Текст книги "Погром"

– Аманда! – Развел руками Браун.

– Да, да. Конечно, дорогой, не стоит святотатствовать!

– Дорогой?! – Зарыдал Кейси.

– Не придирайтесь к словам. – Строго сказала Аманда. – Идем дальше. Значит – так! Поскольку твоя супруга прибыла хлопотать за тебя, то хлопотать мне придется при дворе бургграфа. А, как я, дама благородного происхождения могу показаться при дворе бургграфа, когда у меня одно платье. И, то от гильдии, котик. Напрокат.

– Дама благородного происхождения?! – Попытался потрясти решетку Кейси.

– Совершенно верно. – Невозмутимо сказала Аманда. – Я сама недавно узнала. Тут, совершенно неожиданно в Каракасе нашли старинные документы. Еще колониального периода. И, среди них, есть неопровержимые свидетельства, что ваша супруга, то есть я, ведет свой род от знаменитого венесуэльского графа де ла Гранха.

– Откуда в Венесуэле – графы? – Схватился за свои тюремные патлы, ошарашенный супруг. – И, ты же – Васкес!

– Графы приплыли из Испании, дорогой. Вместе с Колумбом. В Америке, Томас, не первых парах из старого Света были только идальго, кабальеро, графы и маркизы. И десяток герцогов-свинопасов. Васкес – боковая ветвь, старинного рода Гранха. Не перебивай. А, то я потеряю нить. О, чем это – я?! Ага. Значит так. Дабы твоя жена, графиня Аманда Васкес, смогла в приличном виде появиться при дворе бургграфа, ей нужны средства. Будут средства, будет возможность хлопотать за тебя. Чтобы тебе было понятнее – буду лоббировать твои интересы. Короче, здесь, у Брауна – документы. Ян, передай папку… Там – предварительные, для ознакомления и дальнейших переговоров, и срочные. Срочные надо подписать сразу.

– Что – сразу? Вот это – подписать?! Двадцать миллионов?! Куда? «Гильдии Алхимиков»?! Отель «Калифорния» – во временное управление? Ни за что!

– Ну, прекрати, зайка! Фу! А, то я – тоже…

– Что ты тоже?

– Понимаешь, госпожа Кейси-Васкес, это – я, должна обратиться к консулу Шаффурта, на Самоа, чтобы твоим адвокатам выдали визы. В противном случае, на процессе тебе будет предоставлен местный адвокат.

– Ты же сказала, что процесса я не дождусь! – Зло возопил Кейси.

– Ну, адвокаты могут добиться предварительных слушаний. Скажем, озаботиться твоим содержанием. Ты же понимаешь, Томас, что зимой здесь не сахар? Нет здесь никакого отопления. Значит соломы нужно побольше. Адвокаты, могут добиться, чтобы тебе давали ведро. Могут ходатайствовать, чтобы тебя выводили в город, для сбора милостыни…

– Милостыни?! Милостыни…

Кейси плакал.

– Ну, хоть какое-то развлечение дорогой. – Растрогано сказала Аманда. – И, тут, у меня – Колбаски и курица…

– Колбаски… Курица… Двадцать миллионов! Калифорния! Давай бумаги! Какую надо подписывать?

Пересечь пространственный переход, отделяющий нулевую вселенную, от зоны отчуждения под названием бургграфство Шаффурт, оказалось раз плюнуть. Двенадцатого сентября, группа активистов, из сиднейской ячейки, международного объединения «Заветы Ильича», прошла через него, как нож сквозь масло. Пока четверо самоанских полицейских кололи кокосы и ухаживали за мангалом, четверка отважных осторожно поднялась по откосу на гравийную дорогу, и, двигаясь по ней, сменила субтропический климат на умеренный.

Тут все обрадовались предусмотрительности генерала Браудера, который предупредил их о смене климатических поясов. Было не холодно, но по-утреннему зябко. Даже легкий иней лежал по краям дороги, на пожухлом вереске.

Переоделись. Выпили по стаканчику кофе из термосов и двинулись дальше. Впереди замаячила развилка. Но не успели последователи Ильича добраться до нее, как с боковой тропинки, на дорогу перед ними вышли трое. Еще трое вылезли на дорогу, из кустов, сзади. Все шестеро были при оружии – шпага и алебарда. На голове шлемы, как на картинках в «Википендии».

– Это стражники! Пограничная стража Шаффурта! – Взволнованным шепотом поделилась с товарищами Марта Харрис.

Безмолвная пауза длилась ровно столько времени, сколько требовалось стражникам, чтобы прозеваться, сделать общую растяжку и высморкаться.

– Откуда идем и куда? – Задал вопрос сержант Хайнц Прореха, закончив все вышеперечисленные упражнения.

– Мы с планеты Земля. Идем в город Шаффурт. – Гордо сказал Гарри Браудер

– Да хоть с Марса идите. Разрешение есть? – Строго взглянул на активистов Прореха.

Сержант был человек начитанный и мало того, что иногда заглядывал в учебники сына, но еще и покупал книжки с гравюрами, в лавке Голлагера Макмэхона.

– Пролетарии всех стран объединяйтесь! – Провозгласила Анна Ньютон, сжав кулачок.

– Свобода, равенство, братство! – Поддержал соратницу Генри Маркантонио.

Стоящие сзади стражники взяли алебарды наперевес и вопросительно уставились на сержанта.

– Тебе где яйца оторвали? – Спросил Прореха, у Анны.

– Мне никто ничего не отрывал! – Гордо заявила девушка.

– А, пищишь, как будто – без яиц.

– Они мне не положены. Я женщина.

– Баба! – Ахнули все шестеро разом.

Сержант прищурился и внимательно осмотрел четверку нарушителей. Его взгляд остановился на Марте Харрис. Прямо обращаться к ней он не стал, а спросил, в общем плане:

– Еще бабы, среди вас есть?!

– Да, я тоже женщина. И никогда этого не скрывала. И с гордостью признаю это. – Тряхнула почти наголо стриженой головой Марта.

Прореха кивком головы, подозвал поближе капрала Фритца Колесо и сквозь зубы спросил:

– Как думаешь – ведьмы?

События шестилетней давности, когда ведьмы и колдуньи практически оккупировали Шаффурт, не стерлись из памяти обоих. И вступать в противостояние с колдуньями, без санкции Гильдии Алхимиков, никому не хотелось.

– Не похожи. – Засомневался Колесо. – Какие-то они невзрачные. Да еще – в штанах.

– Может вы ведьмы или колдуньи. – Прямо поставил вопрос Прореха. – Если вы у нас – перелетом, то документы не требуются.

– Мы отрицаем всякую мистику. Как религию, так и колдовство. Мы твердо стоим на позициях материализма. – Заявила Анна Ньютон.

– Не очень понятно, про пропозиции…

– Мы, напрочь, отрицаем существование бога и всякое мракобесие! – Воскликнула Марта Харрис.

Через несколько мгновений все четверо уже ни на чем не стояли. Ни на земле, ни на позициях. Они лежали избитые и скрученные веревками, в пыли. Причем, что удивительно, стражники Шаффурта, которые никогда не слыхали о гендерном равенстве, одинаково приложили свою застоявшуюся силушку ко всем четырем нелегалам. Не разбирая, пола.

Кристоф Абеле2020
  Кристоф Игнац Абеле фон унд цуЛилиенберг, (1628 – 1685австрийский юрист, известный в Европе дипломат, имперский секретарь. Имел большое влияние на Тайную Конференцию.


[Закрыть], имперский секретарь Императора Леопольда Первого Габсбурга, отправился в Шаффурт налегке. Его кортеж состоял всего лишь из двух карет. Сопровождали выезд четверо кирасир. В первой карете помещались сам имперский секретарь и его камергер Готлиб (Готлиб Ветряный). Во второй разместились – двое ливрейных слуг и поклажа. (Ансельм Пиковый, Клаус Луговой) По рангу Абеле полагался помощник в чине посольского секретаря, но было решено, что по прибытии в Шаффурт, в эту должность вступит, уже пребывающий там нотарий канцелярии Клаус Хаген.

На постоялом дворе, Карла Млелого проезжающие узнали, что Шаффурт – рядом, и, что представители бургграфа уже посещали трактир и интересовались, не проезжал ли его светлость имперский секретарь Императора Леопольда.

– Так, в Шаффурте уже знают о моем прибытии? – Удивленно спросил Абеле.

– Еще бы! В Шаффурте, все знают! Как, где – чего, сразу знают. До нас, все новости, уже оттуда доходят.

После этого замечания трактирщика, имперский секретарь погрузился в задумчивость, но хороший ужин сделал свое дело, и после обильной трапезы, Абеле, снова пустился в разговоры и расспросил хозяина о городе Шаффурте, государственном устройстве, нравах и обычаях, царящих там.

К концу разговора посланник императора, уже пожалел, что начал его. Трактирщик, явно, выжил из ума и нес всякую ерунду, вроде того, что бургграф – сила! Что если бы бургграф самолично двинулся на турок, то их песенка была бы спета.

– Его светлость, Конрад фон Шаффурт, в мгновение ока, дошел бы до Стамбула и омыл ботфорты в водах Босфора! – Потрясал кулаком Млелый. Вообще трактирщик, с нескрываемой иронией относился ко дворам высоких правителей и только Шаффурт являлся для него центром мироздания.

– Может, там, в какой-то Вене или, где-то, там – в Париже считают, что они пуп земли, только его светлость любого за пояс заткнет. Было бы желание. Другое дело, миролюбив он очень. Говорит: скромность украшает правителя. Потому и не идет на внешние завоевания. Потому народ его и любит и предан безо-гово-роч-но.

Утром посланника императора разбудило ржание лошадей и суровые голоса под окном. Все это указывало на присутствие в трактире многочисленного военного контингента. Причем – иностранного. Сопровождающие его австрийские кирасиры, вряд ли позволили себе нецензурно орать у него под окнами.

Выглянув во двор, Абеле обнаружил там присутствие не менее дюжины всадников в бело синих цветах и блестящих касках. Обстановка была мирной Его сержант, Клаус Тиролец мирно беседовал с командиром прибывших кавалеристов. Заметив в окне графа, Тиролец подкрутил усы и направился в дом. Вскоре, он уже стучался в дверь комнаты тайного секретаря.

– Откуда прибывшая кавалерия? – Спросил Абеле, когда Тиролец был допущен к его персоне.

– Из Шаффурта, ваша светлость. Прибыли, чтобы сопроводить нас. Командир у них – Ансельм фон Штеерхоф, капитан лейб-гвардии, смотритель арсеналов.

Имперский секретарь иронично улыбнулся правой стороной лица.

– О чем говорили?

– Так, ни о чем. Этот фон Штеерхоф не задается. Свойский парень. О лошадях говорили, о дорогах. Еще – о предстоящей войне.

– О какой войне?

– Капитан, только, сказал, что у них – война на носу. А, в подробности не вдавался.

Дипломатический кортеж покинул двор Карла Млелого, после плотного завтрака. Капитан лейб-гвардии был любезно приглашен в карету посланника, дабы тот мог скоротать путь, в приятном обществе. Кристоф Абеле вел себя любезно, но иногда подчеркивал движением бровей, свое скептическое отношение к тому, что капитан занимал высокую должность смотрителя арсеналов. Эта сигнализация означала, что имперский секретарь, понимает, что данная должность должна присутствовать в каждом суверенном государстве, но масштабы деятельности в бургграфстве выглядят просто мизерно, по сравнению с имперскими.

Пока кортеж доехал до первой деревни бургграфства, Абеле узнал, что здоровье бургграфа, бургграфини и прочих домочадцев находится в прекрасном состоянии. Дела у них идут неплохо. Подданные процветают.

Кристоф Абеле смог убедится в этом лично, лицезрея, на подъезде к Неершнихту, тучные стада, пасущиеся по жнивью.

На въезде в деревню, посланника императора встречала украшенная цветами арка из гнутого орешника, нарядные крестьяне и крестьянские жены. В пролете арки красовался транспарант: «Neerschnicht Gilda Legatum Imperatoris ex animo suscipit»2121
  Гильдия Неершнихта сердечно приветствует посланника императора.


[Закрыть].

Все были при полном параде. Крестьяне нарядились, как купцы из Амстердама, их половины в атласные платья. Девицы, с букетами цветов, были в национальных костюмах, отливающих яркими цветами. Платье на них было хоть и национальное, в буколистическом стиле, но пошито не из дешевых тканей, а из дорогих. Выглядели они не как деревенские девки, а как пастушки из императорского балета. И, все до одного светились белозубыми улыбками. Во весь рот. Даже староста деревни, Фритц Беззубый жемчужно отсвечивал на солнышке вставной челюстью. Даже золотая бляха, на его груди, не так привлекла внимание тайного секретаря, как этот рот, полный зубов, у почтенного старца.

Осыпанная цветами, карета выехала из деревни и направилась вслед за кавалерией бургграфа, к лесу. Некоторое время внутри было тихо. Абеле молчал задумчиво, фон Штеерхоф – безмятежно.

– Много у бургграфа, столь замечательных, селений? – Наконец поинтересовался фон посланник.

Капитан подумал немного и ответил:

– Двадцать два, Ваше Превосходительство.

– Я не совсем понял. На транспаранте было написано, что посланника императора приветствует гильдия Неершнихта. Причем тут – гильдия?

– В прошлом году, его светлость бургграф Конрад фон унд Шаффурт даровал городское право и причислил к сословию горожан всех своих подданных. Тем же статутом, жителям селений, было дано право, организовывать собственные гильдии и цеха. От цехового устройства новоиспеченные горожане отказались, но каждое селение создало собственную гильдию, для концентрации капитала и увеличения товарооборота.

Имперский чиновник криво усмехнулся, желая показать, что ценит хорошую шутку. Вышло еще кривее, чем когда он пытался выразить иронию.

– Это какой-то казус, в правовом отношении.

– Все в рамках римского права. – Возразил капитан. – В свое время, Цезарь даровал римское гражданство латинским общинам Италии. Позднее, в двести двенадцатом году император Каракалла даровал римское гражданство всем жителям империи.

Абеле уставился на смотрителя арсеналов, широко открытыми глазами. Видимо он впервые в жизни видел столь эрудированного военного.

Тут, перелесок кончился и взору имперского секретаря вновь открылись просторные нивы и тучные стада.

– Да армии в этих краях есть чем поживиться. – Думал Абеле, косясь на хранителя арсеналов. – Ишь, выкаблучивается. Знаток римского права! Придут французы – собьют с тебя спесь!

Представляя себе, как жалко будет выглядеть, на фоне закаленных французских ветеранов, этот театральный капитанишко, имперский секретарь вновь проехал под триумфальной аркой из орешника и пересек деревню, которая соблюдая дипломатический этикет, разодевшись, вся целиком вышла встречать посланника Императора.

– Так, где же – город? – Спросил он, когда кортеж вновь въехал в лес.

– Близко – Ответил капитан. – Вурзельстокен проехали. Сейчас, минуем лесок и – город.

Разговор у Абеле и фон Штеерхофа не вязался. Лесок, тем временем не кончался и не кончался. Все вокруг сверкало природной позолотой. Стайки синиц, разной масти, с интересом поглядывали на проезжих.

– Это они меня кругами возят! – Пришло на ум секретарю. – Хотят произвести впечатление. Надо было к первой деревне хорошо присмотреться, тогда было бы ясно. Вот смеху будет, если мы сейчас в ту же самую деревню въедем, и мне скажут, что это – Шаффурт.

Доставленные в Шаффурт юные коммунисты, сумели сполна почувствовать себя туристами. Никакого средства передвижения им предоставлено не было и в город своей мечты они прибыли в пешем порядке. Город готовился к приему посланника Императора, и народа на улицах было превеликое множество. Надо сказать, что девушки, в сложившейся ситуации проявили больше мужества и воли к борьбе. Пока их вели по улицам, обе неутомимо призывали горожан к классовой и гендерной борьбе.

– Да здравствуют трудящиеся города Шаффурта.

– Смерть угнетателям!

– Долой половое неравноправие.

Шествие вызвало заметный интерес у горожан. Коммунары дефилировали, при большом количестве зевак. Народ пребывал в стойком недоумении и разглядывал, задержанных злодеев, молча. Даже детвора кидалась в них грязью, без особого пыла. А, когда разнесся слух, что эти двое, которые верещат непонятно о чем – бабы, зрители вообще лишились разума. Пока задержанных довели до Соборной площади, революционная активность, у них, упала до нуля. Только Марта Харрис, видимо под впечатлением от местной романской архитектуры, попробовала продолжить манифестацию.

– Да здравствуют бессмертные идеи товарища Ленина. – Крикнула она. Тут, прилетевшая из тьмы веков, скомканная коровья лепешка, залепила Марте все – глаза, рот, нос. И, на этом акция протеста окончилась. Окончательно.

В Тюремной башне все четверо сразу же стали требовать адвокатов.

Если к девушкам продолжали относиться насторожено, и молча, сносили их заклятья, то едва Маркантонио заявил, что имеет право на телефонный звонок, то сразу же лишился трех передних зубов. Одного нижнего и двух верхних.

Поэтому Браудер, поддерживать начинание товарища не стал и, закрыв рот, ждал продолжения этого недоразумения.

Вскоре стало ясно, чем вызвана задержка. На второй этаж башни поднялся молодой мужчина в хорошем бархатном костюме. С бляхой на груди. В шляпе, перевязанной трехцветной лентой.

– Такое дело, ваша милость. – Обратился к нему тот стражник, что был за старшего. – Вот, задержали.

– Ну!

– Без документов. Только какие-то книги с личинами, при них были.

– Вам же все растолковали!

– Тут, казус вышел.

– О каком казусе, тут может идти речь?

– Так двое – бабы, ваша милость!

Магнус Карачун, нотарий городского суда и подмастерье Гильдии Алхимиков, задумался лишь на мгновение.

– Говоришь, заклятья произносили? Что говорили?

– Трудно сказать. Да и язык не поворачивается.

– Тебе, под присягой, свидетельствовать придется, так, что вспоминай.

– Пролетарии соединяйтесь, кричали.

– Это дело серьезное. Баб в колодки. Мужики пусть пока наверху посидят. – Скомандовал Карачун.

От мыслей о том, что простоватый бургграф прибегает к уловкам и возит его по кругу, чтобы преувеличить территорию своих владений, Кристоф Абеле пришел в хорошее настроение. Его фигура вновь обрела имперское величие, взгляд стал надменным. Только продолжалось это недолго. Только до той поры, пока кареты ехали по лесу. Как только выехали на открытое место, взгляду чрезвычайного посланника, открылся город. Город Шаффурт, во всей красе и величии.

Абеле увидел стены, башни и бастионы. И разноцветные флаги, реющие над ними.

– Смотри-ка – город! – Ужаснулся он. – Большой, к тому же. Настоящий! Но ведь судя по донесениям Хагена, тут должна быть деревня…

– Благодарю, ваша светлость, за приятную поездку. – Поклонился Ансельм фон Штеерхоф. – Однако мне пора занять положенное мне, по ранжиру, место.

Когда кареты покатили дальше, имея в авангарде имперских кирасир, а в арьергарде лейб-гвардию бургграфства, Абеле достал флакон одеколона и обильно смочил им пропитанную потом одежду.

У ворот города, посланника ожидала торжественная встреча, в лице городского совета и толпы горожан.

Пока произносились торжественные, положенные по протоколу речи, имперский секретарь отметил богатые убранства городских советников и добротную одежду горожан. Даже бляхи на груди советников, кажется, были полностью золотыми, а не позолоченными. Об этом можно было судить по тому, как тяжело и добротно, эти знаки отличия, отвисали, когда советники отвешивали реверансы.

Попасть в замок, Абеле, удалось лишь после того, как он принял подношения от патрициев города и отстоял торжественную литургию в городском соборе.

Внешне, замок бургграфа был добротно сложен из тесаного камня. Когда кареты посланника вкатились во внутренний двор, он только озадачено покрутил головой. Внешняя суровая оболочка не соответствовала внутренней отделке. Первый двор украшала, идущая по периметру первого этажа изящная колоннада, в итальянском стиле. Второй этаж был обрамлен арочной композицией в виде открытой галереи. Не задерживаясь, кареты проехали во вторые ворота.

Второй двор бы вымощен черным камнем и архитектурный стиль, здесь, был выдержан аскетически. Но вся эта непритязательность напрочь улетучивалась, на фоне затемненных, зеркальных стекол в окнах.

– Откуда? Каким образом? Как? В Вене, о таком, даже не слыхивали! – Путался в мыслях посланник, вылезая из кареты.

Толпящаяся в дальних углах челядь бургграфа, приветствовала его появление сдержанным гулом. Выстроенная для торжественной церемонии лейб-гвардия притопнула. Барабанщики отбили дробь. Вслед за этим грянули фанфары. Невидимый до этого оркестр, исполняя торжественную мелодию, вышел из-за рядов лейб-гвардий и дул в золотые трубы, вышагивая на месте.

Чтобы не шататься, Абеле ухватился за дверцу кареты и простоял так, пока увертюра не кончилась. Отходя от звуков музыки, он не сразу заметил направляющегося в его сторону сановника. А, когда заметил, отпустил опору и сделал три шага вперед.

Встречающий посланника обер-церемонимейстер двора Ирвин Макинтош приветствовал посланника, в сокращенном варианте, принятого при венском дворе, церемониала. Можно сказать, что речь его была предельно лаконичной. В начале, Макинтош сказал, что ввиду того, что чрезвычайный посланник еще не обзавелся жильем в городе, бургграф предлагает воспользоваться его гостеприимством. После этого, посланнику было предложено проследовать в покои бургграфа, для неофициальной беседы. Дипломат охотно согласился. Вначале его завели в роскошный вестибюль. Чтобы попасть в приемные покои Конрада фон Шаффурта, ему пришлось подняться по превосходной мраморной лестнице на второй этаж, а затем проследовать по приемным покоям в парадный зал замка. По пути имперский секретарь смог созерцать развешанные по стенам полотна итальянских, нидерландских и испанских мастеров, охотничьи трофеи бургграфа, восхитительные зеркала и всевозможные редкости, выставленные на обозрение.

Парадный зал бургграфа поражал своим аскетизмом. Хотя, присмотревшись, Абеле отметил, что помещение отделано дорогими породами дерева и янтарем так, что всякая барочная позолота, по сравнению со стоимостью этих стенных панелей – просто пшик.

Бургграф встретил имперского сановника сидя, окруженный своими придворными, видимо мелкопоместными дворянами. Когда Макинтош представил прибывшего, бургграф поднялся и бесцеремонно двинулся тому навстречу. Абеле растерялся, до дрожи к коленях. При венском дворе, где каждый шаг, поклон и взмах рукой строго регламентировался, подобная вольность могла быть истолкована, как ярый либерализм и революционное выступление, с целью свержения монархии.

– Очень рад, что в Вене, наконец, вспомнили о нас. Прозябающих в глуши провинциалах. – Сказал бургграф радостно.

Только было непонятно, всерьез это было сказано или – как. Придворные при этих словах бургграфа сделали странные лица, при этом каждый кривился на свой манер.

Абеле, в свою очередь совершил тройной реверанс, со сложными прогибами и выступил с ответной речью. Заявив о том, что он является чрезвычайным посланником императора, имперский секретарь произнес полный титул Леопольда Габсбурга. В ответ на это, по этикету присутствующие должны были отвесить ответный тройной реверанс. Но ничего подобного не произошло. Все как стояли, так и остались стоять. Не один мускул не дрогнул на лице бургграфа. Все это граничило с прямым оскорблением величия императора и Абеле растерялся.

– Что делать? – Лихорадочно думал он. – Выразить протест. Прервать визит и вернуться на постоялый двор? Это может привести к срыву намеченных переговоров. А, была, не была!

И чрезвычайный посланник приступил к ответной речи, цветастой и изобилующей комплиментами в адрес бургграфа. Тот откровенно скучал при ее произнесении и несказанно обрадовался, когда посланник кончил говорить.

– Раз с официальной частью покончили, то я, надеюсь, вы не откажетесь отдохнуть с дороги? Вас проводят в отведенные Вам апартаменты. – Предложил деревенщина-бургграф. – Надеюсь, вы также не откажитесь присутствовать на торжественном ужине, устроенном в вашу честь? Неофициальном. После него мы обсудим все, что касается вашего визита.

Когда женскую половину крепко взяв под руки, утащили в казематы, Браудер и Генри Маркантонио, были до того ошеломлены происходящим, что даже не поняли, как оказались в камере, за решеткой. Из всей мебели, там была только куча гнилой соломы. Сесть они не решились, потому что в куче кто-то ворошился и попискивал. Они даже не знали о чем разговаривать, настолько все происходящее напоминало дурной сон или плохое кино.

Единственное узкое зарешеченное окошко было высоко, не достать. Пол был покрыт слоем земли. По углам земля лежала кучками. Вопрос об адвокатах оставался открытым. Телефонный звонок тоже. Где они находятся, не знал никто. Даже соратники. Их поездка готовилась в полной тайне. Вернувшись обратно героями, все четверо надеялись прославиться на весь «Интернет». Они даже подсчитывали, по дороге, сколько заработают на этом мероприятии. Сейчас говорить о деньгах не хотелось. Хотелось, есть, пить и писять.

– Эй, вы! Новенькие! – раздался голос откуда-то из-за стены. – Вы, кто такие будете?

– Коммуна «Заветы Ильича».

– Понятно, товарищи. Мы из «Коммунистической фракции действия», Новозеландская ячейка.

– Сколько – вас?

– Было трое. В камере сейчас – двое. Я и Герман Железняк.

– Слыхали, про такого. А ты – кто? – Спросил Маркантонио.

– Я Владимир. Владимир Октябрьский.

– Про Октябрьского, я тоже слышал. – Отозвался Браудер.

– И, я! – Считая зубы во рту, поддакнул лидер «Антиморлоков».

Браудер и Маркантонио представились, в ответ.

– Вот, где довелось встретиться, товарищи! – С горечью сказал Октябрьский.

– Ты говорил, вас трое было? – Спросил Браудер.

– С нами была еще Марта Люксембург. Только ее на цепь посадили.

– За что?

– Ее, как колдунью, на ночь подвесили куда-то, и она сума сошла.

– Как – это?

– Не знаем ничего. Она рассказать нам ничего не уже не смогла. Когда ее утром привели и посадили напротив, она пела революционные песни. Мы еще подумали, что ее стойкости стоит поучиться. А потом она разделась догола и стала в нас говном кидаться. И не только в нас. Еще в тюремщика кидалась. Так ее, опять, в подвал увели и на цепь посадили. Пока вас не привели, она еще пела, время от времени. А, сейчас не слышно что-то…

Тут откуда-то снизу раздался протяжный вой. Выли на два голоса. Браудеру и Маркантонио в этом вое, хоть и с трудом, удалось разобрать голоса сподвижниц – Анны Ньютон и Марты Харрис. Выли они долго, с переходом на скулеж.

За это время, Октябрьский и Железняк успели рассказать, что прихватили их позавчера. Сразу после перехода. Судили вчера, в ратуше, при большом стечении народа. Признали бродягами, опасными для окружающих. Приговорили к смертной казни, через отрубание головы. Казнить должны были сегодня. Но казнь отложили, в связи с визитом какого-то посла. Вот теперь, вроде бы, как появилась какая-то надежда. Может это по поводу их ареста посол приехал. Может, пронесет.

– А, в туалет, тут, когда водят? – Спросил Генри Маркантонио.

– А, тут – не водят.

– Ведро дают? – Поинтересовался Браудер.

– Никакого ведра. Все на пол. Вы, что думаете, это земля по углам лежит? Мы тоже так думали. Так, вот, чтобы вы не сомневались, все, что по углам это какашки. Не окаменевшие, правда. Так, что есть надежда, что тут, время от времени, прибираются.

Тем временем, скулеж внизу стих и стали слышны слова знакомой мелодии.

Четверо, сидящих наверху прислушались. Точно – внизу тонким голосом пели «Интернационал». Пели душевно и жалостливо, как поют на улицах бродячие таланты. Потом, к первому голосу присоединились еще два. Вступившие, правда, не придерживались выбранной запевалой интонации. Их голоса, хоть и срывались, но исполняли пролетарский гимн, с воодушевлением и стойкостью.

Неофициальный ужин, в замке бургграфа Конрада фон Шаффурта, был для Кристофа Абеле продолжением того кошмара, в котором он оказался сразу, по приезде.

Во-первых, ужасали отведенные ему апартаменты. В них было электричество, ванна, унитаз и горячая и холодная вода, без всяких ограничений.

Если горячую воду, текущую из «крана», можно было пережить, то электрические свечи пугали до тошноты, до нервного тика. Замковый капеллан, которого Абеле затребовал, по этому поводу успокоил приезжих, заявив, что обозначенное явление вполне естественно, достигается посредством приложения человеческих усилий, а не колдовским способом и для успокоения помолился перед выключателем.

Последним гвоздем в гроб самоуверенности имперского посланника, был унитаз. Эта штука, простая на вид, била по всем позициям Венского двора насмерть.

– Что, разве, при дворе императора Леопольда, такого нет? – Удивленно спрашивал обер-церемонимейстер, показывая, как надо спускать воду. – Странно. При дворе, его светлости Конрада фон Шаффурта, ночными горшками, уже давно не пользуются.

Ужин, в честь высокого гостя, проходил в башне, бывшем донжоне, переоборудованном под зал торжественных церемоний. Электричества тут было в достатке. Поэтому светло было, как днем. Стены украшали картины, экзотическое оружие и головы невиданных зверей. Все это было вперемешку с расписными медальонами. Деревянные колонны и балки украшала замысловатая резьба. От этих узоров веяло такой дикостью, что Абеле почувствовал желание упасть на колени и молиться о спасении души.

Поражал церемониал, принятый при дворе бургграфа. Стоя за спинкой стула, посланник ждал, когда сядет фон Шаффурт. Однако к его удивлению, первой села бургграфиня Агнесса Женевьева, за нею – две присутствующие дамы, Терезия Камила фон Гансграбен и аббатиса Жанна Старжицкая. Только после них, сел сам бургграф, потом по знаку обер-церемонимейстера, Кристоф Абеле, а за ним – тайный советник Войтеховский и камер-канцлер Александр Кельнский.

После этого тихий ужас, этого дня, продолжился. Взглянув перед собой, посланник обнаружил разложенные в строгом порядке ножи и вилки, стоящую горой ткань и фарфоровую тарелку украшенную изображениями причудливых птиц. Невозможно было понять, что со всем этим делать. Секретарь слыхал, что в Италии едят вилками, но воочию этого никогда не видел.

Слуги сновали, возле стола бургграфа, словно бесплотные тени. Никто не ерничал, не кривлялся, не рассказывал анекдоты. Не развлекал вкушающих. Слуги нарезали блюда, наливали вино, так бесшумно и сноровисто, что посланник стал потихоньку проникаться к бургграфу черной завистью. Чтобы не отставать, от присутствующих он тоже взял в руки нож и вилку, однако если бы не сидящая рядом мать-настоятельница, попал бы в отвратительную ситуацию, опозорив своего государя и всю семью Габсбургов, в придачу.

– Не волнуйтесь господин Абеле. – Негромко советовала ему Старжицкая, чуть наклоняясь. – Нож возьмите в правую руку, вилку в левую. И не эту. Эта вилка для рыбы. Нет. Эта вилка для фруктов. Да вот эту.

Благодаря оказанной поддержке имперский секретарь, вскоре освоился настолько, что смог поддерживать разговор.

Обратив внимание, на интерес посланника к резным балкам, бургграф сказал:

– Это кельтский орнамент. Дюжина галлов, у меня больше двух лет, над этим, работали.

– Французов, вы хотели сказать, ваша светлость.

– Им до французов, как мне до турецкого султана. Я, же говорю – галлы. Которые – еще до Цезаря. В клетчатых штанах. Дикие и волосатые. Мы их в рамках культурного обмена пригласили поработать. Разумеется, не бесплатно.

После этих слов бургграфа, за столом зашел разговор о кельтской культуре, до завоевания ее римлянами. На стороне завоевателей, выступал только Кристоф Абеле. Остальные собеседники выражали сочувствие побежденным и сожалели, что великая культура канула в лету.

На замечание посланника, о том, что Цезарь был великим полководцем, аббатиса Жанна ответила: