Текст книги "Черри"

3

Суббота, 7 июня

Лора сидела за столом на своем обычном месте, напротив мужа, и ковырялась в тарелке салата с обжаренными кусочками курицы. Все окна в их просторной солнечной столовой были распахнуты, но обстановка все равно казалась гнетущей. Незадолго до ужина она нежилась в саду под гигантским зонтом, рядом с ней растянулся в шезлонге Дэниел и отвечал на ее вопросы с закрытыми против солнца глазами, тихонько посмеиваясь над ее нетерпением разузнать все о Черри, а она любовалась сыном, пользуясь тем, что он не видит. А потом, только она собралась уходить готовить, Дэниел вдруг открыл глаза и сел с неловкостью на лице.

– Я тут хотел сказать…

Улыбаясь, она повернулась к нему.

– Я вроде как пообещал Черри… Мы с ней идем сегодня на концерт. В парке. Прости, я знаю, что обещал остаться с тобой и папой…

Лора поспешно проглотила разочарование и отмахнулась от его извинений, отпуская его с наставлением хорошо провести время.

Она обвела взглядом пустой полированный обеденный стол на десять персон, с краю которого, как на терпящем крушение корабле, теснились они с Говардом, и вдруг почувствовала колоссальное раздражение из-за странной манеры, в которой они сидели, следуя какому-то отжившему свое обычаю, так давно, что уже не обращали на это внимания. Она повернулась к мужу. Тот не замечал ни пустой стол, ни духоту, ни молчание между ними, потому что читал сегодняшний «Телеграф», подняв очки на лоб, и параллельно набивал рот салатом и молодым картофелем. Говард весь день отсутствовал – к этому она привыкла, – но сейчас, когда он был дома, Лора хотела поговорить с ним. Ее голос вклинился в звуки ножа, звякавшего о фарфоровую тарелку, и в Моцарта, звучащего на заднем плане, и ей самой показался чужим.

– Что-нибудь интересное?

Говард ответил, не поднимая головы:

– Просто гольф.

Гольф. Ее это задело. Гольф был одной из редких вещей, которые до сих пор делали его счастливым. Гольф и, конечно же, Марианна. Лора никогда не знала достоверно, где он проводил время. Он всегда говорил, что играл в гольф: по субботам, по воскресеньям, будними вечерами, если удавалось освободиться на работе, – но Лора знала, чувствовала, что он возвращался чуточку окрыленным, тая в себе тихое счастье от того, что он был с ней. Это не было неожиданностью само по себе – неожиданно было двадцать лет назад, когда она впервые узнала об интрижке. Миссис Мор тогда выпотрошила его карманы перед тем, как нести костюмы в химчистку, и оставила на кухонном столе квитанции. Лора увидела их за завтраком, когда Говард уже ушел на работу, и она была твердо уверена, что не получала этих цветов и не обедала в ресторане в прошлую субботу. Сначала он все отрицал, ясное дело, но Лора уже знала, и в конце концов он сгоряча во всем сознался – как будто это она была виновата.

– Ладно, это правда. Теперь ты довольна?

Какой выбор слов… Конечно, она не была довольна – ее жизнь только что рассыпалась прахом, к тому же она обнаружила, что роман длится уже два года, и они влюблены. Но Марианна была замужем, и у нее тоже были маленькие дети, и она не хотела разбивать семью. Лора подумывала о том, чтобы бросить мужа – деньги у нее были, так что она бы справилась, но нужно было думать о Дэниеле. А Говард в приступе чувств пообещал порвать с ней, потому что не хотел бросать сына, который был совсем еще ребенком, и Лора простила его. С тех пор все изменилось. Говард несколько недель ходил мрачнее тучи, работал допоздна и почти не разговаривал, и вся ирония была в том, что он совсем не видел Дэниела. Так они и жили. Говард ходил на работу, Лора воспитывала их сына. Ей было не привыкать к одиночеству. Свое детство она провела с чередой нянь, пока ее мать ходила по вечеринкам, а отец – работал. Она была единственным ребенком в семье – заводить еще детей было слишком обременительно. Лора мечтала о хороших отношениях со своей матерью, но этому не суждено было случиться, а сейчас ее родители давно уже были мертвы. Решительно вознамерившись, чтобы Дэниел никогда не чувствовал себя покинутым, как она когда-то, Лора похоронила боль от измены Говарда в светлых чувствах к сыну: его секции, его праздники, его друзья. Их отношения крепли, и Говард стал чувствовать себя лишним. Ему стало еще сложнее находиться дома, он стал работать еще больше, и неприязнь его росла. Чувствуя себя выброшенным на обочину, он стал резок с Лорой и критиковал ее воспитательные методы, когда Дэниел плакал, не узнавая человека, который брал его на руки в выходные.

А однажды вечером, когда Дэниел уже поступил в университет, а Лора сидела дома, Говард отправился выпить.

– Просто знакомый из клуба, – сказал он.

Злая шутка дошла до нее неожиданно, когда она набирала воду в чайник, резким внезапным ударом под дых, и Лора выронила чайник в раковину, еле находя силы дышать. Потому что она вдруг осознала, кем был этот знакомый из клуба. Их дети выросли, и Марианна вернулась. А потом Лора вспомнила, что он встречался со знакомым из клуба и на прошлой неделе, а дальше она уже не помнила, но продолжала испуганно рыться в воспоминаниях. Когда острота прозрения отступила, остались только усталость и бессилие, потому что Лоре стало понятно, что они все еще любили друг друга. «Гольф» постепенно стал занимать целые выходные, и она видела мужа все реже и реже. Время от времени Лора задавалась мыслью предложить ему развестись, но и это было теперь не так уж важно. Горькая обида ее молодости давным-давно уступила место одиночеству, и хоть Лора и понимала, что причиной этого одиночества был он, она боялась, что разрыв отношений только растеребит старую рану. И она предпочла посвятить себя другим заботам.

– Дэниела сегодня снова не будет.

– Я так и понял.

– Третий вечер подряд.

– Он взрослый человек, – хмыкнул он, не отрываясь от газеты.

Лора не дала выхода чувству досады.

– Да, разумеется. Он с девушкой.

Наконец-то Говард посмотрел на нее.

– Молодец.

Она улыбнулась.

– Кажется, он совершенно потерял голову. Они познакомились всего три дня назад. И с тех пор каждый день встречаются.

– К чему ты клонишь?

– Ну что ты, Говард. Разве тебе не интересно, кто так покорил нашего сына?

– Очевидно, тебе интересно.

– Напишу-ка я ему эсэмэс.

– Не смей, – отрубил он.

Лора обиженно замерла, не донеся вилку до рта.

– Я пошутила.

– Оставь его в покое. В кои-то веки ты не знаешь, что происходит в его жизни, и тебе уже неймется. Не лезь.

– Я и не лезу, – пробормотала она, и ей вдруг захотелось уйти. Лора отложила салфетку и встала из-за стола. Она собралась отнести тарелку на кухню, как вдруг…

– Ты одержимая, – это было сказано резко, грубо. – Собственница.

Она застыла как вкопанная.

Никто из них не проронил ни слова, а потом Говард встал и вышел из комнаты.

Лора так и осталась стоять с тарелкой в руках. На глаза навернулись слезы, не только из-за внезапного обвинения, но из-за того, каким взглядом он наградил ее перед уходом. В этом взгляде читалась глубокая, полная презрения неприязнь. Лора присела на секунду, а потом, словно в попытке отряхнуть с себя его слова, резко встала и направилась на кухню. У нее и в мыслях не было догонять его – он уединился в кабинете, да она и сама не была готова препираться – не было настроения ссориться.

Тарелка зазвенела, стукнувшись о поверхность стола, и Лора вскипела от негодования после слов мужа. Это он устранился из их жизни на все эти годы. Что он мог знать о титаническом труде, который требовался для воспитания ребенка? Об этой всепоглощающей заботе о крошечном еще младенце, о вечном недосыпании, подтирании щек, рук, поп, столов, стульчиков, ты их только три, три, три. О невозможности сходить в туалет в одиночестве, о непоколебимой уверенности в том, что одно твое объятие снимет боль со всех синяков и шишек, поэтому ты всегда должна быть готова предоставить эти объятия. О чехарде из психологии, шуток и прочих ухищрений, к которым приходится прибегать с маленьким ребенком, чтобы дожить до вечера. Ему-то никогда не приходилось иметь с этим дела, не приходилось страдать от душераздирающего плача, если ребенок не хотел идти в свою комнату, и выяснять причину слез, когда четырехлетний ребенок не мог внятно объяснить, почему боится заводить новых друзей. Ему не приходилось выбирать между спортивными секциями, кружками, детскими праздниками, искать золотую середину между поощрением самостоятельности, не заставляя его при этом чувствовать себя брошенным, или справляться с ночными кошмарами после внезапного фатального дедушкиного сердечного приступа. Что он мог знать об этом? Находясь в бешенстве из-за возмутительной слепоты мужа, она налила себе бокал вина, и гнев поутих. Никто не мог этого знать, никто, только родная мать.

Лора взяла бокал и книгу, лежавшую на полочке возле холодильника, и вышла в сумеречный сад. Жасмин благоухал сотнями мелких белых цветков, похожих на звездочки, едва распустившихся на заре июня месяца. Она зажгла цитронелловые свечи, на которые вскоре слетелась любопытная мошкара. Устроившись на садовых качелях, она погрузилась в размышления. Странно было думать, что они с Дэниелом всю жизнь были практически вдвоем, а теперь он готовился оставить ее навсегда. Перед глазами неожиданно возникла сцена, которую он любил разыгрывать, когда ему было три года. Он притворялся щенком и прыгал вокруг нее.

– Гав! – говорил он. – Тебе нравится щенок?

– Замечательный щенок.

– Если хочешь, можешь оставить его себе.

– Правда?

– Насовсем-насовсем, – и он крепко обнимал ее за шею.

Пришел, жалобно мяуча, кот с ощетиненным, как ершик, хвостом. Приглядевшись, Лора заметила лису, которая вынюхивала что-то у большого непрозрачного окна в земле, которое служило частью крыши их подземного бассейна. Моисей запрыгнул к ней на колени и остался стоять, не прекращая мяукать и ждать своего спасения. Изначально она взяла кота для Дэниела, когда ему было девять, чтобы научить сына заботиться о питомце. Это был мелкий сероглазый бирманский кот, к которому она со временем очень привязалась. Лора подобрала с земли камушек и швырнула в сторону лисицы. Лис Лора терпеть не могла – она побаивалась этих умных и бесстыжих животных. Недавно в утренней радиопередаче был звонок от взбудораженной женщины, которая в расстроенных чувствах рассказывала, как лиса бесцеремонно вошла с незапертого черного входа и забралась в колыбельку ее малыша прямо средь бела дня. Лору передернуло от мысли, что такое могло случиться с маленьким Дэниелом – она бы, наверное, размозжила животному голову прямо у порога. «Три вечера подряд», – думала она с улыбкой. Разве можно встречаться с человеком три вечера подряд вот так, ни с того ни с сего? Что такого особенного было в этой девушке? С Черри ее мысли перекинулись на другую девочку – девочку немногим старше Дэниела. Роза была Лориным первенцем, чудесной малышкой, которая ела и спала точно по расписанию с самого первого своего вдоха. Почему она так и удивилась, когда девочка отказалась от бутылочки. Когда спустя четыре часа она отказалась есть еще раз, Лора забеспокоилась и показала ее врачу. Врач только взглянул на нее и тут же направил в больницу. У девочки обнаружили стрептококк – она подхватила инфекцию в родовых путях матери. Сутки спустя врачи сообщили родителям, что Роза умирает, и еще два часа спустя она умерла у Лоры на руках. Ей было семь дней.

Чувство вины чуть не разрушило Лору и их семью. Она без конца гадала, удалось бы спасти Розу или нет, если бы она обратилась к врачу сразу, как только она отказалась от еды в первый раз. Их обоих спасла ее вторая беременность. Десять месяцев спустя, когда на свет появился Дэниел, Лора поклялась всем высшим силам, которые готовы были выслушать ее, что посвятит всю жизнь этому крошечному существу и никогда не допустит, чтобы с ним что-то случилось. И взамен попросила, чтобы они хранили его.

Лиса убежала, и кот расслабился. Он мягко улегся Лоре на колени и облегченно прикрыл глаза. Лора погладила его по спинке. Моисей изредка поглядывал на мельтешащую мошкару, но то ли с возрастом обленился, то ли слишком устал, чтобы заняться ею. Лора тихонько покачивалась на качелях и с теплотой думала о девушке, с которой еще не была знакома, о девушке, которая была всего на пару лет младше ее собственной дочери, будь Роза жива.

4

Суббота, 7 июня

Черри никогда не ходила на три свидания подряд. Они шли по Гайд-парку, миновав золотой Мемориал принца Альберта и озеро Серпентайн. У Дэниела за плечами висела плетеная корзинка для пикника, а Черри несла в руках плед. Материал грел ее кожу, и Черри старалась держать плед так, чтобы он не прикасался к телу. Палящий знойный день перетекал в спокойный, будто курортный вечер. Было пока светло – темнеть не начнет еще по меньшей мере часа четыре – и в парке гуляли толпы людей, охваченных спонтанными псевдо-отпускными радужными настроениями. Черри начинало нравиться. Они с Дэниелом прошли мимо нескольких влюбленных парочек, где было место и неловким паузам, и приступам чрезмерной учтивости, и зарождающимся незримым связям. Черри знала, что Дэниел собирался стать кардиологом, любил кататься на велосипеде и писал левой рукой, а ел – правой. Дэниел знал, что Черри любила клубнику и не любила клубничное варенье, что ее отец скончался, когда она была подростком, и они жили вдвоем с мамой, с которой Черри редко виделась, потому что мама много работала.

Она умолчала о том, что жили они в захудалой части Кройдона, где улицы вечно были завалены пивными банками, металлоломом, старой мебелью, от которой оставались одни голые каркасы с торчащими кое-где комьями грязной набивки, и прочей рухлядью. Лишних денег в семье Черри никогда не водилось, а после смерти отца их стало еще меньше. Какая беспечность, какой эгоизм с его стороны – не застраховать свою жизнь. Ее матери пришлось устроиться на полный день в гигантский гипермаркет на окраине города, чтобы не потерять жилье, и финансовая жизнь Черри вдруг рухнула: дешевое и сердитое заменилось поношенным, каникулы были исключены, если не считать отдельных однодневных вылазок на пляж, начались унижения в школе. Черри не смогла заплатить за ежегодную фотографию класса, и когда все ее друзья строились в ряд и весело спорили, кто будет стоять рядом с кем в этом году, она одиноко стояла в стороне, сгорая со стыда. Черри ненавидела нищету. Но нет, обо всем этом она умолчала, отделавшись общими фразами о том, что она родом из Суррея, частью которого и был Кройдон, правда, много веков назад. Они продолжали рассказывать друг о друге, и чем больше они узнавали, тем легче шел разговор, и вот они уже шутили между собой, и теплый юмор только укреплял их свежую связь. Их первый поцелуй уже состоялся и был весьма приятным, да и вообще Черри находила Дэниела очень и очень привлекательным.

Они подошли к огороженной территории, где проходил сегодняшний концерт. Дэниел показал билеты, которые ему чудом удалось приобрести перед самым мероприятием, и их пропустили внутрь. Вместе с толпой они вышли на зеленую площадку для зрителей, и она доверила Дэниелу выбрать место с хорошим видом на сцену. Он расстелил плед, и она села, вытянув перед собой длинные, тронутые загаром ноги. Черри обратила внимание, что многие принесли с собой складные стулья, и слегка расстроилась, что у них таких не было. Она подозревала, что несколько часов сидения на твердой земле не пройдут даром, но Лондонский симфонический оркестр уже настраивал свои инструменты, и Черри постаралась выбросить плохие мысли из головы.

– В детстве мы приходили сюда каждый год, – рассказывал Дэниел. – Устраивали чаепитие. Так мама приучала меня к классической музыке.

Значит, для Дэниела в детстве районным парком был Гайд-парк. Небо и земля по сравнению с тем, где выросла она: выцветшее проржавленное нагромождение гимнастических снарядов с облупившейся краской. Вокруг них, как плесень, которую никак не удается вывести до конца, вечно ошивались полумертвые подростки. Черри ни разу не была на симфонических концертах, но иногда она слушала радио «Классик FM». Она решила проверить его на прочность этим фактом.

– Мой первый концерт классической музыки, – призналась она.

Он в ответ лишь махнул рукой.

– Поверь мне на слово, ты ничего не потеряла. Во всяком случае, в детстве я совсем этого не ценил. А вот когда тебе стукнуло двадцать, самое время учиться наслаждаться классикой – это закон.

Оставшись довольной результатом, Черри улыбнулась. Похоже, он не станет осуждать ее за пробелы в образовании, а значит, можно вздохнуть спокойно. Если она где-то оступится или чего-то не поймет, он, возможно, не отвернется от нее за это.

– Значит, – ответила она, принимая у него из рук обязательный для ситуации пластиковый стаканчик охлажденного шабли, – мы вовремя успели.

– У всего фестиваля такая привлекательная программа. Что ты делаешь в первую пятницу июля?

Она стала вспоминать, что слышала о «Променадных концертах» по радио, и быстро сообразила, что он имел в виду.

– Стою в Альберт-холле под британским флагом?

– Там и встретимся, – усмехнулся Дэниел, и они переглянулись, радуясь тому, что запланировали что-то на будущее, и оба ждали этого с одинаковым нетерпением. А потом грянул оркестр, и Черри засмотрелась на скрипачей, которые упоенно водили смычками в унисон друг другу, вкладывая в музыку всю душу. По коже у нее побежали мурашки, она повернулась к Дэниелу и улыбнулась так, что у того перехватило дыхание.

– Хотела бы я иметь такой талант, – прошептала она с восторгом и вновь обратила внимание на сцену.

Дэниел то и дело поглядывал на Черри, пока она не сводила глаз с оркестра. Ему нравилось, что она ко всему проявляла живой интерес – это было для него в новинку. Других девушек – бывших подруг или сестер однокашников было непросто удивить, а порадовать и того сложнее, и Дэниел в их обществе нередко начинал казаться себе циником. Черри нельзя было назвать неотесанной, просто она не росла с детства тепличным цветком, и Дэниел обнаружил, что в ее компании он мог просто получать удовольствие от концерта классической музыки, на которых был уже несчетное число раз. Его внезапно одолело желание познакомить ее и с другими вещами: музеями, хорошим кино, поездками на море и даже путешествиями за границу, – и лето сразу наполнилось новыми надеждами.

Под симфонию Моцарта, которая то несла ее ввысь, то опускала на землю, Черри чувствовала на себе пристальный взгляд Дэниела и ничего не имела против. Ей нравилось обращать на себя внимание, а внимание приличного человека было приятно вдвойне. Только однажды она становилась объектом такого интереса. Последний раз она видела Николаса Брэндона больше восьми месяцев назад, но она помнила его лицо так, как будто он стоял прямо перед ней. Черри тогда вытащила старую подружку по школе пропустить по стаканчику (сославшись на то, что они с ней давно не виделись) и предложила дорогой секретный коктейль-бар подальше от их домов. Черри вошла, следом – ее подруга, громко воскликнувшая от восторга при виде обстановки, и, как она и рассчитывала, увидела Николаса. Она достала из сумочки деньги.

– Купи нам по коктейлю. Я отойду в туалет.

Подруга направилась к бару, а Черри – к Николасу. Когда она была в паре шагов от него, он поднял на нее глаза и был застигнут врасплох. Его виноватый взгляд приносил ей одновременно и удовольствие, и боль. Николас был старшим сыном телевизионного магната и недавно начал слушать в Оксфорде курс лекций по экономике, в преддверии другого обучения, которое он получит под началом своего отца. Ему ведь было суждено унаследовать семейный бизнес. Он вырос в Уэбб-истейт, огороженном и охраняемом земельном владении на самом юге Кройдона, где строились многомиллионные особняки и царили вековые правила, вроде запретов на ношение шорт и сушку белья во дворе.

Черри отметила, как он стал озираться по сторонам, словно пытаясь делать вид, что не замечал ее, но она ни за что на свете не позволила бы ему отвертеться. Она приблизилась вплотную к его столику, лишая его возможности игнорировать ее.

– Привет, – сказал он с напускным удивлением.

– И тебе привет. Не думала, что встречу здесь тебя.

– Конец семестра. Сдал экзамены на прошлой неделе.

Черри это знала, потому что проверила расписание рождественских каникул на сайте университета.

– Так ты… все еще ходишь сюда? – поинтересовался он.

Это было их место, Николас привел ее сюда на первом свидании, и Черри помнила, как они держались за руки под столом и строили планы на будущее, когда он уедет учиться. Она была готова изменить свой график, чтобы больше не работать по выходным в пиццерии, где они познакомились, а вместо этого навещать его в Оксфорде. Тогда ей не приходило в голову, что все эти планы были подстроены под него, а не под нее.

– В последний раз, скорее всего. Я переезжаю.

– Вот оно что. Куда?

– В Кенсингтон. – В этом была доля правды.

– Серьезно?

Слегка недоверчивая улыбка тронула его губы, как будто она наверняка напутала и забыла, где на самом деле находится Кенсингтон.

– Что, скажешь, я не подхожу?

Он поморщился и отвернулся.

– Я не в этом смысле.

– Нет? А то я помню, как ты сказал, что твои родители предъявляют к тебе определенные требования, которых ты якобы не разделяешь, но выбора у тебя нет, если ты хочешь однажды получить управление отцовским бизнесом.

Черри перевела взгляд на привлекательную длинноволосую блондинку, которая подошла к столику Николаса, вернувшись со стороны туалетов, с сосредоточенным выражением на лице. Черри застыла как вкопанная, ее сердце бешено заколотилось. А он времени зря не терял. Такая девушка точно понравится родителям, девушка при деньгах, с хорошей родословной, хорошими связями.

– Все в порядке? – спросила она с сомнением, переводя взгляд с Черри на Николаса.

– В полном, – быстро ответил тот.

– Держи, твой яблочный мартини.

Вернулась подруга и протянула Черри бокал. Николас поднял на нее глаза, и Черри пожалела о своем выборе – именно Николас впервые угостил ее этим коктейлем. Она быстро повернулась к ним спиной и, уже уходя, слышала, как блондинка вполголоса начала засыпать его вопросами о ней. Черри добралась до бара и, обернувшись, увидела, как они сидели в обнимку и Николас потихоньку уговаривал девушку допивать, чтобы они могли уйти, и ей очень захотелось не быть той, кого оставили позади. Черри залпом выпила коктейль, схватила подругу за руку и сообщила ей, что они уходят.

Внезапный разрыв отношений в конце лета закалил ее, и у нее стал зреть план, в гениальности которого она не сомневалась. План, который должен был кардинально изменить ее жизнь. Черри всегда была способной ученицей, даже чересчур, по меркам перегруженных работой учителей средней школы, которые могли только задать ей новые упражнения и отпустить на все четыре стороны. Когда она окончила школу на все пятерки, она не знала, чем хотела заниматься дальше. Она устала от безденежья, и ей претила мысль еще два года тянуть эту лямку и выслуживаться ради пятерок, чтобы заработать одни студенческие долги и диплом, который она не очень-то и хотела. Черри следила за ровесниками, которые поджигали улицы Кройдона во время бунтов, и презирала их за никчемную праведную агрессию, за неумение проанализировать ситуацию и предпринять что-то толковое по этому поводу. Ее поколение вступало в будущее, которое ничего не могло им предложить. Безработица среди британской молодежи была высока, как никогда. На их плечи ложилось новое долгосрочное финансовое бремя: вместо того, чтобы мечтать о покупке дома, они выплачивали государственный долг. Черри не устраивало будущее, которое предлагала ей страна, в первую очередь потому, что оно было обусловлено тупостью и жадностью политиков и банкиров. Глупость Черри не прощала никому. Не видя выхода, она укатила в Австралию по программе культурного обмена на жалкие гроши, скопленные за время работы в выходные дни, но быстро поняла, что только оттягивает неизбежное и, хуже того, чувствует себя нищей. Турпоходы были не для нее. Так что Черри вернулась домой и устроилась официанткой, пока не придумает, что делать дальше. Работа была отупляющая и порой доводила Черри до отчаяния, но тут в ее жизни появился Николас, и мир снова заиграл красками. Ей было хорошо с ним, она чувствовала себя особенной, чувствовала, что нашла себя. Ее мозг просыпался, когда они спорили о том, как можно исправить экономику в стране и избавиться от безработицы. Николас научил ее тому, какой может быть жизнь, когда у тебя есть деньги. Черри с высоко поднятой головой проводила время в дорогих ресторанах и на лету научилась разбираться в вине. А потом в один миг все кончилось. Она никогда не скрывала от него своего скромного происхождения, плохого школьного образования, семью из рабочего класса. Это было ее ошибкой. Только когда он дал ей от ворот поворот, Черри поняла, что из Кройдона ей не выбраться, оставаясь той, кто она есть. Нужно было самой погрузиться в тот мир, частью которого она надеялась стать. Николас мог катиться к черту. Она будет жить в Кенсингтоне. И на этот раз она никому не признается, откуда она вышла.

В школе единственными друзьями Черри, которые верой и правдой помогали ей добиться чего-то большего, были книги, а чаще всего – Интернет. Чего только там нельзя было узнать! Она читала с жадностью, перемещаясь по ссылкам, пока, сама того не замечая, не накопила увесистый багаж из почерпнутых знаний. В довесок она читала ежедневные статьи в «Гардиан» о внешней политике Великобритании, впитывая язык эрудированных журналистов и старательно вычищая всякие следы Кройдона из собственной речи. Когда Черри пришла на собеседование в агентство недвижимости «Хайсмит-энд-Браун», она была во всеоружии, и несколько преувеличений в резюме, продуманный фальшивый образ уроженки Челси вкупе с багажом знаний, на который она столько работала, принесли ей работу.

В этом агентстве она работала уже полгода, с точностью до дня. Черри помнила об этом, потому что видела в ежедневнике, как приближается эта дата, обведенная красным кружком как пункт назначения – или предупреждение. Единственные знаки внимания здесь ей оказывал мойщик окон.

– Как дела, красавица? – спросил он, когда она печатала на компьютере, внося правку в условия договора аренды, и она оцепенела и проверила, не обратил ли кто на его реплику внимания? Он продолжал поглядывать на нее, выписывая губкой широкие дуги по стеклу, а у Черри внутри все кипело от унижения. Почему он пристает именно к ней? Почему не к Эбигейл или к Эмили? Как будто ему стали видны все барьеры, сооруженные Черри вокруг себя, и он разглядел в ней такую же представительницу рабочего класса, как и он сам. У Черри душа уходила в пятки от мысли, что его интерес к ней разоблачит ее.

– Еще раз со мной заговоришь – и тебя уволят за домогательства, – процедила она и повернулась к нему спиной.

Все остальные мужчины были либо женатыми, либо геями, либо оказывались так зациклены на себе, что не замечали Черри в упор.

Но наконец удача улыбнулась ей, и теперь все это было позади. Когда музыканты разошлись на перерыв, Дэниел повернулся к Черри.

– Ну, что скажешь?

Внутри у нее все затрепетало от внезапно переполнившего ее счастья. Стоял дивный летний вечер, она проводила его с мужчиной на концерте классической музыки, и этот мужчина явно делал все, чтобы доставить ей удовольствие.

– Изумительно.

Черри огляделась вокруг и заметила, что обеспеченную публику сразу видно со стороны. Среди девушек было много блондинок со струящимися длинными локонами, и они то и дело встряхивали ими, зная, как соблазнительно волосы будут спадать обратно на плечи. Загорелые юноши были одеты в неброские, но дорогие рубашки навыпуск с сидящими низко на бедрах шортами. На первый взгляд эти люди были такими же, что и в районе, где остался дом ее матери (Черри никогда не называла Кройдон своим домом), но разница между ними заключалась в цене на их нижнее белье. Черри была безумно горда собой за то, что умеет держаться наравне с этими успешными людьми. Она ничем им не уступала, наверняка была умнее многих из них, и одно ее присутствие здесь доказывало, что она способна на многое. Вот чего можно достичь, если все продумать и приложить усилия. Впервые за долгое время Черри поверила, что у нее получается по-настоящему оторваться от своих корней.

– А сам ты на чем-нибудь играешь? – поинтересовалась она.

– Меня заставляли играть на пианино, пока мне не стукнуло пятнадцать.

– Заставляли?

– Не могу сказать, что я сильно страдал, – Дэниел посмотрел на нее и пришел к выводу, что хочет ей рассказать. – Дочка моей учительницы была на три года старше меня и любила позагорать в саду у всех на виду, а в моей «музыкальной» комнате были стеклянные двери.

Черри засмеялась и подумала: хорошо, что он может расслабиться и рассказывать ей такие истории. Они ее ничуть не смущали. Черри знала, что мужчины терпеть не могут капризных женщин, так что вспышки ревности она прибережет для поры, когда в них будет необходимость, чтобы показать ему, как он ей небезразличен. Такую карту стоило придержать.

– А ты?

Черри уже приняла решение не врать лишнего о своем воспитании, если можно было обойтись правдой. У лжи была гадкая привычка вылезать наружу. Но все же их отношения были еще в зачаточном состоянии, и не было нужды перегружать их горькой исповедью о том, что даже если у них нашлись деньги на пианино, его все равно некуда было бы поставить. Места в их квартире едва хватило на тошнотворный кожаный диван кремового цвета, который ее мать месяцами высматривала в мебельном магазине и копила на него, пока не начались распродажи. В диване было встроенное раскладное кресло, что казалось Черри чудовищной безвкусицей.

– Я не была музыкальным ребенком. Мне больше нравились языки. Особенно французский.

– Говоришь по-французски?

– Oui.

– А еще?

– Испанский.

– Впечатляет.

– И итальянский.

– Серьезно?

Она скромно пожала плечами.

– Они очень похожи между собой. Если немного подумать.

– Ты, наверное, очень хорошо училась в школе.

– Да. Но в школе у нас был только французский.

– Как же?..

– Сама выучила. Скачала курсы.

– Ого, – он посмотрел на нее с еще большим уважением. – Ого! Мне стоило позвать тебя с собой в свой вояж!

– У тебя был свой вояж?

– Это мама предложила. Было здорово, мы проехали на Восточном экспрессе до конца маршрута – опять же, ее идея – и исколесили всю Европу на поездах. Я такие интересные места видел.

Черри, которая была за границей лишь однажды, в Австралии, пришлась по душе мысль о долгом совместном путешествии по лучшим городам Европы.