Текст книги "Ливонская ловушка"

Глава 9
Пилигримы в море

Три дня подряд коварный ветер, казалось, издевался над мореплавателями, вынуждая то опасно приближаться к скалистым северным берегам, то унося далеко в открытое море так, что берега исчезали из виду. Сияющее синевой небо внезапно заволакивали тяжелые тучи, и на беззащитные корабли извергались потоки проливного дождя. Скрываясь от него, мореплаватели забирались в трюм, в котором стоял неистребимо тошнотворный запах пеньки, смолы, рыбьего жира и людского пота. Привычные моряки и сам Альберт качку переносили легко, а будущие братья рыцарства Христа и переселенцы вымотались до предела. Приключение, в которое они дали себя втянуть, уже не казалось таким захватывающим. В рост в трюме было не выпрямиться, пилигримы, скрючившись, сидели на низких скамейках и проклинали все на свете. Мрачные взоры смягчались лишь при раздаче эля, вручаемого каждый день по кружке на человека вместе с хлебом, чесноком, подпорченными яблоками и куском вяленой свинины.

Больше всего Альберт опасался стоянки на Готланде. Когда на горизонте появились скалистые холмы острова, шкипер направил корабль к подветренному берегу. Качка прекратилась, пассажиры ожили, и на палубу по указанию Альберта выкатили свежую бочку эля, позволив пользоваться ею без ограничения. Моряки взялись за весла. Берег приближался медленно. Языки пилигримов, пораженных щедростью епископа, развязывались, ноги заплетались. Иоганн выделялся даже на этом фоне. Ухватившись левой рукой за туго натянутую ванту, правой он сжимал объемистый кубок и, заметно покачиваясь на почти неподвижной палубе, что-то вещал благоговейно внимающей ему публике. Альберт придвинулся ближе.

– И тогда Саладин послал самых отчаянных мамелюков в гущу схватки, чтобы, убив Ричарда, поразить наше воинство в самое сердце. Во главе их на вороном скакуне мчался огромный чернокожий сарацин. Но Генрих Саксонский увидал их, выскочил со своими воинами им навстречу, и завязалась великая битва.

– И ты был с ним? – с трудом ворочая языком и тыча в Иоганна заскорузлым пальцем, вопросил долговязый юноша поразительной худобы и с многочисленными следами до сих пор не заживших побоев. С помощью Карла епископ едва успел отбить его от разгневанной группы горожан за кражу медного подсвечника из лавки благочестивой Клары.

– С ним? – недоуменно озираясь, Иоганн попытался осмыслить сбивший его вопрос, и вор подсвечника услужливо напомнил:

– С этим. Саксонским. С твоим дядей.

– С дядей? А! Как же! Можно сказать… да какое это имеет значение! – отмахнулся Иоганн. – Так вот. В битве кони Генриха и чернокожего сарацина столкнулись и пали. Вскочив на ноги, сарацин замахал гнутой саблей, пытаясь поразить рыцаря. Но Генрих выхватил обоюдоострый меч и рассек сарацина на две части. Вот так! – он взмахнул рукой с кружкой, и напиток выплеснулся наружу. Иоганн недоуменно оценил нанесенный ему ущерб, смачно выругался и потянулся к бочонку.

– Лжец, – почти неслышно прошептал себе под нос епископ, и верный Карл, который, как всегда незаметной, несмотря на размеры тела, тенью был рядом, услужливо промычал, красноречиво сжимая пальцы в огромный кулак:

– Может, его того?

– Пусть гуляют! – брезгливо поморщился Альберт, с любопытством бросив короткий взгляд на своего помощника. Умом Карл не блистал, слова выдавливались из него с надрывом, иногда со стоном раненого животного, движения казались вялыми и неуклюжими. Заячья губа делала его облик особенно устрашающим, поэтому обычно он, скорбно склонив голову, скрывал большую часть лица под монашеским капюшоном и сторонился людей. Мало кто мог себе представить, какая взрывная реакция и ничем неодолимая мышечная мощь скрывались в этом неказистом увальне, у которого отсутствие интеллекта в полной мере возмещалось почти собачьей преданностью и чуткостью, позволяющей мгновенно улавливать мельчайшие изменения настроений своего хозяина. Иногда Альберту, как и в этот момент, казалось, что реакции Карла предвосхищают решения самого епископа. Если бы не его покровительство, незадачливый гигант в монашеском обличии давно бы болтался где-нибудь на виселице за неуемную тягу к малолетним детям, и потому Альберт ощущал себя в его присутствии особенно уверенно, как в присутствии до смерти преданного пса.

– Пусть гуляют. Надолго их не хватит. Ты вот что, перед заходом в гавань столкни всех в трюм и запри, пока не покинем остров, чтобы это стадо не разбежалось. Но столкни так, чтобы остались целы, – предупредил он.

Карл покорно склонил голову в знак понимания, но в глазах его отразился трудно скрываемый плотоядный взгляд, и Альберт на всякий случай напомнил себе, что проследить за исполнением указания стоит ему самому. И, пожалуй, лучше избавить от унизительного пленения ремесленника Курта из бременского келлера, который первым задал ему ожидаемый вопрос о Ливонии, а затем еще и привел поутру на корабль вслед за собой двоих сотоварищей-подмастерьев. Вот и сейчас он, хотя и не отказываясь от дармовой выпивки, держался особняком, к словам Иоганна прислушивался недоверчиво, но в спор не лез и выглядел намного трезвее остального сброда. Что ж, каменщики в Риге нужны, как никогда. А вот что касается других… вряд ли магистр обрадуется такому пополнению. Если не считать Иоганна, все остальные, в силу своего происхождения, не имели права на собственное оружие. Воодушевить рыцарей после четвертого Крестового похода на вояж в Ливонию не удалось – спасение язычников не борьба за Гроб Господень и христианские святыни, и даже янтарь не выглядел для изнеженных сеньоров достаточной наградой за тяготы и лишения на холодных и неприветливых берегах Балтии. Что ж, настоящих воинов он еще мог набрать на Готланде. С Божьей помощью, и с частью дани, которую должен был к этому моменту доставить для него из Ливонии барон Эрих фон Бред.

Глава 10
На ярмарку

Мергера готовилась к ярмарке. Почти у каждой семьи было хозяйство, за которым нужен был глаз да глаз. Полевые работы заканчивались, в огородах цвела зелень, скот пасся на пышных лугах. Мужчины правили покосившиеся заборы, латали крыши, смолили лодки, коптили рыбу, заготавливали мясо. Женщины сбивали масло, готовили сыры, подшивали одежду. Дни Уго были заполнены до предела. Старейшина ты или нет, а хозяйство содержать надо в порядке. После раздела имущества Ассо он поупражнялся на заднем дворе с большим двуручным мечом, но техника непривычного боя давалась с трудом, топор казался куда сподручней, и он решил, что лучше подарит меч Заку. Но подходящего момента никак не подворачивалось. Каждый раз, когда он пытался поговорить с сыном, Зак оказывался занят другими делами. А накануне выхода в Ире и вовсе заявил, что хочет остаться, мол, надо же кому-то присматривать за домом. Услышав это, Уго с трудом подавил облегченный вздох.

Из Мергеры выступили на рассвете. Уго шагал во главе отряда, ведя коня в повод. Из его рта, как и у остальных воинов, для отпугивания клещей торчал кончик молодой еловой ветки. В сомнительных местах несколько юношей поочередно забегали вперед, заглядывали в густые заросли, убирали с тропы обломленный бурями валежник, вглядывались в следы на земле. В центре отряда вместе с мужчинами шли женщины. Небольшой обоз из двух лошадей с повозками вез товары для ярмарки, в том числе добытые в последней схватке. Мужчины были вооружены топорами, копьями, дротиками, трофейными мечами. У нескольких за плечами висели охотничьи луки. К исходу второго дня к ним присоединился схожий по составу отряд из Мустанума. В отличие от мергеровцев, повозка у них была только одна: загружена она была в основном выделанными шкурами, медом и воском, на своих более удачливых соседей они поглядывали с завистью. Оба отряда вместе выглядели внушительным войском, но настроены его участники были не на битву – на праздник.

На ночевку отряды устраивались отдельно, но, когда на кострах задымились добытые охотниками косули, воины, раздобрев от обильной пищи, смешались. Кирьянс, старейшина соседней деревни, подсел к Уго.

– Говорят, хорошая у тебя дочка. Крепкая, детей нарожать много может.

– Хорошая, – согласился Уго. – Но молодая еще. К ней на следующий год свататься начнут.

– Понятно.

Кирьянс повертел в руках обглоданную кость, убедился, что ни единого кусочка мяса на ней не осталось, и с видимым сожалением бросил ее в костер.

– А у меня сын овдовел.

– Правда? – оживился Уго.

– Вепрь жену задрал. В лес пошла, за хворостом. Видно, на целое стадо нарвалась. Ване один теперь, с ребенком. Девок у нас хватает, конечно, но или молоды слишком, или по крови близкие. Да и не по обычаю нашему из своей деревни жену брать. Вот я и подумал…

– Так что ты подумал? – Уго придвинулся ближе. Мощная грудь Кирьянса распирала праздничную льняную тунику, с плеч свисала волчья шкура, скрепленная на груди медной бляхой. Роста он был невеликого, но недостаток роста надежно восполнялся шириной плеч и мощью узловатых рук. Ване был полностью в него. Такой воин в деревне был бы кстати. Но и что Кирьянс согласится отдать сына на сторону – не факт.

– Вы в Мергере любите красивую одежду. Знак у тебя на шее знатный висит. Говорят, у германцев большим человеком надо быть, чтобы такой иметь. В наших краях ничего похожего не найти.

– За такую бляху много добра получить можно. – Уго погладил свисающую с цепи безделушку, снятую с груди германца. Вещица и впрямь была знатная. При свете костра вкрапленные в большой золотой крест камни сверкали всеми цветами радуги, массивная серебряная цепь туго натягивалась под тяжестью металла. – Особенно в Ире, на большой ярмарке.

– В хороший год дать могут много, это да. А в бедный – и рады бы дать, да нечего. А вот хорошие мужские руки всегда в цене.

– Мы в Мергере мужские руки ценим. Есть куда приложить.

– Их везде есть куда приложить. А про вас всякое рассказывают, – Кирьянс отвел взгляд в сторону, и у Уго участилось дыхание. Одно дело обсуждать возможное сватовство с главой дружественного поселения, и другое – говорить о вещах, о которых даже малый ребенок в деревне с чужаком слова не обронит.

– Рассказывать люди любят, но больше о том, чего не знают. Особенно малым детям, чтобы засыпали быстрее. А правда в том, если воинов в Мергере не хватит, землю ливов защищать некому будет.

– Может, и так. Только… – потянул свою линию Кирьянс, но в этот момент со стороны леса послышалось движение, и собеседники вскочили на ноги. Уго поднял лежащий рядом с ним боевой топор, Кирьянс взялся за рукоятку длинного меча в кожаных ножнах. К костру подлетел запыхавшийся юноша.

– Там, – тяжело дыша, указал он в сторону быстро темнеющего леса. – Чужие. Германцы. В белых плащах. С крестами.

– Много? Куда идут? – Уго уже знаками созывал к себе главную ударную силу своего воинства, то же делал и Кирьянс.

– Не знаю. Кажется, их немного. Как пальцев на двух руках. Половина в плащах, с мечами, остальные в темное одеты. И не идут никуда, к ночлегу готовятся.

– Сборщики подати?

– Не похоже. Налегке идут, без обоза.

– Тебя заметили? – спросил Кирьянс.

– Нет. Точно нет. Я их как увидел, сразу ушел.

Уго осмотрел собравшихся. Вокруг него стояли закаленные вояки, украшенные шрамами многих схваток. Положиться, твердо знал он, можно было на каждого. Люди Кирьянса тоже выглядели как на подбор, но не было в их глазах азарта близкой битвы, а в позах – бесшабашной раскованности, как у мергеровцев. Он повернулся к Кирьянсу.

– Твои эти места лучше знают. Обойди германцев сзади. Мы ударим первыми, с ближайшей стороны.

– Ударим? Зачем? Как бы нам на себя беду не накликать. – В раздумье Кирьянс узловатыми пальцами поскреб затылок. – Лучше переместимся от беды подальше. Германцы, как осенние мухи. Прихлопнешь нескольких, остальные только злей становятся. И числа им нет. Вдруг у них большой отряд неподалеку?

– Ладно, – согласился Уго. – Подойдем ближе, увидим, что к чему, и решим. Только ты со своими встань так, чтобы ни один из германцев уйти не смог, если что. Думаю, это приблудный отряд, с пути сбились. Но если твои за ними еще кого-то увидят, просто дайте нам знать и уходите.

– Ну разве что… – Кирьянс в сомнении покачал головой, но больше перечить не стал и сделал рукой знак своим. Его воины растворились в темноте и стали неотличимы от толстых сосновых стволов или кустов можжевельника.

Глава 11
Меченосцы

Сквозь прорехи в облаках луна поливала землю мертвенно белым светом. Хвоя и старые листья стелились под ногами мягким ковром, скрадывая шаги. На отдаленной поляне весело плясали сполохи огня, звучали беспечные голоса, фыркали лошади. Уго первым пробрался к опушке леса. Костер горел посреди поляны. Чуть поодаль стояли три шатра из белой ткани с изображением крестов и красных мечей. Единственный часовой прогуливался в десяти шагах от кромки деревьев. У костра, разделенные пламенем, расположились две группы людей. В одной из них на воинах были белые плащи с крестами, как на ткани шатров. Вторая группа, состоящая из слуг или оруженосцев, была облачена в малоприметные серые одеяния. На костре жарилось мясо, и его аромат ветер нес прямо к притаившимся воинам Уго. Дальше за второй группой на лужайке паслись стреноженные лошади. Только чудом германцы не вышли прямо на ливов. Похоже, меченосцы отбились от какого-то другого, гораздо большего отряда и были в полной уверенности, что никто в окрестностях не посмеет посягнуть на их безопасность.

Уго вгляделся в людей на поляне. В бликах костра, без военного облачения, они мало чем отличались от его соплеменников. Совсем еще молодые парни ни сложением, ни изнеженными лицами не напоминали свирепых рубак. Как такой народ смог заполонить древние земли ливов?

Трое лучников спрятались за стволами ближайших сосен в ожидании команды. Но Уго не спешил, стараясь определить, вышел ли уже на позицию со своими воинами Кирьянс. В чем-то старейшина Мустанума был прав. Если уничтожить этот отряд, на его поиски могут прийти другие. Не буди лихо, пока оно тихо. Отчего германцев так мало? Обычно они перемещаются гораздо большими силами. Конечно, если они отбились от основного отряда и исчезнут в лесу без следа… Мало ли вокруг других племен?

Часовой сделал очередной круг, и что-то привлекло его внимание с противоположной стороны. Он остановился спиной к Уго, частично перекрывая ему обзор, и старейшина коротко взмахнул рукой. Лезвие топора с лета вошло часовому в шею чуть ниже затылка. Германец рухнул с коротким вздохом. Его сотоварищи у костра вскочили, и в тот же миг из-за стволов в них понеслись стрелы. Трое упали сразу, остальные бросились к оружию, но еще двоих настигли точно брошенные дротики. Оставшиеся, определив направление атаки, метнулись к дальней опушке леса. В спине одного из них торчала стрела, он еще не осознавал, что ранен, и на бегу стрела качалась, как звериный хвост. Беглец почти достиг первых деревьев, когда навстречу ему вылетел дротик. Грудь другого пронзил меч. Из-за деревьев выступили воины Кирьянса. Двое безоружных пришельцев метнулись назад, и в спину одного из них вонзилось копье. Вся поляна уже была заполнена ливами, и последний меченосец, умоляя о пощаде, пал на колени.

Уго вырвал завязший в шее часового топор и подошел к пленнику. Вблизи, при свете костра было видно, что германец еще совсем молод. Его розовые, как у женщины, щеки едва окаймлял легкий пушок, на ногах были хорошо выделанные сапоги. Увидав Уго, он замолчал и, протянув руку к болтающей на груди Уго бляхе, покорно склонил голову. К пленникам подошел и Кирьянс. От быстрой ходьбы или бега дыхание его сбилось, лоб покрывала испарина.

– Этот, кажется, из знатного рода будет, – указал он на розовощекого. – За него немалый выкуп получить можно.

– Выкуп? – покачал головой Уго. – Скажи медведице, что ее детеныша косули поймали. Она весь лес разнесет. Их вокруг тьма несметная. Лучше с ними не связываться.

– Так что с ним тогда делать? Отпустить?

– Отпустить? Это вряд ли.

Уго взмахнул топором, и розовощекая голова подкатилась к ногам Кирьянса. Старейшина, отступив на шаг, застыл, как каменное изваяние.

Лошади и оружие – добыча сама по себе была знатная. Но главное добро могло скрываться в шатрах.

Подойдя к одному из них, Уго, не выпуская из правой руки топора, распахнул полог и застыл в недоумении. Посреди шатра сидел человек в красной холщовой рубахе под зеленой накидкой, сапоги его были совсем короткие, перетянутые вокруг ног кожаными ремешками, немного удивленное лицо гладко выбрито. В руках он держал странного вида деревянное изделие с натянутыми вдоль узкой доски струнами. При виде Уго человек улыбнулся, тронул струны пальцами, и по шатру разнесся музыкальный аккорд.

– Ты кто такой? – опешив от неожиданности, спросил Уго, и только тогда сообразил, что германец все равно не поймет его вопроса. Ливы легко осваивали языки куршей, земгалов или кривичей, даже германцев, но чужаки никогда не говорили на их языке.

– Меня зовут Вальтер, – ответил человек на языке ливов, приведя Уго в еще большее замешательство. – А вы, наверное, гость рыцаря Рейнгольда и хотите послушать музыку?

– Гость? – замешательство Уго прошло, и он насмешливо указал на выход из шатра. – Можешь называть меня и так. А твой рыцарь приглашает тебя присоединиться к нему.

– Правда? – отложив инструмент в сторону, Вальтер поднялся на ноги, выглянул наружу и в ужасе отшатнулся назад. – Боже, кто это сделал? Когда? Я ничего не слышал. Наверное, потому что сочинял музыку, и мой слух был направлен внутрь. Какая ужасная судьба! Рыцарь Рейнгольд был не самым добрым человеком, но он что-то понимал в поэзии. Кто совершил это злодеяние?

Губы Уго скривила недобрая улыбка.

– Лучше тебе не знать.

– Да, но… Смотрите, там еще убитые! Это оруженосец Петер. Бедолага. Ему и так доставалось от своего господина. А это Франк и Стефан. Ганс. Юрген. Гюнтер. Мартин… И Хорст! А это Рольф! И даже Хейнц. Они все… Нет только… – медленно перемещаясь среди поверженных, пленник внезапно застыл на месте и растерянно огляделся. Шагающий вслед за ним Уго обеспокоенно сжал плечо Вальтера.

– Похоже, ты кого-то не досчитался.

– Я не уверен.

– Не уверен в чем? Говори!

– Кажется, среди нас был еще и Рудольф. Я не вижу его. Может быть, он вернулся в отряд рыцаря Конрада.

Уго переглянулся с не отступающим от него Кирьянсом и как можно более спокойным голосом спросил:

– Наверное, он так и сделал. Ведь ты говоришь об отряде, который находится там? – он наугад махнул рукой в сторону шатров, и пленник пожал плечами.

– Я плохо ориентируюсь в лесу. Мы шли вместе, но командиры постоянно спорили между собой. Обо всем. Даже о выборе пути. У реки Аа мы пошли другой дорогой и больше не видели отряда Конрада. Это было два дня назад.

– А отряд Конрада – он такой же, как этот?

– О, он намного больше. Рейнгольд никак не мог смириться с тем, что у Конрада больше людей, и все делал ему наперекор.

– Но цель у вас была одна. Куда вы направлялись?

Пленник виновато опустил глаза.

– В Ливонии много языческих племен. Кажется, германские священники побывали почти в каждом из них. Но не всех удалось обратить в христианство. Меченосцы собирались исправить то, что не удалось священникам.

– Исправить! – гневно выкрикнул Уго. – Это наша земля, и не чужеземцам решать, каким богам нам поклоняться!

– Я согласен с тобой, великий вождь. Каждый должен наводить порядок в своем дворе, а не лезть в дела соседа.

– Ты говоришь как лив, но ты не похож на нас. Кто ты такой? Говори, пока я не снес тебе голову, как твоему рыцарю.

– Рейнгольд не мой рыцарь! Он удерживал меня силой, как пленника. Я не хотел идти в этот поход, но он ничего не желал слушать. У меня нет оружия. Я простой миннезингер. Вы же не убиваете мирного странника только потому, что он встретился вам по пути. – Голос юноши перекатывался, как весенний ручей или как мелодия, которую хочется слушать вновь и вновь, и в нем не было испуга. Разгоряченные победным боем воины обступили Уго и его пленника.

– Мино…

– Миннезингер, – поправил пленник.

– Это тот, кто рассказывает людям про прибитого к кресту Бога? – незнакомое слово резало слух. Священников Уго не любил почти так же, как самих меченосцев. Священники не вступали в бой, как подобает мужчинам, а рассказывали длинные истории о своем Боге, мрачном и требовательном, призывающем к покорности и подчинению своему посланнику – епископу Альберту, восседающему теперь в самом центре ливской земли, в Риге, и ненасытно требующему с ливов все новых и новых податей. Уго потянулся к рукояти топора, и пленник поспешно объяснил:

– Так называют меня германцы. И я не пастор, не священнослужитель. Мое оружие – это флейта и гитерн. Я собираю истории о героях и рассказываю их людям в песнях.

– В песнях? Так ты скоморох, шут? – уточнил Уго, и окружающие его воины рассмеялись. Скоморохи веселили народ на ярмарках, за что их одаряли едой, напитками, старой одеждой, безделушками или мелкими монетами, существами они были бесполезными, но и безвредными. Они появлялись из ниоткуда и уходили в никуда.

– Нет. Франки называют меня менестрелем.

– Нет? – Нахмурясь, Уго сделал шаг вперед, и пленник умиротворяюще поднял над головой руки. Его узкие ладони выглядели мягкими, без рубцов и мозолей, как у девушки. Судя по их виду, они действительно никогда не держали оружия.

– Стой, стой! Ты прав, это действительно вроде скомороха. Только в краях, откуда я родом, это называется по-другому.

– Ты еще не ответил, откуда ты родом, – напомнил Уго.

– Я и сам не знаю толком откуда. Мой отец был купцом. После смерти матери он взял меня с собой. Мы жили в разных краях, и в каждом из них я быстро обучался говорить на языке местного населения. Но больше меня привлекали музыкальные инструменты. В Персии мы накупили много товаров, и на обратном пути на наш караван напали разбойники. У нас была хорошая охрана, разбойники бежали, но стрела пробила моему отцу горло, а я остался один. Друг отца, тоже купец из каравана, взял меня с собой. Мы сбились с пути, и судьба даровала нам много испытаний, пока мы по быстрой реке не добрались до поселения ливов. Потом выпал большой снег, дороги не стало, и мы прожили там всю зиму. За это время я выучил ваш язык.

Кирьянс, недоверчиво покачивая головой, придвинулся к пленнику ближе.

– Где это было?

– Где?

– Как называлось поселение ливов?

– Это замок Турайда. Там, где живет сам вождь Каупо.

– Каупо не наш вождь! – громогласно уточнил Кирьянс. – Он предал наш народ и продался германцам. Так ты – человек нашего врага, предателя Каупо! Ну, скоморох, что ты на это скажешь?

– Я не его человек. Зимой купец, который привел меня с собой, умер. Меченосцы увидели мое представление на весеннем празднике и позвали к себе, чтобы я спел для них в замке Икскюль. Мои песни понравились рыцарю Рейнгольду, он прибыл на помощь к Конраду, а потом заставил пойти с его отрядом в поход. Я отказывался, но он ничего не хотел слушать. Я стал его пленником и мечтал сбежать от него при удобном случае. Это был жестокий человек. Молодой, но жестокий. А теперь… Даже не знаю, в какую сторону мне теперь идти. Может быть, вы возьмете меня с собой?

Возбуждение от недавней схватки утихало вместе с угасающими сполохами костра, темнота все гуще обволакивала собравшихся на поляне ливов, и единственными звуками стало потрескивание догорающих веток. По обычаю, трудное решение должен был озвучить старейшина. Литвины, не задумываясь, забирали людей в рабство, чтобы те обрабатывали землю или ухаживали за скотом, пока мужчины заняты ратным делом. В отличие от них ливы не любили чужаков в своих селениях. Другое дело – скоморох. Каждый день и так приносил слишком много поводов для печали. Больше, чем поводов для веселья. Но и свидетели расправы с меченосцами были ни к чему. Люди пропадают в лесу по воле богов, такое случается, и винить за это некого. Но когда убийцы известны, мстители могут наслать на обидчиков целое войско…

Всего несколько мгновений назад Уго уже решил судьбу обезглавленного меченосца, не спрашивая ничьего согласия. Сейчас глаза окружающих его ливов тоже были устремлены на него. И он поднял вверх правую руку:

– Меченосцы расползаются по нашей земле, как муравьи весной. Сегодня нам повезло. Мы первыми увидели наших врагов. Кто знает, что будет завтра. Но мы не воюем со скоморохами. Ты правда хочешь пойти с нами?

– Если ты не против, великий вождь. Я – как осенний листок, которого носит ветер странствий. У меня нет своего дома, и мне не выжить в лесу одному. Да, я хотел бы пойти с тобой.

– Что ж. – Краем глаза Уго проследил за Кирьянсом. Лицо старейшины Мустанума было невозмутимо, но голова чуть склонена в готовности принять любое решение. – Пусть будет так. Но ты должен поклясться, что никогда и никому не расскажешь о том, что ты видел здесь и еще увидишь, оставаясь с нами. Согласен?

– Согласен! – пленник торопливо протянул руку навстречу старейшине, и Уго сжал его ладонь так, что на глазах миннезингера выступили слезы. – Я, минне… хорошо, хорошо, не дави так сильно… я, скоморох по имени Вальтер, или, если хочешь, листок, носимый ветром, согласен прилепиться к тебе! И клянусь никому не рассказывать о том, что увижу, оставаясь с твоим героическим отрядом… ой, больно же, ну как мне еще вас называть?… оставаясь с приютившим меня племенем ливов. Клянусь.

– Хорошо. Мы пожали руки. – Уго отпустил ладонь пленника, да не пленника уже, а добровольно перешедшего на их сторону нового члена общины, и повернулся к старейшине соседского поселения. – Если ты не против, конечно. А добычу разделим пополам.

Кирьянс кивнул в знак согласия, и висевшее в воздухе напряжение растворилось в сыром весеннем воздухе. Люди Уго привычно взялись выкапывать на поляне принесенными с собой лопатами ямы, снимали с трупов одежду и сапоги, собирали брошенное оружие. Скинув тела в яму, присыпали их тонким слоем земли, сверху накидали еловых веток, разворошили костры. Вскоре от места битвы не осталось и следа.

Первой в ветвях дерева на опушке заухала сова. Следом, встревоженные недавним нашествием людей, заголосили другие птахи. Лес оживал. На поляну выбежала лисица, принюхалась, остановилась и попробовала разрыть землю под еловыми ветками, но что-то насторожило ее. Она приподняла голову над высокой травой и застыла. Только движение ушей выдавало ее. Успокоившись, она вернулась к своему занятию, и тотчас новый звук заставил ее застыть. Но лишь на краткий миг. Не раздумывая более, она метнулась к деревьям и скрылась в спасительной темноте.

Только тогда на поляну вышел человек в белом одеянии. Он медленно, подобно лисице напряженно вслушиваясь в звуки леса, прошелся по поляне, поворошил ногой ветки над недавним кострищем, подошел к месту, где ранее стояли шатры, поднял с травы заостренный колышек. Глаза его были расширены от ужаса и отчаяния. Он опустился на колени и тихо, почти неслышно пробормотал благодарственную молитву Господу. Потом поднялся, еще раз внимательно огляделся и, тяжело ступая, направился в сторону, противоположную той, в которой скрылись погубившие его товарищей язычники.