премий назначается 18 брюмера года XVIII (т. е. 9 ноября 1810).

4) Большие премии будут: одни в 10,000 франков, другие в 5,000.

5) Первых будет девять, вторых тринадцать… и т. д. (правила о раздаче)».

Об участии института в обсуждении наград декрет не упоминает. Может быть, обсуждение предполагалось возложить на легко-выгоняемых из службы чиновников, привыкших без возражений излагать в докладах начальственные воззрения. Тем не менее официальный летописец института внес акт в свою историю.

Наполеон, впрочем, заботился об институте, как об учреждении, которое должно было прославлять его царствование. В 1805 году он дал ему особое помещение, в центре Парижа, но вне Лувра, именно в бывшей мазариновской Collège des Quatre Nations, где он и обретается доселе. До него там помещалась школа изящных искусств. Он подтвердил это решение в «сто дней» своего вторичного царствования (1815 г.), и хотя бурбонская реакция думала-было (4 августа того-же 1815) перерешить дело в до-революционном порядке, но тщетно.

II

Первый возвратившийся во Францию бурбонский король, Людовик XVIII, по сведению вторичных счетов с Наполеоном, 21 марта 1816 года, издал «приказание» (ordonnance) о новой организации Национального института с окончательным разделением его на четыре академии.

Несколько параграфов этого «приказания» посвящено определению личного состава института, конечно в согласии с новым государственным строем, то-есть с тем старым, который люди считали отжившим в 1789 году. Приводить этот длинный список собственных имен не стоит труда; но заметим, что в одной Французской академии, на 40 членов, 18 сделаны из аббатов, епископов, виконтов, графов и герцогов, из которых один виконт Шатобриан оставил имя в литературе, а остальные были полными ничтожествами. С академиею наук поступили осторожнее: ей сохранили славный её состав времен Наполеона; но зато, например, Деламбра и Кювье, непременных секретарей, «украсили» титулами «шевалье». Вообще в академиях увеличили число так-называемых вольных членов, т. е. людей полуобразованных, но богатых, желавших слыть за меценатов или даже за ученых. Так как многие из членов прежнего института не нашли себе места в новом, то им оставлено их прежнее жалованье.

Королевское «приказание» 21 марта 1816 есть один из важнейших организационных актов Французского института, хотя, в строгом смысле слова, это не закон, ибо через палаты он не проходил. Той-же системе «приказаний» обязана своим существованием пятая часть института, о которой доселе не было речи и которая возникла уже не при Бурбонах, а при Орлеанах. Это именно Академия наук нравственных и политических, ученая опора сее-смитовской политической экономии, которой самыми видными, самыми характеристическими членами теперь состоят Леон-Сэ, братья Леруа-Больё и Фредерик Пасси, а нравственным руководителем является почтенный софист Жюль-Симон. Царствование Луи-Филиппа, как известно, было золотым временем богатого купечества и банкиров: для них и создана была данная академия. Разумеется, в ней с самого начала играли крупную роль такие лица, как историк-министр Гизо, который в палате говорил депутатам-буржуа: «обогащайтесь, господа!», а рабочим: «трудитесь! работа – узда на вас, чтобы вы не бунтовали». В составе института эта академия имеет те-же права, как четыре прежние, и сверх сорока действительных членов – десяток «вольных», разумеется из самой благонадежной буржуазии. Кое-какие заслуги она оказала науке экономическими исследованиями, впрочем почти всегда односторонними; а в деле политической истории её типический представитель – Тэн, консерватор под либеральной наружностью. – При основании этой академии в число членов её были зачислены: барон Дасье, граф Тара, граф Сессак, граф Мерлэн, маркиз де-Пасторе, граф Рейнгардт, граф Рёдерер, граф (!) Сийес, граф Дестю де Траси, барон Де-Жерандо и, наконец, князь Талейран!.. В науке потомки недалеко ушли от этих титулованных предков; но титулов теперь меньше, потому что в республике их не дают, а старые выводятся.

Людовик-Филипп, раз удовлетворив буржуазию созданием, для научной защиты её интересов, академии наук политических и, будто-бы, нравственных, мало входил в жизнь Французского института и почти не издавал не только законов, но даже приказаний. Министры, в роде Перье, Гизо, Тьера, из которых иные были членами новой академии, управлялись с возникавшими делами, как знали, и институтских прав не урезывали, а по части выбора членов действовали как на всех иных поприщах. Совсем другим явился Наполеон III, сам писатель, да еще с социалистским оттенком, проповедывавший необходимость улучшения участи рабочих масс. Еще будучи президентом республики, он уже издавал декреты, стеснявшие законное влияние института на выбор ученых наставников в высших школах и независимых членов высшего совета по народному образованию. Став императором, он, в противоположность дяде, любившему чваниться своим званием члена института и принимавшему на себя лично раздачу присуждаемых им наград, резко поставил между собою и собранием академиков – министра…. впрочем, не внутренних дел, а народного просвещения, в роде Фортуля или Рулано, т. е. обыкновенного бонапартистского чиновника. Он даже годовое собрание института, где раздаются награды, перевел на 15-е августа, т. е. день своих именин, не обращая внимания на то, что это – время вакаций во всем ученом мире, а в Париже половина образованного общества живет вдали от города. – Впрочем, он оказал и услугу институту, хоть и не дорогую по цене: чтобы увеличить значение правительственной премии, которую академии, по очереди, назначали за лучший научный труд, совершенный в последние годы, Наполеон III возвысил цену этой премии до 20,000 франков, но сделал ее вдвое более редкою, т. е. не дал вновь ни одного сантима, а только сделал премию более заманчивою, чем прежде. Она выдавалась от его имени, но не президентом института, а министром.

Вообще, отношения императора Наполеона к институту были холодные[2]2
  По отношению к отдельным, ему ненравившимся лицам, нередко открыто враждебные. Так он лишил места директора парижской обсерватории знаменитого астронома и физика Арого за его республиканские убеждения: он полагал, что для служения науке во Франции надо быть бонапартистом!


[Закрыть]. Когда он, в 1860-х годах, издал написанную им (в сотрудничестве одного офицера генерального штаба) книгу о Цезаре, институт не догадался выразить ему, тем или другим способом, свое ученое одобрение. Напротив, были академики, которые говорили, что книга не ученое сочинение, а только памфлет, имеющий целью оправдать цезаризм, т. е. полицейский произвол, бонапартизм, указанием на «провиденциальных людей», к которым император, конечно, причислял себя, и повиновение которым требовал (в предисловии) от толпы. Императрица Евгения, по-видимому, чувствовала неловкость этих отношений мужа к первенствующему ученому сословию не только Франции, но и целой Европы, и старалась смягчить их. Так, когда ей пришла в голову мысль публично наградить родственника, Лессепса, за его заслуги по устройству Суэзского канала, она сделала это чрез институт, в полной уверенности, что награждение особенно понравится и награжденному, и тому, кто приговорит награду. Хитрая суэзско-панамская лисица приняла, – будто-бы от института; но немедленно распорядилась полученные 10,000 франков отдать парижскому географическому обществу «на пользу географической науки», чем и проложила себе дорогу к позднейшему председательству в этом обществе. Академия-же наук, видя кажущийся отказ Лессепса от награды, сделала его своим «вольным» членом, что проложило ему дорогу в «действительные» члены академии французской и сделало представителем последней на открытии возле института памятника Вольтеру! География выиграла при Наполеоне III чрез увеличение в Академии Наук, числа членов по ней – с трех на шесть; но надо заметить, что эти места, большей частью, захватили старые адмиралы, иногда плохо знающие сушу, да и в море интересующиеся лишь какими-нибудь специальными вопросами. В современном институте есть один географ, автор книг о Мадагаскаре, Грандидье; но Реклю даже не корреспондент академии наук. Если открываются вакансии по географии, то морская партия, сильная в академии, замещает их какими-нибудь морскими техниками, напр. строителями портов или штурманами, когда-же идет речь о морских ученых экспедициях, то их устраивают академики-натуралисты!

После 9 мая 1866 г. когда было закрыто целое отделение в Академии наук нравственных и политических, Наполеон вовсе не занимался институтом, и жизненное движение в нем возобновляется лишь при третьей республике. Оно началось с восстановления празднования годовщины института, 25 октября, которое и положено (5 июля 1871) знаменовать годичным собранием всех пяти академий и раздачей ученых наград. Затем в июле 1872 г. отменен президентом республики императорский декрет от 14 апреля 1855 г. об администрации института, который возвращен к прежним, менее стеснительным порядкам. После этого уже Национальное Собрание, в 1873 г., постановило, что пять академиков – выборных, по одному из каждой академии, – войдут в состав правительственного верховного совета по народному образованию; и эти выборные будут оставаться в должностях по шести лет: явление важное в стране, где все правительство доселе слагалось из чиновников, назначаемых и увольняемых по воле начальства, когда последнему вздумается. Видно, что президентом республики был Тьер, сам академик. – Затем влияние института на народное образование стало часто сказываться на выборах кандидатов для занятия профессорских мест в высших учебных заведениях, начиная с Музея Естественной Истории и Collège de France до Консерватории искусств и ремесл, Нормальной школы и пр. Представьте, что умирает профессор; в течение месяца директор заведения и его совет публикуют об этом в «Правительственном Журнале», и когда явятся охотники занять место, то список их представляется министру, а тот отдает выбор двух окончательных кандидатов на усмотрение подлежащей академии. После публичного голосования ею кандидат, получивший наибольшее число голосов, утверждается президентом республики в должности.

В 1884 г. президент Греви издает декрет, по которому административная комиссия института слагается из непременных секретарей и двух выборных, от каждой академии, членов. – А у этой комиссии дела немало, потому что движимые и даже недвижимые имущества института велики. В 1880 годах к ним присоединяются даже обширные земли, с дворцом, галлереею и пр., завещанные герцогом Омальским, который, как автор сочинения об истории дома Конде, сам академик. Правительство того времени немедленно делает услугу институту и его дарителю, именно, оно перетолковывает так французские законы о наследстве по завещанию, что имение Шантили переходит в собственность пяти академий без малейшей платы пошлин в казну: – имение многомиллионное.

Затем декрет президента Греви определяет порядок выборов и права иностранных сочленов и вольных академиков во внутренней, научной жизни академий. Иностранные сочлены получают право быть выбираемыми в члены всевозможных академических комиссий и даже имеют голос при этом избрании.

В 1888 г. президент Карно утверждает новый устав академия наук нравственных и политических, гораздо более обстоятельный и либеральный, чем прежний и основанный на предварительных суждениях самой академии… Очевидно, что те времена, когда министры смотрели на подведомственные им учреждения, как на собрания недорослей, вверенных их попечениям и муштруемых по мере надобности, прошли: безвозвратно-ли? – это пока вопрос.