Текст книги "Дамба"

Глава 18

С вертолета хорошо видно плотину в Харспронге. Внушительное сооружение. Крепостная стена из серого бетона.

– И эта не выдержит! – крикнула Хенни.

Могла бы и не кричать, и так понятно. Рабочие со всех ног мчались к своим машинам. С высоты они напоминали муравьев. Времени совсем мало – вода поднималась на глазах. Будто ожившая горная цепь надвигалась с верховьев. У самой плотины, там, где водохранилище резко сужалось, река возвращалась в прежнее русло, набирала мощь и напоминала боевой римский таран. Миллионы тонн воды вздыбились, пришли в движение, и с первого взгляда ясно: ничего тут не сделаешь. Остановить невозможно. Насыпь не выдержала даже первого удара – начала крошиться, как пересохшее печенье. Вода перехлестывала бетонную скорлупу, в ней тут же появились трещины, через них сначала понемногу, а потом все сильнее и сильнее сочилась бурая вода, и за считаные секунды плотина превратилась в стометровый водопад, мгновенно затопивший старое русло и бесчисленное количество возведенных на осушенных берегах построек.

Хенни вцепилась в руку бывшего мужа. С высоты поток казался неторопливым, как при замедленной съемке.

– Смотри!

Синий рабочий комбинезон, судорожно фехтующие руки. Даже отсюда было видно искаженный отчаянным криком рот. В следующее мгновение синяя черточка мелькнула в водопаде и исчезла.

– Бедняга… – пробормотал Винсент.

– Лети в Вуоллерим!

– Зачем?

– Надо попытаться предупредить людей! Плотины рушатся одна за другой, будет только хуже.

Он представил весь каскад. Лигга, Мессауре, Порси, Эдефорс. Она права – энергия водной массы нарастает с каждой разрушенной дамбой, вряд ли устоит хоть одна.

– О дьявол…

Винсент заметил желтый колесный бульдозер, со всех сторон окруженный водой. Огромная машина качалась и поворачивалась – в любой момент унесет потоком.

– Там кто-то есть…

Парень в ядовито-желтой бейсболке пытается забраться на крышу кабины – хоть маленькая, но все-таки надежда, авось махина устоит, авось не смоет, не достанет.

– Ему не поможешь! – крикнула Хенни.

Молча снизился и завис над бульдозером. Оставались секунды. Парень заметил вертолет, но, кажется, не понял, откуда и зачем он взялся. Винсент опустил машину еще ниже, не отпуская рычага подъема: в любой момент бульдозер мог встать на попа и задеть шасси. Парень догадался наконец, ухватился за посадочную лыжу, и Винсент тут же поднял вертолет в воздух. Буквально через мгновение бульдозер и в самом деле встал на дыбы и его унесло потоком.

Пару минут спустя, высмотрев поляну на холме, Винсент вновь опустил машину. Парень спрыгнул и покатился по траве.

– Сажусь! – крикнул Винсент.

– Это еще зачем?

– Надо поговорить.

Он посадил вертолет и выскочил. Лопасти продолжали взбивать воздух в дождевую пену. Краем глаза заметил группку бегущих людей поодаль. Они махали руками и кричали, но что можно расслышать за ревом двигателя и воем винта? Спасенный рабочий сидел на траве, раскинув ноги, желтая бейсболка валялась рядом. Серьга в ухе, сбегающая по шее затейливая татуировка.

– Спасибо… – выдавил он, – спасибо, черт бы побрал…

– Ты не ранен?

Парень машинально помотал головой – нет, не ранен. По левому виску сбегала струйка крови.

– Тебя предупреждали? Ты знал?

Парень кивнул и начал шарить по карманам – что он ищет? Сигареты? Снюс?

– Когда? Когда поступило сообщение?

– Н-не знаю…

– У тебя же есть часы? Это очень важно!

– Оставь его! Он же в шоке, ты что, не видишь? – Хенни старалась перекричать рев мотора.

Винсент забрался в кабину и взялся за липкий от его собственного пота рычаг. Глянул на приборы – странно, уровень топлива тот же. Значит, прошло совсем немного времени.

Хенни дернула его за рукав:

– Летим в Вуоллерим! Успеем до волны…

– Их предупредили.

– Откуда ты знаешь? Покрытия же нет! Наверняка мачты повалило.

– Все уже эвакуировались.

– Мы! Этого! Не знаем! – Она сделала акцент на каждом слове.

– А здесь что? Здесь помощь не нужна? Здесь тоже люди, а мы уже рядом.

– Там же Ловиса! В Вуоллерим! Ловиса!

– Наша Ловиса?

Хенни молча кивнула. Веки покраснели, будто всю ночь не спала.

– С чего ты взяла? Ее там нет. Я только что ей звонил. Она у себя дома.

Хенни отвернулась. Неприятно, когда тебя ловят на лжи. Но быстро пришла в себя и выкрикнула с яростью:

– Я там живу! Я!

– А, ну да… у тебя же там дом…

– Наш дом!

– А… это тот, где вы с Эйнаром сочиняете письма адвокатам?

Хенни сжала кулаки. Умей она управлять вертолетом, вытолкала бы эту стокилограммовую тушу за борт и улетела. Сделала над собой усилие:

– Я тебя умоляю…

Винсент хмыкнул и резко потянул на себя рычаг. Вертолет взмыл в воздух.

Наш дом… Вилла на берегу, где живут Эйнар и Хенни. Скоро от нее останутся одни воспоминания. Виллу смоет взбесившаяся река.

Ему вдруг страстно захотелось увидеть это зрелище собственными глазами.

Глава 19

Дом Йельмара Нильссона то и дело опасно кренится в водоворотах, вот-вот перевернется. Наверняка наполовину заполнен водой – все-таки Йельмар строил его не для морских путешествий. Но пока держится. Ноев ковчег. Ноев ковчег.

Ловиса Лаурин повторяла эти слова и вспоминала картинку из учебника в воскресной школе: огромный неуклюжий корабль, больше похожий на амбар, из окошка торчит длиннющая шея жирафа, а на палубе слоны и множество всякой живности. Похоже. Только здесь, на этом ковчеге, она одна.

Нет, не одна. А ребенок, этот крошечный фитилек жизни в ее животе?

Глухой удар – дом наткнулся на затопленное дерево, сильно вздрогнул. Ловиса еле удержалась на скользкой металлочерепице. Сруб заскрипел так, будто вот-вот развалится, но все-таки устоял, совершил медленный балетный пируэт, и течение поволокло его дальше.

Жжение в ободранных кровоточащих ладонях почти невыносимо.

Подумать только – держится! Вот был бы горд Йельмар Нильссон.

Держится, мать его в дупло… – сказал бы Йельмар. – Глянь-ка – не развалился. Держится, так его в душу.

Течение стало заметно быстрее. Ловиса, то и дело оскользаясь на мокром кровельном железе, кое-как добралась до конька, уселась верхом и вытащила из ладони сантиметровую занозу – наверное, в панике хваталась за неоструганные доски чернового потолка.

– Помогите! – крикнула она. – Помогите!

Призыв прозвучал так тихо, так тоскливо и одиноко, что Ловиса замолчала и чуть не заплакала.

Бессмысленно. Ни единого человека на берегу. Никто не машет в ужасе руками, не хватается за мобильный телефон.

А это что… кусок пронзительно желтой ткани с равнодушно вспыхивающими катафотами. Почему-то плывет быстрее, чем ее дом… о господи… выше воротника шея, в воде колеблются длинные светлые волосы. А лицо… лицо опущено в воду, точно изучает что-то там, в глубине.

Утопленник медленно проплыл мимо. Ловиса успела различить логотип на спине: Ваттенфаль.

Господи, Господи… помоги мне, Господи… помоги мне…

И поймала себя на том, что даже мысленно не облекает молитву в слова. Можно ли считать такую молитву молитвой?

Ее ковчег все больше удалялся от берега. Никак не доплыть. Сплошная каша из перегнивших листьев, грязной пены, сломанных веток… Угоди она в воду, не продержится и пяти минут, умрет от переохлаждения. И она, и ребенок… Господи, Господи… что делать?

Грести. Другого выхода нет. Но как грести, если у тебя не лодка и даже не баржа, а целый дом? Ну если не грести, то как-то управлять. Попробовать прибиться к берегу. Раздобыть хоть какое-то подобие весла. Но где? На крыше тонущего дома? У нее нет ничего, кроме ее собственных окровавленных рук.

Поплевала на ладони и кое-как приладила свисающие лоскуты кожи на кровоточащие ссадины, жжение как будто немного стихло.

Ловиса зажмурилась. По телу прокатилась волна озноба.

Это, наверное, смерть. Смерть уже поселилась в ее теле. Ледяной каменный истукан, вроде химер на парижском соборе. Рогатый, терпеливый стервятник, никуда не торопится. Ждет, пока она окончательно ослабеет, и можно приступать к пиршеству.

Вздрогнула и огляделась. Мокрое, скользкое, притворяющееся черепицей черное железо. Пошарила по карманам джинсов – ключи от машины, почти пустая гильзочка губного бальзама, скомканная квитанция из магазина. В куртке бумажник, вечная идиотская смесь наличных и целого набора карточек, из которых она пользовалась в лучшем случае двумя. Лампочка от велосипедного фонаря – так и лежит. Перегорела несколько дней назад, а на заправке такой же не нашлось. Открытая пачка одноразовых носовых платков.

Ни ножа, ни зажигалки, ни хотя бы остатка шоколадной плитки.

А что может предложить ковчег? Листы металлочерепицы закреплены сотнями кровельных саморезов, нечего и думать снять их без инструментов. Ловиса наклонилась и заглянула в дыру, оставшуюся от провалившейся трубы. Слишком узкая, вряд ли удастся в нее пролезть. Виден кусок пола, на котором лениво плещется вода.

Она осторожно поползла по коньку к фасаду, вцепилась в штырь телевизионной антенны и свесилась вниз. Мансардное окно совсем близко, но козырек крыши выступает чуть ли не на полметра. Ни за что не удастся так изогнуться.

Дом опять резко накренился. Антенну вырвало из рук, и Ловиса еле успела ухватиться за козырек крыши. Глухой мощный удар – поваленная сосна врезалась в стену, как таран. Тщательно выведенные Йельмаром углы сруба заскрипели и немного перекосились. Может, показалось, но показалось или не показалось – дом устоял, не развалился. Сухой треск ломаемых веток – странно слышать в этом насквозь промокшем мире. Наконец ствол оторвало от дома. Он некоторое время плыл совсем рядом, и у Ловисы даже мелькнула мысль: прыгнуть в воду, оседлать ствол и попробовать руками подгрести к берегу. Или взяться за него руками и отталкиваться ногами, как в брассе…

Но она прекрасно знала, чем это кончится. Через пару минут холод скует мышцы до полной неподвижности. Она попросту замерзнет. А вместе с ней и ребенок. Слава богу, он лежит у нее в животе, а там-то уж наверняка тепло.

Неужели ничего нельзя придумать?

Нет. Ничего придумать нельзя. Ничего, ничего, ничего…

И только когда она в седьмой раз подряд повторила это звучащее как приговор “ничего”, пришла мысль. Ловиса изогнулась и опять что было сил ухватилась за антенну.

Глава 20

– Туда нельзя, – предостерег Барни Лундмарк. – Даже не думай.

Как же. Так она и послушалась. Ее сжатые кулаки вычерчивали в воздухе странный узор, похожий на сигналы с корабля.

Еле заметная в облаке водяных брызг фигурка на разрушенной дамбе тоже машет в ответ.

– Даже не думай туда плыть, – повторил Барни, постаравшись взять себя в руки. – Утонешь сразу.

Девушка сделала еще один шаг к бурлящему порогу – шаг к смерти. Как еще назвать? Он обхватил ее и прижал к себе. Ладонь пришлась как раз на грудь. Даже под рабочим комбинезоном ни с чем не спутаешь – волнующе мягкая и в то же время упругая девичья грудь.

– Тебе нечего меня бояться, – ласково произнес Барни. – Я ничего плохого тебе не сделаю.

Она вздрогнула. Руки замерли в воздухе в странном, неестественном положении. Будто деревце с сучьями.

– Мы ничем не можем помочь, – заставляя себя не кричать, добавил Барни. – Не можем, сообрази ты наконец. Я тебя понимаю, но мы не можем спасти твою подружку. Тут ничего не поделаешь. Так что сядь и успокойся.

Решив больше не церемониться, он насильно усадил ее на мокрую землю. Она охнула – видно, ребро он ей все-таки сломал. Сел рядом и приобнял за плечи – со стороны они, должно быть, напоминают влюбленную пару – дружеский, немного покровительственный жест.

Она судорожно всхлипнула.

– Была бы лодка, – вслух размышлял Барни. – Любая, хоть самая разнесчастная весельная посудина… и несколько сот метров каната. Закрепили бы канат на берегу и сплавили к ней лодку. Но плыть – даже не думай. Верная смерть.

Похоже, прислушалась. Он даже почувствовал некоторую гордость. Мать хотела, чтобы он стал проповедником. Пошел бы по этой линии – глядишь, и жизнь сложилась бы по-другому. Помогал бы растерянным и отчаявшимся прихожанкам развязывать жизненные узлы.

С чудовищным плеском в воду свалился фрагмент бетонной оболочки. Островок, где оказалась ее подруга, становился все меньше, и далекая фигурка опять начала махать руками – улететь, что ли, собралась? Барни физически ощущал охвативший девушку рядом с ним смертельный ужас. Как электрический ток он передавался через загрубевшую кожу ладони, через мышечный панцирь, через фаланги кисти.

– Ничего не можем сделать… сделать ничего не можем, – повторял он, как мантру. – Сама понимаешь: ничего не можем сделать.

Она достала мобильник. Трясущимися пальцами извлекла аккумулятор, обтерла, подула, вставила на место – никакого результата. С чего бы ему ожить? Как не работал, так и не работает.

– Если бы не сперла мой телефон, я бы тебе его одолжил. – Барни со злостью вспомнил нанесенную обиду. – Могла бы позвонить подружке.

Вечная история с бабами. Натворят черт-те что, а ты потом исправляй.

– Это был мой личный телефон! Поняла? Личный! Несколько тысяч крон, а ты его чуть не в унитаз спустила.

Девушка до сих пор не произнесла ни слова, и это раздражало его еще больше. Могла хотя бы извиниться. Они думают, раз ты мужик – значит, они в своем праве вытворять что хотят. Только потому, что ты мужик. Он ей, можно сказать, жизнь спас четверть часа назад, а она молчит как рыба.

– Две тысячи. Самое малое – две. У тебя деньги есть с собой?

Она отрицательно покачала головой. Механически, как китайский болванчик. Что ж… не глухая, по крайней мере.

– А цепочка на шее? Золотая или как? Давай хоть цепочку в залог – получишь обратно.

Фигурка в пелене дождя продолжала размахивать руками. Даже удивительно, как этот с каждой минутой уменьшающийся бетонный островок все же выдерживал свирепый напор взбесившейся воды. Но что они могут сделать? Ровным счетом ничего.

– Цепочка, – напомнил Барни, протянул мокрую ладонь и погладил мягкую, шелковистую кожу на шее. И что?

Отшатнулась и зашипела, как кошка. Неужели она ей так дорога, эта цепочка? Память о каком-нибудь любовнике?

– Тогда деньги. Две тыщи.

Девушка попыталась вырваться, но Барни крепко ухватил ее за руку и ущипнул. Разозлился еще сильнее. Ну нет, такого прощать нельзя. Она что – вообще не собирается компенсировать ему потерю? Хотя бы извинилась, выказала уважение. Но нет, как же – ни до кого другого ей и дела нет, даже если тот, другой, спас ей жизнь. На первом месте, разумеется, она сама. Она, она и только она. И эта идиотка-подружка на тающем острове. А все остальные – да плевать им с высокой кучи. Девки держатся друг за друга, и парню остается тащиться за ними и платить.

Ущипнул довольно сильно, пальцы у него дай бог каждому. Наверняка синяк будет – и что? Заслужила. Сама виновата.

Девушка вырвалась – ни за что бы ей не вырваться, если б кожа не была такая скользкая от грязи и дождя. Отскочила, неожиданно подняла ногу и заехала ему в челюсть грязным сапогом. Но Барни ловкости не занимать – перехватил ногу, опрокинул мерзавку и навалился на нее всей своей немалой тяжестью.

– Значит, долг отдавать не хочешь? Ничего не хочешь? Да еще лягаешься, как кобыла? И взамен ничего? Цепочку пожалела?

Барни стер с ушибленной щеки мокрую, липкую глину. Хорошо. Так тебе это не пройдет. Я научу тебя благодарности… воспитание всегда на пользу.

Он опрокинул ее на спину. Теперь, когда он принял решение, дело шло на удивление легко. Она трепыхалась, как курица, пока он снимал с нее штаны, расстегивал, чуть не отрывая, кнопки и стягивал с себя джинсы. Хрен с ней, с твоей цепочкой. Зачем она мне? Я не вор и не грабитель. Но заплатить ты должна. Хоть какая-то благодарность человеку, который пришел тебе на выручку, мало того – спас твою жалкую жизнь.

Глава 21

Нестройное журчание воды временами звучало почти как ангельский хор, отдаваясь в ушах многократным гармоническим эхом.

Потом стало потише – или показалось? Лена Сунд открыла глаза и обнаружила, что втиснута в развилку сучьев, как обезьяний детеныш. А береза, на которую она в панике взобралась, превратилась в сосну. Как это могло случиться? Белая береста погрубела и обросла темно-оранжевой чешуей. Несомненно, сосна, причем молодая, иначе не прогибалась бы так под ее тяжестью. С веток, с хвои, с неба – отовсюду капает вода. Голова раскалывается до того, что вот-вот вырвет. Мигрень… опять мигрень. Смахнула воду с ресниц – на пальцах кровь. Откуда? Вот оно что… нет, не мигрень. Ударилась головой. Наверняка очень сильно. Представила глубокий кратер на темени. А может, и на лбу. А может, даже и не кратер – дыра. Пробитый череп.

Руки сиреневые от холода, сведены судорогой, даже выпрямить пальцы не удается. Как старые, плохо вымытые кисти с засохшей до каменного состояния краской. На тыльных сторонах ладоней царапины, будто на нее набросилась взбесившаяся кошка.

Не успела подумать про кошку, увидела змею. Черный, мускулистый жгут прямо над ней, в каком-нибудь метре. Гадюка. Точно не уж – у ужей нет таких зигзагообразных, напоминающих граффити полос на спине. Сначала Лене показалось, что змея мертвая, но почти мгновенно поняла – ошиблась. Вроде бы безвольно свисающая голова выписывает почти незаметные высматривающие петли, на кончике носа повисла крупная дождевая капля, сверкающая водяная линза, а в ней в миниатюре отражается окружающий мир.

Конечно, в это время года змеи впадают в спячку. Лежала, наверное, свернувшись в какой-нибудь каменной крипте, и ее смыло. Гадюка, так же как и она сама, спасается от гибели. Уцепилась за ветку и кое-как заползла на эту березу… эту сосну.

Лена похолодела от страха. Как загипнотизированная, смотрела на качающуюся головку. Не сразу дошло: ядовитая змея бессильна ей навредить. Гадюку защемил треснувший сук.

Страх постепенно ушел, мышцы расслабились. Подумать только – даже в таком отчаянном положении можно выдохнуть с облегчением. Со смешанным чувством брезгливости и остывающего ужаса посмотрела на опасно и часто дергающийся вымпел раздвоенного языка.

Тварь знает, что я рядом. Она меня запеленговала.

Лена, не сводя глаз со змеи, начала выламывать сук.

– Там-та-ра-ра-там-там, там та-ра-ра там, – сама не зная зачем, напевала она. – Имсе-Вимсе шпиндель…

Наверное, посчитала, что песенка про паучка Имсе-Вимсе должна усыпить бдительность этого не менее ядовитого создания.

Сук никак не отламывался. Лена терпеливо крутила его то в одну, то в другую сторону, пока не сдались грубые белые волокна. И начала колотить змею. Та уворачивалась и с тихим грозным шипением показывала длинные ядовитые зубы. Но Лена как одержимая продолжала махать своей палицей, попадая один раз из десяти.

Гадина должна умереть.

Сосенка качалась, и Лене никак не удавалось нанести по-настоящему прицельный удар. Кончилось тем, что один из ударов пришелся по треснувшему суку. Змея выскользнула из расщелины и полетела вниз, упруго и хлестко, как плеть, ударив ее по сапогу.

И тут же исчезла.

Лена долго вглядывалась в грязно-рыжую пенящуюся воду – ни следа.

Руки совершенно онемели. Она начала их растирать. Довольно долго – пока не почувствовала, как в ладони вонзились тысячи иголок, будто прикоснулась к обнаженным полюсам батарейки. Неуклюже, еще не совсем доверяя проснувшимся рукам, попробовала спускаться. С ветки на ветку – перерыв: понять, крепка ли следующая.

Осторожно погрузила сапог в воду. Держась за нижнюю ветку, проверила глубину. Выше колена. Ледяная вода тут же залила сапог, но дно есть. Есть! Меньше метра. Постояла немного, не отпуская ветки, – а вдруг гадюка притаилась где-то рядом, только и ждет, чтобы ужалить.

Но нет. Не ужалила. Наверняка унесло течением. Справа и слева вода, непривычная к новому руслу, закручивала маленькие водовороты. Солома и мелкие щепки, недолго повертевшись в беспощадной воронке, бесследно исчезали.

Лена все еще держалась за дерево: течение очень сильное, как бы и ее не унесло, как змею. Наконец решилась, опустила вторую ногу, потопталась, проверяя равновесие, и, держа руки наготове, отпустила ствол. Дна в мутной закручивающейся воде, само собой, не видно, нужно на каждом шагу проверять брод на ощупь. Несколько раз чуть не упала, приходилось то и дело хвататься за оказавшееся рядом дерево или куст. Весь лес по колено в воде, пейзаж совершенно неузнаваемый. Мелькнула мысль – наверное, это жуткое наводнение поглотило всю землю. Библейский потоп. И в мире осталась она одна. Как Ной. Только в одиночестве и без спасительного ковчега.

Нет. Все же не всю землю. Вон там холм, и туда вода не достает.

По-прежнему очень осторожно, робкими выпадами ноги пробуя каждый шаг, добрела до суши и, задыхаясь, присела на кочку. Голени… должно быть, именно так чувствуют себя ледяные скульптуры на зимних выставках. Стянула сапоги и с отвращением вылила мутную холодную жижу.

Где она? Как определить? Привычное русло исчезло, ни единого знакомого ориентира. Лена не могла оторвать взгляд от бесчисленных водоворотов. Сусси, Линнея, Маделен… а остальные? Их больше нет. Смыло. Просто-напросто смыло, как смывают из ведра муравьев с веранды.

У нее закружилась голова. Представила, как жадно всасывает кровь селезенка, как резко падает давление. Лена резко наклонилась, как можно ниже опустила голову и зажмурилась. Только не потерять сознание, пусть мозгу достанется побольше крови. Потеряет сознание – конец. Замерзнет или утонет. Бессильно, как тряпичная кукла, легла на мокрую землю – еще хуже. Заставила себя натянуть сапоги, встала и открыла глаза.

Гадюка! Она ее преследует…

Наступила на гадину и тут же пришла в себя: змея на глазах превратилась в безобидный сучок.

Сусси, Линнея, Маделен… а может, им удалось спастись, как и ей? Шанс есть… это же не взрыв, в конце концов. И не землетрясение. Земля же не разверзлась, не поглотила всех людей. Всех, кроме нее. Такого не может быть.

Неужели все погибли? Кто-то должен ведь был успеть добраться до шале. Убежали и спаслись. Она же убежала – почему другие не могли? Теперь сидят, завернувшись в одеяла, пьют горячий кофе и рассуждают, как им повезло.

Шале должно быть где-то здесь, а его нет. И тропинки нет, или, может, есть, но где-то под водой. Лена открыла рот, хотела крикнуть что-то вроде “ау-у!”, но не решилась. А вдруг никто не ответит?

Пейзаж вокруг изменился до неузнаваемости, словно его вывернули наизнанку. Ей даже показалось, что река, вернее, уже не река, а черт знает что, поменяла направление и течет в обратную сторону.

Ее начал трясти озноб, и она обхватила плечи руками. Руки показались кривыми и узловатыми, как продуваемая всеми ветрами сосновая поросль в архипелаге. Странная тишина… даже птиц не слышно. Как будто кто-то распылил над миром ядовитый газ. Без запаха и вкуса, газ, уничтожающий все живое. Вдыхаешь холодный воздух, температура уже к минусу, в носу щекочут ледяные кристаллики – а это вовсе не воздух, а смертельный яд. Окись углерода, к примеру. Угарный газ.

Надо бы позвонить, но мобильник остался в шале. Во всем мире теперь она одна – и вода, куда ни глянь. Уровень, похоже, поднялся еще выше. Как такое возможно? И это негромкое, но оттого еще более жуткое многоголосое журчание… Сделала несколько шагов, зачерпнула в горсть воды и промыла лоб. Действительно, ссадина такая, что на ладони остались большие сгустки свернувшейся крови. Но есть и плюс – от ледяной воды голова почти прошла. Правда, кровотечение заметно усилилось. Нашла в кармане полиэтиленового пончо смятый мокрый шарф и прижала ко лбу. Концы завязала на шее и опять накинула капюшон.

Без всякого плана, чтобы не сидеть на месте, пошла по течению новой бесконечной реки. Эта новая река просто-напросто накрыла старую, улеглась ей на спину и, насколько хватало глаз, с тем же издевательским журчанием обтекала стволы берез и елей. Подлесок сочился водой, темно-оранжевые чешуйчатые стволы сосен почернели от влаги. Мимо то и дело дрейфовали сломанные деревья с молитвенно торчащими сучьями. Проплыло белое пластмассовое ведро на перепутанной веревке – видно, стояло на срубе колодца.

Я делаю что-то не то, испугалась Лена. Надо остановиться и дождаться помощи. Иначе забреду куда-нибудь, и тогда никто не будет знать, где меня искать.

Но очень быстро выяснилось, что стоять на месте она попросту не может. Закоченевшее тело требовало движения, и Лена продолжала идти неизвестно куда. Постепенно согрелась, даже вспотела немного – жизнь возвращалась.

По какой-то прихоти судьбы она все еще есть. Она, затопленный лес, вода. Кто-то там, наверху, обмакнул широкую кисть в воду и одним мазком смыл все остальное. Не у кого спросить, не с кем посоветоваться, предоставлена самой себе. Вперед, только вперед – наверняка где-то на земле остались люди, солнце, зеленые газоны.

Кровотечение из раны на лбу усилилось – видно, дождь не давал крови свернуться. Лена затянула мокрый шарф потуже – и тут услышала негромкое ворчание.

Остановилась и оледенела от страха.

Сделала шаг назад и вгляделась сквозь переплетение ветвей. Бревно… нет, не бревно. Поваленная сосна. Странно… Ствол покачивается у самого берега, но течение его не уносит. И опять тихий, сдавленный стон.

Медведь. Большой бурый медведь…

Она отчаянно закричала. Вгляделась и увидела: белая, почти светящаяся кожа, необычные, словно снятые рапидом, движения.

Лабан.