Текст книги "Война на восходе"

Вик опустил ноги в воду, чуть не вскрикнув от обжигающего кипятка, но не отступил. Вода поднялась до места, где посередине его грудной клетки белел шрам в виде креста.

– Змею – змеево!

То была главная клятва подгорного царства.

– Змею – змеево! – подхватила толпа слова Змеевика, и между колонн пронеслось громогласное эхо.

Вик сделал несколько шагов в кровавой воде.

– Камню – каменное!

Вода схлынула. Из щелей с шорохом посыпались мелкие алмазы, и бассейн наполнился сверкающей массой.

– Камню – каменное! – подхватил хор.

Вик сделал еще несколько шагов.

– А человеку…

Горло перехватило. Он понял, что не может это сказать. «Давай. Соберись! Ради нее!»

– А человеку, – прошептал Вик, – прах.

Сияющие камешки быстро втянулись, пыль схлынула в щели, каменные плиты опустели. Зал замер. «Услышит ли меня земля?» – испугался Змеевик.

Плиты вздрогнули и разошлись – из темных отверстий вырвались густые пепельные облака, и обнаженное тело юноши потонуло в серой пыли.

– А человеку – прах!

Так звучала главная присказка этого народа: «Змею – змеево, камню – каменное, а человеку – прах». Дети Господаря должны были отринуть человеческую природу, чтобы взойти на престол, ибо то, что предназначено человеку – прах; лишь камень и змеиная мудрость вечны.

Небо на востоке заалело. От реки разливался перламутровый туман, и в деревьях на холме запели птицы. Наступало утро. Дика захлопнула дверь каморки на засов. Не достанут. «Гады. Твари ползучие!» Сердце колотилось, как у бешеного зайца, и девушка никак не могла отдышаться. Поднесла руки к лицу. Дрожат. Вот как. Она, Шныряла, дрожит! Небывалое дело.

Да и ночка выдалась небывалой.

Когда Вик прощался, Дика поняла, что произойдет в царстве Господаря Горы, – времени оставалось мало. Она вспомнила, как Чертов палец перевернулся во время испытания Макабра, рванула туда – и примчалась вовремя! Вик только вошел в залу, как она появилась у двери. Девушка не стала дожидаться, пока отец прикончит парня или сделает его одним из мерзких змей. Всем сердцем Шныряла ненавидела Господаря.

«Ты у меня поплатишься за все, – скрежетала зубами девушка. – За то, что сделал меня нежительницей! За то, что чуть не убил Виктора! Старый червяк!»

Оказавшись тогда в оружейной палате, Дика взяла то, что могло убить Господаря Горы – яд Балаура! Ну, а ножи метать она всегда была горазда.

Но то, что произошло дальше…

Квадрат окошка понемногу светлел: рассвет захватывал небо. Шныряла плюхнулась на кровать и сжала руки на коленях. Нет сил ждать, думая-гадая, как же он там!

«Виктор…»

Дика подловила себя на том, что не может выкинуть его из головы. А то, как сердце колотилось при взгляде на его будто выточенное из мрамора лицо? Когда смотрела в эти глубокие зеленые глаза, обрамленные длинными ресницами…

– Дура! – упрекнула себя девушка. – Дура набитая, и башка твоя – мешок с соломой! Ты Кобзаревой брехни наслушалась?

Но Шныряла давно поняла, что так просто от этих мыслей не избавишься.

– Идиотка, – подытожила она. – Виктор уже не тот, что прежде. Ты просила его остаться. Если бы он действительно… тебя… Если бы он дорожил тобой, – поправилась Дика, боясь сказать лишнего, – не поперся бы к отцу в его идиотское царство! А тут вернулся – и ты снова уши развесила… Тебе ли о нем мечтать? Будто в зеркало себя не видела! Друг детства? В детстве детям все одно: лишь бы играть с кем-то… он и играл с тобой… А это – другое. Думаешь, ты ему нужна такая?

Дика с досады пнула горшок, и тот откатился к куче хлама. Шныряла подскочила и зарылась в мусор: где-то там под треснутыми кувшинами поблескивал осколок зеркала.

Дика ненавидела зеркала за то, что в них можно было увидеть себя.

Она распрямилась, трясущейся рукой подняла к лицу зеркальце. Убрала непослушную прядь, заглянула в осколок. Повертелась вправо-влево.

Бледное острое личико. Подбородок торчит. Губы тонкие, а зубы – не зубы вовсе! Настоящие клыки. Нос длинный, таким только прорехи в занавесях делать. Тени под глазами. А сами глаза? Один влево смотрит, другой вправо. Красота, куда уж там! Разве что цвет интересный – льдисто-голубой… Лишь одно в ней хорошее… Шныряла стащила косынку, и на плечи хлынули золотисто-рыжие волосы. Длинные ручьи заструились до пояса огненным каскадом.

Да, красивые. И все же…

Дика скривилась.

– Он зовет тебя Дакиэной, но разве ты волчица? Подзаборная шавка! – горько выплюнула она в отражение. – Шныряла, вот ты кто! Думаешь, они зря тебя так прозвали? Да погляди на свою рожу! Кому ты нужна такая – рябая, косая? Ему ли, принцу? Тьфу…

Шныряла сплюнула.

– Зря ты рисковала, спасая его от отца… Может, ему и не хотелось вовсе…

Шныряла вспомнила, как Виктор вел себя после боя с Балауром. Сердце радостно сжалось, но тут же заныло. «А может, Балаур про другую говорил! С чего ты взяла, что о тебе? Не забывай, ты – Шныряла, и всегда ею будешь! Та, кто шныряет под заборами, кого все пинают, кто никому не нужен!»

В дверь неожиданно постучали, и Шныряла напряглась. В мыслях нарисовалось змеиное полчище, притаившееся за крокусами, но девушка спохватилась: «Ага, стали бы эти ползунки стучаться». Дика схватила со стола нож, подкралась к двери и, прижавшись ухом к косяку, прохрипела:

– Кто там?

Тишина. Лишь ветер свистел на холме. Дика оглянулась на окошко: между деревьями посветлело, от травы поднимался курчавый туман. Она рванула засов, и дверь со скрипом приоткрылась. Дика высунула острое личико в щель и обомлела.

На пороге стоял он. В новых одеждах, черных, будто полуночная мгла. По низу мрачного камзола – вышивка змей, переплетенных в танце. Руки сцеплены за спиной. Не шевелится. Смотрит. Косы закинуты за плечи, лицо – осунувшееся, бледное. Лишь глаза светятся изнутри зеленым огнем.

Дика вдруг вспомнила, что оставила косынку на столе. Она швырнула на кровать осколок зеркала и вышла на порожек. В горле пересохло, да еще парень смотрел так, что ей стало не по себе. От его лица веяло опасностью и огнем. Дика мысленно дала себе пощечину. «Не смей раскисать. Ни один взгляд не превратит тебя в тарелку манной каши!»

– Что тебе, Вик?

Грудь юноши тяжело вздымалась и опускалась. Он продолжал смотреть. Шныряла скользнула взглядом по его шее – чистая. Кровь хоть отмыл, а то после того как тюкнул змея, с головы до ног был в красном.

Наконец парень разомкнул губы:

– Я больше не Вик.

Шныряла хотела пошутить, но слова застряли в горле.

– Отныне мое имя – Мертвый Господарь.

Юноша приподнял подбородок, по-прежнему не отрывая от нее глаз – и в животе Шнырялы заныло от этого взгляда. Она прокрутила в памяти сцены, которые видела в подземелье. Тот бой… И то, что Вик надел венец…

– Дика…

У Шнырялы поползли мурашки по коже от его низкого, мягкого голоса. «Дика…» – пронеслось в голове эхо, и на мгновение Шныряла растеряла всю ершистость.

– На исходе этой луны я окончательно стану Господарем. В моей груди будет биться Лучезар, который навсегда превратит меня в змея. Нет пути обратно. – Вик покачал головой. – Дика…

Шныряла переступила порог и закрыла за собой дверь. Туман выползал из-за деревьев белым и сизым кружевом, вился у ног. Под корягами еще таилась ночная тьма, и на небе по-прежнему сияли последние звезды, но утро побеждало. Воздух пах сыростью и весной. Ветер едва заметно перебирал волоски на голове Вика, и вдруг Шныряла вспомнила первую встречу с ним. Каким он был… Совсем мальчишка! Наивный Виктор смотрел огромными от удивления глазами на город. Все ему было в новинку! И он слушал ее, всезнающую подругу-бродяжку! Сейчас перед ней стоял другой человек – взрослый и холодный. Интересно, остался ли тот мальчишка внутри Мертвого Господаря?

– Прости.

– За что?

– Прости, что появился в твоей жизни в тот вечер. – Голос его был тих и неловок. – Прости, что причинил тебе столько зла. Я – причина всех твоих бед.

Змеевик поглядел на ее каморку, и Шныряле вдруг сделалось стыдно за лачугу. За кровать, сколоченную из ящиков. За накиданное грудой тряпье и горшки, которые Вик увидел, когда она приоткрыла дверь. И особенно за то, что перед его приходом она смотрелась в зеркало.

– Если бы я только мог – ты даже не знаешь, что бы я отдал, чтобы никогда, никогда не пересекать твой путь. Быть может, прыгни ты в соседний люк… Или если бы я выбрался на другой улице… Мы бы не встретились. Сейчас ты жила бы в Китиле и была счастлива. Я все испортил, Дика. Это все из-за меня.

Шныряла хотела прикусить язык, но слова помимо воли ринулись наружу.

– Из-за тебя, Вик? Чушь! Смерть такая – бьет всех без промаху. Плевать ей, принц ты или нищенка, она подкосит всех. Отнимет все, что у тебя есть! Ты не можешь знать, как и что было бы. Вдруг я бы получила бутылкой по башке? Или свалилась с лестницы? Сдохла от голода?

Вик отшатнулся.

– У Смерти свои планы. Не вини себя, понял?!

Змеевик закрыл глаза, прижал пальцы к векам и тяжело задышал. Мотнул головой, и косицы грустно звякнули:

– Дика… Я думал… Думал…

Змеевик вдруг отнял ладони от лица, перехватил ее руку, и от этого прикосновения девушка вскрикнула. Юноша сжал ее пальцы в своих ладонях – чуть влажных и холодных, точно камень, и Шныряла обмерла.

– Дика, у меня есть только месяц, чтобы прожить его как человек. Но послушай же меня внимательно!

Он глубоко вдохнул и разразился тирадой – столь горячей, что Шнырялу бросило в жар.

– Если бы я родился в городе и мы встретились как обычные дети, все могло быть иначе! Но, Дика! Мне плевать на это, слышишь? Плевать, что теперь я не смогу коснуться тебя, что ты никогда не станешь моей женой и что будущее у нас в прошлом. Мне плевать! Живым или нежителем – я бы все равно сказал то, что скажу. Дика, слышишь? Я счастлив как никто другой на этом свете! Потому что мне не придется дожидаться, пока луна покатится вспять, чтобы сказать… Дика, я люблю тебя!

Шныряла задержала дыхание, не веря своим ушам. Сердце неистово колотилось в ее груди, и она подумала было, что ослышалась. Это сон? Нет же! Виктор из плоти и крови, хоть и мертвец, спустя годы стоит перед ней и держит ее за руку. И это его слова. И как Вик на нее смотрит – бледный, потерявший все самообладание. Какой еще Господарь! Он сейчас точь-в-точь тот взъерошенный мальчишка, которого Шныряла встретила в прошлой жизни.

– Пусть для всех я буду Мертвым Господарем, но ты знаешь другое мое имя – и оно также будет истинно. Дика… назови его. Пожалуйста, назови меня по имени.

И Шныряла, с трудом сглатывая комок, выдавила:

– В-виктор…

– Дакиэна…

Виктор какое-то мгновение колебался, глядя на нее – и Дика даже не поняла, что он собирается сделать, – а когда поняла, уже было поздно. Он глубоко вдохнул и сделал то, чего ни один нежитель делать не мог – потому что после смерти у нежителей не было семей. Не было детей. Касаться друг друга так было не положено, и Вик совершил величайшую дерзость. К счастью, никто из кладбищенских их не видел, и этот миг разделили лишь тишина и рассвет.

Шныряла невольно застыла под его прикосновением, которое оказалось неожиданным, точно удар. Когда же она наконец поняла, что Виктор ее целует, Дика попыталась отстраниться, но он не дал ей это сделать, удержав ее руки в своих. Губы Виктора нежно касались губ Шнырялы, оставляя на лице запах травы и тумана. Юноша часто и тяжело дышал, его дыхание скользило по ее щеке – и от этого по коже бежали мурашки. Он прикасался губами снова и снова, одну ладонь робко положил на талию, а второй провел по волосам. Его пальцы бережно касались длинных рыжих волн, перебирали локоны, и он крепко прижимал ее к себе. Шныряла закрыла глаза.

Весь мир исчез.

Она перестала быть ощеренной дворнягой и стала девочкой – беззащитной девочкой, которую обнимал тот, о ком она грезила холодными ночами в детстве.

Только сейчас все происходило на самом деле.

Глава 4
О невидимке, стучавшем в двери

Весна приходила из года в год, тысячи лет.

И каждый раз – словно в первый и последний.

Так было и сейчас.

Тео надеялся обрести счастье в Макабре, вернуть семью, но Смерть нарушила его планы. Поиграла и бросила. Насовсем ли? Он сомневался… И все же, пусть у Теодора ничего не осталось, он был счастлив – странно-то как! – вернуться на кладбище. Словно за это время погост, бестолковые и странные нежители, чердак проклятого дома стали ему родными. Стали домом.

Прошла всего пара дней, как Тео вернулся из Полуночи – в мире Смерти он пробыл почти что месяц, здесь же прошла секунда: он вернулся в ту же ночь двадцатого марта. Санда отправилась в город, и на следующий вечер Тео пришел к ее дому, но в комнате девушки окна были темны. Санда не вернулась домой. Он искал ее, бродил по улицам и выискивал вихрастую челку среди прохожих, и всякий раз, встречая невысокую темноволосую девушку, чувствовал, как сердце в груди екает.

Санды он не нашел.

Теодор приглядывался к людям, прислушивался к разговорам в городе, ожидая уловить новости о необычных событиях, – но впустую. Мир затих. Было то затишье перед бурей?

В Трансильвании тем временем наступила весна. Горные склоны, великолепный вид на которые открывался с чердака проклятого дома, еще покрывала бурая растительность, но лес уже подернулся зеленью. Вечером от реки поднимался белесый пар. Тео просыпался, лишь когда на востоке загорались первые звезды. Они вспыхивали из ночи в ночь, всегда. Ничто в природе не угасает. Нет в мире ни начала, ни конца – лишь беспрерывный ход жизни по кругу. «Время – это плоский круг». Как и Макабр. Смерть устраивала игру каждое столетие, чтобы выпустить Йонву… Так было всегда, сказала Горгулья, и добавила, что Смерть – самое упорное существо… Она всегда устраивает Макабр, чтобы исполнить свое желание.

Значит, вот чего она хочет!

Смерть ждет, чтобы Йонва разрушил этот чудесный мир. Чтобы эта весна стала для людей последней. Смерть хочет увидеть жестокую бойню, которая закончится гибелью человечества. Вот что ей нужно. Трупы.

У нее нет иных развлечений.

Тео вспомнил лицо, смотрящее с трона. Его собственное лицо, но даже у угрюмого Теодора не было того выражения, что имела Смерть: двойник пугал одним лишь взглядом – холодным, бесчувственным, беспощадным.

– Я отомщу. Не знаю как, но однажды мы поквитаемся! И если ты меня сейчас слышишь, – шептал Теодор, выискивая силуэты в пляске вечерних теней на опушке леса, – если ты меня слышишь, знай: я отомщу тебе!

Однажды вечером произошло забавное событие.

Теодор открыл глаза, лежа на жесткой доске под крышей чердака. Откуда-то доносилось настойчивое пиликанье. Тео зажмурился и перевернулся на другой бок. Пиликанье усилилось, стало еще надрывней.

– Да господи, кому не спится!!!

Тео потянулся, вдохнул сумеречный воздух и подошел к слуховому окошку. С ржавого гвоздя спустился жирный паук и закачался перед носом.

– Привет, дружище! – буркнул Тео.

Он даже по паучкам соскучился! Тео приоткрыл дверцу и глянул вниз, на кладбище.

– Хватит пиликать так, как будто кошку мучают!

Из клумбы вылезла всклокоченная голова мороайки. Тетка Фифика, зевая во весь рот, погрозила кулаком скрипачу – тот стоял под чердаком и выводил пассажи, от которых уши сворачивались в трубочку.

– Нашел время для концертов! Спать честным людям не дает! Я тебе эту скрипку сейчас…

Подле Фифики из земли высунулась голова нежительницы Марты и захлопала сонными глазами. Чуть не столкнувшись друг с другом носами, тетушки на мгновение застыли – и вдруг, позабыв о скрипаче, кинулись друг на друга:

– Ты снова улеглась в мою могилу?! Чтоб тебя пес побрал, Марта-а-а! Иди в свою!

– Это ты в мою залезла, карга старая! А ну кыш отсюда! Иди своих червей пугать!

И тетушки, вцепившись друг другу в призрачные волосы, принялись кататься по земле.

«Да… – хмыкнул Тео, – пройдет одна ночь или тысяча, а эти соседушки все будут выяснять, кто где захоронен! Чем бы нежители ни тешились, лишь бы меня не доставали…»

Скрипач завидел Теодора и махнул рукой. «Чего ему нужно?» Теодор поправил теплый кожаный плащ и спустился на землю. Весна вступила в права: тут и там трава налилась изумрудной сочностью, а у оградки в ветвях деревца суетливо переговаривались горлицы, облюбовав ветви для маленьких гнездышек. В небе разгорелась комета: прежде чем спуститься, Тео задержал взгляд на хвостатой звезде. Сияющая голова звезды отливала багрово-красным, точно воспаленный глаз.

Кладбищенский музыкант вновь провел смычком по рассохшейся скрипчонке, – и, рассекая ветер, над землей пронеслись душераздирающие звуки.

– Сколько можно дрыхнуть! Наконец-то разбудил тебя! – накинулся старик.

– И не только меня, – хмыкнул Тео.

Из земли высунулось еще несколько голов – морои грозили скрипачу кулаками и обещали сделать из его кишок новые струны, но тот лишь отмахнулся.

– Это какое-то безобразие! – возмутился он.

– Так почему вы не прекратите эту игру?

– Да я не про скрипку! – вскинулся скрипач. – Звезда!

– Что?

– Лежу я, значит, на могиле, никого не трогаю. Смотрю в рассветное небо. Мечтаю о новой скрипке. И тут – пшшшш! – через все небо звезда. Ну, думаю, надо загадать себе новую скрипку! Но не успел я и рта раскрыть, как эта самая звезда рухнула – куда бы вы думали, юноша? Прямо на мою могилу! Я еле успел отскочить, как этот огромный огненный шар грохнулся о мое надгробие и – кракс! – расколол его! Святые угодники, за что мне это?! Я же просил подарить мне новую скрипку, а не угрохать старую!

Старик протянул Теодору смычок – на старом дереве темнела трещина.

– Я должен немедленно подать жалобу!

– На что?

– На звезды! Нельзя просто так падать на головы честным людям только потому, что надоело висеть на небе!

Теодор буркнул что-то невразумительное и потопал мимо. «Нашел ради чего будить!» Но едва он отошел на несколько шагов, позади послышалось суетливое пыхтенье.

– Черт возьми, ну что еще?

– Но-но-но, юноша, не сквернословьте! – нагнавший старик погрозил пальцем. – Я вспомнил, зачем пришел! Ей-богу, только эта проклятая звезда грохнулась и расколотила мою могилу, а с ней скрипку, я вдруг понял, что мне до жути хочется…

– Сыграть кому-то истерику под окнами?

– …рассказывать сказки!

Тео уставился на скрипача.

– Сказки?

– Именно! – серьезно заявил старик. – Отныне я прекращаю занятия музыкой и буду зваться Кладбищенским Сказочником!

«Да хоть Кладбищенским Болтуном, отстань же от меня!»

– Когда я чудом выжил после падения этой звезды…

– Выжил? Но вы же и так мертвы!

– Не перебивай! Когда я спасся от этой звезды, то меня словно осенило – я должен пойти и рассказать сказку Теодору Ливиану!

– Знаете, мне не пять лет, чтобы слушать сказки… и у меня дела. Прощайте.

– О нет, юноша! Сказки – это удел взрослых! Вы обязательно должны уделить мне пять минут и послушать…

– Нет!

– Сказки – это мудрость веков! В сказках сокрыта истина! В сказках есть ключи ко всем дверям!

– Нет!

– Вы должны послушать! Погодите! Как насчет сказки о трех поросятах?

Теодор отмахнулся и зашагал прочь.

– А о злом волке? О Фэт-Фрумосе и его летающем коне? О волшебных бобах, светлячках, бедных музыкантах и их невестах-принцессах? О Ненависти? А, юноша? О Храбрости? О Совести? Ну, погодите! А о Любви-и-и?..

Тео остановился, будто влетел лбом в невидимое надгробие.

– Ага! – Старик хихикнул. – Так и знал! Все в вашем возрасте хотят знать о любви!

Тео судорожно соображал, переводя взгляд с одной могилы на другую.

«Л…»

Юноша гулко сглотнул, прищурил глаза. Над горизонтом угасал огонь заката, и теперь багровое око бросало на землю призрачно-красные лучи. Тео оглянулся.

Они еще не знают, что Йонва на свободе. Где же он? Что сейчас делает? Сначала Тео подумал, что ничего страшного не случилось: мало ли что там Кобзарь сказал… Ведь все по-прежнему. Больше не нужно искать загадки, носиться в поисках игральной кости. Все живы, счастливы.

Шныряла отмахнулась, едва Тео заикнулся о Йонве. Но Теодору что-то не давало покоя. Что Глашатай пытался подсказать на этот раз? Ведь и в Полуночи он советовал… Они же пропустили все мимо ушей.

«Когда в мире людей появляется великое зло, оно вызывает ответную реакцию – не менее великое добро».

– Рассказывайте.

Старичок ехидно захихикал.

– Итак, сказка о Невидимке!

Скрипач запрыгнул на ближайшее надгробие, и тут же из могилки, поросшей крокусами, высунулась всклокоченная голова Бужора Болдуряна:

– А ну слезь! Слезь, я тебе сказал!

Музыкант отмахнулся от мороя и, подманив юношу, проскрипел:

– Значит, так, юноша… Откуда история – не помню. Другие матушка рассказывала, какие-то я слыхал у костра от чабанов, а откуда эта – не помню, хоть убей! Однако сказка забавная, что ни говори…

– Ближе к делу можно?

– Тра-та-та, какая спешка! Ох уж эта молодежь – впрочем, оно и понятно, не зря-то вернулся ради сказки о любви, а?

Старик хмыкнул.

– На рассвете всех времен, когда небо было светлее и птицы пели громче, жили на самом краю земли люди. То были совсем иные люди, не то, что сейчас, – предки наши жили песнями, дарами лесов и солнца. Но можете себе представить, юноша, что никто из них не знал величайшего дара человечества – любви?

Да-да, все они жили-поживали без семей – каждый поодиночке, и омрачало быт лишь то, что в мире появилась Смерть – ведь теперь каждый год кто-либо умирал. Но где великое зло, юноша, всегда есть не менее великое добро.

Один златокудрый юноша отправился к реке стирать одежду и вдруг спугнул девушку, пришедшую искупаться. Он смутился и отступил за деревья, но, единожды увидев юную красавицу, не смог ее позабыть. На следующий вечер у входа в его жилище послышался стук. Юноша увидел у порога женщину: с плеч незнакомки струился белый плащ, ее лицо будто светилось, а глаза лучились неземной мудростью.

– Кто ты?

– У меня еще нет имени, – сказала незнакомка. – Но я пришла в этот мир благодаря тебе в тот самый миг, когда ты первый почувствовал то, что никто из вашего рода прежде не испытывал.

Юноша понял, что незнакомка говорила о девушке.

– Ты – мой отец, человек! Дай мне имя!

И он дал ей имя:

– Любовь.

Юноша впустил незнакомку в дом. Женщина прошла к огню и села у пламени, лизавшего свод пещеры раздвоенным языком, протянула белые ступни к теплу – а за порогом уже сгущалась ночь и где-то за пределами поселения, на земле мертвых, пробудились первые нежители.

– Отныне я буду жить среди людей, – сказала женщина с улыбкой, – ибо я дар, который может противостоять даже Смерти.

– Чем же ты поможешь?

– Я дам людям исцеление от зла. Великое счастье. И даже подарю новую жизнь! Ты – первый, кто это познает!

Юноша обрадовался. Надо же, какой он удачливый! На следующий день он явился к жилищу понравившейся ему девушки. Любовь научила, что сказать – и девушка, услышав речи молодого человека, ответила взаимностью. Он привел ее к себе домой, и с тех пор они стали жить втроем: юноша, девушка и Любовь.

Прошла тысяча ночей. Однажды юноша возвращался с охоты. Ему так и не удалось ничего поймать, всю добычу распугал появившийся в окрестностях ужасный лев. Юноша уже увидел выступившую из-за ветвей возлюбленную, которая спешила навстречу, чтобы обнять его, и он почувствовал то же, что и всегда, когда видел ее: счастье. Усталость, боль в ногах покинули его – то было исцеление от необыкновенного чувства.

Все это являлось дарами Любви.

Вдруг над тропинкой метнулась тень. Лицо девушки исказилось от ужаса, она отпрянула… но было поздно. Лев, прокравшийся за юношей в деревню, бросился на девушку и ударил ее лапой в грудь. Девушка вскрикнула и упала, и крик этот отозвался в сердце юноши оборвавшейся струной. Он подумал, что сердце его вмиг разорвется, но вдруг невиданная смелость, граничащая с безумием, охватила юношу – и то тоже был дар Любви. Жители деревни уже пытались победить льва, но все эти смельчаки лежали в земле. Он это знал. Однако юноше было плевать. И когда лев вновь кинулся на девушку, юноша выхватил нож и бросился на чудовище.

Он кромсал и резал толстую шкуру, лев ревел и раздавал удары – и острые когти рвали одежду парня, оставляли глубокие порезы на его ногах, груди и лице. Но юноша, вне себя от ярости, продолжал бороться как никогда в жизни и наконец вонзил лезвие в грудь льва. Чудовище дернулось, забило лапами и стихло.

Чудом – иначе то не назвать – юноша победил!

Но когда он подбежал к девушке и упал перед ней на колени, единственное, что успел услышать, это ее прощальные слова. Глаза возлюбленной закрылись, и дыхание стихло навсегда. Юноша согнулся над ее телом, из его глаз брызнули слезы – первые слезы, пролитые человеком. Он схватился за сердце и закричал столь громко, что сбежался весь люд из деревни.

Его пытались успокоить, но те, кто прежде не терял любимых, не могли понять его чувств. «Все будет хорошо, ведь ты жив», – говорили ему, но что было юноше до той жизни, когда он потерял возлюбленную? Вдруг в толпе он увидел знакомое лицо.

– Ты! – вскричал он. – Ты меня обманула!

Юноша метнулся к Любви и сдернул с нее белый плащ, и оказалось, что под сияющим одеянием было другое, черное, как само горе. Едва юноша коснулся Любви, открылся ее истинный облик: когти льва ранили не только юношу, но и саму Любовь, и из многочисленных рваных ран струилась кровь, а по щекам стекали багровые слезы.

– Так вот каков твой истинный лик! – воскликнул юноша. – Ты позволила мне узнать величайшее счастье, и теперь я его лишен – большего горя в мире я не знал!

– Такова Любовь, – отвечала женщина, – ибо за каждый дар человек должен платить. Любить – значит познать великое счастье, но за любовь тебе придется и страдать.

– Если так, я не хочу знать любви отныне! Я проклинаю тебя: да будешь ты скитаться по деревням и стучать в дома, но пусть ни одна душа не услышит твоего стука! Пусть ни один человек не узрит твоего кровавого лица! Пусть твой голос станет не громче дыхания мертвеца! Отныне я закрываю для тебя свою дверь!

– Одумайся, – умоляла Любовь. – Закрывая дверь для других, ты сам запрешься! Обратишься в живой труп!

Но юноша не хотел ничего слышать.

И все произошло, как он сказал, – Любовь иссякла и стала невидимкой. Она хотела сказать что-то еще, но юноша прошел мимо, не слыша ее слов. Любовь стучала в дверь, но юноша не открывал.

Ночи сменялись рассветами, но юноша, закрывший сердце для любви, этого не замечал. Отныне ничто не нарушало его спокойствие. Он проходил мимо умирающего на холоде сородича и не подавал тому руку. Слышал мольбы о помощи и молчал. Юноша перестал чувствовать. Высох изнутри. Когда же он состарился и умер, никто не пришел на его могилу – ибо люди сторонились нелюдимого и черствого человека.

Любовь же прозвали Той, что не имеет лица. Смерть одолевала людей, их род угасал. И пошла молва: тот, кто сумеет найти Любовь, получит средство от Смерти – ведь скоро на земле не осталось бы ни одного человека! Люди искали Любовь, звали ее, но услышать голос невидимки не могли.

И однажды, когда сто лет безутешных поисков подошли к концу, житель последней на свете деревни проходил через могильники. Он услышал голос того самого юноши, Первого и Последнего Влюбленного. И голос сказал: «В моем сердце хранится ключ – им ты сможешь вывести Любовь в мир. Хочешь ли ты этого?»

Путник был готов на все, чтобы спасти свой род. И согласился.

Но Последний Влюбленный сказал: «Отныне Любовь не предстанет людям просто так. Лишь через тернии вы увидите звезды. Любовь просит, чтобы ты дал клятву». И Путник дал клятву Безликой: «Я знаю, что, если буду любить, стану и плакать».

И вдруг Путник услышал мелодию – она шла от могилы Первого Влюбленного, из его сердца, что когда-то познало Любовь. Путник пропел эту песнь и вдруг узрел Любовь!

И нашлось решение против Смерти: у человека родились дети. Когда он умирал, то потребовал клятвы от своих сыновей – и тогда его дети стали Последними Влюбленными. А после – дети их детей. Не все на это соглашались, ибо любить – означало страдать. Но благодаря тем, кто все же впускал в сердце любовь, человечество продолжало жить. И живет до сих пор.

Так-то, юноша! И не верьте тем, кто говорит, будто любовь – это сказка. Лицо любви ужасно: оно черно, на нем застыли кровавые слезы – но, юноша, дары ее прекрасны. Ведь они – сама жизнь! И Любовь – единственное, что дает отпор Смерти уже многие тысячелетия. Так будет продолжаться до тех пор, пока найдется хоть один человек, кто впустит ее в сердце.