Текст книги "Все это время"

Глава 9

Несколько минут спустя я останавливаюсь как вкопанный, поняв, где мы оказались.

Здесь? Это шутка? Из всех мест, в которые я мог бы нас привести, ноги сами собой принесли меня именно сюда, и вот уже извилистая дорожка парка выводит нас к…

– О, я так люблю этот пруд, – говорит Марли.

Я искоса смотрю на нее.

– Ты уже здесь бывала?

Она кивает, и у меня в голове встает на место последний кусочек пазла. Может, она поэтому кажется мне знакомой? Наверное, я видел ее, когда приезжал сюда с Сэмом и Кимберли.

Пруд был нашим самым любимым местом, потому что по вечерам на его берегах было мало народу, а по ночам и вовсе безлюдно.

Вокруг пруда нет никаких огней, и темная водная гладь, окруженная деревьями, принадлежала лишь нам одним. Когда Ким получила место капитана чирлидеров, мы пили здесь шампанское из красных бумажных стаканчиков, а в конце первого года старшей школы, после удачного завершения футбольного сезона Сэм стоял на большом камне и вскидывал вверх кулак, в день, когда зашла речь о том, чтобы отправить его в национальную сборную.

Иногда мы с Сэмом приезжали сюда одни после футбольной тренировки и валяли дурака, или мы с Ким выясняли тут отношения после очередной размолвки.

Теперь я задаюсь вопросом, не приезжали ли Сэм и Ким сюда без меня. Может быть, именно здесь они говорили о Беркли.

– Только я хожу на ту сторону, – говорит Марли, возвращая меня к реальности. Она указывает на другой берег пруда: там пасется целая стая уток, топая оранжевыми лапами по зеленому травяному ковру. – Там мои утки.

Не знаю, обманывают ли меня глаза, но готов поклясться здоровой ногой, что там трава выглядит зеленее. Глупая метафора, но мне нужен предлог, чтобы убраться подальше от этой скамьи и избавиться от ноющего чувства в груди.

– Тогда пойдем туда.

Я делаю несколько шагов в ту сторону, встречаюсь взглядом с Марли и киваю на противоположный берег.

Поудобнее пристраиваю под мышкой костыль, а когда снова поднимаю глаза, обнаруживаю, что Марли уже на полпути к противоположному берегу, а я безнадежно отстал.

– Эй! – кричу я ей вслед. – К чему такая спешка?

Она оглядывается на бегу, ее длинные волосы развеваются на ветру, солнце обрисовывает контур ее лица. Как будто фотография из «Инстаграма» вдруг ожила. Идеальная картинка, ради получения которой обычно приходится делать сотню снимков.

Отвожу глаза и указываю на небольшую закусочную, стоящую в нескольких футах от дорожки: на стене домика висит красно-желтый рекламный щит.

– Пойдем, пообедаем, – предлагаю я, повторяя свои недавние слова.

Марли широко улыбается. Мы направляемся – на сей раз помедленнее – к маленькой закусочной, где каждый из нас покупает хот-дог и картошку фри. Я беру кока-колу, но Марли останавливает свой выбор на чае с мятой, благо ее выращивают на небольшом общественном огороде, разбитом прямо тут же, в парке.

– Чай со льдом и мятой – мой любимый, особенно летом, – говорит девушка и смотрит мимо меня, на растущие вдоль дорожки деревья. Листья в их кронах уже начинают желтеть, повсюду проявляются первые признаки подступающей осени. – Осталось всего несколько недель, а потом я уже не смогу им наслаждаться.

Удерживаю свою тарелку одной рукой, наблюдая, как Марли берет дополнительную картонную тарелочку для приправ. Она аккуратно распределяет по ней кетчуп, горчицу, майонез, положив между ними ломтики картошки фри, ее брови сосредоточенно нахмурены.

– Зачем ты их разделяешь? Думаешь, горчица и кетчуп не перемешаются? – спрашиваю я, когда мы усаживаемся на искрящуюся зеленую траву возле пруда.

– Мне нравится думать, что… каждый заслуживает собственное пространство, – говорит Марли, поджимая под себя одну ногу, и берет ломтик картошки.

Итак, будучи бесчувственным типом, я беру со своей тарелки ломтик картошки, макаю в кетчуп, а потом – в майонез. Марли морщится, глядя, как я забрасываю ломтик в рот.

– Ладно, ты хоть ощутил вкус картошки фри?

Я жую, хмурюсь и проглатываю. На языке вкус майонеза, но картошка не ощущается. Вообще-то, я даже не уверен, что съеденный мною кусок был сделан из картофеля.

Наблюдаю, как Марли осторожно обмакивает кончик ломтика в кетчуп и медленно откусывает кусочек.

– Иногда… лучше меньше, чем больше.

Пожимаю плечами, заставляю себя отвести взгляд и смотрю в сторону кладбища. Напоминаю себе, что всего лишь проявляю вежливость, делаю доброе дело. Всё равно больше я эту девушку не увижу.

Но с каждой секундой в душе всё сильнее вскипает чувство вины, с каждым новым куском еда становится всё безвкуснее.

Я здесь не за этим. Я пришел попрощаться с Ким, а не обучаться правильному употреблению соусов у случайной знакомой, которую повстречал в нескольких дюймах от могилы моей девушки.

Бывшей девушки, поправляю я себя уже в миллионный раз и сержусь на себя еще больше.

Что я творю?

Поспешно доедаю хот-дог, резко встаю и протягиваю Марли свою картошку фри.

– Э-э-э, можешь доесть, – говорю, не глядя ей в глаза, потому что знаю, что если встречусь с ней взглядом, то наверняка останусь. – Мне пора. Нужно помочь моей маме с…

– Может, еще увидимся, – говорит Марли, не давая мне возможности закончить свою ложь, которую я даже толком не придумал. Словно она видит меня насквозь, но ничуть не обижена. Она робко, застенчиво мне улыбается.

– Возможно, – отвечаю я, хотя уверен, что мы больше не увидимся.

Поворачиваюсь и хромаю по дорожке.

Когда спустя полчаса я захожу домой, то всё еще думаю о разделенных соусах, россыпи веснушек на носу Марли и зеленой траве у пруда. Едва за мной закрывается дверь, из кухни выглядывает мама и окидывает пристальным взглядом мои отутюженные рубашку и брюки.

– Ты наконец сходил на кладбище? – спрашивает она, взмахивая кулинарной лопаточкой. Меня так и подмывает заметить, что после нашей с Сэмом встречи я постоянно думал о том, чтобы сходить на кладбище, а мама каждый день спрашивала, когда же я туда пойду.

– Ага, – отрывисто отвечаю я, не вдаваясь в детали. Мой сегодняшний поход на кладбище никак нельзя назвать выдающимся успехом.

– А я как раз начала готовить ужин. Можем поговорить.

– Я уже поел.

Целенаправленно хромаю к своей комнате. Сейчас я готов повторно сломать себе бедро – только бы не говорить о том, как прошел мой день.

Скособочившись, спускаюсь по лестнице в подвал, возле шкафа останавливаюсь, чтобы убрать куртку. Открываю шкаф, и взгляд мой падает на коробку, задвинутую в дальний угол.

В эту коробку сложили вещи, которые удалось спасти из моей машины после аварии.

Достаю коробку из шкафа и выдвигаю на середину комнаты. Сажусь перед ней и замираю, кажется, на несколько часов, пытаясь набраться смелости и открыть коробку. Раз уж сегодня на кладбище я не смог нормально попрощаться с Ким, то могу попытаться сделать хотя бы это.

Таращусь на край грязной белой ткани, выглядывающий из коробки. Не знаю, что это, но прикоснуться к ткани и развернуть ее я боюсь. Мне страшно заглядывать внутрь. В конце концов я собираюсь с духом и открываю коробку. Медленно перебираю складки ткани и натыкаюсь на шарф. Потом нахожу сумочку. Одну-единственную туфлю.

Крошечные кусочки Ким, вещи, которые она уже никогда не будет носить. Никогда не повяжет на шее этот шарфик, небрежным жестом не повесит на плечо сумочку, никогда не сбросит эту туфлю, зайдя в мою комнату, чтобы остаться тут на ночь.

Закапываюсь всё глубже и достаю маленький диско-шар, совершенно неповрежденный.

Поднимаю его повыше, рассматриваю в свете лампы, стоящей на ночном столике, и по стенам комнаты бегут крошечные капельки света, отраженного от гладкой поверхности. Шрам пронизывает острая боль, я вижу, как диско-шар вспыхивает, озаренный светом фар стремительно приближающегося к нам грузовика, отчетливо вижу каждую веснушку на испуганном лице Кимберли. Сердце срывается в галоп, перед глазами всё расплывается.

Роняю безделушку и закрываю глаза; воспоминание меркнет, и боль постепенно отступает.

Когда я снова открываю глаза, мой взгляд натыкается на обтянутую бархатом коробочку, лежащую в самом низу. Осторожно, медленно достаю ее, открываю и вынимаю браслет с подвесками. Перебираю пальцами крошечные подвески, взвешиваю холодное металлическое украшение на ладони.

Кончик моего пальца скользит по подвескам, находит пустые звенья, специально оставленные для будущих воспоминаний. Воспоминаний, которые Кимберли создала бы одна, в Беркли.

Теперь мне придется создавать воспоминания самому, без нее.

Размышляю о словах Сэма, которые он произнес, навещая меня. О том, чего хотела бы Ким. О словах моей мамы: «Всегда вперед, ни в коем случае не оглядываться назад». О Марли, стоящей на берегу пруда. Нашего пруда.

Аккуратно убираю браслет обратно в коробочку и откладываю в сторону. Слишком скоро. Сегодня я пошел на кладбище лишь по одной причине: думал, что Кимберли хотела бы этого.

Так почему же я ежеминутно чувствую себя так, словно предаю память о ней?

Глава 10

Несколько дней спустя я снова стою на кладбище, перед могилой Ким и жду, что на меня нахлынет чувство единения с моей любимой. Не хочу видеть ее призрак – просто не знаю, как еще мне поступить.

Кладу букет свежих тюльпанов рядом с увядшими ирисами, но возле надгробия уже стоит другой букет, гораздо больше моего. Интересно, сколько букетов тюльпанов оставили здесь родители Ким, до того как я сподобился сюда прийти?

По крайней мере, на этот раз я принес правильные цветы.

Достаю из кармана шелковый шарф и перекидываю через надгробный камень, возвращая владелице.

– Вот, Ким, – говорю, отступая на шаг. – Как всегда, мне трудно понять, чего именно ты хочешь. Теперь я постоянно об этом думаю, но…

Умолкаю, отчасти надеясь, что Кимберли мне ответит, но слышу только шелест листьев в кронах деревьев у меня над головой.

Сажусь, прислоняюсь спиной к надгробию и жду, что на меня снизойдет озарение. Проходит пять минут, потом пятнадцать, но в моей душе ничего не происходит. В голове крутится один и тот же вопрос.

Оглядываюсь по сторонам и замечаю море розовых цветов через два участка от могилы Ким. Мною овладевает любопытство.

Подхожу и касаюсь одного цветка – лепестки на ощупь очень мягкие.

– Лилии «старгейзер», – раздается голос у меня за спиной.

Господи Иисусе. Подпрыгиваю от неожиданности. Вот так и случаются инфаркты. Оборачиваюсь и вижу, что передо мной стоит Марли, ее длинные волосы перевязаны желтой лентой. Она срывает лилию, до которой я дотронулся, и пристально ее разглядывает.

Рассматриваю утопающее в розовых цветах надгробие.

– Моя сестра. Лора, – тихо говорит Марли прежде, чем я успеваю спросить.

– Лора была моей героиней. Любила меня так же сильно, как я ее, – добавляет девушка так, будто мы продолжаем недавно прерванный разговор. Потом кладет цветок на могильный камень. – Ей было неважно, что я тихая, замкнутая и необщительная.

Она смотрит на меня, и я наконец понимаю, откуда у нее такой пронзительный взгляд. В глубине ее карих глаз живет потеря, боль обернулась вокруг зрачков. Мне знакома эта боль, я словно гляжусь в зеркало.

– Я хотела походить на нее, – говорит Марли, отводит взгляд и снова смотрит на цветы.

– Сколько лет было твоей сестре, когда она?…

– Нам как раз исполнилось четырнадцать.

«Нам»?

Марли вновь предупреждает мой вопрос:

– Близнецы.

Черт.

– Что случилось?

– Ой, грустных историй я не рассказываю, – говорит она. Потом печально улыбается, и ее взгляд словно закрывается плотным занавесом.

Так, ладно. Это определенно очень щекотливая тема. Несколько мгновений мы стоим в молчании.

– Ой! – Марли снимает с плеча желтую сумку и, к моему удивлению, достает из бокового кармана один-единственный цветок. Смотрит на меня ясными глазами и протягивает цветок мне, как будто это я просил его принести.

Осторожно берусь за тонкий стебель, рассматриваю круглую желтую сердцевину, обрамленную ровными белыми лепестками. Вообще-то, этот цветок мне знаком.

– Маргаритка?

– Цветы имеют разное значение, – говорит Марли, уловив мое смущение. Она кивает на цветок в моей руке. – Этот напоминает мне тебя.

– Почему? Что он означает? – спрашиваю я, слегка удивленный тем, что цветы, оказывается, могут что-то означать. Мне всегда казалось, что они просто красивые, и на них приятно смотреть.

– Надежду, – просто отвечает Марли.

Надежда. Неужели Марли считает, что я на что-то надеюсь? Я больше не надеюсь ни на что.

– Я рада снова тебя видеть, – внезапно добавляет Марли, не глядя на меня. – Не думала, что так обрадуюсь.

Наверное, не стоит ей говорить, что сегодняшняя наша встреча вообще не входила в мои планы, поэтому я просто улыбаюсь, а потом мы идем по дорожке к пруду, как будто заранее договорились так поступить. Покупаем попкорн у торгового автомата, затем идем на любимый Марли берег пруда, туда, где обитают утки. Птицы собираются вокруг Марли, почтительно взирают на нее снизу вверх и так громко крякают, что я готов поклясться: у них в клювы вмонтированы крохотные мегафоны.

Наблюдаю, как Марли запускает руку в полосатый, красно-белый стакан и бросает уткам попкорн, а ее волосы развеваются на ветру. Подражая ей, я тоже зачерпываю горсть попкорна и разбрасываю по земле. Утки так жадно набрасываются на угощение, словно за всю жизнь ни разу не ели.

– Ты часто сюда приходишь? Покормить уток?

Марли медлит с ответом, смотрит на зажатый в горсти попкорн.

– Не так часто, как раньше.

Киваю, но не спрашиваю, почему так вышло. Я знаю, каково это: отказываться от любимых занятий.

Одна утка выхватывает попкорн прямо из пальцев Марли, и девушка вскрикивает от неожиданности, а потом смеется, разряжая напряженную атмосферу. Она отпрыгивает от птиц и высыпает на землю остатки попкорна, пока утки не откусили ей пальцы. При этом ее плечо случайно касается моей руки, и я чувствую, как по коже ползут мурашки.

Кашляю и отступаю на шаг.

Мы следом за утками идем к воде, наевшиеся пернатые громко крякают. В нескольких футах от края воды Марли останавливается и смотрит вверх.

– Дождь собирается, – задумчиво говорит она, запрокидывая голову, и рассматривает тяжелые, темные облака.

Проследив за ее взглядом, я киваю. Хмурое небо напоминает мне вечеринку в честь окончания школы: та же мрачная атмосфера, такие же набрякшие дождем тучи.

Меня снова охватывает ощущение неправильности происходящего. Мне не следует здесь быть.

– Ким всегда любила дождь, – говорю я, качая головой от такой горькой иронии.

Отвожу глаза и замечаю синюю бабочку, порхающую над темной поверхностью пруда: она отчаянно бьет крылышками.

Что-то определенно не так с этой бабочкой. Вроде бы и летит, но почти не двигается с места, приближается к нам дюйм за дюймом, с каждым взмахом крылышек оказывается всё ближе и ближе к воде.

– Могила, на которую ты всё время ходишь, – говорит Марли. Стоит мне услышать это имя из ее уст, мой шрам начинает болеть. – Кимберли. Она была тебе больше чем другом, да?

– Ага, – отвечаю я. Воспоминания захлестывают меня с головой. Чувствую, как мои пальцы сжимают ладошку Кимберли, когда она тянет меня за собой по пустому школьному коридору. Вижу, как она выбегает на футбольное поле, после того как я забил решающий гол. Чувствую, как ее губы впервые прижимаются к моим, в день, когда она нашла мою запись у себя в дневнике. – Гораздо больше.

Вспоминаю, как сегодня глаза Марли затуманились от боли. Что-то подсказывает мне: с Марли можно об этом поговорить, она могла бы меня понять, в то время как мама и Сэм не могут. Увы, я не представляю, как начать.

Поэтому просто поворачиваюсь и смотрю, как бабочка всё ближе и ближе подлетает к берегу. Почти долетела… почти…

– Кимберли не выжила, – говорю через силу, не отрывая глаз от синих крылышек бабочки.

Крылышки отказывают маленькой летунье, и она падает на воду, так близко от берега и в то же время недостаточно близко. Она подергивается, борется с течением. Я поспешно подхожу к воде и осторожно вылавливаю насекомое.

Смотрю вниз, на воду. Что-то не так. Вглядываюсь и понимаю… что не вижу себя. Вижу только ветви деревьев у себя над головой, рваную линию древесных крон. Мимо них проплывают по небу серые, дождевые облака.

Хмурюсь, наклоняюсь ближе к воде.

Есть даже бабочка, но меня… нет.

Словно у меня нет отражения.

С трудом сглатываю и пытаюсь взять себя в руки, а уже привычная боль сдавливает мне виски. Борюсь с приступом паники, чтобы не дать поврежденному мозгу меня обмануть, вспоминаю слова доктора Бенефилд: «Успокойтесь. Это всё не по-настоящему».

Сосредотачиваюсь на биении своего сердца, чувствую, как при дыхании поднимается и опускается моя грудная клетка, а бабочка у меня на ладони взмахивает крылышками.

На водной глади появляется еще одно отражение. Это Марли, она озабоченно хмурится. Быстро смотрю на нее, а бабочка взлетает, отчаянно работая крылышками.

– Бедняжка, – говорит Марли, наблюдая за улетающей бабочкой.

Затаив дыхание, я опять гляжу в воду, и на этот раз оттуда на меня смотрит моя мрачная, испуганная физиономия. В конечном счете я чувствую себя дураком. Вероятно, со стороны всё выглядело так, будто я распсиховался из-за какой-то бабочки.

Голову сдавливает спазм, боль нарастает. Поднимаю руку и прикасаюсь к шраму, но чтобы замаскировать этот жест, тут же провожу пятерней по волосам. Доктор Бенефилд сказала, что всё происходящее со мной – не что иное, как защитная реакция организма. Может быть, на меня накатило потому, что я заговорил об аварии.

Марли наклоняется, поверх моего плеча смотрит на мое отражение в воде. И, разумеется, оно теперь на месте, таращится на нас, как и положено.

Волосы девушки падают мне на руку и щекочут кожу.

– С этим шрамом ты прямо как Гарри Поттер, а без него – вылитый прекрасный принц или что-то вроде этого.

Все мысли о черепно-мозговой травме вылетают у меня из головы, потому что… «Прекрасный принц»?

– О нет, – смеюсь я. – Это что, сказка, которую ты сейчас пишешь? Забиваешь детям головы такой чепухой?

Если я что и уяснил после случившегося с Ким, так это то, что я определенно не принц. И любовь – это не сказка, как бы красиво ни звучала история. Больше я в любовь не верю.

Наши отражения расплываются: начинается дождь, на поверхность пруда падают тяжелые капли.

– Надеюсь, это не чепуха, – тихо говорит Марли. – Надеюсь, впереди еще много хорошего, и в это хорошее можно верить.

Она поднимает лицо к небу, а я обращаю внимание на ее розовые губы, на то, как она подставляет лицо дождю. В это мгновение мне хочется всё ей рассказать, потому что, насколько бы невероятным это ни казалось, сейчас мне тоже хочется верить в лучшее, которое ждет нас в будущем.

Но дождь усиливается, и, прежде чем я успеваю решиться, нам нужно уходить.

* * *

Тем же вечером я сижу за кухонным столом, наматываю на вилку спагетти, потом разматываю и снова наматываю; волосы у меня всё еще мокрые – домой я возвращался под дождем.

– Итак, – говорит мама, сканируя меня всевидящим взглядом, которым обладают все матери, – похоже, эта Марли хорошая девушка.

Она с громким хрустом откусывает кусок чесночной гренки.

По глупости я рассказал маме про Марли, едва зашел в прихожую, промокший насквозь, зато с маргариткой в руке. Мама спросила, откуда у меня цветок, и мой поврежденный мозг не смог выдумать ни одного мало-мальски вразумительного объяснения.

Теперь-то я понимаю, что следовало придумать любое, хотя бы и глупое оправдание, вместо того чтобы выбалтывать правду.

Крепко сжимаю в кулаке вилку, а мама всё наседает, желая узнать подробности.

– Я ее почти не знаю, – бормочу я, ожесточенно тыкая вилкой спагетти. – Не раздувай из мухи слона, ладно? Она просто… с ней легко. Она… прошла через то же, что и я. – Качаю головой. Я ведь встретил Марли не в парке и не в торговом центре, а на кладбище, и не просто на кладбище, а рядом с могилой Ким. – Но… я хочу сказать… черт.

Мы смотрим друг на друга, и мама читает всё недосказанное по моему лицу – еще одна загадочная способность всех мам.

– Ким хотела бы, чтобы ты был счастлив.

– Мама, я сказал ей, что буду любить ее вечно. Мне кажется, что сейчас неправильно даже заводить новые знакомства.

– Это не слишком-то честно по отношению к тебе, разве нет? – спрашивает она.

Я резким движением кладу на стол вилку, и она звякает о тарелку.

– Как ты можешь говорить такое?

«Нечестно»? Нечестно, что Кимберли умерла из-за глупой ссоры и проклятой грозы. Меньшее, что я могу сделать – это сдержать данное ей обещание.

– Кайл, – просто говорит мама, не обращая внимания на мою вспышку. В последнее время она постоянно так делает. – Я лишь хочу сказать, что у тебя впереди целая жизнь. Никогда не знаешь…

– Нет, – перебиваю я ее, отталкиваюсь от стола и встаю. Ножки стула громко скрипят по полу. – Я всё знаю. Ким была для меня единственной, и это я был к ней несправедлив.

С этими словами я стремительно ухожу вниз, в подвал, а в голове у меня выкристаллизовывается решение.

Если я не могу ходить на кладбище только ради Ким, мне вообще больше не нужно туда ходить.

Следует перестать видеться с Марли.