Текст книги "Бытовая химия"

– Но «Камера Обскура» еще выше, если тебе хочется увидеть панораму Эдинбурга, – предупредил я.

– Правда? А где она?

– Чуть вперед по этой дороге – довольно близко. Так будет лучше для Джорджины, и от меня не потребуется стольких усилий. Кажется, я нашел выход.

– Отлично. Ну, пойдем тогда.

Она снова поскакала вперед. Откуда в ней было столько энергии, как в пружинке? Это ненормально. Джорджина была похожа на женщину из рекламы тампаксов, черт побери, на ней даже были белые штаны.

Мы поднялись по дороге, заплатили за вход и вошли в здание «Камеры Обскура». На этот раз я оказался в форме и не солгу, признавшись, что добрался до обзорной площадки наверху крыши вполне живым. Мисс Най оперлась на железную оградку и закурила еще одну сигарету.

Здесь было немноголюдно: несколько человек рассматривали буклеты и живо щебетали по-итальянски. Некоторое время мы тихо стояли бок о бок и смотрели на каменные дымчатые постройки Эдинбурга, вдалеке высились словно пригвожденные к береговой линии подъемные краны. Я, конечно, хотел быстрее приступить к решению деловых вопросов, но решил, что если я безмолвно уставлюсь на крыши домов и застыну в такой позе некоторое время, то мне припишут созерцательность.

– Так ты хочешь писать мою биографию, да? – внезапно начала Джорджина.

– Да. Надеюсь, хорошо получится. У меня хватает опыта в написании книг за других, так что можешь не сомневаться, я произведу на свет нечто, чего ты не будешь стыдиться.

Тьфу! Ну и идиот. Надо было сказать: чем ты будешь непременно гордиться, это звучало бы намного более выразительно: «Сара, я только что профукал сто пятьдесят тысяч фунтов». А то… Сплошные отрицания… Ну и балда же я.

Однако мисс Най, казалось, была сосредоточена на других вещах.

– Хью Мортимер очень тебя рекомендовал.

– Приятно слышать…

– Он говорит, что ты просто замечательный писатель.

– Да, я никогда еще не срывал сроков.

– Нет, не в смысле аккуратности. Он сказал, что ты пишешь очень естественно, что ты мог бы быть писателем сам по себе.

– Конечно, будет ужасно, если я начну нахваливать себя, – ответил я с улыбкой. – Но мне хочется верить, что я смогу написать книгу, которая найдет своего читателя. У нее будет свой особый стиль.

– Я не об этом говорю. Мне интересно, почему ты сам не напишешь книгу, под собственным именем?

У нее не было сильного шотландского акцента. Он чувствовался, если прислушиваться, но обычно где-то вдали, а иногда вообще исчезал. У ее героини из сериала акцент был намного ярче – как у Сары. Я подумал, что актриса, наверное, просто подыгрывает телезрителям.

– А, не беспокойся, – улыбнулся я понимающе, – я не подведу тебя, потому что вдруг решу все бросить и засесть за написание романа века.

– Ты сознательно избегаешь ответа на вопрос?

Ей удалось произнести это совершенно обычным тоном: только легкое невинное удивление, никакого раздражения или обвинений.

– Ммм, нет… Просто хочу пояснить, что я всего лишь литературный негр. Я пишу книги за других или сочиняю статейки в журналы, где может быть указано мое имя, чужое или вообще никакого: как им заблагорассудится. Вот в чем состоит моя работа.

– И у тебя нет желания сотворить нечто свое? Никакой жажды славы?

– Слава – это ерунда.

Джорджина улыбнулась такой улыбкой, словно я только что сказал, что Папа Римский на самом деле женщина и зовут ее Трикси, а раньше она работала на верфи. Я слегка изменил курс.

– Ну… не полная ерунда, конечно. Ну, понимаешь, не то чтобы я за то, чтобы ее отменить или что-то в этом роде. Просто слава…

– Никчемна? – Мне показалось, что актриса дразнит меня.

– Скорее иллюзорна. Знаешь, почему, по моему мнению, большинство людей хотят прославиться?

– Ну… Деньги? Власть?

– Нет, не то…

– Всеобщее уважение? Снобизм? Возможность называть Дензела Вашингтона «Вашкой»?

– Нет, это не самое главное. Спроси у большинства, хотят ли они оказаться на телевидении, и они даже не спросят, заплатят им за это или нет, и уж тем более будут ли их уважать, оставят трезвыми или изнасилуют. Они просто жаждут славы, ради самой славы. И жаждут ее, потому что где-то им кажется, что она сделает их бессмертными.

– Ну и что?

– Ну, ведь это не так, правильно? Сейчас мы живем в двадцать первом веке, помним каких-то личностей из века двадцатого. А как насчет двадцать пятого столетия? Кого будут помнить тогда? Ну, может быть, Гитлера. А в четыреста семьдесят втором столетии? В исторической перспективе Элвис почти ничем не отличается от любого анонима. За миллиард лет знаменитости будут наслаиваться друг на друга, хороня под собой предыдущих. Потом Землю поглотит Солнце, и вскоре Вселенная закончит свое существование. И все будет так, словно я никогда не выступал по телику в передаче «Я и мои домашние животные».

– Ну, ты определенно любишь загадывать вперед, скажем прямо.

– Просто я предпочитаю, чтобы все эти интрижки вокруг славы обошли меня стороной, увольте. Я пишу слова, забираю деньги, покупаю новый ковер. Слава – всего лишь оберточная бумага: несколько секунд, и она уже в мусорном ведре.

– Понятно.

– Ну… конечно, если это не роскошная оберточная бумага, с которой можно содрать пленку без особых потерь. Тогда ее можно спрятать под кровать с мыслью о том, что она пригодится еще раз. Но все равно это довольно подходящая метафора.

– Понимаю.

– Особенно потому, что использовать ее второй раз обычно не удается. О ней забудут, и она просто будет пылиться там годами, пока не наступит генеральная уборка и все не будет выброшено в порыве очищения.

– Хм.

– И спорим, что уже завтра вдруг потребуется оберточная бумага, придется идти и покупать ее. Но дело не в этом. Я не имел в виду, что эту метафору можно развивать бесконечно.

– Ясно.

Я подумал, что довольно ловко и точно изложил свое мнение, поэтому замолчал.

Джорджина неотрывно смотрела на меня пару мгновений с тем непроницаемым выражением лица, смысл которого непонятен, потом отвернулась, чтобы еще раз обозреть город.

– А я всегда хотела быть знаменитой, – сказала она. Короткая пауза. – А ты женат?

– Ну, да. То есть можно сказать, что женат. Мы живем с Сарой уже пять лет.

– Она тоже пишет?

– Нет. Она работает в магазине замороженных продуктов.

– Боже, хоть у кого-то есть нормальная работа… Я хотела стать знаменитой, сколько себя помню. Прославиться, но даже не чем-то конкретным. Я не торчала перед зеркалом, представляя, что я актриса, певица или модель. Просто я мечтала о том, что у меня берут интервью. – Джорджина тут же перевоплотилась в небрежно беспечную личность и убедительно сыграла сценку интервью.

– Ну, знаешь, «Ха-ха-ха – этот вопрос мне задают чаще всего…». Интервью символизирует амбиции. Когда люди действительно хотят знать все о тебе, что ты думаешь, даже твое мнение о собственной персоне. «Или это просто удачное совпадение нездорового людского любопытства и стратегии отдела паблисити», – подумал я. Но не сказал этого вслух. Вслух согласился, но сохранил свое мнение при себе, придав сказанному «да» оттенок двусмысленности.

– Иногда интервью мне заменяют встречи с психологом, потому что это почти то же самое, и речь идет только обо мне.

Она ходит к психологу. Боже правый!

– Понятно, – ответил я, немного изменив интонацию.

– В общем, больше всего мне хотелось, то есть, нет, мне хотелось единственного, и это правда, – быть знаменитой. Чтобы у меня брали интервью. Фотографии в воскресных приложениях, на которых я блистаю на эксклюзивных вечеринках. Люди останавливают меня на улицах и говорят: «Ух ты! Вы же Джорджина Най, верно?» Знакомиться со звездами и быть тем, с кем хотят быть знакомы другие известные люди. И сейчас, будь у меня кнопочка, на которую можно было бы нажать, чтобы все испарилось – а я бы стала обычным, обыкновенным, незнаменитым человеком, – то знаешь что?

– Ты бы ее не нажала.

– Ни за что, честное слово.

И снова ее обнажающая зубы улыбка.

– Наверное, ты думаешь, что я выгляжу поверхностной? Пустой?

– Вовсе нет, – сказал, выразительно тряхнув головой. – Это мне не нужна слава, по крайней мере, мне она неинтересна… как невкусна пицца с анчоусами, но я не осуждаю людей, которые заказывают именно ее.

Джорджина потерла нос.

– Ты мне нравишься… А я тебе нравлюсь?

– Ну, я плохо тебя знаю…

Что за глупый ответ, когда находишься так близко к ста пятидесяти тысячам фунтов?! Надо было сказать «да», почему я просто не ответил «да»? Вот зачем мне нужна Эми, Эми сразу же бы выдала «да», ей даже не пришлось бы думать, чтобы дать ответ на этот вопрос, и ее «да» прозвучало бы совершенно правдиво. Но я быстро сообразил, что к чему.

– Ну, в смысле, конечно нравишься.

Джорджина повернулась, облокотилась на решетку и убрала руки в карманы.

– Я скажу Полу, что хочу, чтобы именно ты написал эту книгу.

– Отлично. «Слава богу, сдвинулись с мертвой точки!»

– Ты мне симпатичен, ты умен, а это значит, что я тоже буду выглядеть умной, и ты нормальный, а это значит, что я тоже буду выглядеть нормальной. Я не хочу показаться персоной из мира шоу-бизнеса, и мне кажется, ты как никто подходишь для этого и понимаешь, что я имею в виду.

– Я сделаю именно то, что тебе хочется видеть. Спасибо, это великолепное предложение, мисс… эээ… Най Джорджина.

– Называй меня просто Джорджи. Или – Джордж.

– Хорошо, Джордж. А ты можешь называть меня Том. Само собой.

– Том.

– Джорджи.

– Прекрасно.

Я потянулся вперед и пожал ей руку. Что было несколько по-идиотски с моей стороны, но я достаточно трезво смотрел на мир и понимал, что иначе поступить или сдержаться не мог. Если все шло по плану, то это значило, что я заполучу гонорар в десятки раз больше, чем обычно. Так что Джорджине повезло, что я всего лишь пожал ей руку, а не упал на колени с опущенной головой и слезами на глазах.

– Отлично. Что от меня требуется?

– Нужно будет обсудить все подробности: собрать все биографические данные, записать приключавшиеся с тобой забавные истории, ну и так далее. Для книги еще потребуются фотографии. Не кадры с публичных мероприятий, скорее личные фото: семейные или закулисные.

– Понятно, думаю, что я решу вопрос с фотографиями в ближайшее время. Когда ты готов начать выслушивать историю моей жизни?

– Когда тебе будет удобно.

– Завтра?

– Конечно, если тебя это устроит.

– Ну, тебе уже известно мое отношение к интервью, так что сделал дело – гуляй смело.

Она улыбнулась. Широко и обворожительно.

– Держи, вот мой номер телефона, – сказал я. – Позвони мне сегодня вечером, например, и мы договоримся на завтра.

– Ладно.

– Вот и прекрасно.

II

Привет, друзья! Бог снова с вами. Вы уже забыли, что я подсматриваю, верно? Да, так часто бывает. Ха-ха! Ну, не напрягайтесь, я просто шучу. Хочу вам сказать, что самое тяжкое в участи Бога – это то, что вас часто неверно понимают. Ясно, что я имею в виду? Вот, например, я сотворю какую-нибудь шутку, а все сразу в один голос: «А что он хотел этим сказать? Нам смеяться? Или он собирается нас покарать?» Говорю, как на духу, – я действительно расстраиваюсь, когда так происходит. А все эти ожидания! Вы и представить себе не можете, каких чудес ожидают люди, если ты Бог. Они могут метелить тебя по-черному, просто потому, что ты не оправдываешь их ожиданий. Иногда мне приходится перевоплотиться и напомнить им об их роли. «Я вижу, что вы расстроены, ничего страшного. Но давайте-ка избавьтесь от уныния, не то окажетесь в такой передряге – слышите, что говорю?» Вот, например, при смерти. Некоторые изрыгают такие проклятия. Протестуют изо всех сил. Они ропщут: «Эй, послушай, мы были приверженцами религии, Бога, а выходит, ты совсем не такой, каким тебя представляют! Почему ты молчал? А?

Представляешь, сколько мы потратили времени на ужасы и страхи по поводу каких-то дней в календаре, мучаясь над тем, что надевать, что делать и что говорить? А если мы начнем рассказывать о кошмарах поста…» Будто я в чем-то виноват. Но я всегда стараюсь их утешить, понимаете? Говорю им, что принимаю претензии, но поверьте, не я все это придумал, если честно, только часть… Я довольно долго размышлял, что никто вообще-то в эти игры не верит и правилам не следует, что все лишь притворяются, что верят в Бога, в качестве шутки. Знаете, проявляют чувство юмора. В общем, однажды я заставил их успокоиться. Довольно глупо с их стороны тратить понапрасну столько времени, хотя, скажу по секрету, они сами виноваты. Но пусть все это останется позади, и начнем по-новенькому. В результате все окажутся здесь. Тут, кстати, вовсе не nлoxo, все тип-топ, у нас теперь даже есть поле для мини-гольфа.

В общем, поговорили, вернемся к нашим делишкам, да? Я рассказываю вам историю про Тома и других ребят, чтобы показать кое-что, понимаете? Я стараюсь на примере объяснить вам, почему вещи происходят именно так, а не иначе. Речь о том, как что действует, то есть как вы действуете сами. Пытаюсь объяснить: почему вы ведете себя так или иначе и придерживаетесь определенного пути, хотя можете его перед собой и не видеть. Некоторым не по душе то, что я излагаю, но советую вам вдуматься в ситуацию. Хотя сейчас хочу, чтобы вы просто наблюдали за ними, ладно? Я знаю, что вы, друзья мои, любите покопаться в себе и других и, скажем так, порасстраиваться, верно? Глядя на то, кто чем занимается, где находитсяи все такое. На внешний вид. Вы увлекаетесь частностями и не можете разглядеть картину в целом. То есть, может быть, и можете, но не желаете этого делать, правильно? Эта история – дело вполне обычное. И на то есть свои основания, но к ним я еще вернусь. Просто не нервничайте и не смущайтесь из-за шумов сзади, договорились? Наблюдайте за людьми. Не думайте о том, кто они, а следите за тем, что они делают! Люди – всегда самое главное.

Глава 4

Я позвонил Эми на счет «четыре» после того, как попрощался с Джордж. Она была счастлива, что ситуация складывается самым благоприятным образом, и похвалила меня за навыки дипломатии.

– Урррраа! Так и надо, твареныш!

Эми сказала, что свяжется с агентом Джорджины и немедля примется за обсуждение подробностей контракта.

Сара тоже явно обрадовалась.

– И какая она?

– Очень уж проворная.

– Видишь, я же тебе говорила, что она умница.

– Нет, – ответил я, качая головой, – вообще-то я в самом прямом смысле. Она носилась по всему городу, и я чуть не умер, еле поспевая за ней. Она бодра, как чертова гончая.

– А еще что? Расскажи мне, как все было.

– Ну, нечего особо рассказывать. Я пока еще не очень понял, что она собой представляет. Джорджине определенно нравится быть знаменитостью и играть в эти игры, я предполагаю, что она лукавая хитрованка, на этом мои размышления о ней заканчиваются.

– А что на ней было надето?

– Сара, я должен предупредить, что мои рабочие отношения с ней явно усложнятся, если ты начнешь, как одержимая, следить за ней, понимаешь?

– Ох, мне просто интересно. Ты же редко работаешь с настоящими знаменитостями. Обычно это всего лишь занудные путешественники или люди, пережившие жуткие личные трагедии… а тут по-настоящему интересно – ее ведь даже по телику показывают.

– Ну, хорошо. На ней были супервыразительные полотняные штаны и очень сексуальная мешковатая спортивная рубашка.

– Ничего себе! Так это же любой может напялить. Даже я могу надеть что-то вроде этого… Ничего себе!

– Тебе принести водички?

– Тихо ты, мерзавец. – Она шутливо ущипнула меня за ухо, потом опустила голову мне на плечо и сказала почти сонно: – Наверное, будучи такой большой знаменитостью, она получает кучу подарков… ну знаешь, проявление малейшего интереса к чему-либо, и ей преподносят это на блюдце… – Сара выводила пальцами узоры на моем животе.

– Учти, я не буду пытать Джорджину о том, может ли она достать для тебя бесплатные билеты на велосипедные гонки.

Сара внезапно подняла голову с моего плеча и прямо уселась на диване.

– Кстати, об этом-то с ней можно поболтать, – подсказала она. – Ты же не знаешь, может, ей так же интересен спорт, как и мне?

– Так же интересен, как и тебе, говоришь? – усмехаясь, ответил я.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, но ты идиот, ясно?

Я чмокнул ее в нос. Сара демонстративно вытерла его ладонью, дурачась, но снова приклонила голову мне на плечо.

– Любишь ли ты меня так сильно, что у тебя кружится голова, словно от божественного наркотика, несущегося по твоим венам?

– Ну, пожалуй.

– Хорошо… ну тогда помни о билетах, вдруг эта тема всплывет в вашем разговоре.

Джордж позвонила где-то в полдесятого. Услышав ее голос, я внезапно вскочил. Спокойно…

– Том?

– О… Джордж, я очень рад! – сказал я с таким видом, будто мне приходится проигрывать в уме еще кучу деловых контактов. – Привет, а я только… – я махнул рукой в сторону занавесок, – понимаешь… Ну, как твои дела?

– Хорошо, спасибо, я в порядке. Скажи, тебе без разницы, где мы будем делать интервью?

– Ну, разница есть. Лучше не делать его в ночном клубе, у меня диктофон плохо реагирует на громкие басы, но, в общем, главное – чтобы было потише и мы могли свободно общаться. За обедом в гостинице, например, или в тихом ресторане… – Я, само собой, надеялся, что меня накормят на халяву.

– Понятно. Ну, отлично. Думаю, что можно было бы пообщаться на «Карлтон Хил».

– Отлично.

Да уж, отлично. Ясно: я не только не смогу потрескать, но она еще и заставит меня прошагать вверх неизвестно сколько ступенек. Неужели эта женщина не может работать на уровне моря? Если так будет и дальше, мне придется позвонить Эми и попросить ее внести в список непредвиденных расходов покупку мула.

– Отлично, – повторил я.

– Хорошо, тогда увидимся там, скажем, в два. Завтра должна быть хорошая погода. Я слышала, оттуда открывается потрясающий вид.

– Да. Великолепно… И вид… С нетерпением жду нашей завтрашней встречи.

«О Боже, спаси и сохрани!»

Утром я провел небольшие раскопки в Интернете. Как и следовало ожидать, учитывая, что Джордж – борец за права женщин, я нашел довольно большую подборку фотографий, где она запечатлена обнаженной. Просмотрев около тридцати из них, понял, что все они фальшивки. Одну изучал довольно долго, но в результате сделал вывод, что тень падает как-то неестественно, к тому же вряд ли у человека может быть такое мечтательное лицо, когда он занимается тем, что изображено на фотографии. Единственной подлинной фотографией был снимок ее трусиков под юбкой, когда актриса выходила из машины, отправляясь на какую-то премьеру или что-то в этом роде. Необходимой деталью в углу общего снимка размещалось увеличенное изображение ее промежности. Как ни посмотри, на ней были трусы, причем вполне земные, скажем прямо, так что кадр мог быть интересен лишь тем, кто просто перся от того факта, что ее ноги срастаются у бедер. Да, и еще я узнал, что ей тридцать. Интернет действительно неисчерпаемый ресурс.

Я приехал в город пораньше на автобусе и поднялся на «Карлтон Хил». Я опоздал на первую встречу, поэтому мне хотелось знать наверняка, что я прибуду на вторую с запасом, но и это не главная причина. Подъем на «Карлтон Хил» довольно крутой, поэтому к моменту прихода Джордж мне хотелось быть уже на самом верху, беспечно прогуливаться вдоль перил и небрежно опираться на решетку, словно Марлон Брандо, облокотившийся на музыкальный автомат в «Дикаре». Так явно лучше, чем появиться ползущим на четвереньках, жадно хватая ртом воздух, как… скажем… Марлон Брандо, взбирающийся на «Карлтон Хил» на закате своей карьеры. Я взобрался наверх, некоторое время наслаждался тем, что жадно глотал воздух, и потом принялся за поиск удобного места. Я испробовал несколько поз: встать спиной к дорожке с обращенным к «Обсерватории» взглядом, держась одной рукой за черные металлические перила, а другой раздумчиво касаясь подбородка; наблюдать через двор на реку и замок; откинуться назад, руки глубоко в карманах, закрыть глаза и подставить лицо солнечным лучам. Наигравшись с позами, я уже решил принять последний вариант, но – увы – я слишком долго примерялся в поисках идеального положения и места, где острые выступы не врезались бы мне в спину столь брутально. Слишком много тупого топтания. Так что когда Джордж поднялась наверх, я был занят маленьким танцем: встряхивал ботинком, тер его о землю, а потом пялился на подошву. Я совершал столь непонятные действия для того, чтобы избавиться от огромного прилипшего на подошву куска собачьего дерьма цвета охры. Экскремент застрял прямо у основания каблука, как раз в том самом месте, с которого черта с два сдерешь налипшее дерьмо.

Знаете, что меня отвращает в таких запахах? Их неясное происхождение, вот что. Конечно, запах чеснока не из приятных, но уж лучше, чтобы обо мне думали: «От него воняет чесноком. Натрескался, как сапожник, и теперь от него воняет чесноком», чем «Боже ты мой, и чем это от него так несет?». По крайней мере, если люди знают, что это за вонь, они принимают ее. Ну, кроме таких вот случаев, как со мной. Но все равно понятные запахи явно лучше мистических ароматов. Я говорю обо всем этом лишь для того, чтобы пояснить, почему, когда Джордж подошла ко мне и улыбаясь сказала «привет», я выпалил: «У меня собачье говно на ботинке». Затем без промедления поднял ногу и сунул подошву чуть ли не ей в лицо.

Артистка взглянула на экскремент, расплющенный на подметке и за ее пределами, и кивнула.

Я отошел в сторону, чтобы поскрести ногой о более высокую траву, пока Джордж терпеливо дожидалась моего возвращения. На ней были те же солнечные очки, а волосы спрятаны под шляпой, как и вчера, но сегодня на ней были джинсы – явно вышедшие из моды еще во времена ее бабушки – и нечто напоминающее мужскую белую рубаху, которая была ей не по размеру, манжеты свисали до кончиков пальцев. На ней снова были кеды. Я надеялся, что сегодня это не предвещало ничего плохого.

Когда я отскреб дерьмо, насколько это было возможно, то торопливо засеменил к ней.

– Ну вот, я закончил. Пройдем…? – я указал ей на холм.

– Ничего, если мы усядемся там? – спросила она, указывая на «Национальный Монумент». Он воспроизводит Парфенон. Прообразом послужила классическая архитектура Афин, но выстроен он в британском духе: деньги иссякли, и памятник был оставлен в незаконченном виде.

– Думаю, что ничего.

Ранними вечерами на ступеньках «Монумента» часто собиралась молодежь, чтобы потусоваться. Одному богу известно, почему бы им не торчать у входа в «Макдональдс» или на автобусной остановке, как вся остальная британская молодежь. Однако сейчас никого из них еще не было. Вокруг бродили несколько туристов и фотографировали друг друга на фоне разных штуковин. Больше никто шума не производил. Мы поднялись наверх и вскарабкались на памятник, с грохотом усевшись между двумя колоннами.

– Прекрасный вид, – сказала Джорджи.

– Нуда, наверное, – ответил я, потому что так и было. Ландшафт Эдинбурга сплошь состоит из острых углов и шпилей. Минимум монументальных блоков, которыми загромождены современные города. Он выглядит скорее как усыпанное сталагмитами дно пещеры: случайным образом разбросанные остроконечные кристаллы.

– Мои глаза уже не воспринимают красоты после тех лет, что я прожил здесь, – признался я.

– А где ты живешь? – Она водила глазами в поисках указаний, в какую сторону смотреть.

– Ха! Отсюда не видно. Я живу вон там – в доме с серыми стенами, который раньше принадлежал родителям Сары. Те домики, что можно разглядеть с этого расстояния, мы просто не могли себе позволить… Может, приступим?… – Я достал из кармана диктофон и помахал им вопрошающе в воздухе. Она согласно кивнула, и я начал записывать.

– Хорошо… Подожди секунду – раз-два, раз-два… начали. Насколько я понимаю, ты не из Эдинбурга?

– Нет. Моя семья происходит из деревни в Восточном Айршире под названием «Маучлин».

– Понятно. Интересное местечко? Что-нибудь, что пригодилось бы для книги?

– Там недолго жил Роберт Берне.

– Да уж… редкое место в Шотландии не может похвастаться связью с Бернсом. А еще что-нибудь?

– Ничего интересного в голову не приходит.

– Ну, неважно. Я проведу небольшое расследование, может быть, найду что-нибудь, чем можно было бы задобрить публику.

– Я уехала, когда мне было семь лет, поэтому помню не так уж много.

– Ясно, а куда ты переехала?

– В Ковентри.

– О господи!

– Отец искал работу.

– Что-либо другое и предположить сложно.

– Он получил там место на машиностроительном заводе.

– Понимаю… и сколько ты прожила в Ковентри?

– До восемнадцати лет.

– Ага.

– Потом я переехала в Строук Ньюингтон.

– Понятно… понятненько. А где ты сейчас живешь?

– В Чизвике.

Я слегка потер нос.

– Ммм… не пойми меня превратно… но тебя с натяжкой можно назвать шотландкой, верно?

– Я родилась здесь. И каждую неделю приезжаю сюда на съемки: студия базируется в Глазго.

– Я уверен, что все будет в порядке. «Дай мне ребенка до семи лет…», как говорят иезуиты… Просто, если мы хотим развить шотландскую тему, мне нужно обыграть Маучлин, потом Ковентри и Строук Ньюингтон.

– Понятно.

У нее был извиняющийся вид, словно она чувствовала себя виноватой за то, что создала мне такую проблему. Конечно, все было разыграно – вежливое профессиональное сожаление, такое выражение лица бывает у консультанта в магазине при фразе: «Я очень сожалею, но на этот товар скидки не действуют. Просто его поставили сюда по ошибке, случайно засунули в кучу мусора, по невероятному капризу судьбы». Но мне все равно было очень приятно. Ведь Джорджи могла бы легко пожать плечами со словами: «Дорогой, не забывай, я плачу тебе за эту работенку».

– Не то чтобы обыграть Ковентри и Строук Ньюингтон будет так уж сложно… – сказал я.

– А Чизвик?

– Ммм… Давай посмотрим, сможем ли мы вообще избежать упоминания о Чизвике, попробуем так?

Я планомерно расспрашивал ее о главном: родители, братья-сестры, друзья, образование, имена, даты и прочие сведения. Она долго и сбивчиво рассказывала о том о сем, я всего лишь руководил беседой. Ей доставляло удовольствие рассказывать о себе так, что это не напоминало суровое испытание, вытягивающее из меня все соки, как порой случалось. Я мог заставить гонщика воодушевленно болтать часами о шпинделях, но как только дело доходило до его школьных лет (чтобы читатели посчитали его человечным и привлекательным, иначе как можно было заставить их интересоваться тем, какие шпиндели он использовал в своей жизни?), он отвечал нечто подобное: «Мои школьные годы? Ну, все нормально было. Как у всех». И молчание. Джордж, наоборот, была настолько откровенна, что я порой смущался. Я узнал о ее первом сексуальном опыте (глава «Первая любовь» в книге, могу вам открыть секрет), она вспоминала мельчайшие детали, хотя я всего лишь поинтересовался, что она делала после школы в Ковентри… Джорджи даже изобразила всё в лицах.

Пленка закончилась, и я прервался, чтобы перевернуть кассету. Всегда пренеприятный момент. Людям кажется, что они обязательно должны что-то сказать, когда я меняю пленку. Такая же потребность заполнить паузу возникает, когда бармен наливает вам кружку «Гиннеса» или механик разглядывает мотор вашей машины. В моем случае, учитывая, что диктофон не работает, им нужна уверенность, что их реплика будет совершенно неважной и неинтересной.

– Какой чудесный день, – сказала Джордж. Но потом она сделала нечто такое, что меня выбило из колеи. Не ожидал, но так уж случилось. Более того, еще больше меня поразило то, что я был так поражен. Она сняла шляпу, поставила ее возле себя словно чашу и, сняв солнечные очки, небрежно бросила их туда. Внезапно… она превратилась в Джорджину Най. Ее неповторимые темные волосы, бурля, вылились ей на плечи, словно кувшин абсолютно черного молока. И вот – прямо передо мной – глаза, что столько раз появлялись на экране, зафиксированные камерой с близкого расстояния, вот они смотрят куда-то вне кадра на мерзкого владельца завода, на автомобильную аварию, закончившуюся трагедией, или на случайно забеременевшую девушку. Обычно знаменитости выглядят иначе в реальной жизни. Часто они ниже ростом, чем казались, их загар странного коричневого цвета, иногда они выглядят уставшими, старыми или – как чаще всего бывает – раздражающе обыкновенными. Но в случае Джордж разочарование было самой неподходящей эмоцией: в жизни она выглядела так же, как на экране. Возможно, я был так шокирован, потому что уже привык к тому, что она прикрыта шляпой и темными очками, и с налету увидел ее целиком. И тут я осознал «это»: я понял, почему она выделяется на фоне бесчисленного количества других хорошеньких, но безработных актрис Британии. Я не мог «это» определить точно, это была неподвластная определению система деталей, обворожительно-магическое созвездие крохотных капризов. Но «это» определенно имело место быть. Я суммировал все свои мысли в одно лаконичное и невольно вырвавшееся восклицание:

– Черт!

– Что? – откликнулась Джордж. Увидев выражение моего лица, она быстро оглядела себя, по-видимому, в поисках пятен или выпавших из бюстгальтера грудей. Не обнаружив ничего подозрительного, она скосила глаза для того, чтобы оглядеть собственный нос.

– Прости. Ты только что превратилась в Джорджину Най – так неожиданно.

Она насмешливо улыбнулась мне.

– О, дорогой, как это мило… – Актриса приложила большой и средний пальцы к ладони, изобразив, что это ручка и бумага. – Не желаете автограф?

– Да, ну ладно-ладно, – я улыбнулся в ответ. – Я же не сказал, что мне нравится Джорджина Най, просто удивился, когда увидел ее.

– Конечно, притормози и сдавай на попятный. У тебя в голове есть своя теория антиславы, и вот ты сталкиваешься с… эээ… моим присутствием, и вся твоя философия летит в тартарары. – Она резким толчком достала пачку сигарет из кармана рубашки и прикурила. – Готово?

– Что?

Джорджи кивком указала на диктофон.

– А, одну секунду… Да. Поехали.

Новые биографические сведения. Смешно, но, несмотря на ее потрясающий вид, в ее рассказах не было совсем ничего выдающегося: честно говоря, мне придется всерьез покорпеть над тем, чтобы ее жизнь стала хоть чуточку пригодна для книжной истории.

Я ловил себя на том, что не могу отвести от нее глаз, постоянно уплывая куда-то мыслями. Что было совсем неуместно, тем более в ситуации, когда мне было так важно охотиться за интересненьким и вылавливать все то, что пригодно для письменного изложения. Главная проблема заключалась в том, что в ее жизни не было ни одного неприятного случая, вокруг которого можно было бы построить повесть ее жизни. Если вы пишете портрет человека, только что награжденного золотой медалью на мировом чемпионате по вращению обруча нагишом (я только что выдумал этот вид спорта, но внезапно осознал, что на самом деле это не такая уж плохая идея), то история проста: я мечтал, тренировался, соревновался и выиграл, – гип-гип, ура! Примерно так же будет выглядеть история победителя в лотерее, или успешно реабилитировавшегося после несчастного случая, или родившегося с уродливыми ушами. Но случай Джордж был иным: она фантастически популярна. А от безумно знаменитой персоны люди хотят только одного – откровений. Нечто шокирующее о приятелях-актерах или рассказ об их невинной зависимости от содержащего эфедрин «перкодана»: они прятали ее от окружающих, боролись, но смогли пересилить себя и справились, и это, «дорогие читатели, естественно, сделало их сильнее». Джорджи, напротив, рассказывала мне, как препиралась с людьми, которые вешали книжные полки в ее квартире. Я начал понимать, что мне наверняка придется подкупить кого-нибудь, чтобы вовлечь ее в контрабанду героина из Малайзии, который она якобы провезет в пластмассовой статуэтке Будды. У меня было такое ощущение, словно Джордж рассказывает все это специально, чтобы разозлить меня: ее родители никогда не отказывались от нее. Ни один из молодых людей ее не обидел, все друзья были очень милыми, а самое худшее, что с ней случалось в жизни, – ветряная оспа. Ну что за жизнь такая?! Может быть, надо прямо сейчас столкнуть ее с «Национального Монумента»? Расстояние не более двух метров, но, по крайней мере, риск сломать шею послужит хоть каким-то материалом для меня.