Текст книги "Улыбка Бультерьера. Книга третья"

Инвалид покинул гостеприимные «Жигули» за полторы минуты до того, как сознание начало постепенно возвращаться в безвольное большое тело Зинаиды Яновны. Он дохромал до истоков «Дороги жизни», перешел улочку с односторонним движением и скрылся в проходном дворе.

На сей раз обошлось без приключений, в темноте этого двора инвалиду-боевику никто не встретился. Он хромал, полагаясь на свою память, к более оживленной транспортной артерии, чем та, подле которой он познакомился с рыжим мопсом Чубайсом. Он хорошо запомнил карту микрорайона, выведенную на монитор рыжим продавцом из «Виртуального Мира», и прекрасно ориентировался. Он шел, хромал и разговаривал по мобильному телефону.

Мобильник он вытащил из кармана брюк сразу же после того, как хлопнул дверью гостеприимных «Жигулей». Мобильный телефон у бедно одетого инвалида был гораздо более престижной модели, чем ретротрубка правозащитника Кораблева. Хромой на ходу отстучал семь цифр телефонного номера журналиста Иванова, прижал изящную мобилу к уху черной кожаной кистью.

– Алло, Александр Юрьевич?.. Александр Юрьич, мне только что перезвонил Альберт Адамович Кораблев, сказал, что договорился о нашей с вами встрече… Да, меня зовут Семен Андреевич… Да, ваш номер я узнал от Альберта Адамовича… Вы направляетесь к себе домой, я правильно расслышал?.. Замечательно! Скоро буду у вас… Да-да, именно этот адрес мне и сообщил Альберт Адамович… Квартира на каком?.. На тринадцатом этаже, правильно?.. Когда я буду?.. В течение часа, но не раньше, чем минут через сорок. Вы сами-то успеете… Ах, вы совсем рядом с домом, понял. Замечательно. Тогда до встречи. До скорой…

На перегруженной автомобилями магистрали инвалид без проблем поймал «мотор». Простецкого вида курносый водила, глянув на устраивавшегося рядом седока, прошепелявил:

– Мужик, у тя кфовь на лбу.

– Где?.. – Инвалид посмотрелся в автомобильное зеркальце. Его лыжная шапчонка сбилась к затылку, обнажив запекшуюся кровь толстяка-оболтуса. – Вот незадача, ща сотру. – Инвалид плюнул на шерстяной палец.

– Куда помчимся-то?

Инвалид, тщательно стирая кровавую грязь слюной, назвал адрес журналиста Иванова.

– Двести фублей, – предупредил курносый.

– Договорились…. А ну-ка, глянь, брат, всю кровищу я стер?

– Кажись, всю. Чья кфовь-то?

– Баранья. У меня шурин на мясокомбинате раздельщиком туш пашет, я к нему сегодня поутрянке подгребал побазарить, на меня и брызнуло… За сорок минут до места домчишь?

– А то!

Обманул шепелявый. До подъезда дома, где проживал перспективный журналист Иванов, они домчались за час с минутами. И не виноват шепелявый в том, что ехали дольше, а виновны, по его же выражению: «Буфжуи, котофые на «Мефсидесах», честному бомбиле пфоехать не дают».

Попрощавшись с «честным бомбилой», инвалид поднялся по ступенькам бетонного крылечка, набрал номер квартиры журналиста на сверкающей новизной панельке домофона, и вскоре из железного динамика прозвучало: «Семен Андреич?.. Заходите, я открываю…»

Инвалид, называющий себя Семеном Андреевичем, отворил тяжелую дверь. За дверью, в специально отгороженном загончике, сидела консьержка.

– Я к господину Иванову, – сообщил инвалид консьержке, хоть в этом и не было абсолютно никакой необходимости. – На тринадцатый этаж.

– Проходите, – равнодушно откликнулась консьержка, и он прошел.

Александра Юрьевича Иванова визитер увидал сразу по выходе из кабины лифта. Александр Юрьевич заранее отворил дверь в квартиру и ожидал Семен Андреича у порога.

Журналист Иванов относился к породе людей, про которых говорят: «Кровь с молоком». Высокий, под метр девяносто, косая сажень в плечах, белозубый, с правильными чертами русского лица, он мог бы запросто возглавить роту почетного караула и податься в элитные стриптизеры. Но Саша Иванов предпочел карьеру борзописца и подумывал на досуге о нелегкой доле телеведущего по совместительству. Думая о телевидении, Саша частенько репетировал у зеркала разной степени обаятельные улыбки. Одной из таких приветливо-профессиональных улыбок он и встретил хромого гостя.

– Проходите, Семен Андреич. – Хозяин отступил в глубь прихожей, гость переступил порог и прикрыл за собою дверь. – Рад познакомиться, Семен Андреич. Искренне рад. Рекомендация Альберта Адамовича для меня все равно что знак высшего качества на человеке.

– Ха… – усмехнулся гость, прислонил инвалидную палку к дверному косяку, неподвижными кожаными пальцами правой руки подцепил перчатку на левой. – «Высшего качества», говорите?.. – Гость стянул шерстяную перчатку. – Но я, к несчастью, человек несколько некачественный, некондиционный и посему вынужден предложить вам для рукопожатия левую руку.

Хозяин по привычке, не подумав, протянул навстречу левой ладони гостя правую, и рукопожатие у них вышло несуразное, неправильное. Александр Юрьевич смутился.

– Александр, вы разрешите инвалиду остаться в уличной обуви?

– Да, пожалуйста.

– Спасибо. Я ноги хорошенечко… вот о коврик вытру и… Ага, вижу! Пальто и шапочку вот сюда, на вешалку… Черт, чуть не забыл из кармана плеер-диктофон взять… Палка моя пусть здесь, в прихожей, остается, нуте-с… Ну-с, я готов. Куда прикажете следовать?

– Пойдемте на кухню, если вы не против. Правда, у меня на кухне раскардаш и бедлам. Вы не пугайтесь.

– Не беспокойтесь, меня напугать трудно.

Большую часть малогабаритной кухни занимал длинный и узкий стол, заваленный всякой всячиной. Вокруг стола встали стулья из бамбука, в углу притулился высоченный холодильник, у стены кухонный гарнитур из ДСП и газовая плита.

– Присаживайтесь, Семен Андреич.

Гость опустился на стул у торца длинного стола, сел лицом к зашторенному окну, спиною к входу и к холодильнику, правым боком к плите.

– Сварить вам кофе по-холостяцки?

– Это как?

– Растворимый, без сахара, но зато с печеньем.

– Не откажусь.

Александр Юрьевич зажег газ под пузатым чайником, принялся суетливо разыскивать чашечки, ложки и печенье, а хромоногий гость тем временем с интересом разглядывал всякую всячину на столе.

На столешнице теснились: компьютер-ноутбук с откинутой крышкой-монитором, бронзовая пепельница с окурками, старинный телефон с крутящимся наборным диском, лампа с тряпичным абажуром, высокий стакан с карандашами и шариковыми ручками, стопка блокнотов с закладками и горшок с чахлой геранью.

Гость пристроил плеер, поставил его на ребро между ноутбуком и телефонным аппаратом.

– Признаюсь, я здорово заинтригован просьбой Альберта Адамовича. – Хозяин поставил на стол две кофейные чашечки, банку порошкового кофе «Максвел хауз» и блюдце с печеньем. – Кто вы, Семен Андреич? Чем вызван ваш интерес к «Никосу» и почему…

– Александр! – перебил гость хозяина, изобразив загадочную с оттенком лукавства полуулыбку, поправляя дужку очков на переносице негнущимся черным пальцем. – Я удовлетворю ваше любопытство после того, как вы удовлетворите мое. После того как вы выполните просьбу уважаемого Альберта Адамовича и расскажете обо всем, чего нарыли по «Никосу». Особенно меня интересуют персоналии, руководители нефтяного концерна и приближенная к ним челядь. Конкретно – их охрана.

– Служба безопасности «Никоса»?..

– Удивлены? Понимаю – особенности моего интереса, его, так скажем, специфика вызывает подозрение, согласен. Однако, ежели вы подозреваете во мне террориста, тогда выходит, что мы с Альбертом Адамовичем из одной шайки.

Александр Юрьевич расхохотался.

Хохотнул и гость, вторя хозяину.

– Вообразили, да? Представили меня, хромого инвалида, и нашего общего пожилого друга в одной шайке, да? И, господи прости, вместе с нами еще и Зинаиду Янну представьте с автоматом Калашникова наперевес!.. Ну а ежели говорить серьезно, так я не хочу открываться вам до поры лишь для того, чтобы ваш рассказ не был предвзятым. Понимаете?

– Кажется, да. Что вас интересует в первую очередь?

– Обещанный кофе с печеньем.

– Ну, это-то проще всего. Угощайтесь.

Журналист Иванов погасил газ под пузатым чайником, разливая кипяток по чашкам с кофейным порошком на донышках, между делом посетовал, мол, электрочайник сломался, и абсолютно нет времени на его починку, хоть и поломка пустяковая. Гость пригубил горчайший напиток, хрустнул печеньем, а хозяин включил портативный компьютер и попросил разрешения «подымить». Гость разрешил и, в свою очередь, испросил дозволения включить плеер-диктофон. Двое мужчин на маленькой кухне обменивались вежливыми просьбами, будто киношные интеллигенты из фильмов времен хрущевской «оттепели».

Следующий час с четвертью говорил в основном Александр Юрьевич, отрываясь от монитора лишь ради того, чтобы подогреть кипяток в чайнике, добавить печенья или прикурить новую сигарету. Сведения, «нарытые» журналистом, занимали до хрена байтов на жестких компьютерных дисках. Александр щелкал клавишами и зачитывал отдельные отрывки, «прокручивая» текстовые массивы, добавлял кое-что, не увековеченное на харддиске, типа: «Начальник службы безопасности, вообще-то, тот еще фрукт. Мандарин переспелый. Кислый фрукт, въедливый», или: «Вице-президент, между нами, еще та штучка, шельма, каких мало. Гусь лапчатый, рядящийся под воробушка», или: «Президент, мой тезка по отчеству, считает себя «белой костью» и держится, как индюк надутый», и т. д и т. п.

Спустя час с четвертью древний телефонный аппарат на столе требовательно зазвонил, оборвав складную речь журналиста на полуслове. Александр Юрьевич извинился перед гостем, снял тяжелую эбонитовую трубку на длиннющем витом проводе, ответил на звонок:

– Да, Иванов слушает…

Смяв ухо старинной трубкой, он молча слушал, бежали секунды, и выражение его лица менялось – все ближе и ближе к переносице смещались брови, взгляд становился все более и более отрешенным, уголки губ сползали книзу, появились розовые пятна на молочных щеках.

Примерно минуту он молча слушал, после чего сказал в трубку упавшим голосом: «Я понял, да…» – положил ее на рычаги телефонного аппарата и, взглянув на гостя шальными глазами, произнес с дрожью:

– Племянница Зинаиды Янны звонила. Кораблевы в «Склифе». Альберт Адамович в реанимации, у него перелом шейных позвонков, а Зинаида Янна говорит, что на них напал…

– Какой кошмар! – воскликнул хромоногий гость, не дав хозяину закончить фразу. Восклицая, инвалид нагнулся над столешницей, снял трубку с телефонного аппарата и заявил решительно: – Я должен сделать срочный звонок! – Удерживая трубку кистью в черной перчатке, он дважды крутанул диск указательным пальцем левой руки. – Алло! «Скорая помощь»? Запишите адрес… – Инвалид продиктовал домашний адрес Александра Юрьевича Иванова, адрес той квартиры, где гостил в данный момент. – Записали? Срочно приезжайте! Известный и всеми уважаемый журналист «Частной газеты» лежит у себя в кухне без сознания и… И чуть не забыл! Захватите шины и перевязочный материал! У господина журналиста, помимо прочего, множественные переломы конечностей… Нет, это не ложный вызов… Кто говорит? Я – кто, вы спрашиваете? Я – доктор Пилюлькин, друг Незнайки и Самоделкина… Нет, я трезв, аки стеклышко… Да нет же! Я вполне серьезно…

Александр Юрьевич слушал разговор своего хромоногого гостя с дежурной станцией «Скорой помощи», и мозг господина журналиста отказывался понимать услышанное. Мозг бастовал, но внутренний импульс, именуемый «инстинктом самосохранения», просигналил SOS всем системам организма и вынудил рослое, отменно развитое тело журналиста Иванова действовать незамедлительно.

В теле Саши Иванова словно сработали тысячи пружинок, пальцы схватились за гнутую ручку пузатого чайника и метнули обжигающе горячий, на две трети полный кипятка чайник в хромого насмешника.

Беззаботно болтавший по телефону инвалид с легкостью необычайной увернулся от опасного снаряда. Чайник пролетел над целью, стукнулся об угол холодильника, слетела круглая крышка чайника, зацепившись за гнутую ручку, развернув пузатое нутро, из которого плеснуло кипятком.

Обжигающий маленький водопад хлынул на опустевшее сиденье стула. Инвалид соскочил со стула будто ошпаренный, к несчастью для Иванова, всего лишь «будто».

Гость покинул насиженное место за секунду, не более, до того, как брызнуло кипятком. Гость, быстрый и гибкий, как кобра, умел перемещать себя с поистине змеиной грацией и с фантастической скоростью атакующего змея.

Черные жалящие пальцы воткнулись Иванову в подмышечный нервный узел, мягкие пальцы левой кисти инвалида прилипли к запястью журналиста, к запястью той руки, что метнула чайник и не успела еще согнуться после броска. Поворот запястья, нажим под мышкой, и конечность ломается. Хромая нога гостя цепляет стопу хозяина в домашней тапочке, рывок, и журналист падает. Массивный ботинок на здоровой ноге бьет по войлоку тапочки и дробит стопу. Еще секунда, еще тычок ботинком на хромой ноге в ребра, и дело сделано – журналист лежит на полу, на спине, безопасный для гостя, изувеченный, а инвалид-агрессор стоит над ним и добродушно улыбается.

– К… к… кто т… ты? – спрашивает журналист.

– Ха… – усмехается инвалид, поправляя дужку очков на переносице. – Надо же, а?! Он, живучка такая, еще и разговаривает! Ему давно положено вырубиться, а он, молодчинка, находит силы базары тереть!

– К… кто ты? С… ска…жи… кто?..

– Что ж, скажу. Я – Бультерьер, запомнил? Кликуха такая у меня собачья, сечешь?

– Д… да…

– Вот и чудненько, что просек и что запомнил. Твой ноутбук с базой данных на «Никос» и еще кое-что твое, личное, я реквизирую, свой диктофон-плеер заберу, а входную дверь закрывать не стану, лады? Передавай привет врачам «Скорой» от доктора Пилюлькина по кличке Бультерьер, когда и если они приедут. Ежели, конечно, сумеешь и впредь оставаться в сознании, в чем я лично глубоко сомнева… О! Вырубился. Все, как доктор прописал. Пилюлькин. По кличке Бультерьер…

Глава 2
Она – телохранитель

Здание, принадлежавшее концерну «Никос», расположилось на одинаковом расстоянии и от Кольцевой автодороги, и от Садового кольца. Здание некогда принадлежало министерству, которое переехало ближе к кольцу Бульварному накануне президентских выборов 96-го. Улучшив свое положение на схожей с мишенью столичной карте, говоря образно: угодив в престижное яблочко условной мишени, министерские работники расплачивались кто долгими часами в автомобильных пробках, а кто и печальной необходимостью добираться до работы на метро. С точки зрения автовладельца старое министерское здание располагалось в гораздо более удобном месте. Особенно после пуска отдельных участков так называемого «третьего транспортного кольца».

Всякий раз, садясь за руль своего верного механического коня надежной породы «Форд», Зоя мысленно благодарила работодателей из «Никоса» за то, что у них хватило ума облюбовать местечко для штаб-квартиры концерна аккурат между спальными и деловыми районами мегаполиса. Сворачивая где надо во дворы, объезжая чреватые автоосложнениями перекрестки, наращивая, где можно, скорость и сбрасывая ее, где это неизбежно, в общей сложности Зоя тратила на дорогу до службы не более часа в любое время года и суток, в любой день недели.

Сегодня у нее выдался выходной, но пришлось завести мотор «Форда» ровно за час до того времени, когда должно очутиться на служебной автостоянке подле многоэтажной башни с эмблемой «Никоса» вместо крыши. Ровно в 6.00 утра женщина вставила ключ с пластмассовым брелоком в щель замка зажигания, а уже в 6.42 заглушила мотор. Сегодня обычная пунктуальность обошлась боком. Вереница автомашин должна отправиться к крематорию в 7.00, но, конечно, в действительности траурный забег начнется чуть позже, и, значит, как минимум полчаса придется скучать в машине. Можно, разумеется, выйти, подняться в офис и поскучать там, но неохота.

– Неудачно день начинается, – констатировала Зоя, откинулась на спинку сиденья и включила автомагнитолу, запустила CD-диск с записью последнего альбома «Пинк Флойд».

Откровенно говоря, Зоя вовсе не стремилась поучаствовать в символических проводах коллеги Степанцова в пресловутый «последний путь». Говоря строго, Федор Степанцов не являлся ее «коллегой». Пусть и числился Федя в штатном расписании концерна в той же должности, что и Зоя, – «телохранитель», но на деле выполнял всего лишь декоративные функции пугала. Будь ее воля, Зоя сейчас бы спала в мягкой постели, а не дремала в жестком кресле, однако Евгений Владимирович Пушкарев, возглавляющий службу безопасности «Никоса», велел участвовать в проводах всем подчиненным ему сотрудникам, свободным сегодня от несения службы, вот и пришлось Зое приехать, угробить утро ради траурных формальностей.

Зоин «коллега» Федор Степанцов помер исключительно глупо – переборщил со стероидами и загнулся в качалке под многопудовой штангой. Коэффициент интеллекта – IQ – усопшего Феди измерялся в сотых долях, а масса бицепсов с трицепсами тянула на центнеры. В прошлом году Федор Степанцов занял призовое место на чемпионате Москвы и области по бодибилдингу и на другой же день после церемонии награждения приперся в кабинет начальника Пушкарева с категорическим требованием повысить и без того нехилый оклад. Мол, я, призер, получаю меньше какой-то бабы! Доколе, дескать, будет продолжаться эта вопиющая несправедливость! «Какой-то бабой» Степанцов обозвал, разумеется, Зою, ибо других телохранителей женского пола в «Никосе» просто не было.

Мудрый Пушкарев не стал объяснять тупому амбалу, что должен иметь высокооплачиваемый телохранитель помимо выдающегося здоровья и чего он или она должен или должна уметь. Пушкарев не стал говорить, что «какая-то баба» на самом деле уникальный кадр, что ее присутствие рядом с охраняемой VIP-персоной легко шифруется под сопровождение босса симпатичной секретаршей, что Зоя несет реальную службу, а призеры вроде Феди нужны только для антуража, что она стреляет великолепно с обеих рук, а у качка палец не чувствует курка, что… Короче, Евгений Владимирович Пушкарев, вместо того чтобы попусту тратить время, согласился прибавить к зарплате призера требуемую сумму, но только в том случае, если Федя «сделает» эту «бабу» на ринге.

Дуэль между алчным бодибилдером и «какой-то бабой» состоялась в спортзале, оборудованном в подвале здания штаб-квартиры концерна «Никос» при изрядном стечении свободной от охранной деятельности публики. Зое претило участвовать в воспитательном мероприятии, да еще и в качестве главной воспитательницы, но Пушкарев сказал: «Надо. Дабы остальным неповадно было». И она подчинилась.

Умора, как они смотрелись в паре, Зоя Сабурова и Федя Степанцов. Она – хрупкая женщина под метр шестьдесят с красивой фигурой и смазливым личиком, можно сказать, «девушка», еще вполне можно, хоть ей и тридцать с хвостиком. Он – двухметровый громила поперек себя шире, с мордой, которую принято характеризовать расхожей фразой: «Кирпича просит». И действительно кажется, что, кроме как кирпичом, с его морды не собьешь выражение уверенного в своей физической мощи дебила.

«Слон», – думала она.

«Моська», – ухмылялся он.

Так, с ухмылкой на губах, он и полетел. В буквальном смысле – полетел. Из центра ринга за канаты. Замахнулся на Зою, а она, пока он замахивался, шагнула навстречу, и будто волна пробежала по ее хрупкому телу, и ее мягкие ладони, как бы сбрасывая, отпуская эту волну, толкнули его рельефный торс по направлению вперед и немного вверх. И он полетел, словно мячик…

…Зоя родилась недоношенной и, как утверждали доктора, с неизлечимой болезнью крови. Ее мама преподавала физику в вузе, а папа был инженером. Не «работал инженером», не «занимал инженерную должность», а именно был. Как принято говорить в похожих редких случаях: он был инженером от бога.

Вскоре после рождения дочери удрученному ее болезнью отцу предложили отправиться в длительную командировку за рубеж, в дружественный Вьетнам, и он не смог отказаться. Во-первых, ему посулили денег, во-вторых, и это главное, предстояло внедрять во вьетнамскую жизнь его же авторские инженерные разработки. Папа уехал на целый год, младенец Зоя осталась с мамой и бабушкой.

Во Вьетнаме русский специалист неожиданно серьезно занемог. Очень серьезно, речь шла о жизни и смерти. Дипломированные медики пытались ему помочь, но тщетно, и тогда вьетнамские товарищи отвезли слабеющего не по дням, а по часам инженера в деревню близ Ханоя, к местному знахарю.

Знахарь, играючи, поставил на ноги ценного специалиста, а русский через переводчика поведал светилу народной медицины Востока о дочурке с болезнью крови и спросил у светила совета. Светило покачало лысой головой со смешной бороденкой а-ля Хо Ши Мин и заявило: девочка избавится от «дурной крови» в том случае, если ее ежедневно кормить свежими трепангами.

Где в СССР водятся трепанги? Разве что на Дальнем Востоке. Но отец больного ребенка посчитал, что проще продлить контракт с зарубежными нанимателями и вывезти семью во Вьетнам, чем переезжать из Москвы во Владивосток.

Таким образом, совсем-совсем маленькая советская подданная Зоя Сабурова оказалась в братском Вьетнаме. Папа работал не покладая рук, мама сидела с дитем и каждый день ходила на рыбный рынок за дешевыми – по донгу за штуку – трепангами.

И случилось чудо – девочка избавилась от неизлечимой болезни. Однажды доктор из советского посольства взял у малышки очередной анализ крови и ахнул – нормальная кровь нормального ребенка, никаких патологий.

Счастливый отец повез дочь к деревенскому знахарю со смешной бородкой. Папа щедро наградил знахаря, а тот, довольный, пожелал осмотреть девочку и нашел, что у нее «слабое хи».

«Хи» по-вьетнамски – это то же самое, что «ки» по-японски или «ци» по-китайски. Это – «внутренняя жизненная энергия». Знахарь посоветовал научить девочку «тайки-куэн», что в переводе означает «кулак великого предела». И не стоит бояться грубого «кулак» в сочетании с романтическим «великого предела». Да, тайки-куэн – это прежде всего один из видов единоборств, придумали его китайцы, на их языке он называется «тайдзи-цюань». Да, техника тайдзи-тай-шоу, что означает «толкающие руки», является грозным оружием, но упражнения по методикам «великого предела» – это еще и самый короткий, самый эффективный и самый безопасный путь гармонизации жизненных сил.

Недаром Великий Кормчий, товарищ Мао, собрал когда-то лучших мастеров тайдзи и повелел создать комплекс упражнений для оздоровления нации.

Недаром созданный по указу Мао комплекс из двадцати четырех плавных движений хитрые западные капиталисты позаимствовали у Красного Китая и заставляют его разучивать тружеников передового капиталистического производства.

Недаром в СССР в разгар перестройки тайдзи-цюань приобрело ажиотажную популярность и… Впрочем, вьетнамский дедушка советовал обучать Зою «великому пределу» в те времена, когда Горбачев целовался с Брежневым… Однако, раз уж зашла речь о тайдзи в СССР, признаемся честно – у отечественных фанатов сего мягкого стиля кунг-фу ни здоровья, ни боевых навыков не прибавлялось, как бы они ни фанатели, поскольку не было у нас Учителей, сравнимых – хотя бы сравнимых! – по классу мастерства с Наставником, коего порекомендовал Зоиному папе знахарь из деревушки в окрестностях города Ханоя.

Знахарь поведал, где в Ханое практикует Настоящий Мастер, разрешил при знакомстве с Мастером сослаться на себя, светлейшего, и вскоре мама начала водить малышку Зою на занятия к старику-китайцу.

Он был «хуатяо», Зоин Учитель, то есть китаец, живущий за пределами Поднебесной. К хуатяо коренные жители Вьетнама относятся так же, как российский интернационал к евреям. В том смысле, что кто-то относится к ним адекватно, а кто-то наоборот. Поначалу китайский Мастер просто побоялся – пуганый был – отказать семье советского специалиста, тем паче что русский сослался на авторитетного знахаря из числа национального большинства. Потом Мастер проникся к белой девочке любовью и жалостью. Узкоглазые люди вообще очень чадолюбивы. Затем девочка начала крепнуть и делать первые успехи, и он стал жалеть ее еще больше. Мастер разглядел в ней искру недюжинного ума, он знал, что умным жить в этом мире гораздо труднее, чем всем остальным, отсюда и острая, щемящая жалость, пронзающая иглой его доброе сердце.

Мастер плюнул на табу, на запреты делиться секретами Искусства «великого предела», которые веками оставались достоянием его семьи, и научил малышку притворяться простой, становясь сложной, добиваться своего, соглашаясь со всем, казаться побежденной, когда выигрываешь, и победительницей, когда поражение неизбежно.

Он учил ее без слов. Его вопросами были пассы «толкающих рук», ее ответами – понимание сути его движений. Он учил ее находить в себе все ответы на любые вопросы. Его наука походила на игру, на веселую забаву взрослого с малышом. За малостью лет девочка не осознавала, чему ее учат и что ее вообще учат чему-то. Но она училась, и он ее учил.

Думала ли мать девочки, с умилением наблюдая за «игрой» старого китайца с малышкой, что много-много лет спустя, после смерти Зоиного отца, после Зоиного неудачного замужества, после того, как Зоин институтский диплом станет никому не нужным в новой России, привитые китайским Мастером навыки подсознательного понимания бытия помогут Зое Михайловне Сабуровой найти сытое место в диких московских джунглях конца двадцатого века? Нет, конечно, ни о чем подобном ее мама не думала, глядя на улыбающегося китайца и смеющуюся маленькую дочурку.

А думал ли бывший спецназовец, учредивший «курсы по подготовке частных телохранителей», что серьезная девушка с высшим техническим образованием, одна из первых откликнувшаяся на его рекламное объявление, окажется лучшим, самым талантливым и самым усидчивым курсантом?

А телохранители по найму из отставных оперов-комитетчиков, думали ли они, что смазливая бабенка с несерьезной справкой об окончании анекдотических курсов, пришедшая наниматься в только что организованное Охранное агентство, вскоре будет приглашена в суперконцерн «Никос», единственная из всего агентства?..

…Бибикнул клаксон, впритирку к Зоиному «Форду» припарковался «Мерседес» Евгения Владимировича Пушкарева. Начальник перелез из водительского кресла в соседнее, опустил стекло на правой автомобильной дверце, Зоя выключила музыку и тоже опустила прозрачную преграду.

– Доброе утро, красавица, – пророкотал басом начальник.

– Шутите? Какое же оно «доброе»? Не на танцы ехать собираемся.

– А я гляжу, ты разоделась как на бал.

– Темно-синий брючный костюм, по-вашему, не годится для крематория?

– Лучше б черный и построже.

– Евгений Владимирович, в четырнадцать ноль-ноль я обязана быть вместе с сыном на цирковом представлении. У отца моего ребенка сегодня премьера номера. Ребенку обещано на нее попасть.

– Намекаешь, что на поминки ты…

– Не пойду, хоть режьте. Заезжаю к маме за дитем и в цирк.

– Из крематория в цирк… М-да, угораздило тебя, Сабурова, родить от клоуна.

– Хуже – от фокусника. Любовь зла, Евгений Владимирович, и она, злорадствуя, маскирует козлов под принцев. Спасибо небесам хотя бы за то, что мой сын унаследовал от своего папаши цвет волос и только… Евгений Владимирович, а кто это? Вон тот, гориллообразный?

Пока они беседовали, из дверей здания «Никос» начался исход сотрудников, которые ожидали условленного времени в офисных помещениях службы безопасности. Всех, кроме одного великана, Зоя прекрасно знала.

– Это, Сабурова, новенький. Взят на должность покойника Феди. Чемпион Москвы по бодибилдингу, между прочим. Первое место в этом году взял.

– Он знал Федю?

– Может, и видел на соревнованиях по культуризму. А может, и не видал покойника ни разу в жизни. Я велел новичку поприсутствовать, чтоб посмотрел, какое шикарное поминальное мероприятие мы закатим, чтобы сразу понимал – мы семья, по-иностранному – «мафия».

– Вы циник, Евгений Владимирович.

– А ты разве нет?

Для скорбящих сослуживцев подали автобус. Специально для тех, кто оставляет личные авто на служебной стоянке в связи с желанием отравиться алкоголем на поминках. Таковых желающих оказалось большинство. Автобус с эскортом из дюжины легковушек тронулся, разумеется, чуть позже назначенного часа, ожидая опаздывающих. Дорога предстояла неблизкая, для прощания с Федором Степанцовым «мафия» арендовала загородный крематорий, самый дорогостоящий и престижный из представленных рынком ритуальных услуг.

Выстроенный целиком из мрамора в тиши подмосковных лесов, вдали от шумных автострад и населенных пунктов, по-домашнему небольшой крематорий обслуживал максимум три группы скорбящих в сутки – утром, днем и вечером. И никакого конвейера, и никаких встреч между группами, все четко, все продумано до мелочей. Основная фишка эксклюзивной кремации заключалась в том, что усопшего сразу же после церемонии прощания предавали огню, как предают земле умершее тело на кладбищах. А наивысшим техническим достижением дельцов престижного ритуала являлось ноу-хау под названием «бездымный процесс». То есть – ни единой зловещей трубы над мраморной постройкой не торчало.

Автобус и кортеж легковых автомобилей припарковались на просторной, охраняемой автостоянке. Более никакого транспорта на стоянке не наблюдалось, а значит, родственники покойного задерживались. Скорбящие сослуживцы пошли по ухоженной сосновой аллее, поднялись по мрамору ступенек, расположились в зале для ожидания. Родственники прибыли вскоре, и церемония началась без промедлений.

Гроб с покойным нарядным Федей Степанцовым лежал на постаменте посередине круглой залы. У подножия постамента теснились венки, с потолка свисало, распластавшись над открытым гробом, нечто черное и бархатное. Играла оригинальная траурная музыка – квартет музыкантов на подиуме за гробом исполнял сочинение современного композитора, написанное по заказу владельцев этого, конкретного крематория. Скорбящие теснились полукругом у стен. Отменно поставленным голосом с профессиональным трагизмом солидный церемониймейстер средних лет толкал речь о невосполнимой утрате.

Зоя покорно слушала церемониймейстера, старалась не смотреть в сторону родственников и мысленно прощала Феде все обиды и сама просила у усопшего прощения, пока в речь церемониймейстера и в ее мысленный монолог не вклинился шепот Евгения Владимировича.

Как-то очень естественно, бочком-бочком, не привлекая к себе особенного внимания, господин Пушкарев переместился поближе к Зое, как-то очень ловко, будто смахивая скупую мужскую слезу, нагнулся к ее уху и прошептал:

– Сабурова, я, старый пень, совершенно запамятовал поговорить с тобой о главном. Слушай, Сабурова, твой подопечный прилетает завтра в девять, с утреца, да?

– Может быть, после поговорим? – прошептала Зоя, оглядываясь украдкой. Нет, никто не заметил, что они с начальником шушукаются в самый-пресамый неподходящий момент. Пока никто.