Текст книги "Придумано в СССР"

Петля

Осенило, сел, набросал – понравилось!

Додумал, дописал, докрутил, дожал, перечитал – не понравилось!

Убрал, урезал, ужал – читать противно! Отложил, улеглось, успокоилось, вынул, перекроил, напечатал, перечитал – замечательно!

Исправил ошибки, отнёс в редакцию – не понравилось!

Вернули!!!

Обиделся, ушёл, пришёл, переделал, порезал, добавил, убрал, сузил, расширил, дожал, дотянул, перепечатал, исправил ошибки, перечитал – отвратительно!

Отнёс в редакцию – понравилось!

Взяли!!!

Исправили ошибки, перекроили, добавили, сузили, набрали, не умещалось, обрезали – напечатали!

Не узнал!!!

Рассердился, разгневался, раскричался – решил уйти из литературы!

Позвонили друзья, похвалили – решил вернуться в литературу!

Принесли гонорар – решил остаться в литературе!

Осенило…

Слава

Молодой, никому не известный писатель Тюнькин разделся, сложил на берегу вещи с паспортом, чтобы не остаться безымянным, и бросился в воду. С тех пор его никто не видел. Зато весть о том, как трагически погиб начинающий гений, живо облетела сначала литературные круги, потом – прилитературные…

Уже через два месяца его рассказы наперебой стали печатать во всех журналах. Когда рассказы кончились, критики нашли письма, фразы, записки, телефонные разговоры… Не оказались равнодушными к его творчеству и кино с опереттой. В компаниях интеллектуалы говорили только о гении Тюнькина. Многие рассказывали подробности его трагической жизни. Причём рассказывали так подробно, что сами со временем начинали верить в то, что были знакомы с ним.

На торжественном заседании его посмертно приняли в Союз писателей и даже хотели выдать путёвку на лето в Коктебель, но вовремя опомнились и решили ограничиться бюстом, который известный скульптор лепил по рассказам редактора.

«Молодой, подающий надежды писатель Тюнькин перевернул ещё одну страничку в истории нашей современной литературы, – читал предисловие к рассказам Тюнькина старший матрос Шпунькин, он же урождённый Тюнькин. – И мы рады, что именно наш журнал открыл этот недюжинный талант. Именно к нам в редакцию впервые принёс свои рассказы этот неприметный на первый взгляд маленький человек с большой буквы…»

Шпунькин отложил журнал и вспомнил, как редактор впервые принял его у себя.

– Ваши рассказы хороши, – сказал он тогда, – но в них мало мяса. А современный читатель особенно любит мясо. Вот вы, например, любите мясо?

– Очень люблю! – признался Тюнькин. – Но где же его взять в наше время?

– Писатель должен уметь находить мясо везде! На то он и писатель! – заключил редактор. – Так что ищите, добавляйте и приносите!

Насколько мог, Тюнькин добавил в свои рассказы мяса и снова пришёл в редакцию.

– Вот! Это уже совсем другое дело! Правда, мясо у вас какое-то несвежее… Я бы сказал – вчерашнее, – заметил редактор, – да и скелет теперь за ним совсем не виден. Надо бы его дотянуть до уровня мяса.

Когда в следующий раз Тюнькин принёс полную гармонию мяса и скелета, тот сказал:

– Конечно, это уже лучше… Но! Не о том вы пишете, товарищ Тюнькин! Попробуйте писать точно так же, но о чём-нибудь другом. В общем, крутите, вертите, дожимайте, приносите…

С тех пор редактор отсылал его много раз: убрать запашок, глубже копать, мельче плавать.

Тогда-то ему, Тюнькину, и пришла в голову шальная мысль! Теперь его имя знает весь мир!

Шпунькин перечёл в журнале свой рассказ. Эх, если бы он писал его сейчас, после того, как поработал матросом и повидал полмира! Какими бы новыми, свежими красками заиграл он! Но открываться было нельзя. Да и не поверят. Зато теперь он знает силу своего творчества, которое признано во всем мире! А в столе лежали папки с новыми рассказами. «Ну что же, начнём всё сначала!» – решил Шпунькин и отправился в редакцию.

Как и три года назад, редактор встретил его на бегу.

– Бегу, бегу, бегу… – бросил он через плечо. – Сначала номер сдаём, потом похороны, потом торжественное… Оставляйте, ответ пришлём по почте.

За те годы, что они не виделись, редактор сильно изменился. Благодаря открытию гения Тюнькина он и сам теперь стал знаменитостью: закурил трубку, купил замшевый пиджак. После чего его сразу сделали заведующим отделом прозы имени Тюнькина!

Остальные полмира успел повидать старший матрос Шпунькин, пока ему из редакции пришёл ответ: «Уважаемый товарищ Шпунькин! К сожалению, все ваши рассказы есть неумелое подражание известному писателю Тюнькину. Однако вы уступаете ему не только в скелете, но и в мясе произведения. Вам надо ещё немало поработать над собой, над словом, понаблюдать жизнь, а также серьёзно подумать, стоит ли вам писать вообще. С приветом, редакция».

«С приветом!» – усмехнулся Шпунькин, перечёл ответ, оделся, взял с собой папку с рассказами, паспорт и привычным путём отправился на берег городского канала…

Самоучитель для желающих написать современную пьесу

Допустим, однажды осенним грустным утром вам захотелось написать пьесу на современную тему. Не отчаивайтесь и смело беритесь за дело. Сначала пойдите в магазин и купите всё необходимое: ручку, бумагу и микрокалькулятор. Вернувшись домой, сядьте за стол, бумагу положите перед собой, ручку возьмите в ту руку, которой быстрее пишете, и начинайте! Да! Микрокалькулятор поставьте справа, чуть поодаль, так, чтобы он не мешал пишущей руке. Писать придётся долго. Часа два-три…

Некоторые начинающие драматурги ошибочно полагают, что перед тем, как начать писать, надо немного подумать. Это неправильно. Думать не надо. Надо писать. Причём начинать писать пьесу советуем всегда с её названия. Запомните! Называть пьесу надо так, чтобы её сразу приняли у вас на читку в любой театр! То есть эффектно, интригующе, оптимистически и совсем хорошо, если с намёком на несчастный случай. Например, если ваша пьеса будет из жизни строителей, то хорошо назвать её, скажем, так: «Не стой под стрелой!» Некоторые захотят это название продолжить, мол: «Не вернёшься домой!» Но этого делать не следует. Это и так всем ясно. Учтите, в наше время все так научились читать между строк, что порой забывают читать даже сами строки…

Многие из вас удивятся: почему именно о строительстве? Ведь можно написать, скажем, о моряках-подводниках или о пожарниках-высотниках. Не советуем. Только опытный и известный уже драматург может позволить себе писать о том, чего не знает. А в медицине, искусстве и строительстве в наше время разбираются все…

Далее… Если вы хотите, чтобы вашу пьесу не только приняли на читку, но ещё и прочли, никогда не пишите под названием старомодное слово «драма». Это давно уже считается плохим тоном. Гораздо профессиональнее и современнее будет, если жанр, в котором будете творить, вы определите сами. Например, «лирико-производственная эпопея в двух действиях с прологом, эпилогом и апофеозом». Учтите, тремя действиями вы рискуете надоесть современному зрителю. А одним – лишаете его единственного удовольствия на вашей премьере: в перерыве обсудить фотографии артистов в фойе…

Ну вот. Теперь, когда вашу пьесу вроде бы приняли на читку и даже прочли, осталось совсем немного: заставить принять её к постановке и… написать. Ну, с первым справиться легко. Для этого достаточно неназойливо, этак вроде бы даже случайно, в скобочках приписать, мол, стопятидесятилетию со дня первого разведения цемента водой посвящается! Помните! Даже если ваша пьеса будет очень плоха, с такой припиской её всё равно когда-нибудь поставят. Ведь рано или поздно эта годовщина наступит, и тогда все театры обязаны будут её отпраздновать своими новыми постановками.

Непосредственно с самой пьесой справиться будет гораздо труднее. Выбор героя, героини, исходного события, конфликтной ситуации… Вот тут-то вам и понадобится микрокалькулятор. Сразу дайте ему про себя имя «Муза-1». «1» – потому что это ваше первое произведение, а «Муза» – вот почему…

Если вы возьмёте даже самый маленький театр в вашем городе и количество мест в ряду умножите на число рядов в зале, потом полученную цифру ещё раз умножите на среднюю стоимость билета, а от этого произведения возьмёте пять процентов, то получите те авторские, которые пойдут вам с каждого спектакля помимо гонорара. Не сомневайтесь, эта цифра вас так вдохновит, что дальше всё пойдёт как по писаному…

Она – молодой специалист, значкист ГТО, поёт в хоре, учит английский, читает Шекспира в подлиннике. Он – прораб. Любит портвейн, разбавляет цемент водой и экономит на плинтусах. Она замечает его махинации. Он замечает, что она замечает, и приглашает её в ресторан, чтобы задобрить, но влюбляется. О чём свидетельствует продолжительная пауза во время обоюдных оскорблений. Особое место должна занимать сцена «Муки прораба после ресторана». Внутренний монолог, во время которого зритель узнаёт, что прораб ещё не до конца испорчен, а сам прораб после него исправляется, перестаёт разбавлять цемент водой и признаётся героине, что собирается записаться в библиотеку. Ещё одна пауза, во время которой и она понимает, что давно уже любит его. Внезапное глубокое чувство охватывает обоих. Но в это время появляется вся бригада, работающая по новому комплексно-гарнитурному методу. Все члены её крайне возмущены. В зубах у всех окурки, в руках лопаты, за спиной носилки. С тех пор как прораб перестал разбавлять цемент водой, их бригаду лишили премий за неперевыполне– ние плана и отобрали у детей путёвки в пионерские лагеря. Обличающий монолог прораба заканчивается дракой с Семёном Бякиным – главным зачинателем бунта, любящим героиню грязной и похотливой любовью. Драка лопатами, мастерками, носилками и другими орудиями труда должна быть кульминационной сценой в спектакле, после которой Семён Бякин выплёвывает зубы, меняет фамилию и тоже записывается в библиотеку…

Дальше самое трудное – финал! Он должен быть самым ярким, самым шумным и самым эмоциональным во всей пьесе. А точнее – тем самым апофеозом, о котором вы заявили в жанре вашего произведения. Запомните! Количество аплодисментов после спектакля определяется прежде всего финалом. Чем он шумнее и радостнее, чем больше ставит оптимистических восклицательных знаков, тем большее число раз зритель будет вас вызывать на бис и кричать «браво!» – независимо от того, понравилась ли ему ваша пьеса в целом.

Придумать такой финал нелегко. Но ведь у вас есть ваша «Муза»! Ваша пьеса пойдёт по меньшей мере два раза в месяц. А в году их – двенадцать! Вот и снова вдохновение, а значит, и финал…

Драка с Семёном Бякиным проходила под висящей на стреле бадьёй с неразведённым цементом. Подъёмный кран не выдерживает напряжения и падает. Падение его подразумевается за кулисами и пускается по фонограмме. Одна только бадья падает прямо на сцену, обдав высококачественным раствором всех участвующих в этой сцене, а также сидящих на первых рядах зрителей. Это тоже немаловажно в современной эпопее. Современный зритель любит, когда с ним заигрывают со сцены! Все герои как один с криками «ура!» бросаются поднимать подъёмный кран, что символизирует общий подъём строительного дела в вашем городе. Подъём проходит под звуки Свадебного марша Мендельсона, что символизирует скорую свадьбу героев. Но больше всех старается Семён Бякин. Вернее, уже не Бякин, а Громов. И не Семён, а Николай! И это тоже символично. Именно он будет свидетелем на их комсомольской свадьбе и никогда больше не будет любить героиню грязной и похотливой любовью…

Ну вот, теперь ваша пьеса готова. Будьте уверены, что в год стопятидесятидвухлетия со дня первого разведения цемента водой её поставят не только в вашем городе, но и во всех других городах, жители которых борются за увеличение высококачественного раствора на душу населения. А следовательно, осталось лишь ещё раз обратиться к «Музе». Не сомневайтесь, что окончательное произведение или сумма (как вам будет угодно) вас вдохновит настолько, что вы добьётесь принятия вашей пьесы во всех этих городах и ни малейшего внимания не будете после этого обращать на то, что кто-нибудь из завистников назовет её бездарной!

Картина века

Молодому художнику дали задание от наркомата нарисовать картину «Ленин на Красной площади провожает полки на Гражданскую войну».

Художник очень волновался. Чтобы всё получилось достоверно, он рисовал Красную площадь, сидя на Красной площади. В результате у художника получилась картина «Ленин провожает полки на Гражданскую войну, стоя на собственном Мавзолее».

В целом комиссия одобрила картину. Хотя долго совещалась, что закрасить: Мавзолей или Ленина? Большинством голосов было принято решение закрасить Ленина, тем более что вскоре весь народ собирался праздновать день рождения Сталина. Правда, могло показаться бестактным со стороны полков – стоять спиной к Сталину в день его рождения… Художник послушно развернул полки лицом к Сталину, и картина стала называться «Сталин встречает полки, уходящие на Гражданскую войну»!

Новая комиссия указала на несовременность сюжета, поскольку уже начиналось строительство метрополитена. Художник превратил ружья в отбойные молотки, приоткрыл рот Сталину, и картина стала называться «Сталин говорит напутственную речь полкам красноармейцев, уходящим на строительство метрополитена». Картина звала за собой, тем более что на строительство метрополитена красноармейцы несли даже раненых. Особенно звал за собой на строительство метрополитена смертельно раненный красноармеец. Он лежал на носилках, а в руках у него был плакат «Смерть Врангелю!».

Картину показали Сталину.

«Нескромно с моей стороны, – заметил он, – одному провожать полки на такое ответственное мероприятие».

Художник тут же пририсовал к Сталину Кирова, который пожимал руку передовому рабочему, раненному на строительстве метрополитена.

Но тут убили Кирова. Художник оставил от Кирова только жмущую руку и приставил к ней фигуру Ворошилова. Картину в народе назвали «Под напутственную речь Сталина Ворошилов жмёт руку раненому рабочему… рукой убитого Кирова». Сталин опять посмотрел картину и строго спросил: почему его всё время рисуют на Красной площади, а, скажем, не на военном пограничном корабле?

Художник за два дня утопил полки в море. Мавзолей поставил на крейсер. Раненого рабочего заменил на сторожевую овчарку, подающую лапу Ворошилову. Картина стала называться «Сталин и Ворошилов на крейсере „Молотов“ с собакой Кагановича».

Наконец разоблачили Сталина. Художник немало потрудился над своим полотном, кое-как превратив его в эпопею «Хрущёв и Ворошилов обнимаются в честь разоблачения Сталина на кукурузно-уборочном комбайне „Молотов“». Особенно радовалась и улыбалась собака Кагановича.

Потом разоблачили и Молотова, и Ворошилова, и собаку Кагановича. Но реабилитировали Кирова. Художник срочно переименовал сторожевой комбайн, Ворошилова загримировал под сноп кукурузы, собаку поднял на задние лапы – получился комсомольский вожак!

Но в это время сняли Хрущёва.

Художник почти полностью закрасил и его. Оставил лишь верхнюю часть головы… получилось солнце, встающее над целиной. Однако вскоре комиссия потребовала, чтобы к солнцу были пририсованы брови. После небольших переделок картина превратилась в эпопею «Брежнев на перроне Ярославского вокзала провожает на строительство Байкало-Амурской магистрали отряды комсомольцев-первопроходцев».

В течение нескольких лет художнику приходилось лишь удлинять левое плечо Леониду Ильичу, чтобы пририсовать очередной орден. Последний орден художник загнал генсеку под мышку и поднял ему руки, чтобы орден был виден. А под руки подставил Суслова и Пельше. Получилась очередная эпопея «Суслов и Пельше несут Брежнева по перрону на строительство Байкало-Амурской магистрали».

Художник стал стар, когда началась перестройка. В его голове так всё перепуталось, что он со злости закрасил всю картину чёрной краской.

Критики тут же назвали её гениальной. Взяли на выставку…

Толпы людей из всех стран мира останавливались теперь перед шедевром – чёрным прямоугольником под названием «Картина века»!

Свои люди

Скажите, что с людьми происходит?! Ладно мы, официанты… Бывает, конечно, и нагрубим, и не так выразимся… Но с остальными что случилось?

Мне недавно аппендицит вырезать надо было. Привезли меня в операционную, положили на столик. Врач подходит к столику и говорит:

– Этот столик заказан!

Я возмущаюсь:

– Как это – заказан?

– Так, – отвечает, – на нём вечером интуристов оперировать будем.

Я еле сдерживаюсь:

– Мне всего лишь аппендицит вырезать…

– С аппендицитом вообще можешь дома сидеть. Мы сегодня по разнарядке только почки и грыжу вырезаем!

Ну, я набрался смелости:

– Хорошо, я вам как за два аппендицита обязан буду!

– Другое дело. Так бы сразу и сказали.

И что вы думаете? Он меня тут же оперировать начал. Правда, без наркоза.

Я возмущаюсь, а он поясняет:

– Что я могу сделать, если медсестра, которая наркоз даёт, на сегодня отгул взяла?

– Но мне же больно!

– Ничего, терпи! Я две недели назад в твоей забегаловке тоже без наркоза ел.

– А, так это вы были? Как вы изменились! И не узнать сразу!

– Ещё бы, – отвечает, – вторую неделю ничего в рот взять не могу!

– Верно, – говорю, – мы сытно кормим.

И, знаете, только он мне этот злосчастный аппендицит вырезал, как пять часов пробило. Он сразу инструмент в сторону.

– Всё, – говорит. – У меня рабочий день кончился.

Я чуть не заплакал:

– А зашивать кто будет?

Он уже халат снял:

– Само зарастёт.

– Это ж минутное дело.

– Это для тебя минутное. А я живу за городом. Каждый раз из-за таких, как ты, ночью домой возвращаюсь.

Ну, я опять набрался смелости, говорю:

– Свои люди – сочтёмся! Дорогу тоже к аппендициту приплюсуйте!

– Другое дело! Вообще-то мы после рабочего дня никого не зашиваем. Но раз свои люди, то ладно – зашью!

В общем, зашил он меня кое-как. А отвезти обратно в палату уже некому. Знаете, всю ночь медсестёр с тележками останавливал. Все в гараж едут. Еле-еле в собственную палату к утру за трёшку с попутным инвалидом добрался!

Правило механики

В город О. я приехал после Таллина. В Таллине жил в гостинице «Олимпия». Её строили финны, по собственному проекту. Несмотря на то что гостиница построена довольно давно, она всё равно в хорошем состоянии. Удивляет продуманностью архитектуры, планировки, до сих пор хорошим состоянием мебели, замков, форточек, дверей и водопроводных кранов. И обслуживание тоже на уровне мировых стандартов.

Но теперь, после Таллина, я приехал в город О., где меня поселили в гостинице, которая, по-видимому, строилась не финнами и вообще без проекта. Первое, что я испытал, когда вошёл в свой номер, было чувство унижения человеческого достоинства.

Сначала я сдержался. Подумал: раз до меня здесь жили люди, то и я поживу, ничего со мной не случится. Лёг отдохнуть, но, промучившись с неудобной кроватью и со всем остальным, о чём я скажу ниже, пошёл позвонить в Москву. Тут мне нагрубила администратор гостиницы. Я попросил её разменять деньги по пятнадцать копеек, чтобы позвонить по междугороднему автомату, который висел в вестибюле. Она начала на меня кричать: мол, их кассир не обязана менять деньги, потому что телефоны-автоматы относятся не к гостиничному хозяйству, а к Министерству связи, и что если я пойду на центральный телеграф, мне обязаны будут разменять. Я опять сдержался. Разменять деньги мне помогли в киоске.

Позвонив в Москву, я стал выяснять, как в гостинице можно погладить брюки перед выступлением. С большим трудом наконец выяснил, что утюг только один, на третьем этаже, тряпочка, через которую гладят, на пятом, а единственная работающая розетка, в которую можно включить утюг, – на седьмом. Но тряпочку на другой этаж принципиально не даёт дежурная по пятому этажу, а утюг вообще не разрешается переносить из-за правил противопожарной безопасности.

На этот раз я уже не сдержался. Пошёл к директору гостиницы. Но перед этим не поленился, зашёл к себе в номер, вынул чистый лист бумаги и переписал все недостатки, которые были в номере. Как настоящий акын: «Что вижу, о том пою!»

Директор меня долго не принимал. Но я заранее запасся терпением. Наконец он вышел и довольно грубо спросил: «Вам чего?»

– Я хочу рассказать, как я въехал в шестьсот первый номер.

Директор внимательно посмотрел на меня, видимо, скрупулёзно вычисляя, может ли простой командированный прийти к нему с таким вызывающим видом. Вычисления его закончились, наверное, в мою пользу, так как он уже вежливо пригласил меня зайти к нему в кабинет.

Я сел напротив него и стал просто перечислять то, что выписал на листе бумаги.

– Прихожая в номере есть. Хорошая, просторная. Но в ней нет ни вешалки, ни крючка, ни сучка, ни задоринки. Одежду можно прилепить к стене только пластилином. Когда я сказал об этом горничной, она мне сурово ответила: «У нас раздеваются в шкафу!» Как вы понимаете, раздеваться в шкафу я не мог, тем более что шкаф у вас сделан до пояса. В него можно повесить рубашку, брюки, пиджак, но никак не пальто и не плащ.

Окна у вас заклеены в номере полностью вместе с фрамугой. Причём, судя по грязной бумаге, заклеены года три назад. Правда, несмотря на то, что они заклеены полностью, из них дует прямо в постель. Направленно. Прямо в подушку. При этом подушка с наволочкой размерами не совпадают. И сильно не совпадают. В сторону подушки. На постели матрас с тремя большими кочками. Поэтому ложиться надо по синусоиде, стелясь между ними. Одеяло вытянутое, а пододеяльник квадратный. Такого размера, что ложиться под него надо, если хочешь накрыться полностью, по диагонали, а точнее: под одеяло – по диагонали, а на матрас – по синусоиде. Но самый интересный эффект от того, что пододеяльник сырой, а простыня атласная. Поэтому к пододеяльнику прилипаешь, а с простыни соскальзываешь. Если, конечно, за кочку не зацепишься.

Бра у кровати висит над ногами. И не освещает их только потому, что в этом бра нет ни лампочки, ни выключателя. На мою просьбу перевесить бра горничная сурово сказала: «Ишь ты, какой барин нашёлся! Лампочку мы тебе дадим, а подушку переложишь на другую сторону». Но переложить подушку на другую сторону невозможно, поскольку у кровати нет задней спинки. На это горничная мне ответила: «У нас всё разворовывают командированные!» Хотя трудно представить себе командированного, уходящего из вашей гостиницы с задней частью от кровати.

Холодильник как включаешь, так сразу же выключаешь, потому что он начинает дрожать и прыгать за тобой, хлопая дверцей.

Телевизор работает семь минут, потом восемь не работает. А когда работает, его изображение настолько отдаёт синевой, что даже дети кажутся алкоголиками. А весь экран испещрён мелкими кружочками, как будто смотришь через дуршлаг.

На столе есть настольная лампа. Но её некуда включать. Если её включить в единственную розетку, которая есть в номере, шнура достаточно только для того, чтобы эта лампа стояла под кроватью. Я там работать не привык. У письменного стола нет стула, а есть пуфик, высота которого как раз достаточна для того, чтобы подбородок положить на поверхность стола.

В ванной держатель держит только одно вафельное полотенце. Если вешаешь два, он уже выпадает из стены. Зеркальце для бритья повешено на уровне чуть ниже груди, что создаёт серьёзные трудности, когда бреешься. А лампочка в той же ванной – пятнадцать ватт, значит, выбриться начисто можно только с фонариком на лбу.

И наконец, судя по звукам, мусоропровод проходит рядом с моей кроватью, а судя по запахам, и заканчивается где-то неподалёку.

Директор внимательно выслушал меня.

– Вы, кажется, писатель-сатирик?

Он, как я уже говорил, пытался вычислить, откуда меня знает. Наконец вспомнил и, пожаловавшись на то, что нет средств, что действительно много неполадок, что Москва не помогает, тут же повёл меня в другой номер. В котором всё было прекрасно: и задняя спинка у кровати, и стул, и лампа, и зеркало в ванной было сделано для бритья лица, а не груди, и пожарник пришёл – поставил пепельницу прямо на подушку, и горничная погладила брюки утюгом, а не чайником. Одним словом, и средства нашлись, и Москва помогла. Здесь был только один недостаток: на двери не было номера. Это был секретный номер для начальства. Таких номеров в гостинице было несколько.

Когда я думаю о таких людях, как этот директор, который в первую очередь заботится не о людях, а о том, как бы выслужиться перед своим руководством, я всегда вспоминаю одно простое правило механики. Несмотря на то что оно формулирует чисто физический закон, по-моему, в наше время оно звучит очень современно прежде всего в социальном смысле: «Любое ускорение начинается с разгона». Но, к сожалению, всех не разгонишь.