Текст книги "Бытовая химия"

Глава 5

– Тебе бы не помешало подстричься, – сказала Сара. – Она наклонилась и поцеловала меня в шею, перед тем как уйти на работу.

– Правда?

– Ну, если ты не отращиваешь волосы. Или отращиваешь?

– Мне слишком много лет, чтобы отращивать волосы.

– Это что еще значит? Думаешь, твой двадцативосьмилетний скальп не выдержит напряжения?

– Я имею в виду, что длинные волосы разрешается носить тем, кому меньше двадцати.

– Ты можешь носить длинные волосы, если хочешь.

– Люди будут смеяться надо мной.

– Пошли они в задницу!

– Да, конечно, ты права… Я начинаю говорить, как Хью. Я могу делать все, что хочу: это же мои волосы. Я не затем родился, чтобы вести себя так, как хотят другие. Пошли они в задницу.

– Хотя тебе больше идет короткая стрижка.

– Сегодня же схожу в парикмахерскую.

После того как Сара ушла, я отправился наверх в комнату и сделал пару набросков для книги. Я старался найти нужную интонацию. Что несвойственно авторам, пишущим за других, я изобретал голос, который пришелся бы мне по вкусу, – я создавал Джорджи вместо того, чтобы подражать ей. Ее голос должен был быть романтичным, но не мечтательным. Идеалистичным, но при этом с долей практичности. И сильным. И шотландским. Я продолжал рыть и рыть. Я дотронулся до клавиатуры, чтобы взглянуть, что там вышло.

Маленькой девочкой я жила в Маучлине. Я часто останавливалась на углу Лудон-стрит и смотрела на здание почты. Оно казалось мне заколдованным местом: мистические врата в другой мир. Над почтой была масонская ложа (кто знает, что за странное колдовство осуществлялось там?), но магия почты была столь своеобразна, что перекрывала ту власть, что даруется примкнувшим к масонам мужчинам, укоротившим штаны. На почту приходили посылки, и внутри этого всемогущего здания с викторианскими стенами из красного кирпича невообразимым образом письмам и бандеролям даровалось право путешествовать в любую точку земного шара. Они могли оказаться в Лаггане или Лондоне, Нью-Йорке или Нью-Дели. Я стояла перед зданием почты, под моросящим дождем, в сползших шерстяных колготках, туфлях со стертыми носами (несмотря на постоянные замечания матери, я шаркала ногами) и огромном плаще-дождевике, – сестра явно погорячилась, отдав его мне. Я не могла представить себе ничего более волшебного, чем возможность отправиться во все эти места. Теперь, конечно, я знаю, что настоящее волшебство – не те места, куда отправляешься, но та частица домашнего уюта, которую берешь с собой.

Отвратительно. Банально, слащаво, а шутка о неподтянутых колготках была невыносимо глупой и совершенно неуместной, особенно после фразы «кто знает, что за…». Голоса Джорджи-взрослой и Джорджи-ребенка уродливо смазывались. Поношенный плащ-дождевик был очарователен (я быстро проверил свои записи, чтобы еще раз проверить, действительно ли у Джорджи есть старшая сестра, – есть, фу!), но слишком уж очевиден, честно говоря. А все мои сведения о Маучлине были почерпнуты из туристического путеводителя по Шотландии 1950-х годов, отрытом на чердаке. Конечно, Джорджи не упоминала никакой почты, так что, перед тем как начать выстраивать картинку ее личности, мне было необходимо проверить более свежие данные. Было бы довольно стыдно, если бы, прочитав книгу, кто-нибудь сказал: «Э, да здание почты было стерто с лица земли еще в 1961 году… Джорджина Най, должно быть, с тоской смотрела на витрины супермаркета „Сэйфвэй"». Вот бы народ посмеялся.

Я покажу отрывок Джорджи и ее агенту и, если им понравится, продолжу в том же духе.

Зазвонил мобильный телефон, на экране высветилась надпись: «Номер неизвестен». Я отметил для себя, что начинаю писать эту книгу с телефонного звонка, причем не с обычного, а со звонка от неизвестного абонента. Я схватил трубку со стола и опасливо приложил к уху.

– Привет, Том. Это Джорджи, – она звонила из гостиницы.

– Привет, Джорджи. Как дела?

– Великолепно. Просто я хотела узнать, не нужно ли тебе еще одно интервью сегодня? Завтра я уезжаю в Глазго на съемки, а после этого отправлюсь в Лондон. Так что сегодня днем у нас последняя возможность пообщаться лично…

– А, понятно.

– Сегодня я свободна. Ты можешь прийти в гостиницу в любое время после трех.

– Да, это было бы неплохо. Я как раз хотел обсудить несколько вещей.

– Хорошо, тогда до встречи.

– Отлично.

Довольно волнующе. То есть не так, конечно. Полезно. Весьма кстати увидеть Джорджи еще раз: проверить необходимые факты, вошедшие в книгу. Я был определенно взволнован такой «полезной» возможностью.

И мне нужно было подстричься.

Лучше это сделать до встречи с Джорджи. Не дело появляться в ее гостиничном номере с плохой прической.

Я обзвонил салоны красоты, но даже в такой будничный день, как среда, записаться на стрижку оказалось сложно. Лишь в одном месте мне пообещали втиснуть меня куда-нибудь, если я приду в два часа. Что делало мое расписание довольно плотным, если я желал появиться в гостинице Джорджи в три, но других вариантов не оставалось.

– Мне подходит, – сказал я, – остается только, чтобы подошла прическа.

– …Так записать вас на два или нет?

– Да… да, пожалуйста, запишите.

К мужчине, появляющемуся в женском салоне красоты, относятся с подозрением и осторожностью. В глазах женщин я был определенно сексуальным маньяком, относиться к которому нужно со всей строгостью, чтобы я не провернул никаких непристойностей. «Да, я парикмахерша, – всем своим видом заявляла женщина, завязывающая полиэтиленовый фартук вокруг моей шеи. – Но меня голыми руками не возьмешь».

Она нажала большим пальцем педаль на моем стуле, и я со свистом опустился.

– Что вы хотите? – спросила она, уставясь на меня в зеркало, а глаза ее добавили: «Как будто я не знаю, придурок».

– Ну, не могли бы вы просто сделать поаккуратней?

Я воздел руки и проиллюстрировал желаемый результат довольно расплывчатыми жестами, словно уши мои горели и я обмахивал их ладонями. Она кивнула и принялась за работу. Будто нарочно, она не перемолвилась со мной ни единым словом, даже не спросила, будет ли у меня отпуск в этом году. Вокруг нас женщины-парикмахеры и женщины-клиентки вели бурные беседы. Одна из полусотни теток (из мелких отверстий ее резиновой шапочки торчали тонкие пряди волос, и голова была похожа на полудохлого лысеющего дикобраза) делилась проблемами, возникшими у нее с муниципалитетом по поводу страховки. Ее парикмахерша застыла со скрещенными на груди руками и, выслушивая все хитросплетения истории, потрясала головой от удивления ровно столько же времени, сколько потратила и на окраску волос клиентки. Другая посетительница была утомлена приготовлениями к свадьбе. Она просто не знала, как ей все организовать, а Джимми был конечно же никуда негоден. Я уж было увлекся историей о чьей-то сестре, но тут раздался рев сирен.

Через зеркальные витрины салона было видно, что люди на улицах застыли и на тротуар въехали полицейские машины. Пока мы все еще недоумевали, что происходит, дверь открыл офицер полиции и, облокотившись на дверной проем, произнес:

– У нас есть подозрение, что здесь заложена бомба. Необходимо, чтобы все немедленно эвакуировались. Если вы видели подозрительных людей или странные свертки, пожалуйста, дайте нам знать.

Он оторвался от дверного проема и ринулся в соседний магазинчик. В парикмахерской воцарилась тишина: пало тихое подозрение на всех и вся. Громкоговоритель снаружи принялся повторять такое же послание, что и речь офицера, и все мы приступили к решительным действиям. Всем немедленно захотелось пожаловаться – как можно быстрее и наперебой. Все вздыхали, неодобрительно восклицали и стонали по поводу того, что кому-то понадобилось заложить бомбу именно тут и именно сейчас. «Вот безобразие! И что, нам придется встать и тащиться куда-то по улице, когда прически и наполовину не закончены? Будь они прокляты, а может, тревога ложная?»

Женщина, которой уже окрасили корни волос, принялась ныть, что процесс прервали такой банальностью, как бомба, что было явно нелепо. А я должен был встречаться с Джорджиной Най, причем до встречи оставалось меньше двадцати пяти минут. Я не мог заявиться в гостиничный номер Джорджины Най с остриженной наполовину головой – я бы выглядел, как сбежавший из психушки.

– Разве мы не можем быстренько закончить? – молил я парикмахершу, уже натягивавшую пальто.

– Что?

– Разве вы не можете закончить стрижку до того, как мы уйдем отсюда?

– Вы что, не поняли: заложена бомба.

– Да, да, я знаю. Но вы, ну… посмотрите на мои волосы.

– Таня, идем же, – позвала ее стоявшая в дверях пожилая женщина, по моим предположениям, владелица салона.

– Я иду. Молодой человек хотел убедить меня, чтобы я осталась и закончила его стрижку.

Владелица покосилась на меня.

– Что у него? Стрижка на сухие волосы?

– Да, – кивнула Таня. – Я хотела сделать подлиннее на макушке.

– Хмм, тут главное не перестараться. У него не такие густые волосы.

– Понятно.

– Ну, пойдем же, пока нас не убили!

Я выскочил на улицу, застыв в дверном проеме, оказавшись ни там ни сям, и умоляюще кричал им вслед:

– Может, возьмете ножницы?

Но они спешили вверх по улице и не отвечали. Я на всех парусах метнулся за ними. Надеясь, что не все потеряно, и желая сохранить атмосферу парикмахерской, я решил оставить полиэтиленовый фартук. Пока я бежал, он шлепал меня по бокам: я был похож на Бэтмена с неудачной прической и в накидке задом наперед.

– Мы могли бы отойти на безопасное расстояние, чтобы вы закончили стрижку.

– Сожалею, – сказала владелица, даже не взглянув на меня, – но не могу позволить, чтобы Таня стригла клиента на улице, наша страховка не сможет покрыть такие расходы.

– Какая еще страховка? Это всего лишь стрижка. Ничего не может случиться… ну, разве что бомба взорвется.

– А что, если Таня отхватит вам ухо?

– А что, это вероятно?

– Как знать… Она делает последние штрихи, вдруг взрывается бомба… вас ударяет взрывной волной… – все еще не поворачиваясь ко мне лицом, парикмахерша дотронулась рукой до уха и резко отвела ее, иллюстрируя, как ушная раковина разрывается ножницами.

– Я подпишу документ, что не имею претензий.

– Фффи, – сплюнула хозяйка, – не первый раз такое слышу.

– Ну… эээ… ааа… хорошо! Да, тогда мы вот как поступим… Я сбегаю в ближайший магазин, куплю ножницы и пару зеркал, так? Я поставлю зеркала и сам себя подстригу – следуя вашим указаниям. Вы просто будете говорить мне, что делать. Согласны? Ну, пожалуйста?

Хозяйка и Таня переглянулись и покачали головами. Словно я был полным идиотом. Они даже и не думали идти на уступки.

Вот дерьмо вонючее, и что мне теперь делать? Я глянул на часы. Мать твою! Мой разум кружился белкой в колесе, я вспоминал, где поблизости есть еще парикмахерская. Где? Где? Где же? А! Вон где! Приличное расстояние пешком, но я вполне мог успеть как раз вовремя: вполне можно спасти голову и добраться в гостиницу Джорджи в назначенное время, если бежать быстро-быстро.

Я продирался сквозь небольшую толпу, стоящую в ожидании дальнейшего развития событий: либо люди вернутся на работу, либо бомба разорвется у них на глазах. Как только я пробрался сквозь ряды, вся надежда была на собственные ноги. Я помчался по улицам Эдинбурга. Чертов Эдинбург, почему не додумались построить город на равнине? Да и не только в том дело, что местность неровная, куда бы вы ни направились, кажется, что вы все время двигаетесь в гору. Наверное, город строили по эскизам Эшера. Подпрыгивая и выделывая ногами кренделя, я скакал по тротуарам между прохожими, которые, казалось, готовы были пройти лишние километры, чтобы попутаться у меня под ногами.

Еще несколько вдохов-выдохов, и я бы выплюнул на тротуар свои легкие. После пяти минут бега я навалился на дверь салона, бывшего моим последним шансом. Покачиваясь, ввалился внутрь и неуклюже прошлепал к стойке администратора. У девушки за стойкой перекосилось от испуга лицо, его выражение говорило: «Хорошо, хорошо, возьмите все, что в кассе, только не делайте мне больно».

– Нужна… стрижка… прямо… срочно…

Администраторша прикусила губу.

– Боюсь, у нас все мастера заняты… Я могу найти для вас время… ммм… в пятницу днем.

Я посмотрел на нее разбивающим сердце взглядом и оживленно ткнул пальцем в голову.

– …Срочно.

Дверь в небольшую комнатку позади стойки была открыта. Девушка слегка повернула голову в том направлении и, не спуская с меня глаз, позвала:

– Миссис Коннелли? Миссис Коннелли? Тут пришел молодой человек, говорит, что ему нужна стрижка.

– …сро…

– Срочно.

Из комнатки послышался голос, человека не было видно.

– Мы не можем взять его сегодня. Скажи ему, пусть запишется предварительно.

Я умоляюще протянул к администраторше руки.

– Видите ли, он хочет прямо сейчас, миссис Коннелли.

– Прямо сейчас? – вопросил голос с нотками раздражения.

– Да, миссис Коннелли. Прямо сейчас. Знаете… он даже пришел в собственном фартуке.

«Ах-да, а я-то и забыл. Ну что же!»

Тишина, скрип отодвигаемого стула по полу, и в дверях появилась женщина с тонной косметики на лице – больше чем у всех солисток парижского хора. Обозрев меня, она отступила на шаг назад, но потом успокоилась и подошла к стойке.

– Извините, но у нас все занято до пятницы.

К этому времени я уже обрел способность дышать и говорить, так что мог произнести нечто членораздельное.

– Да не могу я, черт побери, ждать до пятницы, – объяснил я. – Мне нужно исправить дело прямо сейчас.

Миссис Коннелли напряглась еще больше.

– Ну, мы ничем вам помочь не можем. Посмотрите – все кресла заняты. Вы же не думаете, что я попрошу встать кого-нибудь, чья стрижка еще не закончена, правильно?

Я использовал каждый мускул на лице, чтобы заверить их, что это будет вполне оправдано с финансовой точки зрения, если мы втроем возьмем вон ту старую кобылу, которой как раз ополаскивают волосы, и выкинем ее на улицу.

– Прошу прощения, – повторила миссис Коннелли, тоном явно давая понять, что это ее последние слова.

Я скривил губы. Через некоторое время из них вырвалось нечто вроде «Вы… да вы…», но злость и отчаяние блокировали мой дар речи. Я яростно фыркал и со всей силы хлопнул ладонью по крышке стойки. Баночка-образец с муссом вздрогнула. Бросив оскорбленный взгляд на обеих теток, я маршем двинулся на выход. Дернул на себя ручку, остановился в проходе и оглядел весь салон.

– Никогда больше… – объявил я, по-ленински выбросив в воздух руку, – …ноги моей здесь не будет! – Эта ошеломляющая новость, как видно, не произвела ни на кого из них впечатления и дух парикмахерш не сломила, но я постоял в этой позе пару секунд, чтобы до всех дошел смысл сказанных слов. После этого схватил свой полиэтиленовый фартук, театрально вскинул его на плечо и выскочил на улицу.

Вот жопа!

Жопа, с хреном и укропом.

Я закатал рукав и посмотрел на часы. Мой желудок провалился в задний проход. Весь разбитый, я устало потащился в сторону гостиницы Джордж, ругая свои едва волокущиеся и шаркающие ноги. Потом я взглянул на вывеску. И остановился.

И помчался изо всех сил в магазин через дорогу.

– Мне нужна шляпа.

– А какого рода шляпы вас интересуют, сэр? – спросил продавец, мужчина средних лет, с невозможно выхолощенным эдинбургским акцентом.

– Любая. Любая шляпа.

– Эээ… шляпа для повседневного использования, для официальной встречи или…

– Послушайте, я встречаюсь с женщиной в гостинице через… о, господи… две минуты, и мне нужна шляпа.

– Понимаю… сэр.

– Уффф… Вы видите мою прическу? Я был в парикмахерской, когда объявили, что в здании заложена бомба. Я бежал как лось через весь город, но у этих гадов не оказалось свободных мест до пятницы, а у меня встреча через две минуты, и мне нужна шляпа. Вы только взгляните на мои волосы, вы видите?

– Да, конечно, – кивнул мужчина. Он окинул взглядом магазин. – Возможно, фетровая шляпа? Классическая, стильная, с оттенком… – он пошевелил, словно пытался что-то поймать в воздухе, большим и указательным пальцами, – …богемности.

– Она прикроет мои уши?

Продавец посмотрел на мое правое ухо, затем на левое, его глаза оказались явно на разных уровнях, когда он сравнивал длину моих кудрей.

– Хммм… может быть, вот это? – сказал он, элегантно расплетая пальцы и указывая на большую корзину около кассы. – Насколько мне известно, изначально их прислали нам как шапочки для катания на сноуборде, но в последнее время они очень популярны среди молодых людей.

Я встал, уставившись в корзину.

– Довольно теплые, конечно же, – продолжил он, – легкие, хорошо стираются… и скрадывают уши целиком.

– Сколько?

– Двадцать девять фунтов и девяносто девять пенсов.

– Тридцать фунтов за какую-то шерстянку?

– Это не шерсть, сэр: это стопроцентный полиэстер.

– Я… нуда неважно… Я возьму.

– Отлично. Какой вы предпочтете цвет? «Солнечный оранжевый» или «пронзительный лиловый»?

– Они одинаково стоят?

– Совершенно одинаково, сэр. Это всего лишь вопрос личных предпочтений.

– А что вы посоветуете?

– Ну, в оранжевом есть энергия, жизненная сила. Наверное, она как раз подойдет для встречи с юной леди.

– Это… послушайте, она – актриса, я – писатель, и встреча у нас чисто деловая.

– А, тогда лиловая, – заключил продавец глубокомысленно.

Я начал раскопки в корзине.

– Они одного размера и подходят каждому, сэр.

Я вытащил сноубордическую шапку вопиюще лилового цвета, какие особенно популярны среди молодых людей, и напялил ее на голову поверх ушей.

– Как я выгляжу? – спросил я.

– Подходит и для давосской лыжни, и для прогулки вдоль «Королевской Мили», сэр.

Я побоялся хоть на секунду увидеть себя в зеркало: быстро сунул ему деньги и кинулся со всех ног к гостинице Джордж. Остановился только раз: чтобы выбросить в урну парикмахерский фартук, что сделал исключительной яростью.

– Ха.

– Что? – спросил я.

– О… ничего, – ответила Джордж, распахивая дверь, чтобы впустить меня внутрь. – Пожалуйста, входи.

– Прости, я немного опоздал. Полицейские объявили, что, возможно, заложена бомба, поэтому на улицах были пробки.

– Да, Партия Освобождения Животных, об этом упоминали по радио.

– Так вот кто это? – спросил я. – ПОЖ? Тварюги. Завтра проведу весь день в парке – буду пинать белок, скидывая их ногами в пруд.

Джордж остановилась в роскошном номере в шикарной гостинице: такое ощущение, что находишься в викторианской художественной мастерской. Впрочем, неверное определение. Ощущение такое, словно вы на съемочной площадке, декорированной под викторианскую художественную мастерскую. Несмотря на то что письменный стол выглядел антиквариатом, не сомневаюсь, что он – подделка: слишком рафинирован, слишком правильно поставлен. Комнату вылизывали после каждого гостя, чтобы она выглядела свежей и непорочной для следующего посетителя. В итоге атмосфера была стерильной, а комната – необжитой и нелюбимой.

– Может быть, снимешь пальто? И шапку?

– Я… эээ… нет… спасибо. Боюсь, у меня начинается озноб.

– Правда?

– Да… брррр… – Я обхватил себя руками, растирая кожу и используя все средства, чтобы продемонстрировать сказанное. В комнате было градусов двадцать пять, Джорджи была босиком, в одной футболке и обрезанных до шорт джинсах.

Она шагнула вперед и положила руку мне на лоб. Рука на лбу была прохладной, поэтому волоски у меня на шее зашевелились при ее прикосновении.

– Ничего себе, да ты горишь. У тебя, наверное, жар.

– Ну, теперь у меня не жар, а эрекция…

Да. Именно это я и сказал. Отлично. Я бы хотел думать, что слова вылетели неизвестно откуда: выскочили сами по себе после того, как инопланетяне и ведьмы имплантировали эту мысль мне в голову.

Но пугающей правдой было то, что родились они в результате долгой внутренней борьбы. Может быть, не такой долгой, если мерить скучным тиканьем часов, но в моем мозгу прошло около миллиона лет, пока я принимал решение, сказать их вслух или нет. Джорджи медленно подошла ко мне и положила руку на лоб. Ее прикосновение было настолько стремительным, что скорее походило на нежный шлепок, но я прочувствовал его так, словно он проходил в несколько этапов. Я ощутил кончики ее пальцев, они на секунду остановились, затем рука развернулась таким образом, что вся ее ладонь легла на мой лоб. Ладонь замерла там на некоторое время, но потом я почувствовал, как она переместилась чуть в сторону, словно измеряла температуру уже в другой части лба – для сравнения. Потом рука мягко оторвалась ото лба, кончики пальцев дотронулись до него первыми и оторвались последними: они словно прошлись по коже, сдвигаясь чуть в сторону лица, прежде чем полностью потерять с ним контакт. Именно в этот момент я почувствовал уплотнение в районе паха. Посмотрел на Джорджи и был очень обеспокоен тем, что всего-то несколькими сантиметрами ниже наших встретившихся взглядов мой пенис рвется на свободу. Я не смел опустить глаз, чтобы оценить размеры возникшей проблемы, в ужасе, что глаза Джорджи инстинктивно последуют за моим взглядом, но по ощущениям речь шла о длине и плотности микрофонной стойки: если бы я быстро развернулся, то уж точно выдал бы себя, одним движением смахнув со стола всякую мелочь. Я мог и просто сделать вид, что ничего не произошло, и продолжать вести себя так, словно все в порядке вещей, пока мне не пришлось бы ходить, сидеть или стоять ровно. Или попробовать сделать происходящее менее заметным и ужасным, например, крикнуть: «Посмотри-ка туда!», и пока взгляд Джорджи блуждал бы где-то вдалеке, я мог бы вступить в бой с собственным членом и заставить его принять более удобное положение. Но я тут же отказался от этой мысли: а если бы она уже перевела взгляд на меня и обнаружила, что я занят неизвестно чем? Или я мог бы разрубить все узлы, заявив о ней прямо. Иногда это самое лучшее, не так ли? Если вы появляетесь на деловой встрече с пятном на галстуке, нельзя сделать вид, что его нет, а все старания спрятать неряшливость зачастую только ухудшают ситуацию. Поэтому лучше всего сказать: «Внимание! Смотрите, я только что посадил пятно на галстуке». Признайтесь, покажите, что для вас проблемы не существует, и все забудут о ней и будут жить дальше. Так что, вы понимаете, я все взвесил прежде, чем открыл рот и обратился к Джорджине Най в ее гостиничном номере:

– Ну, теперь у меня эрекция…

Ее глаза расширились, а на лице было смешанное чувство удивления с чем-то вроде «О! Поздравляю! Я так рада за тебя!».

– …Ха-ха-ха, – добавил я в надежде на то, что, ну… господи, не знаю на что, ну, чтобы уберечь себя от того, чтобы она не закричала во всю глотку и не стала хлестать меня по лицу телефонным шнуром. Я надеялся, что мое «ха-ха-ха» поможет нам найти альтернативу такому поведению.

Внезапно на лице Джорджи появилась насмешливая улыбка.

– Прости, – пожал я плечами.

Она улыбнулась, на этот раз – ослепительно.

Однако мы все еще смотрели друг на друга. Не отводя взгляда, я всего лишь старался избежать того, что она опустит глаза и посмотрит туда, даже хотя бы на долю секунды. Моргни я, и наша связь могла бы оборваться. Будто я вел психологический бой с медведем. Наконец напряжение спало, и она уже было направилась в сторону дивана. Но – эх! – вот оно! Уже на повороте она опустила вниз глаза и быстро оглядела мое хозяйство. Мои плечи безжизненно ссутулились, такой позор! Но что еще хуже, подглядев за происходящим у меня в штанах, она слегка хрюкнула, подавляя смех. Вот так незадача: то паника, что она углядит мою внушительную плоть, а как только это происходит, она издает хрюкающий смешок, тем самым демонстрируя, что мой дух вот-вот будет сломлен. В ту же секунду, как мои уши приняли сигнал, мой пенис сник, он уменьшался поразительно быстро. Чуду подобно, что он не издавал свистящий писк сдувающегося воздушного шарика.

Джорджи уселась на диван, подогнув под себя одну ногу.

– Да… – сказала она.

– Да. – Я второпях осмотрел комнату. Было невозможно усесться на диван рядом с ней после тех знаков, что только что подавали мои гениталии, так что я схватил стоявший за письменным столом деревянный стул и поставил его прямо напротив того места, где сидела Джорджи. Она стиснула губы, пока я волочил стул, и изо всех сил старалась сдержать улыбку. Нас разделял кофейный столик, именно на него я и поставил диктофон.

– …Ну, ты готова?

– Конечно. Ты что-нибудь хочешь до того, как мы начнем?

– В смысле?

– Ты хочешь что-нибудь? Попросить, чтобы принесли кофе, или чай, или что-нибудь еще…? До того, как мы начнем?

– А, нет, спасибо. Я в порядке.

– Парацетамол, может быть?

– Что, извини?

– Ну такое лекарство. Это жаропонижающее.

– Нет, нет, все в порядке, но все равно спасибо. – Я провел рукой по лбу, чтобы вытереть испарину, и этот жест напомнил о том, что на мне сноубордическая шапочка пронзительно лилового цвета (вот так козырь) и надета она была поверх прически под названием «на временной реконструкции» (вот так).

Пытаясь спрятаться за профессионализм, я сразу засыпал ее вопросами, что возникли у меня с первого момента работы над книгой. Она с готовностью отвечала на них и даже предоставила мне массу дополнительного материала. Все биографические сведения были мне уже известны, так что Джорджи рассказала несколько действительно смешных историй и несколько закулисных сюжетов из гламурного мира шоу-бизнеса. Они вполне пригодятся для книги, надеюсь, мне удастся подделать доверительный тон, чтобы все это предстало настоящими исповедями.

Мы проговорили несколько часов. Джорджи выкурила полпачки сигарет, и порой я забывал не только то, что на мне эта дурацкая шапка, но и что я опрашиваю ее для книги: казалось, мы просто беседуем. Она интересовалась моей жизнью, писательством и издательским делом, и могло пройти четверть часа до того, как я вдруг осознавал, что не она рассказывает мне историю свой жизни, а я ей. На это не стоило тратить диктофонную пленку, я и так знал свою жизнь от и до и понимал, что книги из нее не получится. Именно из-за пленок, кстати, нам и пришлось прерваться. Когда закончилась последняя, что была у меня с собой, нашей беседе пришел конец. Во мне поднялась волна легкого раздражения, примерно такое чувство бывает в школе на письменном экзамене, когда объявляют: «А теперь все положили ручки на стол и сдали тетради». Удивительно, что именно тогда осознаешь, о чем должен был написать, и в голове появляется туча невысказанных мыслей.

Я взял диктофон со стола и щелкнул по нему.

– Ну, что же, пожалуй, на этом закончим.

– Как-то грустно даже, правда?

– Почему?

– Оказывается, всю мою жизнь можно уместить на нескольких пленках.

– Господи, нет, конечно. Во-первых, это не вся твоя жизнь. Это всего лишь та часть жизни, что…

– Пригодна для печати?

– Именно. Во-вторых, тебе всего лишь тридцать. И, наконец, должен тебе сказать, что доведись мне рассказать о всей своей жизни, она уместилась бы в сообщение на твоем автоответчике.

– Ха, никогда не поверю в это.

– Честное слово. В общем-то, самое интересное, что произошло в моей жизни, – это знакомство с тобой. – Я предполагал, что это прозвучит мягко и скромно, но, сказав вслух, осознал, что звучит это подобострастно, а если вдуматься, то даже немного оскорбительно.

– Спасибо, – ответила Джорджи с улыбкой. Очевидно, она еще явно не дошла до «оскорбительной» стадии. Но, ясное дело, она проснется ночью несколько дней спустя и прошепчет: «Вот придурок».

Я собрал записи со стола, пока Джорджи тушила в пепельнице сигарету, вкручивая ее просто насмерть. Мы поднялись, оба изобразили потягивания и отправились к выходу. Она открыла передо мной дверь, я вышел в коридор и повернулся, чтобы попрощаться.

– Как я говорил, у меня есть несколько готовых отрывков для чтения, просто чтобы ты имела представление. Я вышлю их твоему агенту, и если тебе что-то не понравится, сообщи мне, и я перепишу.

– Хорошо, – согласилась она, стоя в дверном проеме и опершись щекой о косяк.

– И чем скорее у меня будут фотографии, тем лучше, – напомнил я.

– Как только вернусь в Лондон после съемок, так что надеюсь, ты получишь их до выходных.

– Отлично.

Джорджи улыбнулась. Мы оба явственно распознали некий четкий сигнал, обозначающий конец нашей встречи, и она уже должна была закрыть дверь, а я – уйти, чтобы прощание не затянулось, стесняя нас обоих, но, как выяснилось, это было сделать довольно сложно.

– Ну, счастливо тогда, – сказал я.

– Да, пока, – эхом отозвалась она, но не сдвинулась ни на миллиметр.

– Возможно, мы увидимся снова. Чтобы обсудить черновой вариант и…

Не отвечая, она переступила порог и придвинулась ближе ко мне. Подняла руку и приложила к моему лбу.

– Жар чуть спал… это хорошо.

Я что-то ответил, неведомо что. Это определенно нельзя было назвать членораздельной речью.

– Счастливо. И обещай мне дома сразу лечь в постель, – сказала Джорджи, закрывая дверь. Она смотрела на меня через уменьшающуюся щелку, не отрывая глаз, пока дверь не закрылась.

Я замер на мгновение, потом развернулся и направился к лифту. Я решил спуститься по лестнице, но подумал, что на лифте будет проще. С моей-то эрекцией.