Текст книги "Бытовая химия"

Глава 3

– Фио… на! – Я хотел протянуть руку и дотронуться до ее локтя, но потом решил, что лучше не стоит. – Я только вошел.

Она приподняла бровь на четверть миллиметра. Уничтожающий жест.

– Ну, в смысле… я… понимаешь, только пришел… сюда. Вот только что. Вошел, через дверь. – Я изобразил, что открываю дверь. – Ха-ха… Да, ну неважно. Я пришел увидеться с Хью… Хью-хью, ха-ха-ха!.. Да… Ну, наверное, я лучше… мне лучше… ну понимаешь… Меня ждет Хью. Ха-ха-ха! – Что за ахинею я нес? – Да, в общем. Я, пожалуй, пойду и… вот я уже иду. Пока, в общем, приятно тебя видеть.

– Том.

Я направился к кабинету Хью. Или нет, подождите, если уж честно, я, пританцовывая, прошелся к кабинету Хью. Казалось, внезапно мои нервные импульсы отказали и я потерял способность испытывать чувство стыда.

Хью просматривал номер вчерашнего впуска «Вечерних новостей». Склонившись над газетой, он туда-сюда вращал пустую кофейную чашку. Погруженный в процесс, не заметил моего появления и глянул на меня только когда я заговорил.

– О, привет, Том, – ответил он, искривив губы и выжав слабую улыбку. Улыбки некоторых способны осветить комнату, улыбка Хью способна потушить в ней свет.

– Что ты тут делаешь?

– Я пришел проведать тебя, само собой, зачем еще я могу сюда прийти?

– Я не…

– Вот видишь. А что ты читаешь?

– Что? А… да я просто просматриваю колонку некрологов.

– Ты кого-то ищешь?

– Ну… так, для себя. «Мужчина, умер тридцати семи лет от роду…» Я соизмеряю себя с общей картиной мира. Понимаешь, стараюсь освоить жанр. Если я вижу, что кто-то умер в тридцать пять, то думаю: вот хорошо. Мои дела не так уж плохи. Если бы я был тем бедным парнишей, то вот уже два года лежал бы в могиле. Вот за что стоит благодарить Бога.

– И что, благодаришь?

– Нет. Не благодарю. Господи! Люди умирают совсем молодыми. Должно быть, мне страшно повезло и такая удача не может сопутствовать мне слишком долго.

– Неплохая мысль. Хочешь, я позвоню Сатане, и заключишь сделку? Прямо сейчас.

– Это как на кладбище. Знаешь, когда ты там? Когда присутствуешь на венчании или просто бродишь у какой-нибудь церквушки поблизости с кладбищем…

– Понимаю.

– И начинаешь прочитывать надгробные надписи просто из любопытства или чтобы убить время?

– Да.

– И вычитаешь из года смерти усопшего его год рождения, чтобы узнать, сколько ему было лет, когда он умер, и сравниваешь с собственным возрастом?

– Я так не делаю.

– Ну, а со мной так бывает. Если покойники моложе, это жутко. Если им столько же лет, тогда это столкновение со смертью лицом к лицу, правда ведь? Так что это тоже жутко. А если они старше, то это…

– Жутко?

– Правильно. Если умершему, например, сорок два, ты думаешь: осталось всего-то пять лет. Еще пять лет: смогу ли я достигнуть всего, чего хочу, за пять лет? Учитывая, что я старался достичь хоть чего-либо за тридцать семь лет и не сумел… Я вчера еще чуть-чуть поработал над своей книгой, кстати.

– Правда?

– Да… – его голова безжизненно склонилась, словно этого было вполне достаточно для объяснения.

– Знаешь… Я открываю газету, чтобы проглядывать рубрику знакомств.

– Зачем?

– Очень увлекательно. На нее можно даже подсесть. Я изучал ее на днях. Совершенно иной мир: все эти люди, отчаянно прилагающие усилия, чтобы четко описать себя в крошечном объявлении из нескольких слов: кто они, почему они тут и на что они надеются. «34-летняя мама, рост 160 см, любит чтение, спорт и движение. Ранена былой любовью, ищет заботливого Принца от 25 до 42». Крохотные новеллы в два предложения, в которых нет последних страниц.

Хью сморщился, с хрустом смял пластиковый стаканчик и, подкинув его вверх, отправил в урну.

– По-моему, звучит очень грустно.

– Ну, мне ясен твой ход мыслей, они же не мертвые, поэтому тебе неинтересно. А вообще, – согласился я сам с собой, – они настоящая противоположность мертвым.

– Да, готов поспорить, что Сара, войдя в комнату и обнаружив, что ты просматриваешь объявления, говорит: «Том! Читаешь «Знакомства», да? Какое приятное проявление жизнерадостности!»

Как и полагается, я не посвящал Сару в тайну своей новой привязанности, просто не возникало повода. Не то чтобы скрывал, понимаете, я просто переворачивал газету на другую страницу, когда она входила в комнату, чтобы подружка не поняла меня превратно.

– Вообще-то Сара тоже считает их занимательными.

– Правда?

– Да, правда. В общем, неважно. Решился вопрос с заказом?

– Я же сказал тебе, как только я буду знать что-либо определенное, то позвоню Эми.

– А когда ты узнаешь?

– Трудно сказать.

– А когда ты узнаешь, когда это узнаешь?

– Господи, какая зануда! Даже для автора это уж слишком. Послушай, сегодня у меня будет встреча. Если она пройдет хорошо, я передам информацию Эми, и она сразу с тобой свяжется.

– А если встреча пройдет плохо?

– Тогда я переоденусь в лохмотья старой мексиканки и сбегу через кухню, и ты никогда больше меня не отыщешь.

Он явно был не намерен посвящать меня в свои дела (просто ненавижу таких осторожных кадров), так что я напомнил ему о видеокассете для Сары и отправился поболтаться по городу. Был теплый весенний день, и на улицах, как обычно, толпились продавцы-частники, туристы и бездомные. Я собрал целую кипу из 15 листовок с рекламой экскурсий, мероприятий, особых предложений по покупке мобильных телефонов, которые всегда сопровождались громкими эпитетами «невероятно» или «сногсшибательно». Они мне были совсем ни к чему, конечно, просто мне доставляет удовольствие радовать раздающих, внушать им чувство, что они чего-то достигли. Проше простого пасть духом, если стоять посередине улицы весь день с приклеенной к лицу улыбкой, изо всех сил раздавая бумажки людям, которые либо с презрением отводят их руками, либо берут, чтобы, скомкав, кинуть на следующем же шагу. Я всегда беру листовки. Мне нравится думать, что так я доставляю радость раздающим их людям: они приходят домой – утомленные, замерзшие, пропахшие пылью и выхлопными газами, – устало вешают куртку с логотипом фирмы на спинку стула, но потом вспоминают обо мне и, улыбаясь, говорят мужу или жене: «Сегодня… я чуть-чуть изменил мир к лучшему».

В наличии было всего-то двенадцать фунтов, и они прожигали мне карман. Я слонялся по городу, стараясь выкинуть из головы крепкую грудь Фионы, и прошелся по магазинам. Я решил устроить праздничный ужин и купил немного еды. Привыкнув к особенностям Сариной кухни, иногда я хотел чего-нибудь не столь экзотического. Я купил замороженную пиццу и салат из овощей – спелых и упругих, что соответствовало ходу моих мыслей. В сумерки я вернулся домой, сел за ноутбук на верхнем этаже в своем логове и написал статью для журнала из четырехсот слов. Тема: «Романтические круизы». В жизни не катался на моторных лодках, не говоря о кораблях, но пусть все мельчайшие детали кругосветных радостей описывают писатели, имеющие дома новые ковры.

Начало статьи выходило неплохо, и я продолжал беспечно стучать пальцами по клавиатуре, как вдруг зазвонил мой мобильный. Я цапнул его со стола. Помните, что у меня реноме прилежного мальчика, никогда никого не подводящего, что довольно мрачно, признаюсь честно, но это вовсе не потому, что я цепляюсь за каждую работенку. Для писателя я на редкость самодисциплинирован и исполнителен, но все-таки не полный маразматик. Я всегда готов отвлечься, если есть на то возможность. Но если отвлекает меня телефон, я готов на все: к телефону у меня особое отношение. Не к собственному аппарату конкретно, что было бы, кстати, более понятно. Нет, у меня не самый первоклассный телефон, и, когда я его покупал, логика гуляла в другом месте. Но я все-таки попытался оправдать потраченные деньги, сказав Саре: «…А ты можешь взять мой старый мобильник!» Правда, у Сары уже был свой и она не желала с ним расставаться.

Мой телефон потрясающе изящен и легок, словно сделан из безе: тонкий, с серебристой панелью и чувственной формой, ласкающий взгляд и приятный на ощупь. Когда он включен, то мигает крохотный светодиод, иначе говоря, кокетливо подмигивает мне. Одно нажатие клавиши, и экран озаряется чистым голубым сиянием, а все кнопочки загораются зеленой подсветкой. Он необычен, обладает памятью как в самом телефоне, так и на сим-карте – намек на многомерность его отношений, пусть даже немного порочную. Он дразнит меня голосовым набором. Я могу позвонить любому, чей номер записан в телефонной книжке, нажав одну-единственную боковую клавишу и назвав имя. Понятно, что я никогда не пользуюсь голосовым набором на людях, с таким же успехом можно носить кепку с надписью «Дебил». Но в одиночестве, дома, я часто ласкаю резиновый сосок сбоку и приказываю: «Эми». После короткой паузы на экране появляется надпись «Соединение с Эми…», и я чувствую себя капитаном Пикардом на мостике корабля «Энтерпрайз». А вибрации телефона – его повышенная чувствительность. Еще до того, как я обнаружил эту особенность, я решил, что моя труба – живое существо, милашка по имени Наташа.

Хотя, как вы уже поняли, моя слабость к телефонам распространяется не только на мой любимый номер. Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто я помешан на своей мобильной игрушке, привязанность моя вне места и времени. Я всегда быстро хватал звонящие телефоны, словно повинуясь инстинкту. Возможно, из-за смутного ощущения, что звук этот – зов стучащейся в дверь Судьбы, Шанса, Надежды. Неизвестно, кто окажется на том конце провода и какие удивительные новости мне преподнесут. Возможно, они изменят все раз и навсегда. Не могу подобрать лучшую фразу для начала книги, чем «Раздался телефонный звонок…».

– Добрый день, это Том Картрайт?

– Да-а-а! – Звонки Эми меня всегда радуют, так как она мой агент. И это несмотря на то, что и ей в радости было не отказать, когда я брал трубку.

– Привет, Эми, как дела?

– Чудесно, как в джакузи с шампанским и с трахающимися наперебой бабуинами.

– Понимаю.

– Мне только что позвонил парень по имени Пол Дуган…

– Кто он?

– Да так, один придурок. Лондонский агент – что ты хочешь! Но мы забудем про его идиотский английский и отвратительные самодовольные ланчи в «Айви», потому что, оказывается, он агент самой Джорджины Най! – Она на секунду замолкла, чтобы усилить произведенный эффект, и потом заорала: – Джорджины мать ее Наааай!

Меня тряхануло, должен признаться. Джорджина Най… означала деньги. Она играла роль Мейган в «Устье», и Сара была далеко не единственной поклонницей сериала. По последним опросам это была самая популярная мыльная опера на телевидении (и поэтому, по нерушимым законам вселенной, лучшее современное шоу вообще), и Джорджина Най была самой яркой звездой. Никого так часто не показывали крупным планом в конце серии, когда вступает финальный аккорд, даже больше, чем всех остальных актеров, вместе взятых. Я знал, потому что часто сидел рядом с Сарой на диване, пока шел сериал, демонстративно погрузившись в чтение рубрики о международной политике в газете… но чертова программа затягивала настолько, что часто я даже забывал театрально ахнуть, когда шоу заканчивалось. Джорджина Най была не просто телезвездой, а любимицей Великобритании. Более того, ее героиня была независимой, боровшейся за права женщин на заводе, и Най считалась иконой рабочего класса и феминизма в постмодернистском исполнении – даже в афишах (хотя они были надежно защищены английским сарказмом). Женщины-зрительницы просто обожали ее. И мужчины-зрители тоже ее обожали, во-первых, потому, что у нее была потрясающая внешность, во-вторых, потому, что актриса производила такое впечатление, что если бы ей захотелось, то она затрахала бы вас до смерти. Так что безусловная привлекательность для обоих полов. Если бы вышла книга с именем Джорджины Най на обложке, она бы отлично продавалась, кто бы сомневался, что она бы отлично продавалась, и поэтому издатели не поскупились бы на щедрый аванс. И если бы Эми и я имели к этому хоть малейшее отношение, то какая-то часть этого аванса отправилась бы прямиком нам в карман.

– Джорджина. Мать ее. Най! – повторила она.

– Что она задумала написать? Полугламурную новеллу на фоне декораций из мыльной оперы или что?

– Автобиографию.

– О, как мило, – сколько ей лет-то? Около двадцати восьми? И треть своей жизни она занималась одним и тем же, три ночи в неделю.

– Значит, тебе придется перейти на прилагательные, ну и что! С такими деньгами, о которых идет речь, ты сможешь купить нехилый орфографический словарь.

– Так о какой все-таки сумме идет речь?

– «Макаллистер и Кэмпбел» заплатили за эту книгу полтора миллиона фунтов. Я хочу получить десять процентов с ее агента, даже если это означает, что мне придется драться с этим уродом на парковке.

– Полтора миллиона. Боже мой.

– Совершенно верно. Были и другие издатели, предлагавшие немногим меньше. Как выяснилось, они выбрали «М amp;К» из-за их связи с Шотландией. Возможно, большая часть их лондонских бизнесменов – сукины дети, но у «М amp;К» репутация «рожденного и выращенного» в Эдинбурге издательства, к тому же у «М amp;К» здесь настоящий офис. По плану они собираются продвигать Джорджину Най как шотландку, понимаешь. Шотландская актриса в шотландском телешоу, книга издана шотландским издательством. Они хотят, чтобы книга вышла как раз к Эдинбургскому фестивалю. Спорю, что они даже обложку сделают клетчатой. Ха! Лохи недотраханные.

– Ммм… Времени-то совсем мало, если они хотят, чтобы книга была на полках книжных магазинов к фестивалю, уже середина мая.

– Не-а. Издатель может выблевать книгу за шесть недель, если есть желание, средства и место, куда прятать трупы, сам же знаешь, Том. Но им нужен кто-то, кто определенно – и без всяких страхов и сомнений – сварганит рукопись за три недели.

Я услышал треск зажженной спички, и ее речь стала невнятной из-за воткнутой в рот сигареты.

– Это шамый пошледний шрок, инаше мы в жопе, Шом.

Всасывание сигареты. Шипящий выдох.

– Они должны быть уверены в результате наверняка, – продолжила она. – А ты как раз то, что нужно, – мистер Предусмотрительность.

– Когда мы подписываем контракт?

– Ну, подожди… эти сучки почти у нас на крючке. Джорджина Най хочет познакомиться с тобой лично, перед тем как дать добро. Сделай так, чтобы ее устраивало, что именно ты будешь рассказывать историю ее жизни. Ты должен быть таким добрым хиппи, мать твою. В общем, она остановилась тут в гостинице. Завтра в час дня у памятника Вальтеру Скотту – приходи и будь очаровашкой.

– В парке? А мы не могли бы встретиться за ланчем или что-то вроде того?

– Не я выбираю, дурень. Она сама так захотела, черт знает, что у нее в голове, она же актриса. Так что иди-ка и познакомься с ней. Вычисли, что ей нужно, и сыграй эту роль. Понятно?

– Понятно.

– Хорошо. Как только она скажет свое последнее слово, я примусь за ее сучьего агента.

– Джорджина Най? Ничего себе!

– Еще никому неизвестно, будет ли подписан контракт. Так что не торопись заказывать новую мебель на кухню.

Меня сильно потрясла такая сумма вознаграждения, и я вовсе не хотел, чтобы Сара попусту нервничала.

– Я не о деньгах, – сказала она. – Деньги тут ни при чем… Хотя если бы я знала, что ты только что получил чек на 150 тысяч фунтов, то посчитала бы тебя безумно сексуальным.

– Ха… Да ты и так считаешь меня секс-гигантом. Мы оба знаем об этом, и глупо притворяться.

– Ну да, меня тянет к тебе, но ты не тянешь на 150 тысяч фунтов. Ну, ты просто привлекательный парень стоимостью… вот что у тебя сейчас в кармане?

– Реактивный снаряд.

Сара приподняла брови и с издевкой улыбнулась.

– Ну да, снаряд, который взрывается прямо на пусковой площадке. Нет, правда, Том. Я ведь не о деньгах, я имела в виду: «Ничего себе! Сама Джорджина Най!» Как думаешь, я с ней познакомлюсь?

– Сомневаюсь. Вряд ли она будет долго возиться с этим делом. Предполагаю, встретимся разок днем, где она сообщит мне имя своего первого хомячка, даст несколько фотографий с подписями: «Вот я на пляже, мне шесть лет, и я еще ничего не подозреваю о том…», укажет, как слегка очернить парочку звезд из сериала, ну и все.

– Ох, она не заставит тебя никого очернять… Она же очень милая.

– А ты-то откуда знаешь?

– Прочла в газете.

Мы оба засмеялись. Сара откинулась на диване, сбросив туфли, одна отскочила под стол, а другая приземлилась на журнальную стойку.

– Серьезно, Том. Она поддерживает кампании в помощь работающим матерям и все такое, это правда. Она…

– Феминистская икона – я знаю. Хорошее название для главы четырнадцатой, думается мне.

– Ты циник. И в этом твоя проблема.

– Но не по природе, просто из опыта.

Я присел рядом с Сарой.

– Ничего себе… Джорджина Най… – Она рассеянно уставилась в потолок. – Меня это потрясает. – Слегка отодвинувшись, она опустила голову мне на колени, чтобы я мог гладить ее.

– Любишь ли ты меня так сильно, что даже мое имя оставляет сладкий привкус во pry? – спросила она.

– Да, как скажешь.

У меня не было уверенности, успеваю я или опаздываю. Это в порядке вещей, когда речь идет о важной встрече. Приходишь первым – показываешь свою неуверенность. Приходишь раньше – будто напрашиваешься, зато опаздывать никогда не стоит, если хочешь получить работу. Опоздать можно, если вы супер-пупер первый класс (предполагаю, что в этой роли мне выступать не доводилось), тогда можно козырнуть легким сумасшествием: «Прошу прощения, я – извините меня – уф! Просто застрял – ох, даже и не спрашивайте! Уф! Так как я выгляжу?» Но для человека, умоляющего (будем честны) дать ему работу, опоздание явно не лучший ход конем. Выход один: прийти ровно в назначенное время. Этот вариант несколько пугает. Он может сработать, если вы устраиваетесь на работу корректором или бухгалтером, но в любой другой ситуации вы выглядите почти как одержимый маньяк, даже страшно. У меня существует ряд проверенных способов, говорящих, что я человек здравомыслящий и трезвый. Так вот, нужно приехать чуть раньше и спрятаться. Я нахожу местечко где-нибудь неподалеку и затаиваюсь в ожидании, когда прибудет нужный мне человек, выжидаю секунд пятнадцать, а потом выхожу из укрытия и рассыпаюсь в извинениях за опоздание. Срабатывает безотказно. Ну, кроме тех случаев, когда оказывается, что человек, с которым назначена встреча, идет как раз за вами, пока вы, припав к земле, крадетесь вдоль низкой стены прямо напротив места вашей встречи. Если подобное случается, вам ничего не остается, кроме как изобразить, что за вами следят.

Держа все это в уме, я поймал такси и застрял в пробке.

Я отважно держался довольно долгое время, пока мы ползли по улицам города, но в конце Кокберн-стрит все: решил, что ехать дальше не имеет смысла. Я заплатил водителю и помчался на всей скорости по мосту к памятнику Вальтеру Скотту. Приблизившись с другой стороны, я мгновенно сменил безумный бег на проворную походку (вообразил, что так буду выглядеть более деловито, если вдруг Най заметит меня раньше, чем я ее).

Однако, добравшись до памятника, обнаружил – никакой Най не было и в помине. Я обогнул сидящего Вальтера Скопа раз этак одиннадцать, стараясь опознать ее среди стоящих кругом людей. Что было не очень сложно, зная, что она не мужского пола и не японка, так что при каждом обходе мне приходилось осматривать всего-то пару-тройку зрителей. Но, описывая один круг за другим, я все больше уверялся в том, что она чуть подождала меня и, убедившись, что я не пришел на встречу, гордо удалилась в припадке звездного гнева. Конечно, можно попросить Эми позвонить ее агенту со словами: «Мне ужасно неудобно, прошу прощения! Том оказался свидетелем автокатастрофы и не смог пройти мимо жертв. Он не смог позвонить, потому что делал искусственное дыхание по крайней мере одному из пострадавших». Никто бы не поверил, им просто не до того. Прошляпил я сделку! Сто пятьдесят тысяч фунтов. Как же я буду пинать себя потом, после того как меня отпинают Эми и Сара.

Я начал озираться по сторонам. Может быть, она ушла, но задержалась по дороге и сейчас рассматривает витрину магазина или читает квиток с предложением о покупке мобильного телефона. И возможно, я успею догнать ее и… ну, и упасть перед ней лбом в землю, моля о прощении.

Вообще-то я три раза ее оглядел, прежде чем меня посетила мысль, что это она. Стоя в десяти метрах и задрав голову, она разглядывала статую Ливингстона. Я только что проходил там и, должно быть, прошел мимо нее. Всегда ждешь, что супергерои будут выглядеть как автопортрет в своих самых знаменитых ролях. Даже если вы идете со звездой на ланч в ресторан быстрого питания вроде «Кентакки Фрайд Чикен», внутренне ожидаете увидеть Дэвида Боуи с нарисованной на лице молнией, в обтягивающем трико с одной штаниной. Харрисон Форд будет носиться, уворачиваясь от страшных опасностей, а Дэнни Миног придет голой. Я искал Джорджину Най, наряженную для съемок «Устья», – в рабочем комбинезоне или платье из универмага «Бритиш Хоум Сторз», со смоляно-черными волосами, стекающими по плечам. Но передо мной стояла молодая женщина в холщовых брюках и мешковатой кофте «Найк». На ней были солнечные очки, причем вовсе не от «Рэй-Бэн» и без защитных стекол по всему периметру, а самые обыкновенные, которые вы в солнечную погоду без особого желания приобретаете на заправке, проклиная тот ящик в шкафу дома, где лежит не одна пара фирменных. Но самым главным отличием было то, что ее характерные локоны (настоящий золотой прииск для производителей шампуня, если бы только участникам сериала по контракту не запрещалось сниматься в рекламе) были спрятаны под фетровой шляпой вроде той, что когда-то носил Чико из «Братьев Маркс». Я нервно подошел поближе туда, где она стояла, искоса наблюдая за ней вопрошающим взглядом: «Она или не она?» Встал рядом с ней и кашлянул:

– Ммм… Простите… вы… – Внезапно я понял, что мне неловко называть ее ни Джорджиной, ни мисс Най, а произнося полное имя «Джоржина Най», я рисковал выглядеть так, словно вот-вот попрошу автограф, так что она может просто откреститься, чтобы избежать излишнего внимания.

– Хм… Я Том Картрайт, – выдавил я. Такое непрошеное знакомство привело бы в смущение девушку, окажись она не Джорджиной Най. Но ничего более подходящего я не мог придумать, как к ней подступиться.

Слава богу.

Она взглянула на меня и просияла, обнажив бессчетное количество зубов, и ответила:

– О, привет!

Я уже сочинил душещипательную сценку: смотрю на башенные часы гостиницы через дорогу безумным взором, затем бросаю взгляд на наручные часы, прижимаю их к уху, яростно срываю с запястья и швыряю в сторону железнодорожных рельсов, извергая ругательства.

Однако ей не было никакого дела до моего опоздания. Не успел я напрячь лицевые мышцы для моего спектакля, она кивнула в сторону статуи и произнесла:

– Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь.

Ничего более предсказуемого произнести в данной ситуации невозможно. Статуя Ливингстона, должно быть, слышит это двадцать тысяч раз за день ежедневно и ежегодно. Удивительно, что постоянное, сводящее с ума повторение этих слов не приводит к тому, что окаменевший Ливингстон не оживает, не сходит с постамента и не пинает жестоко до потери сознания того, кто произносит эту фразу.

– Ха-ха, неплохая шутка, – ответил я.

– А что у него в руках?

– Хм… книга, да ведь? Скорее всего, Библия, он же был миссионером.

– О… да.

– В общем, они обязаны держать что-то в руке.

– В смысле?

– Ну, если хочешь быть памятником в Эдинбурге… нужно обязательно что-то держать в руке. Предполагаю, что на этот счет есть особый закон.

– Правда?

– Да. Здесь все статуи держат что-то в руках.

Когда люди позировали, им, наверное, говорили: «Приходите в студию к одиннадцати и принесите что-нибудь, что можно держать в руках».

Он улыбнулась повторно и, не говоря ни слова, ринулась к памятнику Вальтеру Скотту. Я буквально прирос к земле от недоумения и затем рванул за ней.

– Неужели все? – спросила она, как только я догнал ее.

– Ну, я… да. Наверное.

Актриса остановилась и уставилась вверх, на писателя.

– Книга, – отметила она.

– Да. Вот видите. Я…

Но она уже снова неслась куда-то. К следующей статуе на краю парка, на этот раз легкой трусцой. Боже мой, актрисы! Я побежал следом.

Адам Блэк. Волосы почтительно седого цвета от немыслимого количества голубиного помета: явно любимчик всех гадящих в Принц-парке птичек, и не спрашивайте меня почему.

– А у этого что? Не могу понять.

– Свиток, я думаю… какой-то документ. Он же был членом парламента, правильно? Так что, наверное, это парламентский указ.

– Он целиком в дерьме. Посмотрите на него.

– Да, ну шотландские политики просто обречены на то, что на них гадят. – Это была выигрышная шутка, причем в нескольких смыслах, и я поздравил себя. Но потом заметил, что девушка не слышала мою тонкую остроту, потому что тут же побежала к следующей статуе.

– А вот я вас и поймала. Этот ничего не держит! – Она победно указала на Джона Уилсона. – А этот платок или что там у него на плече, не считается.

– Нет… посмотрите на его левую руку. Видите? Еще один свиток.

– Где?… А, правда. Черт… А где следующая статуя?

– Следующая…? Ну… там, внизу, на перекре…

Ее и след простыл.

Алан Рэмзи. Он тяжело глядит на обувной магазин «Барратс». И, – я снова выигрываю, – в руках у него манускрипт.

– Еще одна книга.

– Ну, это же Алан Рэмзи. У него она и должна быть. Но, в любом случае, просто город Эдинбург очень серьезно относится к книгам, – сказал я, набирая очки в свою пользу.

– Пойдем дальше.

– Пойдем.

– А что там наверху?

Я даже ответить не успел, она удрала как спринтер вверх на холм в сторону Старого Города. Я мог бы обойтись и без таких испытаний. Перед встречей я проглотил огромную миску Сариных спагетти с запеченными кусочками мяса, еда колыхалась у меня в животе, словно я проглотил живую собаку, причем огромных размеров. И холм этот, кстати, неверно называли, потому что холмы обычно плоские. Най, однако, это яснее ясного, не замечала, что горка такая крутая, что ноги сломишь, она рванула вверх, словно резвящийся грызун. Усилием воли я заставил себя догонять ее, одерживая победу над собственными мышцами и нарисовав над ее головой сто пятьдесят тысяч фунтов.

– Э… можно я просто… ты же Джорджина Най, верно? – спросил я, когда наконец-то остановился рядом, судорожно переводя дыхание.

Девушка снова улыбнулась мне.

– Хочешь сказать, что для тебя обычное дело наугад носиться за незнакомками по Эдинбургу?

– Ну, после того как вышел новый закон, я это дело оросил, – попытался я ответить, но думаю, фраза затерялась из-за одышки.

– Ммм… – она притормозила. – Винтовка. Почему?

– Это воин «Черной стражи»… Было бы странно, если бы у него в руках был торт.

– Ясно. Ну, давай продолжим. Готова поспорить, что чуть выше есть еще несколько памятников.

– Нет! – сказал я назидательным тоном. Ну, или умоляющим, ладно. – Нет! – упрашивал я. – Мы можем тут срезать угол… если уж так хочешь…

Пружинящим шагом Джорджина поднималась по аллее Лэди Стэрз.

Я указал на краткий путь мимо Музея писателей, намекая внутренне, что я тот, кто ей нужен. Но она бежала на несколько метров впереди меня. И у меня не было такой возможности, да и дыхания тоже не хватало, надо сказать.

Джорджина оглядывала улицу, когда я наконец-то приблизился к ней. У меня было всего полсекунды, чтобы собраться с мыслями до того, как она вскрикнула: «Туда!» – и заспешила к памятнику Дэвида мать его Хьюма. В руках у него оказалась какая-то дощечка, к моему огорчению: если бы его руки были свободны, все закончилось бы моим уже столь желанным проигрышем и кошмару был бы положен конец. Хреновы философы.

– Туда! – опять, и быстрее, чем раньше, она пулей помчалась через дорогу. Я был уже измотан до предела. Меня уже нельзя было назвать бегущим, идущим или вообще движущимся нормально. Знаете, так дети скачут галопом, странно перебирая ногами, так двигался Игорь по лаборатории Франкенштейна с туловищем в руках, когда они притворялись, что катаются на лошадках. Именно так я и ковылял.

Джорджина стояла и, прищурившись, внимательно рассматривала статую.

– Мне кажется, я тебя… О, мать его в задницу! – сказала она. – Этот держит пару чертовых перчаток. А где следующая статуя?

– Больше нет.

– Что?

– Больше нет. Правда, в Эдинбурге больше нет статуй, клянусь Господом-Богом… – Я грузно осел прямо на тротуар, потея, как свинья. – Больше нет.

Сердце стучало в ушах, стоял просто мерзкий звон, который, казалось, распространялся не только на мою голову и тело, но охватывал всю Шотландию. Задыхаясь, я примостился на выложенной булыжниками мостовой, мой лоб безутешно выделял слезы пота, и они извилистыми линиями стекали по носу и капали на камни. Джорджина Най облокотилась о постамент и вытащила из кармана пачку сигарет. Отлично: она курит. Она курит, и все-таки умудрилась до такой степени унизить меня. Либо у нее легкие такие же мощные, как у акулы, либо у меня не больше пяти работающих кровяных клеток во всем теле.

– Хочешь? – спросила она, наклоняя в мою сторону пачку сигарет.

– Нет, спасибо, я бросил много лет назад.

– Разумно. Как жаль, что я никак не могу бросить.

– Да… я бы воспринял сегодняшнюю пробежку, как предупредительный выстрел, будь я на твоем месте.

Она рассмеялась.

– Ну, я стараюсь пробегать по пять миль ежедневно, потому что пробежки и аэробика держат меня в форме. Попросту говоря: бег, немного аэробики и сигареты помогают мне хорошо выглядеть.

– План из трех составляющих. Может быть, по такой схеме и книгу построим?

Джорджина улыбнулась. Она была довольно дружелюбна, но я не мог понять, что она думает на самом деле. Меня слегка пошатывало, но ощущение, словно внутренности моего живота отдраили наждачной бумагой, прошло. Я поднялся на ноги.

– Мне бы хотелось посмотреть город, – сказала она, с силой выпуская сигаретный дым, о чем мои лишенные никотина легкие могли только мечтать. – Я была здесь всего однажды в четырехлетнем возрасте: все, что я помню, – это коленки людей. Думаю, можно было бы пройтись до памятника Вальтеру Скотту, тебе же это не в тягость, правда? Я потому и предложила там встретиться, хотела увидеть всю панораму города.

Я был вовсе не прочь прогуляться. Но потом совершил роковую ошибку, указав ей на особенность статуй в Эдинбурге, что и вылилось в эксперимент, от которого я чуть не умер. Уверен, что некоторое время я просто плыл, потому что ног под собой определенно не чувствовал. Поэтому сейчас мне меньше всего на свете хотелось идти обратно, к месту начала нашей эстафеты, и снова карабкаться по ступенькам, которых там около трехсот. Эта книга может принести мне огромную сумму денег, достаточных лет на четырнадцать, но зачем они мне, если я умру еще до подписания контракта?