Текст книги "Война на восходе"

Поляна представляла собой место побоища: взрытая земля, колдобины и вырванные клочья травы. Следы босых ног, сапог и копыт. Брызги крови…

Змеевик оперся на меч и поднялся на ноги. Какое-то время он стоял, судорожно сжимая пальцами рубашку на груди. Затем провел ладонью по лицу, вытирая мокрые глаза.

– Я найду его, Тео… Человеком или змеем, найду. И убью. А потом снова найду и снова убью. И так столько раз, покуда твоя и моя боль не утихнут. Темногор был мне ближе, чем вся сотня моих братьев. Ближе, чем родной отец. Когда я был маленьким, у меня не было друзей. Мать бросила меня, убежав из царства отца, ей не было дела до того, что будет со мной. А я остался. У змей. Один… Темногор единственный меня любил. Не отец, не братья, – грустно скривился Вик. – Никому я не был нужен. Только ему. Он чувствовал все, что я хотел сказать. Как человек, понимаешь?

Вик покачал головой.

– И он единственный, кто был со мной рядом всегда – в радости, в беде. Он столько раз спасал меня! Ты бы знал, сколько! Теперь никогда не расплачусь. Я должен похоронить его. Как человека. Со всеми почестями. Потому что, Тео… Некоторые животные – они лучше, чем люди. Понимаешь? Лучше.

Змеевик замолчал.

– Нам не донести тела до деревни, – тихо проговорил Тео. – Нужно что-то придумать.

Змеевик поглядел поверх верхушек деревьев, на восток. Еще темно.

– Я скоро. Подожди.

Вложив меч в ножны, Вик побрел вниз по тропинке и скоро скрылся из виду. Тео посидел немного возле Темногора, а потом спустился на поляну, где лежала Мария. Как он прожил эту ночь, Теодор не знал. Все было как в тумане. Он сидел рядом с мамой. Ждал возвращения Змеевика, по привычке дышал, хотя иногда все же забывал, и тогда боль пронзала легкие, а следом все тело.

Невыносимо.

Тео прошел сотни километров, чтобы найти маму. Отправился в мир самой Смерти. Йонва не солгал! Она действительно была здесь. Но лжец оказался лжецом и утаил от Теодора то, что его поджидает засада.

Кто этот монстр, охранявший маму?

Одно из чудовищ Йонвы?

Тень…

Тео содрогнулся.

Эта тень – совсем как у него.

Значит, он мог бы стать… таким.

Тошнота подкатила к горлу. Тео взял мать за руку. Холодная. Открытые, остекленевшие глаза смотрели в небо, и Теодор прикрыл ей веки. Похоже, будто спит. Пусть спит…

Она отмучилась.

За него.

«Она ждала тебя… Звала тебя в бреду… Тебя и его… Обоих…»

Тео закрыл глаза. Он снова был самым одиноким человеком на всем свете. И пока никто не видит, Тео дал себе волю – и заплакал.

Вик принес из Яломицы лопаты. Они работали молча. Никто не проронил ни слова. Глухо стучали отбрасываемые комья, скрежетали лопаты. Теодору хотелось этого – боли в руках, во всем теле, чтобы отключить мозг. Он копал с остервенением, будто рыть землю теперь стало самым важным в его жизни. Ничего иного не осталось. Работал с таким усердием, что, когда могилы для троих были выкопаны, на его ладонях набухли мерзкие пузыри с жидкостью. Он тут же с остервенением их полопал.

Тео не хотел хоронить чудовище, но Змеевик потребовал.

– Люди придут, – сказал он. – Не сейчас, так позже. Никто не должен знать, что здесь могилы.

– А как же крест? Неужели…

Змеевик покачал головой.

Вот как. Значит, из-за этого чудовища у матери даже креста не будет!

Тео притащил тряпье из пещеры нелюдимца и устлал могилу для матери. Жалкая жизнь и такая же смерть. Он набрал в руку земли, но долго не решался бросить. Так и стоял на краю могилы, смотрел на маму, лежащую там, в глубине, и прижимал дрожащую руку к животу.

Он не мог.

Этот ком навсегда отделит Теодора от мамы.

Змеевик подошел, встал рядом. Нагнулся, зачерпнул горсть чернозема и произнес:

– Матерь-земля, услышь слова своего сына… Прими в вечные объятия ту, что отдала сердце и всю себя ради новой жизни. Которая даже после смерти стала Матерью, не переставшей дарить любовь. Пусть следы ее пребудут в мире и не сотрется память о ней до тех пор, покуда живы те, в чьей памяти Мария Ливиану останется жить…

Змею – змеево…

Вик бросил ком, и тот, разлетевшись в воздухе, дробно застучал по телу матери Теодора. Тео содрогнулся, его живот скрутило от боли.

– Камню – каменное…

Вик вновь зачерпнул землю, бросил.

– А человеку – прах.

И только тогда, когда Вик выполнил половину работы, Теодор нашел в себе силы последовать его примеру. Вик же долго сидел на могиле Темногора, склонив голову, – и Тео знал, что тот чувствует. То же, что и сам Теодор, когда лишился Севера.

Иногда животные человечнее людей.

А люди становятся хуже монстров.

Вскоре небо на востоке посветлело. Из-за гор вставало огромное солнце, пробиваясь сквозь пелену облаков. Наконец светило прорвалось сквозь тучи и оказалось ярко-красным, точно свежая рана.

Природа чувствовала боль Теодора. Слышала его сердце.

Потихоньку лес пробуждался. Просыпались птицы, светлеющее небо пересекли черточки – птичьи караваны возвращались из дальних краев. Жизнь продолжалась.

Но не для всех.

Роса выпала на свежевскопанную землю. Пройдут дожди, летом вырастет трава, зимой холмы покроет снег. Следующей весной, быть может, взойдут подснежники – здесь, на вершине горы, распустятся первые в году цветы. Пройдут годы, когда-нибудь Теодор уйдет в землю и сам. Не найдется никого, кто бы помнил о подвиге Марии Ливиану. О том, что она была мамой Теодора.

Пусть приемной.

Но родной.

Самой родной.

Не менее, чем та, которая осталась в прошлой жизни.

– Тео, нам пора, – наконец сказал Змеевик.

Тео мотнул головой.

– Я понял, что задумал Йонва. – Вик подошел ближе.

– Что?

Тео уже и позабыл о словах нелюдимца. «Слепой», «война»… Он действительно говорил о Йонве! Почему-то Тео это не казалось удивительным. Словно он ожидал.

– Перед тем как я вернулся в подгорное царство, там побывал Йонва. Он получил от моего отца четки. Но чтобы напасть на людей, Йонве потребуется армия. И я знаю, где он возьмет солдат. Наберет нелюдимцев.

Таких, как тот монстр. Таких, каким чуть не стал сам он, Теодор Ливиану. Тео догадывался, что Вик слишком много знает о нем.

– Почему ты молчал, хотя знал, что я – нелюдимец?

– Ты им не был. Но… я сомневался. Еще никогда не видел живого, призывающего тень. Такого не бывает.

Змеевик покачал головой. Тео гулко сглотнул.

– Тео, настал миг, когда я сброшу еще одну маску. Да, не зря меня прозвали Маской во время туров Макабра. Когда я вернулся нежителем из-за любви к людям, то – вопреки воле отца – стал кое-кем другим. Отныне я – Господарь Горы. Но остаюсь верен и своему первому призванию. Я – Охотник, Тео. И это не прозвище. Я один из малочисленного народа, чья жизнь посвящена одному: исправлять ошибку Смерти.

– Ошибку Смерти?

– Нелюдимцев. Нежители должны возвращаться, чтобы завершать прижизненные дела. Они не такие, как считает Вангели – тот метет всех под одну гребенку, ненавидит мертвецов только потому, что они не лежат спокойно по могилам. Но нежители кладбища – мирный и тихий народ с единственной целью – исполнить долг и уйти. А вот нелюдимцы – побочный эффект нежительства. Это те люди, кого к жизни вернула особая цель… Ненависть.

У Теодора мурашки побежали по коже. Тень появлялась, когда он злился. И сама тень – воплощение ужаса и ярости.

«Каким же чудом я удержался на краю и не стал… этим».

Только сейчас Тео понял, чего на самом деле избежал.

– Грядет война, на которую Йонва намерен привести нелюдимцев. Ты даже не понимаешь, насколько это страшное войско. Даже один нелюдимец может перебить кучу народа. Сегодня ты в этом убедился. Их просто так не убить. Да, война грядет, но это значит: пробил наш час. Час Охотников. Ведь я такой не один. И если Йонва собирает войско, настало время и нам собрать свое.

Глава 6
О том, что произошло в таверне

Таверна «Веселая фляга» дремала на краю города Китилы. Светила окнами в темноту на дорогу, что уводила из города далеко-далеко – куда, быть может, и ворон костей не заносил. «Веселая фляга» высматривала посетителей. Зазывала желтыми огоньками: там, за стеклами, полыхало пламя очага, а на столах горели свечки. Ну и, конечно, привлекала своим названием (которое полностью оправдывала).

К таверне шагал человек. Задул ветер, резко похолодало. На улице стоял неуютный, пасмурный вечер – на какое-то время весна отступила, впустив в город сырость и дожди. Порывы норовили сорвать с путника шляпу, трепали ее длинные перья.

На втором этаже постоялец смахнул занавесь в сторону и, расплющив нос, прижался к оконному стеклу. Незнакомец, поправив полы куртки, ступил на порог таверны и потянулся к дверной ручке.

«Черт побери, что это? – подумал постоялец. – Сегодня будет нескучно! Ей-богу, надо спуститься и поглядеть».

Дверь со скрипом впустила нового посетителя в теплый зал. Поначалу на вошедшего не обратили никакого внимания. Но едва он сделал пару шагов, все присутствующие повернули к нему головы. Тавернщик многое повидал на своем веку. Залетных ученых – те, едва сунувшись в дверь, тут же выскакивали наружу. Любопытных алхимиков – эти чудаки обсуждали кладбища, трупы и полуночные дела в уголке. Бродячих музыкантов. Цыган. Растерянных девушек, которые с округленными глазами просили «просто воды». Как-то раз даже фокусник заглянул.

Но такого посетителя он не видел никогда.

По таверне «Веселая фляга» – месту сбора людей самого низкого пошиба, от карманников до беглых преступников, от пьяниц до опаснейших драчунов Китилы – вышагивал страннейший посетитель.

Его туфли с поблескивающими бусинами звенели при каждом шаге. Розовые штаны, по сути являющиеся панталонами, тоже звенели, как и голубая с зелеными листками курточка, с которой свешивались страннейшие предметы: ключи, кости, пружинки, хрустальные глаза и мэрцишоры. Но громче всего звенела шляпа – столь огромная, что, казалось, на широких полях унесла бы все бутылки, которые сейчас держали в руках многочисленные постояльцы.

Человек растопырил украшенные кольцами пальцы и провел ими по волосам, приглаживая спутавшиеся от ветра разноцветные кудри, перехватил взгляд трактирщика и лучезарно улыбнулся. Трактирщик поперхнулся. Стакан выскользнул из рук старика, кувырнулся в воздухе и со звоном разбился под стойкой. Будто ничего не заметив, незнакомец обвел взглядом зал, приметил в дальнем углу одинокую худую фигуру и направился к ней.

Отовсюду послышался кашель, кудахтанье, по таверне пробежал удивленный ропот. Только справа от стойки слышался басок Кишки, переругивающегося с Булыгой: самые опасные посетители «Веселой фляги» так ничего и не заметили, увлеченно шлепая по столу картами.

Трактирщик перевел взгляд с незнакомца в розовых штанах на двоих амбалов. На его лбу выступил пот. «Пес меня раздери! Если сегодня эта лачуга выстоит – случится чудо!» Из кухни высунулся чумазый мальчишка. Трактирщик кивнул:

– Конопатый, готовь швабру.

Мальчишка округлил глаза и юркнул обратно. Он уже знал, для чего швабра и тряпка. В прошлый раз он битый час оттирал пол от крови, перемешанной с пылью и выбитыми зубами! «Тьфу». – Конопатый передернулся.

Тем временем чудак подошел к заинтересовавшему его посетителю. Человек сидел за бочкой, приспособленной вместо стола, низко склонив голову. Волнистые волосы скрыли лицо.

– Вечер добрый! – лучезарно проговорил Волшебный Кобзарь – а это был конечно же он. Глашатай Смерти присел напротив мужчины. Тот промолчал.

– Ну же. – Глашатай надул губы. – Неужели так сложно сказать «доброе утро»?

– Нашел меня?

– Ты сам хотел, чтобы тебя нашли.

Кобзарь кивнул на железный венец, лежащий рядом на лавке. Затем спохватился – слепой собеседник наверняка не увидел.

– В общем, ладно… Обычно люди говорят: «Сто лет не виделись, дружище!» – но не стану врать. По крайней мере насчет второй части фразы. Первая-таки верна.

Бледные ноздри собеседника раздулись, на его лбу выступила жилка. Пару секунд казалось, что Кобзарь разбудил дракона. Но вот – лицо вновь холодное и сдержанное, будто мраморная маска.

– Подходящий вечер для игры, – сказал мужчина.

– Я бы сказал, подходящий год. Но и вечер тоже.

Глашатай Смерти повернулся к стойке и подозвал официантку. К ним подошла хорошенькая брюнетка: большие карие глаза, пышная коса.

– Принесите карты, пожалуйста, – попросил Кобзарь.

«Пожалуйста» редко звучало в стенах «Веселой фляги». Девушка удивленно приподняла брови, но через пару минут поднесла им колоду.

– Выпить?

– Да.

Кружки, покрытые испариной, с пеной на ободке, Кобзарь отодвинул в сторонку. Он осуждающе скривил губы, глядя, как посетитель за соседним столом опрокинул в глотку пол-литра махом.

– Кружки зачем? – спросил бледный.

– В этих местах так положено, а я боюсь вызвать подозрение! – шепнул Глашатай. Так, словно на него и не таращился весь зал и люди на лестнице, ведущей на второй этаж, в придачу.

– Итак, игра! – Кобзарь хлопнул в ладоши. – Наконец-то сыграю и я!

– Твоя ставка?

Кобзарь достал из широкого рукава свиток и положил его перед противником. Слепой повернул голову, ориентируясь на шорох. Одной рукой потянулся к бумаге, другой – к вороту, чтобы приоткрыть шрамы.

– Сто-о-оп, стоп! Ты так все увидишь даже не разворачивая свитка… Ты же смотришь насквозь!

– Что это?

– Карта.

– Та самая?

– Разумеется! Я что, когда-нибудь лгал? Это вообще-то по твоей части! Теперь твоя ставка.

Бледный человек грохнул на бочку тяжелые наручники – шипастые железные обручи, скрепленные короткой цепью. Грубая, топорная работа – казалось, их выковал сумасшедший кузнец.

– Вот.

– Хм… И зачем мне это?

– Это единственное, что способно меня удержать. С венцом я, конечно, останусь невидимым для всех. Для Смерти, для мертвых, для живых…

– А что, если я привел сюда кого-то из игроков и они сейчас стоят на пороге? Ждут моего сигнала, чтобы схватить тебя, а, Йонва?

Мужчина вздрогнул при звуках своего имени. Сжал губы.

– Нет.

– Почему же?

– Я знаю, что ты пришел один.

– Неужели ты устраивал в «Веселой фляге» шоу? – удивился Глашатай. – Бог ты мой! Нет, я слышал, что они любят всякие представления, в том числе без одеж…

– Помимо этого таланта у меня есть множество других способов узнавать, что творится вокруг.

Йонва кивнул куда-то в сторону. Кобзарь проследил за направлением. В другом углу у окна стоял человек. Люди проходили мимо, будто не видя его. Просто незаметный тихоня или…

Кобзарь прищурился. В зале темновато. Кажется или у мужчины отсутствует тень?

– Ох, вот как… – пробормотал Кобзарь. – Это что-то новенькое.

Йонва взял колоду, пробежался тонкими пальцами по шероховатому срезу и стал тасовать карты. Быстро-быстро, словно колода попала в руки фокусника. Карты мелькали в паучьих руках с фантастической скоростью. Наконец резкими движениями Йонва выложил перед Кобзарем шесть карт.

– «Дурак»?

– Именно. Кто-то из нас в итоге останется в дураках. Как думаешь, тебе легко будет пережить новое прозвище, любитель философии?

Кобзарь звонко рассмеялся. Но вдруг прикусил губу, стрельнул глазами в сторону наручников и свитка. На его лбу выступила едва заметная испарина. Глашатай Смерти украдкой вытянул платок и беззвучно, чтобы Йонва не заметил его волнения, смахнул пот. Выглядел он напряженно, хоть смех по-прежнему звенел колокольцами. Кобзарь вытащил из рукава будильничек, глянул на циферблат и покачал головой.

– Давай скорее. Если я задержусь… в общем, у меня совсем нет времени.

– Зато у меня его всегда полно. – Йонва не спеша выложил перед собой шесть карт.

Кобзарь поджал губы.

– Итак, что выберем? Абсолютно честная игра или мошенничество?

– Что предпочтешь ты?

– Разумеется, второе.

– Не стану спорить.

Йонва потянулся рукой к вороту, но Кобзарь издал предупреждающее «А-а-ааа!».

– Так от тебя ничего нельзя будет скрыть. Ты же видишь все! Нет, Йонва, твои глаза останутся закрытыми. По крайней мере те, что под кожей.

Йонва нахмурился, но промолчал. Подозвал официантку и положил перед ней бумажную купюру.

– Будешь называть мне карты на ухо, в порядке слева направо. Так, чтобы он, – Йонва кивнул на Кобзаря, – не услышал. Поняла?

Девушка обеспокоенно посмотрела на Глашатая, но Кобзарь ободряюще улыбнулся. Официантка встала за спину Йонвы, заглядывая тому через плечо в карты.

– Что ж… Да продлится Макабр!

– А что такое Ma… – начала было девушка, но Йонва знаком велел ей помалкивать и протянул Кобзарю колоду.

– Выбирай.

Кобзарь провел пальцем по срезу и, подцепив угол колоды, вытянул карту.

– Козырь крас-с-сной-крас-с-сной масти. Как руки войны. Как кровь, что бежит по венам. Как восход солнца. Как… сердце.

Кобзарь развернул карту к девушке и улыбнулся. Король червей.

– Черви, – подсказала брюнетка.

Йонва раздул ноздри.

– Какая удача! Моя любимая масть… – проворковал Кобзарь. – Извини, Йонва. Не везет, так не везет.

Кобзарь положил червового короля на бочку, девушка склонилась к уху слепого и шепотом назвала карты в его руках. Глашатай Смерти посмотрел в свои карты и разочарованно выдохнул. Сплошные пики. Черные пики. Любимая масть Йонвы, конечно же… Кобзарь бросил взгляд на противника, неуверенно вытянул пиковую шестерку…

– Шестерка пик.

– Валет пик.

Кобзарь пробежался взглядом по картам. В углу затесался червовый валет. Выложить?

– Бито.

Кобзарь сграбастал карты. Радость сдуло с его лица. Игра пошла всерьез. Кобзарь то и дело бросал взгляды на колоду, руки Йонвы пробегали хищными белыми пауками по вееру. Девушка-официантка с любопытством поглядывала на свиток и жуткие наручники, придвинутые к двум нетронутым кружкам пенистого. Воздух вокруг игроков раскалился, стало жарко, на лбу Йонвы тоже выступил пот. Оба хмурились, закусывали губы, ругались под нос. Глаза Кобзаря то и дело метались от колоды к лежащим на столе картам, также он не выпускал из виду Йонву – пальцы противника двигались с фантастической скоростью.

Впрочем, руки Кобзаря были вряд ли медлительнее. Его тонкие пальцы, украшенные перстнями, танцевали над бочкой словно элегантные танцоры – скорость, четкость движений, изящество. Но за всем этим крылась тайна. Да, на кончиках этих пальцев творилось настоящее искусство – искусство шулерства.

Когда на столе в третий раз оказалась бубновая шестерка, девушка приоткрыла рот сказать об этом, но Кобзарь отмахнулся.

– Все в порядке.

– Но…

Не пойман – не вор. Таково было правило этой игры. И Макабра тоже.

– Семерка треф.

– Валет треф.

– Валет бубен.

– Дама бубен.

Кобзарь закусил губу… слишком велик соблазн. Глашатай Смерти перевел взгляд на неразыгранные карты. Стопка над червовым королем истончилась. Кому же достанется козырный король? Кобзарь посмотрел на своего червового валета. Подбросить или нет?

– Бито.

Разобрали последние карты. Кобзарь довольно ухмыльнулся, увидев червового короля.

– A Deo rex, a rege lex!

Брюнетка приподняла бровь.

– «От Бога король, от короля закон», милочка. Латынь – чудесный, великий язык. Правда, чуточку мертвый. Впрочем, для нас это в самый раз.

Кобзарь перевел глаза на Йонву.

– Ита-а-ак…

Кобзарь шутил, улыбался – в свете свечи зелено-голубые глаза блестели, как два драгоценных камушка. Огонек почти истаял, грозя вот-вот утонуть в озерце расплавленного воска. Но девушке не разрешили отойти и принести новую свечу.

На бочке лежала растрепанная куча отбитых карт. Последний козырь отправился к Кобзарю. На какое-то время повисло молчание. Затишье перед бурей.

Они должны были разыграть последние карты.

И тогда станет ясно, кому отправится выигрыш.

Эти двое словно не замечали, что в зале царит неразбериха. Трактирщик что-то кричал, посетители отвечали ему пьяными воплями. Кто-то поспешно встал, но не успел сделать и шага, как вдруг споткнулся, словно запутался в собственных ногах, и растянулся на полу. Грянул хохот. Никто и не заметил скользнувшую по стене тень.

Игра Кобзаря и Йонвы достигла пика. Эти двое не замечали ничего. Казалось, сама Вселенная затаила дыхание в ожидании финального хода. Именно здесь, в «Веселой фляге», на глазах одной лишь официантки решалась судьба человечества.

На руках Глашатая осталось две карты. У Йонвы – три.

– Шестерка червей.

Слепец едва сдерживал улыбку. Кобзарь закусил губу, зыркнул на девушку. Провел пальцем по двум картам. Выдохнул.

– Король червей.

Осталась одна карта.

– Я знаю, что у тебя там.

– Да ну?

– Шестерка.

Йонва вдруг сдвинул брови. Выхватил одну из оставшихся двух карт и выбросил перед Глашатаем Смерти.

– Дама червей. Ты забираешь.

Йонва подвинул стопку к Кобзарю, держа в руках одну-единственную карту. Кобзарь, поджав губы, посмотрел на свою. Глаза его резко погрустнели. По лбу еще стекала струйка пота, но он даже не задумался о том, чтобы промокнуть ее кружевным платком.

– Что молчишь? Проглотил язык? Неужели наш известный философ в кои-то веки говорит меньше, чем сто тысяч слов в минуту?

Йонва поднял подбородок.

Кобзарь мог бы сказать что-нибудь в духе: «А ты, я вижу, за сотню лет научился шутить. Заключение пошло на пользу!» Но он молчал, уставившись на карту.

– Нужно уметь признавать поражение.

«Тебе это известно как никому другому», – также мог бы сказать Кобзарь, но не проронил ни слова.

Йонва взял наручники, сгреб свиток и передал девушке.

– Разверни.

Официантка развязала ленточку и развернула бумагу.

– Что там?

– Я… – девушка покраснела, – не умею читать.

Йонва поджал губы.

– Ка… кажется, это карта Трансильвании?

– Какое счастье, что хоть это ты прочесть смогла.

Девушка поджала губы.

– Какие города?

– Эм…

– Там должны быть обведены города.

– Ки… ки…

– Китила, Сигишоара и Брашов, – донесся голос Кобзаря.

– Я уж думал, ты и вправду язык проглотил.

Йонва выхватил карту из рук девушки, затолкал в складки белой одежды. Встал. Кобзарь встал тоже.

– Уметь проигрывать красиво – искусство. Кажется, тебе оно незнакомо…

Вдруг проходящий мимо конопатый мальчишка поскользнулся. Поднос с кружками выпал из его рук, девушка с криком отскочила и толкнула Йонву – слепой повалился на бочку, но Кобзарь вовремя перехватил его запястье и помог противнику удержаться на ногах.

– Не трожь меня, – прошипел Йонва, отдергивая руку и тыча игральной картой в Кобзаря. – Слышал? Никогда.

– Нет, чтобы сказать спасибо!

Йонва швырнул карту на отбитую колоду и отряхнул длинные одежды. Наступив босыми ногами на осколки стекла, он зашипел.

– Люди… – покачал он головой. – Единственное, в чем вы превзошли остальных, – глупость.

Йонва развернулся к девушке:

– Мне даже не нужно видеть, чтобы сказать правду: в том дальнем углу за моей спиной сидит отпрыск одного из видных домов Китилы. Юнец сбегает от отца в поисках приключений, бродит по таким вшивым местечкам, как это. И ты знаешь его правду, но хранишь в секрете. Знаешь почему?

Девушка густо покраснела.

– Ты стояла у меня за спиной. Всякий раз, как юнец проходил мимо, я слышал, как ты задерживаешь дыхание. Думаешь, он приходит сюда ради тебя, не так ли?

Девушка нервно сглотнула. Слова Йонвы звучали тихо и спокойно, но источали холод.

– Он никогда – слышишь? – никогда не будет твоим. Ты будешь обслуживать его, можешь отдаться ему, но никогда не станешь вровень с тем, чья булавка стоит дороже, чем твоя жизнь. Потому что ты – ничтожество. Вот они, люди, – мечтают о несбыточном, хотя даже не умеют читать!

Ты проведешь всю жизнь в этой забегаловке. Твои руки покроются цыпками, загрубеют, одежда провоняет пивом и куревом. Тебя будут лапать приставалы, и не всегда ты будешь говорить «нет». И однажды, когда ты превратишься в сморщенную старуху, к тебе придет Смерть.

Вот что тебя ждет. Не забывай. Ты всего-навсего… человек.

В глазах девушки заблестели слезы. Йонва перешагнул лужу расплеснутого пива и прошествовал к выходу. От стены отделилась фигура и неприметной тенью скользнула за ним вслед. Дверь распахнулась, Йонва вышел. Резкий порыв свежего воздуха всколыхнул пламя свечей.

Девушка еще стояла, комкая свой фартучек, и глядела на разыгранные карты. Верхняя карта – та, которую бросил Йонва перед уходом, лежала рубашкой вверх.

Это должен быть червовый туз.

Вдруг кто-то вскрикнул, совсем рядом. Девушка подняла голову, Кобзарь тоже. К ним шагали два амбала. По виду они больше походили не на людей, а на два замшелых булыжника. Один – метра два ростом, со сросшимися на переносице черными бровями. Булыга. Второй чуть ниже, но с такими же здоровенными кулачищами. На рябых щеках рыжела косматая борода. Все звали его Кишкой.

– Эй, ты! – пророкотал Булыга Кобзарю. – Я видал, чего ты учудил. Какого ты ставишь подножки этим… как их… разносчикам? Типа самый умный тут, да? А ну отвечай.

– Простите, дорогой. Кажется, вы меня с кем-то спутали, – заулыбался Кобзарь.

– Чего-о-о? – прорычал Булыга. – Эй, девка! Видала, он подножку подставил Конопатому, чтоб тот поднос грохнул? А? Ты че тут творишь, думаешь, все позволено? Дерзкий такой, да?

Брюнетка с испугом глянула на Кобзаря.

– Уверяю вас, вы ошибаетесь. Что ж, приятно было провести вечер. Пожалуй, мне пора!

– Погоди-ка, дружок… – прошепелявил Кишка. В его рту не хватало пары зубов. – Куда собрался?

– Дела, понимаете ли! Дела!

Кобзарь с улыбкой двинулся к двери. Булыга и Кишка шагнули следом. Весь зал замер и уставился на эту троицу, посетители, спускавшиеся и поднимавшиеся по лестнице, остановились и вытянули шеи.

– Не, вы поглядите, че он на себя напялил! – загоготал Булыга. – Эй, пернатый, откуда у тебя трусы с рюшками? Ты их у своей бабули стырил?

– Это панталоны, дорогой мой. – Кобзарь не удостоил амбала взглядом. – Их носили в семнадцатом веке. Мужчины. Генералы, принцы и даже короли.

Кишка и Булыга зашлись диким ржанием.

– Чего-о-о?

– Короли, ага! Не, парень, у нас в розовых трусах ходят другие… Знаешь кто? Эй, да ты не спеши. Давай с нами пивка!

– Извините, я сегодня на работе. Не пью!

– Не пье-е-ешь? – протянул Кишка. – Булыга, парниша-то реально странный.

Кобзарь вдруг споткнулся. Раздался странный тягучий звук. Его нога угодила в гармошку, стоявшую возле крайнего стола, за которым сидели два паренька. Парни время от времени развлекали посетителей «Веселой фляги» игрой на гармошке и флуере, а также пели.

Кобзаря осенило.

– Может, музыки?

Глашатай щелкнул пальцами, в воздухе сверкнула золотая монетка и упала прямо перед музыкантами.

– А вот я думаю, – насмешливо протянул Булыга, – как будут эти… как их? Панталоны, да, как они будут смотреться… вот тут? – И он указал на голову Кобзаря.

– Обычно люди их так не носят, – улыбнулся Глашатай. – Впрочем, если вы так хотите, могу дать примерить.

– Эй, а ну не шути так!

Музыканты тем временем взяли флуера и заиграли грустную «Миорицу» – балладу о бедном пастушке́, убитом двоими чабанами. Кобзарь надул губы.

– Ой, ну давайте что повеселее.

– Ты че, совсем оборзел? Я тебе эти панталоны на го…

Музыканты грянули бодрую молдовеняску. Едва Кобзарь услыхал радостные ноты, глаза его просияли.

– Вот это я понимаю музыка! Ой, так и хочется… потанцевать!

Кобзарь начал притоптывать. Музыканты наяривали все громче, и остальные – уже изрядно подпившие – зрители приветствовали музыку радостным галдежом.

– Громче! Давай громче!

– Наяривай!

Лица расплылись в улыбках. Кто-то тоже начал притоптывать. Кобзарь подмигнул оторопевшей официантке и закружился, выкидывая остроносые туфли вправо-влево.

– Эй, ты! – пытался перекричать музыку Булыга. – Куда пошел? Вернись!

Кобзарь, в упор не замечая Булыги, увильнул и сделал круг. Амбал сгреб рукой воздух.

– А ну иди сюда! Я сказал, стой!!!

Но Глашатай Макабра уже забыл обо всем. Радостные ноты захватили зал, кружились и танцевали вместе со столами и пламенем свечей. Кобзарь выхватил полотенце из рук Конопатого и, взмахнув над головой, пустился в дикий пляс.

Булыга было сунулся следом, но полотенце хлестнуло его по носу. Амбал охнул и схватился за переносицу, а затем ринулся за Кобзарем, но тот с хохотом вскочил на лавку, следом – на стол и, лихо взбрыкивая, закружился в безумном плясе между кувшинов с вином. Кружки, тарелки и ложки прыгали по столу от энергичных ударов его каблуков, а вокруг свистели веревочки с многочисленными бирюльками.

Кобзарь закружился. Кишка сунулся было в кружащееся облако, но хрустальные рыбки, пружинки, подковы захлестали его по щекам, и он, завопив от боли, отскочил.

– Ах ты черт! Хватай его!

Кобзарь словно не слышал – он жаворонком перелетел на другой стол и продолжил танцевать уже там. Глашатай самозабвенно прикрыл глаза, воздел руки к потолку и кружился, кружился, кружился, казалось, позабыв про весь мир. Сейчас остался лишь он да танец. К нему потянулись чьи-то руки, но тут же отдернулись, получив по пальцам свистящими в воздухе бирюльками.

– Я тебе покажу, уродец! Я тебя свои же панталоны сожрать заставлю, слышал?!

Булыга с рычанием схватил табуретку и швырнул в Кобзаря – тот как раз повернулся спиной. Глашатай легко шагнул влево, табуретка пролетела в паре сантиметров от его локтя и грохнулась на голову посетителя таверны, пытавшегося схватить танцора.

– Ой! – Кобзарь остановился и приложил ладонь ко рту.

– Батюшки-светы, какой я неуклюжий!

Извиняясь, он шаркнул ножкой. В это время Кишка распихал толпу и ринулся к своей цели.

– Ну что ж, продолжим… А вы, – Кобзарь махнул музыкантам, – хорошо играете!

В этот миг полотенце в его руке метнулось и задело лампу под потолком – свечка вылетела из чашки и плюхнулась прямо в бороду Кишки.

– А-а-а-а-а-а!

– Да! – вскричал Кобзарь. – Я тоже прямо сдержаться не могу! Как играют, как играют!

Зал охватило какое-то безумие. Посуда со звоном падала со столов, грохотали отодвигаемые стулья и скамейки. Одни посетители кричали, другие улюлюкали. Кто-то пытался схватить лихого танцора, кто-то им препятствовал. Музыканты все наяривали, а Кобзарь скакал, точно горный козел, со стола на стол, попутно шлепая полотенцем по лицам, скидывая на пол кувшины, сбивая светильники на головы тех, кто пытался встать на его пути.

Попутно он не забывал делать круглые глаза:

– Ой, простите. Ой, извините! Какой я неуклюжий!

– Берегись! – крикнула официантка, когда в Глашатая метнули подкову.

Кобзарь отскочил, балансируя на краю стола, и подкова со свистом пронеслась мимо.

– Спасибо!

Глашатай с улыбкой отвесил девушке поклон. За ее спиной вдруг возник темноволосый юноша – тот самый сын богача. Кобзарь хотел что-то сказать, но вдруг рядом вновь вырос Кишка с тлеющей бородой. Глашатай быстро наклонился к девушке, схватил поясок ее передника и дернул так, что официантка закружилась как юла.

– Осторожно!

Девушка поскользнулась, но сын богача подскочил к ней, протягивая руки, и поймал в свои объятия.

– У вас борода горит, дорогой!

Глашатай развернулся к Кишке. Амбал заскрежетал зубами, а Кобзарь со всего маху хлестанул передником по щекам Кишки, сбивая пламя. Кишка вслепую замолотил огромными кулачищами, поскользнулся на пролитом масле и грохнулся на пол.