Текст книги "Истории с привкусом мазута. Африканские истории"

Истории с привкусом мазута
Африканские истории
Михаил Забелин

© Михаил Забелин, 2024

ISBN 978-5-0064-4962-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Истории с привкусом мазута

«Мазут» – так в Африке называют коктейль: на 200 г. 50% виски, 50% кока-колы и много льда.

ВСТУПЛЕНИЕ

В пятнадцать лет я стал мужчиной, в семнадцать лет поступил в Институт иностранных языков и, наконец, в двадцать два закончил с юностью и защитил диплом.

Наутро после бурного расставания с юностью я проснулся с тяжелой головой и с женщиной в кровати, которую помнил смутно и видел неотчетливо. На следующий день предстояла встреча с генералитетом ГУК МО (Главное управление кадров Министерства обороны) по вопросу распределения в армию, и поэтому я выпил рюмку водки, к счастью оказавшуюся на тумбочке у кровати, и повнимательнее рассмотрел свою соседку. Было лето. Родители были на даче, и никто не мог мне помешать откинуть одеяло и погладить ее ногу. Она открыла глаза, и я так и не спросил, где мы с ней познакомились и как ее зовут. Мы провели сладкий день в постели, пили оставшуюся с вечера водку и шампанское и расстались дружелюбно, без обид, претензий и обещаний.

На следующий день, трезвый и одетый, в десять ноль-ноль я был среди других выпускников Иняза в ГУК МО в коридоре перед кабинетом, от которого зависела наша дальнейшая жизнь. Мы сидели и стояли в ожидании своей очереди, как у дверей кабинета стоматолога, а за дверью предстоял допрос с пристрастием: кто, откуда, зачем и куда направить. Когда подошла моя очередь, и я присел на краешек стула напротив сурового дяди с серьезными, проницательными глазами, мне захотелось признаться ему во всем: как накануне напился и спал с незнакомой женщиной, как в седьмом классе вылил воду в окно и облил проходящую внизу учительницу и как, вместо лекций, пил пиво с друзьями. Я сдержался с трудом и на вопрос человека в штатском: «А где бы вы хотели служить, в Советском Союзе или за границей?», – ответил, задыхаясь от волнения: «Конечно, в Советском Союзе, но, мне кажется, что был бы больше полезен родине в развивающихся странах». Ответ был продуман заранее, потому что перед входом в кабинет наша предармейская братия живо обсуждала все варианты провокационных вопросов и необходимых ответов.

Решением военного суда ГУК МО я был отправлен в Мали военным переводчиком сроком на два года.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

БАМАКО

Когда я сошел с трапа самолета, меня обдало такой сауной от асфальта, что сначала я подумал: вот она – Африка, а потом – какая жара.

Перед таможней я стоял, как неудачливый контрабандист, потому что в чемодане у меня, помимо вещей, было четыре бутылки водки, черный хлеб и селедка. Как потом я понял, контрабандистов на малийской таможне ловили, только если они вывозили по частям самолет или танк, а за всё остальное можно было расплатиться на месте или даже заранее перед отъездом, позвав таможенника на дом. Денег у меня не было, припрятанные бутылки с водкой не нашли, и прямо из таможни я шагнул в зал аэропорта. Мокрый от страха и жары я стоял один в этой душной дыре, не видя вокруг себя ни одного белого человека. Перед отъездом нам не раз внушали: «Не общаться и не знакомиться с посторонними, иначе провокаций (фотографий с голыми женщинами, фотографий с передачей компрометирующих документов) не избежать». Шел тысяча девятьсот семьдесят третий год, и отношение к этим самым провокациям было серьезным и строгим.

Ко мне подошел негр скромной наружности и на ломаном французском языке сказал:

– Вы Мисель? Я Мамаду. Поехали.

Я понял, что либо я с ним поеду, либо останусь в этой душной конуре навсегда, и вышел на улицу. Там нисколько не было прохладнее, но я обрадовался, увидев темно-зеленый уазик советского производства, и понял, что это не провокация, а встреча. Я сел в машину рядом с Мамаду, и мы поехали по раскаленной мостовой навстречу моим долгим годам в этой стране.

Мамаду оказался разговорчивым и дружелюбным парнем. Он постоянно что-то говорил, показывал руками направо и налево, и я не сразу уловил, что он, как экскурсовод, рассказывает впервые попавшему в его страну человеку о местных достопримечательностях, и тогда я с ужасом понял, что он говорит по-французски, а я не понимаю из этого ни одного слова.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ОБЩАГА

Мамаду долго куролесил по грязным улицам со сточными канавами вместо водопровода и, наконец, довез меня до места назначения. Это был одноэтажный дом за глиняным забором, а внутри был холл со столом и стульями посередине и четыре комнаты на десять человек. Я стал одиннадцатым. Первый вопрос мне задал улыбающийся дядя лет на десять старше меня:

– Селедку, черный хлеб, водку привез?

Я вынул из чемодана требуемые продукты и выставил на стол. После этого стали знакомиться. Улыбающегося дядьку звали Володей, он был майор и старший по общаге. Остальные были капитанами: Сергей, Валентин.., дальше сразу не запомнил.

– Иди, устраивайся на свободной койке, – сказал майор Володя, – вечером будем отмечать твой приезд и смотреть «Стой, кто идет».

Я подумал, что «Стой, кто идет» – это новый детектив, и пошел устраиваться. Мое новое место представляло из себя железную кровать с матрасом: по четырем углам вверх торчали железные прутья, а на матрасе лежало чистое белье и большая марля.

– Натягивай накомарник и ложись отдыхай, – приказал Володя.

Я понял, что марля и есть накомарник, и стал ее натягивать на железные палки.

– Если не хочешь сразу заболеть малярией, подоткни получше накомарник под матрас и больше пей, – проинструктировал он.

Я сразу понял, что не воды надо больше пить, чтобы не заболеть малярией.

Перед отъездом мне сделали прививки от холеры, тропической лихорадки и дали кучу таблеток от малярии, но, когда я растягивал свой накомарник, проникся пониманием, что только он и водка, а ни какие не таблетки, спасут меня от комаров. Я вынул из чемодана рубашки и костюм, повесил их на железные накомарниковые углы, а чемодан задвинул под кровать. Все это как-то не вязалось с заграницей, о которой мы мечтали в институте, но уже вечером я понял, что ошибался.

Вечером мы сели за общий стол и стали пить водку.

– А теперь фильм, – закричали подвыпившие капитаны.

На стену натянули простыню, а напротив поставили проектор с большими бобинами. Закрутилась пленка, и на экране проявился учебный фильм МО СССР «Караульная служба». Я был немного удивлен таким сюжетом, но капитаны, которые, видимо, смотрели фильм по сотому разу, оживились и развеселились, когда часовой вскинул автомат и крикнул: «Стой, кто идет».

После фильма перешли на джин с тоником. А потом привели местных девочек. Как я понял через несколько дней, мы обитали на окраине города, далеко от начальства, и весь наш квартал был маленькой деревней, где все жили по-соседски, вечерами пили вместе чай на улице, а нашим офицерам за умеренную плату приводили своих дочерей и жен из дружеского расположения.

Меня сразу стали звать Мишель, на французский манер, и не успел я выйти из-за стола, как оказался под своим накомарником с черной полуодетой девушкой. Этого я не ожидал. Я все-таки был воспитан в советских традициях, и, хотя девушка мастерски целовала и ласкала меня, собрался с волей, протрезвел и, слегка отстранившись от нее, сказал:

– Пойдем-ка, я тебя до дома провожу.

Она жила по соседству, и во дворе ее дома меня радостно встретила ее мать, усадила пить чай и поближе ко мне посадила свою дочь. Я так и не понял тогда, чего от меня больше хотят: женить или получить немного денег, наверное, все-таки денег, но я стал захаживать к ним на чай; мать улыбалась и оставляла нас одних, но я так и не смог переломить въевшееся в кровь советское воспитание и переспать с ней.

Через два года я случайно встретил ее на рынке: она располнела, подурнела, но мне показалось, что она влюблена в меня: так радостно кинулась она ко мне.

– Приходи в гости, Мисель, я тебя жду.

Больше я ее не видел.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

РАБОТА

Как оказалось, переводчиков у наших военных было теперь всего двое: я и еще один парень из Питера – Володя, закончивший исторический институт, мало понимавший во французском языке, но зато кичившийся тем, что переводит нашего военного советника, ездит в его Пежо, а в основном, собиравшим разные этнографические раритеты по лавкам Бамако.

Меня определили переводчиком на авиационную базу. Это были элитные войска, поскольку сам президент – полковник, был выходцем из них. У власти после очередного переворота в стране стояли военные, и поэтому каждый малийский лейтенант был причислен к элите, а каждый капитан мнил себя заместителем министра.

На авиационной базе и капитаны, и лейтенанты, и даже сержанты говорили по-русски: все они учились в России. С ними и работали наши военные специалисты. Когда я понял, что переводить никому ничего не надо, мне стало скучно. Наш майор-летчик, мой непосредственный начальник, сказал:

– Не знаю, зачем тебя сюда прислали, но раз работы нет, ищи пятый угол.

И я стал его искать: слонялся по базе, болтал по-французски с сержантами и лейтенантами, познакомился с капитанами и зависал с ними в авиационном кабаке, где мы регулярно после работы пили пиво, а местные шашлыки называли «брошет». Помимо того, что я ничего не делал на работе, большим ее достоинством было то, что, как во всех южных странах, мы трудились с восьми утра до двенадцати, а потом начиналась сиеста (то есть послеобеденный отдых), а потом уже на работу никто не выходил. С утра за мной приезжал автобус, в полдень он меня отвозил домой, и так продолжалось месяц, пока не случилось страшное: мне пришлось переводить командующего авиацией нашему военному советнику.

Мы сидели втроем в кабинете командующего, и как хороший выпускник иняза, я четко переводил всё, что говорил мой шеф. Но когда начинал говорить его собеседник, понимал только интонации и суть разговора, потому что его французский как-то уж очень отличался от того парижского, которому меня учили.

Я додумывал то, что он, может быть, и не говорил, старался сгладить свои паузы междометиями, краснел, как на экзамене, потел и бледнел, и чем дольше продолжалась беседа, тем острее осознавал: всё кончено, меня выгонят, вышлют, выставят, вытолкают взашей, позор, зря учился, никакой я не переводчик.

Всё кончилось гладко. Они пожали друг другу руки, командующий сказал:

– Пусть поживет.

А советник:

– Я еще подумаю.

Так я остался в Мали, даже не на два, как предполагалось, а на целых три года.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПОПОЛНЕНИЕ

Через два месяца приехало переводческое пополнение: человек двадцать, из них половина девушек. Из мужского пола трое учились со мной на курсе. Стало значительно веселей. На два-три месяца я понял, что наши девушки лучше всех, и перестал пялить глаза на задницы негритянок.

Нас переселили в центр города, где были широкие улицы и ночные бары, и теперь в нашей холостяцкой общаге: три-четыре человека в комнате под накомарниками, – ютились вместе капитаны-майоры и лейтенанты-переводчики. У нас появилась веранда, где вечерами мы резались в преф, душ и туалет во дворе и собственная прислуга – негр Карамагор с огромным членом: я его однажды увидел в душе и сначала не понял, подумал, что это шланг, которым он подмывается. За детскую непосредственность и наивную чистоту мы его прозвали Алеша Карамазов.

Девушки жили на другом конце города, не помеха, когда есть деньги на такси, и преподавали русский язык в колледже. Мужское пополнение откомандировали переводить танкистам и артиллеристам.

Я, как самый опытный среди переводчиков (два месяца в Мали за плечами), объяснил коллегам простые истины, о которых никто нам не говорил перед отъездом: выпивать можно и нужно – это профилактика от малярии, спать с нашими девушками можно, но без взаимных обид и последствий, в кино на порнуху ходить нельзя, но можно, ночные бары посещать нельзя, но можно, так, чтобы никто из своих не увидел, с негритянками спать нельзя, но, если очень хочется, можно.

Через несколько дней, в один из выходных, мы устроили день знакомств с нашей женской переводческой половиной: поехали вместе на пикник загород.

И тогда я впервые в жизни наяву увидел бегемотов.

Как оказалось, мы выбрали не самое лучшее место для пикника (кто-то добрый нам его посоветовал): в роще на берегу реки рядом с лежбищем бегемотов. Река называлась Нигер, и даже наша Волга, по сравнению с ней, казалась речушкой.

За какие-то гроши на пирогах нас стали переправлять на другой берег: там, действительно, нас ждала идиллическая роща, лучше места для более близкого знакомства не придумаешь. Картина переправы настраивала на романтическое продолжение: мускулистый негр в набедренной повязке вел длинную узкую пирогу, отталкиваясь шестом, мы любовались природой и откровенно выступающими прелестями наших спутниц, жаждали любви и наслаждались покоем и свободой.

И тут вода забурлила, и рядом с нами выплыла туша раза в три превышающая нашу лодчонку; так я познакомился с бегемотом. Он оказался удивительно добродушен и не тронул нас, хотя мог бы переломить эту выдолбленную из ствола дерева лодку, как щепку. Добирались мы до берега тихо, и только почувствовав под ногами траву, ожили, замутили костер и шашлыки, и стали отмечать знакомство по-русски, с размахом. После выпитого в большом количестве джина, то ли в силу советской морали, то ли из-за напутствия старших партийных товарищей, никто не полез в кусты, а разбившись на парочки, мы платонически обнимались у костра. Рядом, метрах в ста, купались беззаботные бегемоты с детенышами, и мы не мешали друг другу.

Мне понравились сразу две девушки, и я целовался с ними по очереди.

Месяц спустя, когда мы все отмечали у кого-то из них день рождения, одна предложила мне на ней жениться, а вторая сказала, что во время отпуска собирается выйти замуж и пригласила на свадьбу.

После этого я понял, что, сколько бы ни продлилась моя командировка, я никогда не вступлю в интимные отношения с нашими девушками в Мали. А поскольку в мои двадцать два года пружина так и рвалась из трусов, я сосредоточился на простых, доступных черных женщинах.

ГЛАВА ПЯТАЯ

СВИНЬЯ

Килограмм свинины стоил сто франков. Живая свинья стоила пятьсот франков. Кому-то из наших военных пришла в голову экономная мысль всем скинуться и купить свинью. Однажды вечером после работы к нашей коммунальной вилле подъехал грузовик советского производства и вместе с двумя нашими капитанами высадил свинью. Свинья оказалась крупной и строптивой, и когда капитаны на руках внесли ее во двор, силы оставили их, и свинья, вырвавшись из рук, радостно хрюкая, понеслась через двор, сбив по пути с ног ничего не подозревающего Карамагора. На крик собралось всё население общаги: младшие улюлюкали, старшие пытались принять решение, что делать со свиньей. Как водится в армии, командир отдал приказ: свинью изловить. Ловили долго. Очнувшийся Карамагор принял в этом активное участие, и когда, наконец, зажал ее между ног, спросил: «А дальше что?» Что делать дальше, не знал никто, но мяса хотелось всем. Мы посмотрели на старшего по званию, и так как должность обязывала, он сказал: «Будем резать». Вышли два капитана с большими тесаками и стали резать. Видимо, навыков ни у кого не было, потому что свинья не давалась, вырывалась и орала дурниной.

К этому времени на крики и визги собрался уже весь квартал. Большинство столпилось у ворот, кто-то сидел на заборе и, как болельщики на стадионе, делал ставки: кто победит, мы или свинья. Самые наглые зашли во двор и давали советы.

Мы снова посмотрели на майора, и он понял, что от его решения зависит авторитет советской армии.

– Будем убивать током, – сказал он.

Для наших военных дело было привычное: взять два проводка и присоединить к лапам. Провода нашлись, лапы дергались в истерике. Складывалось впечатление, что, побегав по двору, свинья снова почувствовала себя поросенком и решила до конца сопротивляться надвигающейся катастрофе. Свинью уже держали шесть человек. Обалдевший Карамагор стоял рядом и молчал. Еще двое включали ток. Переводчики притихли на веранде и дрожали. Когда ток прошел через свинью, она завизжала так, что сбежалось еще три квартала. Но умирать не хотела. Когда капитаны поняли, что электричество ей тоже нипочем, они опустили руки. Тогда очень аккуратно, как достойного противника, они ее связали и позвали соседей.

Наши черные друзья, которые только что аплодировали и болели за свинью, прирезали ее за пять минут, разделали мясо и передали его нам за небольшое вознаграждение. В этот вечер было выпито много водки, а свинья оказалась вкусной.

На следующий день в местной газетенке появилась статья о том, как советские офицеры в чужой стране издеваются над редкими местными животными.

Дело замяли, а в общагу приехал наш начальник-полковник и сказал:

– Майору объявляю строгий выговор за то, что не мог справиться со свиньей, капитанам по выговору, а переводчикам – благодарность за то, что не входили в сношения с местными животными.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГОРОД

За три года я вжился в Бамако и полюбил его, хотя, как бы его ни приукрашивали на открытках, это была просто большая одноэтажная деревня, разделенная пополам рекой Нигер.

Нас возили на автобусе на работу и обратно, и, поначалу, оставшееся время мы проводили дома. Потом мы осмелели и стали выходить в город по двое, по трое. Мы исследовали улицу, на которой жили, и, кроме двух королевских фламинго, живущих на соседнем заборе, и трех унылых продавцов сигарет, сидящих на табурете перед сколоченными из досок ящиками, не обнаружили ничего интересного. Тогда мы двинулись дальше к центру и по соседству с длинным забором, на котором крупными буквами было написано «здесь не писать», но, как нарочно, рядом писали все, наткнулись на два единственных на весь город супермаркета. Войдя в них, мы поняли, что находимся за границей. Там было всё, что советскому человеку могло присниться только в розовом сне. Мы бросились тратить наши первые валютные деньги, но очень скоро старшие товарищи объяснили, что мы не миллионеры, а простые советские служащие за рубежом, и тогда мы попали на главную достопримечательность города – вещевой рынок. Это был лабиринт, город в городе, глаза разбегались. Мой приятель, переводчик Сережа, впервые оказавшись на рынке, срочно решил купить себе темные очки. Отговаривать его я не стал, но сам решил повременить с покупками, и правильно, как выяснилось: за те деньги, которые он заплатил, можно было бы купить пять очков. Очень скоро мы поняли, что на рынке принято торговаться. Происходило это таким образом:

– Хотите купить ковер? Это настоящий, персидский. Десять тысяч франков.

– Плачу тысячу франков.

– Семь тысяч франков.

– Две тысячи франков.

– Мне даже обидно. Вы у нас не в первый раз и должны знать, что надо остановиться посередине. Пять тысяч франков.

Когда мы поняли суть процесса, мы перестали ходить в супермаркеты.

Был еще и мясной рынок. Там было много свежего мяса и мух. Здесь я узнал, что деликатесный советский продукт – язык – стоит намного дешевле, чем обычный кусок мяса.

Овощных рынков не было, потому что фруктами и овощами торговали на каждом углу, сидя на земле и разложив свой товар в тазах: манго, ананасы, бананы, арахис падали в тазы прямо с деревьев и кустов. Тазы с непроданным товаром женщины уносили на голове, подложив под таз тряпку, этому их учили с детства. Я собственными глазами видел, как наша соседка, восьмилетняя девочка, приходившая к нам набрать воды из-под крана, лихо водружала себе на голову полное ведро воды и несла домой. Может быть, поэтому все малийские девушки были очень стройными: они с детства учились ходить с полным ведром или тазом с фруктами на голове, поддерживая его одной рукой, а второй элегантно размахивая в такт бедрам.

Самым дешевым товаром был арахис: большая горсть жареного арахиса стоила меньше, чем коробок спичек. Обычно у входа в бар мы набирали горстями арахис и щелкали его тут же под холодное пиво.

Кстати о спичках: они делались по китайскому рецепту и среди местных жителей назывались «русская рулетка», потому что каждая десятая из них взрывалась в руках. Когда мы об этом узнали, перестали экономить на спичках и пользовались только зажигалками.

Самыми лакомыми лавками для жен наших военных специалистов были полотняные ряды, где можно было накупить столько ткани, что хватило бы на дорожку между самолетом, приземлившимся в Москве, и аэропортом. Самыми любимыми были золотые ряды: там можно было купить золотые цепочки или заказать золотые кольца и перстни по смешной цене: доллар за грамм золота. Поэтому у зажиточных африканских женщин уши отвисали под тяжестью золотых серег до плеч, а наши складывали скупленное золото в чемодан под тряпки.

Самыми разорительными для нас, переводчиков, были джинсовые магазины, где Ли и Вранглер, за которыми мы охотились в Москве, лежали стопками на полках. Когда мы их примеряли, мы делали это быстро-быстро. Нас так здорово проинструктировали перед отъездом, что мы боялись снять штаны в примерочной: а вдруг это засада и провокация, сфотографируют, сделают фотомонтаж и начнут шантажировать.

Когда мы окончательно окунулись в это море торговых рядов, рынков и магазинов, мы стали по дороге с работы выходить из автобуса в центре, бродили по лавкам и домой возвращались на такси. В первый раз, когда мы сели в маленькое такси – Пежо пятидесятых годов – водитель сказал:

– Не хлопайте так дверью, вы не в Волге.

Обида за нашу Волгу была сильной, и когда мы доехали, снова хлопнули дверью и дружески расстались.