Текст книги "Хромые кони"

Моди смотрел, как Даффи скрылся на лестнице, потом появился внизу у бара, дал денег бармену, большим пальцем ткнул в сторону Моди. Бармен глянул вверх, кивнул и скормил наличность кассе.

По пути к выходу Даффи притормозил возле короткоюбочной блондинки. Сказал ей что-то, от чего та сначала вытаращилась, а потом взвизгнула и закатилась. Даффи еще не ушел, а она уже, прильнув к подружке, передавала той его слова. Какая-нибудь беззлобная похабщина, очередной наскок-отход будним вечером.

Джед Моди допил пиво и откинулся на спинку стула. «Ладно, сучонок, – думал он. – Положим, тебе известно все, а мне ничего. Положим, я сижу в подсобке, пока ты ходишь на совещания ни свет ни заря и решаешь, кто за кем следит. Мне досталась шваль. Тебе пришли тузы. Но если ты такой всезнайка, то почему ты думаешь, что Сид Бейкер – мужик?»

Он не стал забирать предоплаченную Даффи пинту. Это была хоть и маленькая, но победа, а курочка – по зернышку.

* * *

Оперативный псевдоним себе Родерик Хо придумал много-много лет назад (сколько именно, он уточнять не любил). Мало того, он даже отрепетировал, как станет отвечать при первом обращении. Он скажет: «Давай порадуй меня, подонок» или: «Думаешь, тебе повезет, подонок?». Как и до́лжно отвечать, если тебя называют Клинт.

Родерик Хо = Вествард-Хо = Иствард-Хо[6]6
  Westward Ho, Eastward Ho – флотские команды «курс на запад», «курс на восток» (англ.); Вествард-Хо – название английской деревни на побережье в графстве Девон.


[Закрыть] = Иствуд. Клинт.

Но никто ни разу так и не назвал его Клинтом. Возможно, политкорректность не допускала употребления ориентальной элизии, в результате которой «вествард» трансформировался в «иствард» – «иствуд».

А возможно, он просто слишком многого ожидал от своих коллег. Возможно, они никогда и не слышали о Вествард-Хо.

Вообще, все они были дебилы. Со всех сторон его окружали сплошные дебилы. Ни один из них не был способен придумать каламбур даже при помощи толкового словаря и доски для скрэббла.

Как Луиза Гай, как Мин Харпер, Хо этим вечером тоже был дома, но, в отличие от них, его дом был его собственностью, настоящим домом, а не квартиркой.

Это был довольно странный дом, хотя Хо тут и был ни при чем: дом был странен уже на момент его приобретения Хо.

Странность дома заключалась в зимнем саду, занимавшем верхний этаж – надстройку с остекленной крышей и кафельным полом. Риелторша почем зря распиналась по поводу данного архитектурного элемента, указывая на массу комнатных растений, создающих «уникальный микроклимат», и так и сыпля эпитетами «натуральный», «природный» и прочей экоерундой в том же духе. Хо кивал, будто ему и впрямь было дело до этого, а сам тем временем прикидывал, сколько электроники он сможет здесь разместить после того, как вышвырнет на фиг всю эту экохрень. По его расчетам выходило, что довольно приличное количество. Расчеты оказались предельно точными: именно такое количество тут в конечном итоге и разместилось.

И вот теперь он сидел в окружении довольно приличного количества разнообразных электронных устройств; иные терпеливо ожидали его прикосновения, иные – деловито гудели, выполняя запрограммированные команды, а одно – выдавало дэт-метал на таких децибелах, что дрожало все остальное железо.

Он отдавал себе отчет, что уже староват для такой музыки. Он также отдавал себе отчет, что староват и для таких децибелов. Но это – его музыка и его дом; а что до соседей, то они были студентами, и если бы Хо не устраивал собственный тарарам, ему пришлось бы слушать соседский.

В данный момент он просматривал файлы с персональными учетными карточками сотрудников министерства внутренних дел. Не в поисках чего-либо конкретного, а просто имел доступ – вот и просматривал.

Его родители уехали из Гонконга за десять лет до передачи управления бывшей колонией, и Хо – одержимый возможностями и вероятностями, а с ранней юности жадно поглощавший книги о принятии решений (если сутками напролет без сна и отдыха не играл в «Подземелья и драконы») – часто думал о том, как сложилась бы жизнь, если бы они остались. Практически наверняка он был бы сейчас программером в более коммерчески ориентированной отрасли: в разработке софтов или спецэффектов – или же холуйствовал бы на благо какой-нибудь гигантской безликой корпорации, чьи щупальца простираются в каждый закоулок обитаемого мира. Практически наверняка денег он заколачивал бы намного больше, чем сейчас. Но возможностей, которыми он сейчас располагал, у него бы не было.

Накануне у него состоялось свидание с девушкой, с которой он тем же утром познакомился в метро. Во время свидания они не обменялись ни словом. Как это часто бывает на первых свиданиях.

Волосы светло-никакого оттенка, уставная форма офисной мыши из Сити (темно-серые жакет и юбка, белая блузка); внимание Хо привлек ее служебный пропуск, болтавшийся на цепочке вокруг шеи. Хо, повиснув на поручне в восьми дюймах от нее, без особого труда разобрал имя-фамилию и через десять минут по прибытии в Слау-башню уже знал ее домашний адрес, семейное положение (не замужем), рейтинг кредитоспособности (довольно приличный), историю болезни (обычные женские дела) и теперь копался в ее почтовом ящике. Служебное. Спам. Легкий флирт с коллегой, заранее обреченный. Помимо того, она хотела приобрести подержанный автомобиль и отозвалась на объявление о продаже, размещенное в бесплатной районной малотиражке. Продавец ей пока не ответил.

Хо позвонил ему и выяснил, что машина уже продана, но известить об этом неудачливых претендентов тот не удосужился. Ничего страшного, заверил его Хо, прежде чем набрать номер девушки и осведомиться, интересуется ли она по-прежнему шестилетним «саабом». Она интересовалась, и они договорились о встрече в винном баре. Заняв наблюдательную позицию в углу до того, как появилась она, Хо в течение часа смотрел, как росло ее нетерпение и раздражение. У него даже мелькнула мысль подойти к ней, усадить за столик и втолковать, что следует быть более осторожной. Намного. Более. Осторожной. Служебный пропуск на цепочке вокруг шеи? Охренеть! А почему тогда не бейджик «Моя жизнь в вашем распоряжении»? Банковские операции, регулярно посещаемые веб-сайты, исходящие и входящие звонки… Все, что нужно, – имя-фамилия плюс еще одна зацепка. Место работы, например, годилось как нельзя лучше. Коды налогоплательщика, сведения о судимостях, дисконтные карты, сезонные проездные билеты… И дело не столько в том, что все это, помимо прочего, оказывалось как на ладони. Дело в том, что во все это можно вносить изменения. Человек выходит утром из дому с коровьим бубенцом в виде служебного пропуска на шее, и к тому моменту, как прибывает на работу, его жизнь ему больше не принадлежит.

Именно это Родерик Хо хотел бы втолковать девушке.

Хо, разумеется, втолковывать ничего не стал. Он дождался, когда она, вконец отчаявшись, в безмолвном бешенстве покинула заведение, допил безалкогольное пиво и отправился домой, довольный тем, что она теперь была полностью в его распоряжении.

Еще один секрет.

Один из множества.

А сейчас он сидел перед монитором, не обращая внимания на рев и грохот из колонок, даже не моргая. Это было похоже на персональную экскурсию, словно какой-нибудь холуйчик из министерства внутренних дел вел его по коридорам, приглашал в кабинеты, подводил к канцелярским шкафам, услужливо предлагал ключики… «Может быть, сэр желает безалкогольного пивка, пока он тут роется?» Почему нет? Сэр желает.

Хо вытащил банку из прикрученного к столу держателя.

«Мерси, холуйчик».

Он намерился было поменять местами даты рождения нескольких высокопоставленных чинуш, внеся хаос в персональные пенсионные планы, когда его внимание привлекла ссылка на какой-то внешний сайт, с которого он перешел на другой, а с того – на следующий… Удивительно, как быстро пролетает время; когда он оторвался от экрана, на часах была полночь, а сам он был за сотни миль от министерства внутренних дел, разгуливая по цехам малоприметной фабрики пластмасс, чья связь с министерством обороны была тщательно замаскирована. Снова секреты. Это и была его игровая площадка, назначенная судьбой, независимо от того, какой выбор сделали родители. Это его стихия, и он будет копаться тут, будто старатель, просеивая горы песка в поисках самородка, до тех пор, пока время не залечит раны.

Но все это было лишь тренировками ради поддержания формы. Все его рыскания по сетевым просторам ни на шаг не приблизили Хо к разгадке тайны, которая по-настоящему не давала ему покоя.

Родерик Хо отлично знал, за какую провинность каждый из его коллег оказался в Слау-башне; каждый промах и косяк, обрекший их на прозябание на служебной обочине, был известен ему досконально. Он изучил их оплошности в мельчайших подробностях, знал точные даты и географические координаты их грехопадений и понимал последствия их ошибок даже лучше, чем они сами, так как читал электронную переписку их начальства, прикрывающего собственные задницы после каждого просчета подчиненного. Он знал, кто именно вынес приговор по каждому конкретному делу, и мог цитировать их до запятой, до последней запятой.

Ему были известны провинности всех его коллег, кроме двоих.

Первой неизвестной была провинность Сид Бейкер, но у него уже были кое-какие подозрения на этот счет.

Что же до второй, то она оставалась тем самым неуловимым и призрачным самородком.

Хо снова взялся за банку, но она оказалась пуста.

Не оборачиваясь, он швырнул ее за спину и забыл о ней еще до того, как банка стукнулась о стену.

Не отрываясь он смотрел на экран монитора.

Провинности всех, кроме двоих.

* * *

Дни, когда Джексон Лэм целиком полагался на свои инстинкты, остались в далеком прошлом. Там же, где осталась стройная и подтянутая версия его самого. Но прошлое не исчезает бесследно. Каждая сброшенная нами кожа убирается в гардероб: на всякий пожарный, если вдруг когда-нибудь пригодится.

Подходя к дому, он заметил силуэт, маячивший в сумраке соседнего проулка.

Список основных подозреваемых составить было бы несложно. Как-никак за прожитые годы Лэм нажил себе пару-тройку врагов. Да что там «за годы», Лэм был способен нажить врага за считаные дни – с этим у него всегда спорилось. Поэтому, приближаясь к углу здания, он скатал номер «Вечернего стандарта» в тугой рулон и шел, перекладывая его из руки в руку, словно в полузабытьи дирижировал одному ему слышимым оркестром. Со стороны он, должно быть, выглядел совершенно беспечно. Со стороны он, должно быть, выглядел легкой добычей.

Две секунды спустя он, должно быть, уже выглядел несколько иначе.

Руки помнили давно отработанные движения. Будто падаешь с велосипеда.

– Да вы что, мистер…

В следующую секунду голос был оборван «Стандартом»: краткий анонс захватывающих приключений, ожидающих всякого, кто пробует потыкать в спящего зверя слишком коротким прутиком.

В окне поблизости зажегся свет. В этом районе можно было не ожидать, что кто-то выскочит на улицу разбираться, что случилось, однако порой местным жителям хотелось получше рассмотреть происходящее.

В проблеске теплого желтого света за короткий миг, прежде чем задернулась плотная штора, Лэм разглядел свой улов: сопляк, обычная уличная шпана. Столько прыщей, словно лицо искромсали ножиком.

Он не спеша вытащил газету у пацана изо рта. Пацана немедленно стошнило.

Лэм мог бы просто уйти. О том, чтобы пацан пустился за ним, жаждая реванша, речи не было. С другой стороны, идти было недалеко. Щенок запомнит, в какой дом он зашел. Вся жизнь Лэма складывалась из ситуаций, в которых он принимал решение – что, кому и когда следовало знать. И в данной ситуации он решил, что никакой дополнительной информацией щенку располагать не следует. Поэтому он остался стоять, держа щенка за шиворот правой рукой. Левая тем временем избавилась от «Стандарта», чей срок годности сегодня истек даже быстрее, чем обычно.

Наконец пацан выговорил:

– Ничего себе…

Лэм выпустил его.

– Чего я такого сделал-то?

Лэм с интересом отметил про себя, что дышит практически ровно.

– Чокнутый, что ли, на всю бо́шку?

Однако, стоило ему об этом подумать, он почувствовал, как колотится сердце, а ко лбу приливает странный пульсирующий жар, который теперь оплывал уже и на щеки.

Пацан тем временем продолжал:

– Ничего вообще такого не делал.

В этой констатации проскользнула некоторая жалоба на свою участь, словно тем самым он одержал временную победу.

Лэм отклонил претензии организма.

– А что ты тогда делал?

– Да просто так.

– Почему именно тут?

Пацан шмыгнул носом:

– Каждому нужно где-нибудь да быть.

– Только не тебе, – сказал Лэм. – Иди и будь просто так где-нибудь в другом месте, как можно дальше отсюда.

Он нащупал в кармане монету; была ли она в два фунта или в два пенса, ему было неизвестно и неинтересно. Щелчком перебросил кругляш через плечо мальчишки:

– Все понятно?

После того как пацан скрылся из виду, Лэм подождал еще несколько минут.

Сердцебиение вернулось в привычный темп. Испарина холодила лоб.

А потом Джексон Лэм пошел домой.

Другим тем вечером повезло меньше.

* * *

Ему было девятнадцать лет. Ему было очень страшно. Как его зовут, не имело значения.

«Нам насрать, кто ты такой».

Машину пришлось оставить за два квартала от дома, ближе места не нашлось. Перенаселенность постепенно становилась серьезной проблемой в данном районе Лидса. «Слишком много мигрантов, – шутил отец, – слишком много поляков и прочих из Восточной Европы. Понаехали тут, отобрали у нас рабочие места…» Ха-ха. Очень смешно, папа. По дороге к дому он думал над репризой: как забавно выходит с машинами, ведь никому и в голову не придет оставить какое-либо имущество на ночь за два квартала от дома, да еще и надеяться, что утром оно будет на месте… В этом что-то было. Он чувствовал. Если сделать паузу на два такта…

«Впрочем, у нас на районе такое случается».

Кульминационные фразы обязательно должны укладываться в текст без зазора, тютелька в тютельку. Никаких туманностей. И никогда не следует использовать два слова там, где достаточно одного, но это одно слово должно бить в яблочко. «Такое случается». Имелось в виду, разумеется, что если у нас на районе оставить машину на улице на ночь, то ее угонят. Но просекут ли зрители с ходу? Все зависело от подачи текста.

«Впрочем, у нас на районе такое иногда случается».

Пауза.

«У нас на районе, если оставить на улице свой дом на ночь…»

И в этот момент впереди возник первый силуэт, и он немедленно понял, что сейчас начнутся неприятности.

Узкий проулок. Не следовало бы срезать дорогу, но так происходило всякий раз, когда он обдумывал новую репризу: ноги несли его, куда им вздумается, в то время как мозги уходили в самоволку. Творческий процесс, по сути, сродни алкогольному опьянению. Эту мысль надо бы записать, но времени сейчас на это не было, темный силуэт появился из гаражного проема, где, возможно, просто отливал, или прикуривал, или делал еще что-то совершенно невинное; если бы не одна деталь: на голове у него был капроновый чулок.

Драться или драпать? Данный вопрос даже не стоял.

– Если нарвешься на неприятную ситуацию… ну, на тухлый расклад… – сказал ему однажды отец.

– Пап, даже не пытайся…

– Стремный замес?

– Ну пап…

– Мочилово?

– Папа, я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Просто говори своими словами, ладно?

– Беги со всех ног, – просто сказал отец.

Принцип бытия.

Но бежать было некуда, потому что первый силуэт был именно первым. Когда он обернулся, сзади появился второй. И третий. И на лицах у них тоже были чулки. А остальная экипировка не имела значения.

«Беги со всех ног».

Не сомневайтесь, он попытался.

Тремя ярдами дальше его уложили на землю.

* * *

Когда он открыл глаза, то обнаружил себя на полу грузового фургона. Гнусный привкус во рту и ватная память. Ему вкололи наркоту? Фургон без конца скакал по ухабам. Руки и ноги едва слушались. Болела голова. Он снова заснул.

* * *

Когда он открыл глаза, на голове был мешок, а руки были связаны. Он был голышом, не считая трусов. Холодная сырость в воздухе. Подвал. Это было очевидно. Как очевидно было и то, что он не один, даже если бы не прозвучал голос:

– Будешь вести себя хорошо.

Вопросительная интонация отсутствовала.

– Не рыпайся и не пытайся свалить.

Пауза.

– Потому что все равно ни хера не выйдет.

Он попытался что-то сказать, но издал лишь тонкий всхлип.

– Захочешь поссать – вот ведро.

На этот раз он смог выдавить:

– Г-где?

В ответ где-то слева пнули по жести:

– Слышишь?

Он кивнул.

– Ссать будешь туда. И срать тоже. И вообще.

Затем он услышал, как по полу двигают какую-то конструкцию. Какую именно, он не знал; судя по звуку – какой-то чудовищный пыточный агрегат, к которому его станут привязывать ремнями, перед тем как приступить к обработке самых нежных и чувствительных мест острым инструментом…

– А вот тебе стул.

«Стул?!»

– Ну и будет с тебя.

И он снова остался в одиночестве. Удаляющиеся шаги. Звук захлопнутой двери. Набрасываемого замка. Именно набрасываемого, словно любая возможность открыть дверь была отброшена на недосягаемое расстояние.

По крайней мере, руки ему связали спереди. Он стащил с головы мешок, по ходу дела едва не придушив себя, но в конце концов справился. Маленькая, но победа. Он швырнул мешок на пол, словно тот был причиной всего, что случилось с ним в течение этих нескольких… Нескольких – чего? Часов?

Сколько времени прошло с тех пор, как его сгребли в проулке?

Где он сейчас?

И главное – почему? Что происходит? Кто эти люди и почему он здесь?

Он пнул рогожу на полу. По щекам текли слезы. Когда он начал плакать? Еще до того, как говоривший с ним голос покинул помещение? Слышал ли он его плач?

Ему было девятнадцать лет, ему было очень страшно, и больше всего на свете – даже больше полного зала смеющейся над его репризами публики – ему сейчас хотелось к маме.

Перед ним стоял стул, обычный домашний стул. Резким пинком он повалил его навзничь.

В углу стояло ведро. Вытянув ногу, можно было пнуть и его, если бы протягивание конечностей не имело в данном случае зловещих коннотаций.

«Г-где?»

Он ненавидел себя за то, как он это сказал. «А где тут у вас ведро?» Словно справляясь об удобствах гостиничного номера. Словно ему сделали одолжение.

Кто эти люди? Что им нужно? И почему – именно он?

«Ссать будешь туда. И срать тоже. И вообще».

Его будут держать тут столько, что ему потребуется по-большому?

При этой мысли у него подогнулись колени. Слезы вымывают стойкость. Он бессильно опустился на холодный каменный пол.

Если бы он не завалил стул, то сел бы на него. Пытаться поставить стул стоймя было выше его сил.

Что им от меня нужно?

Он не сказал это вслух. Тем не менее слова медленным эхом ползли к нему изо всех углов комнаты.

Что им нужно?

Вразумительного ответа на этот вопрос под рукой не оказалось.

Подвал освещался одинокой голой лампочкой. Она болталась в трех футах над головой и была примечательна лишь тем, что теперь погасла. Ее ореол повисел в воздухе еще пару-тройку секунд, а потом тоже растворился в той темноте, куда исчезают призраки.

То, что он раньше считал паникой, не шло ни в какое сравнение с чувством, охватившим его теперь.

В течение следующих мгновений он полностью погрузился в собственные раздумья и побывал в самом страшном месте за всю жизнь. Там таились неописуемые ужасы – порождения детских кошмаров. Ударили часы. Но не настоящие, а те, звон которых однажды, когда ему было три или четыре, разбудил среди ночи. Тогда он не сомкнул глаз до рассвета, представляя, что «тик-так, тик-ток» – это приближается чудовище на тонких лапках. И стоит уснуть, как оно вцепится.

Но ему никогда уже не будет три или четыре. Теперь бесполезно звать родителей. Его окружала темнота, но не впервые же он попал в потемки? Было страшно, но…

Было страшно, но он был живой и злой, и все это могло оказаться просто розыгрышем, вроде шуточек, что откалывают самые отвязные из студентов на кампусе, чтобы поднять деньги на какой-нибудь благотворительный проект.

Злость. Вот за что следовало держаться. Его разозлили.

– Ну ладно, пацаны, – сказал он вслух. – Поиграли – и хватит. Надоело уже притворяться, будто мне страшно.

Голос подрагивал, но не то чтобы очень. Учитывая обстоятельства.

– Алё, народ? Я сказал, мне надоело притворяться.

Это розыгрыш. Какой-то скетч в духе шоу «За стеклом», в котором его определили на роль всеобщего посмешища.

– Пацаны! Это все, конечно, очень круто. На ваш взгляд. Но знаете, что я вам скажу?

Связанных рук своих он не видел. Однако поднял их перед собой на уровень глаз и выставил средние пальцы:

– Сосите с заглотом, пацаны. Сосите. С заглотом.

После этого он поднял опрокинутый стул и сел на него, надеясь, что по дрожанию плеч не заметно, как прерывисто он дышит.

Необходимо было вернуть самообладание.

Главное сейчас – не терять головы.