Текст книги "Беглецы"

8

Ворона, сидевшая в терновнике, уставилась на Гиласа блестящими, недобрыми глазами.

– Кыш, – пропыхтел мальчик.

Та насмешливо закаркала. Да и немудрено: путь, на который у него ушел день, птица может пролететь, пока он мимоходом утирает пот со лба. Берег покрывают колючие заросли утесника. От мастиковых деревьев так воняет дегтем, что глаза слезятся. Да еще и Солнце печет вовсю. Бурдюк с водой уже давно опустел. Море как будто дразнит мальчика: столько воды, а для питья непригодна.

Гилас зол на себя: угораздило же так глупо лишиться плота! Отошел всего-то на минутку, осмотрел берег, а когда вернулся, плот отнесло так далеко, что догнать его нечего было и надеяться. А раз плот забрало Море, пришлось целый день карабкаться по каменистым утесам.

«Возьмем лодку, на веслах проплывем вдоль побережья, высадимся по другую сторону Гор и оттуда пойдем пешком», – так сказал Теламон.

«Возьмем лодку»! Спрашивается, откуда? Кроме нескольких пастушеских хижин на склонах холмов, человеческого жилья вокруг не видно. А Исси уже третий день одна в Горах.

Ворона опять захохотала. Гилас швырнул в нее камень. Птица взмыла в небо и полетела прочь. Причем двигалась по четкому курсу, будто доставляла послание.

«Эх, не надо было бросать камень», – подумал Гилас.

В бухте покачивается на волнах корабль гигантских размеров. Лодки Гилас видел, но эта штука, пожалуй, раз в десять больше. Нос заостренный, как птичий клюв, на нем желтой краской нарисовано огромное всевидящее око. Из бортов торчат весла, будто ноги чудовищной сороконожки, а прямо из палубы растет дерево с широкими зелеными крыльями. Как-то раз Теламон рассказывал, что у некоторых кораблей есть крылья и суда летают на них по воде, словно птицы по небу. Гилас тогда решил, что друг сочиняет.

Внизу, у воды, люди ставят шатры. Некоторые идут в сосновый лес за хворостом. Гилас пригляделся: нет, это не Вороны, а кефтийцы. Мужчины похожи на молодого человека в гробнице: безбородые, одеты в юбки со спиральными узорами, на поясах ремни. А какое у них оружие – бронзовые топоры с двусторонним лезвием в форме двух соприкасающихся полумесяцев! Но хозяева небрежно прислонили эти великолепные предметы к валунам. Может, думают, что топоры не понадобятся? Неужто не слыхали про Воронов? Или не боятся?

И тут сердце у мальчика забилось быстро-быстро: возле кормы, будто теленок возле коровы, привязана деревянная лодка! Вот она, покачивается на мелководье… Пожалуй, Гиласу по силам до нее доплыть.

Когда сгустились сумерки, мальчик спустился по склону и спрятался в кустах между шатрами кефтийцев и лесом. Затаился и стал ждать.

Кефтийцы привезли с собой скот. Гилас наблюдал, как они зарезали и освежевали молодую овцу. Пока мясо шипело на решетке, вытянули сеть с рыбой, выпотрошили улов и оставили поджариваться на углях. А тем временем плеснули вина из кувшина, смешали с водой, поджаренной ячменной мукой и рассыпчатым сыром. Вскоре от аппетитных запахов баранины и жира у мальчика закружилась голова.

Тут из самого высокого шатра вышла женщина. Гилас понял – украсть лодку будет сложнее, чем он рассчитывал.

Перед ним стояла не просто женщина, а жрица. На облегающем зеленом платье вырез, обнажающий грудь. Шею обхватывает ожерелье из кроваво-красных камней размером с голубиное яйцо. Подол, доходящий до щиколоток, – словно Море из пурпурных и синих волн, усыпанных крошечными сверкающими рыбками. Золото на платье горит, будто Солнце. Змеи, обвившиеся вокруг плеч, тоже из золота. В черные кудрявые локоны вплетены такие же золотые змеи. Длинные острые ногти желтые, как ястребиные когти, а высокомерное лицо выкрашено белоснежной краской.

Даже с двадцати шагов Гилас ощутил: от жрицы исходят сила и властность. И что теперь? Обокрасть служительницу богов? Хуже проступка не придумаешь. Да и кто знает, какие проклятия она нашлет на воришку?

Раб протянул жрице чашу из такого прозрачного камня, что она казалась наполненной светом. Произнося что-то нараспев на своем причудливом гортанном наречии, жрица плеснула вина в огонь, потом приблизилась к воде и бросила в волны кусочки жира.

Подношения принесены, а значит, можно приступать к трапезе. Мужчины расселись у костра, а жрица осталась стоять у кромки воды. Она глядела на Море.

Ворона ринулась вниз, схватила кусочек жира и улетела. Жрица внимательно посмотрела ей вслед. У Гиласа сердце ушло в пятки. Мальчику вдруг показалось, будто это та самая ворона, в которую он кинул камнем, и она пожаловалась на него жрице.

И действительно – жрица повернула голову и посмотрела в ту сторону, где он прятался. Мальчик застыл, будто каменный. Почувствовал на себе суровый взгляд. Трудно сопротивляться его силе. Так и тянет выскочить из кустов и сдаться. Гилас отчаянно боролся с этим позывом, и тут из шатра выбежала девочка и сердито крикнула что-то на кефтийском. Все, включая жрицу, повернулись к ней. Гилас вздохнул с облегчением. На этот раз обошлось.

У девочки такие же темные глаза и кудрявые волосы, как у жрицы. Наверное, мать и дочь. Но если женщина напоминает грациозную хищную птицу, то девочка – всего лишь тощий неоперившийся птенец. На ней пурпурная туника, расшитая блестящими золотистыми пчелами. Одежда праздничная, но лицо мрачнее тучи. Вот она зашагала навстречу матери, выкрикивая что-то злое на непонятном языке.

Жрица произнесла одно только слово и взмахнула рукой, и девочка осеклась и застыла, дрожа от едва сдерживаемого гнева. Жрица снова повернулась к Морю. Дочь не добилась от нее того, чего хотела.

Молодой человек – должно быть, раб – подошел к девочке и дотронулся до ее плеча, но та стряхнула его руку. На кефтийца парень не похож. Да и вообще, Гилас таких людей не встречал. Кожа красновато-коричневая, глаза густо обведены черной краской. На парне юбка из небеленого льна и амулет в виде широко распахнутого глаза. Лицо чисто выбрито, но для кефтийцев это, похоже, обычное дело. Гораздо больше Гиласа удивила гладкая, как шар, коричневая голова.

Вот раб опять положил руку девочке на плечо и указал в сторону шатра. Тут она поникла, сдалась и последовала за ним.

Между тем вино оказало свое действие: в лагере кефтийцев стало шумно. Мужчины, покачиваясь, заходили за деревья, потом возвращались к огню. Вот показалась Луна. Наконец гул голосов затих, и в шатрах стало темно. У костра остался всего один стражник, но вскоре и он захрапел.

Затаив дыхание, Гилас прокрался мимо шатров и нырнул за высокий валун в нескольких шагах от огня. Осталось преодолеть самый опасный отрезок пути: прибрежную гальку. Жаль только, Луна ярко светит.

Мальчик собрался было совершить последний рывок, но вдруг из шатра жрицы выскользнула темная фигура и устремилась в его сторону. Гилас сразу узнал девчонку. Только ее не хватало! «Принесло же тебя на мою голову!» – про себя ругался Гилас.

Вот она подошла совсем близко. Даже стало слышно позвякивание браслетов. У Гиласа замерло сердце. Но дочка жрицы его не заметила. Подошла к костру, остановилась и уставилась на огонь так, будто именно его винила во всех своих бедах. Кулаки плотно сжаты, тело напряжено, как натянутая струна.

«Видно, с жиру бесится», – подумал Гилас. Где-то в Горах борется за жизнь Исси, а у этой богатой девчонки есть все, чего душа пожелает: рабы, роскошные одежды, а мяса столько, что не съесть. Жила бы да радовалась, так нет – все равно чем-то недовольна!

Вдруг девочка вытащила из огня головню и подула на нее. Кончик засветился красным. Она устремила на тлеющий кусок дерева такой пристальный, неподвижный взгляд, что Гиласу стало не по себе.

Худая грудь девочки то вздымается, то опускается. Гилас заметил, что на ее тунику нашиты не золотые пчелы, как ему сперва показалось, а крошечные топорики с двойным лезвием. А девочка все не сводит глаз с головни. Может, у кефтийки не все дома?

Вдруг она набрала полную грудь воздуха и… прижала головню к щеке, будто клеймила саму себя. Но уже через мгновение вскрикнула и отшвырнула деревяшку. Гилас вздрогнул от неожиданности. Девчонка заметила движение и повернулась к нему. Их взгляды встретились. Она закричала. Стражник проснулся, увидел Гиласа и стал звать остальных. Кефтийцы один за другим выбегали из шатров.

И тут из леса показались воины. Вороны! Притаились, а теперь вышли! Мальчик с ужасом понял, что все это время, сам того не подозревая, находился в нескольких шагах от лагеря врага.

Один из воинов вышел на берег, огляделся и сразу выцепил из толпы Гиласа. Остановил взгляд на поврежденной мочке уха. Закричал:

– Чужак!

Проскочив мимо девчонки, Гилас со всех ног понесся к Морю и прыгнул в волны. Ушел под воду с головой, но тут же вынырнул, отплевываясь. С берега доносились вопли и топот бегущих ног. Мешок с провизией и бурдюк тянули мальчика на дно. Пришлось бросить и то и другое. Над головой засвистели стрелы. Гилас нырнул, зажмурился и вслепую поплыл к лодке.

Вот рука задела дерево. Кое-как перебравшись через борт, Гилас отвязал веревку, нащупал весла и принялся неумело грести. Только бы уплыть подальше от берега! Но Гилас привык к легким тростниковым плотам, а лодка оказалась намного тяжелее и неповоротливее. Вдобавок посудина то и дело подскакивала на волнах, и справиться с ней было труднее, чем с упрямым ослом.

Гилас оглянулся. На берегу спускали на воду еще одну лодку. Только этого не хватало! Не успел мальчик и глазом моргнуть, а воины уже запрыгнули на борт и схватились за весла. На носу сидел лучник. Вот он прицелился… Гилас пригнулся. Стрела вонзилась в борт и застряла, подрагивая.

Беглец греб так отчаянно, что казалось – вот-вот порвутся мышцы. «Дурак!» – ругал он себя. Для кефтийцев Вороны не враги и не угроза: они заодно!

Гилас с трудом пытался обогнуть чернеющий в темноте мыс, и тут лодку подхватило сильное течение. Ее понесло прямо к белой стене тумана. Все вокруг окутала плотная пелена, и крики воинов сделались приглушенными, едва различимыми. Море помогло Гиласу!

Надежда придала мальчику сил. Он заработал веслами энергичнее, все дальше заплывая в густое марево. Через некоторое время Гилас замер, прислушиваясь. Ни голосов, ни взмахов весел. Слышно только плеск волн о борта лодки и собственное прерывистое дыхание.

– Спасибо, – прошептал Гилас, обращаясь к неизвестным духам.

Он греб, пока не выбился из сил. Кое-как втащил весла в лодку и свернулся калачиком на дне. От сырости туника прилипла к телу. А Море между тем нежно укачивало его на своей соленой груди…

Гиласу приснилась девчонка-кефтийка. Даже во сне он разозлился: и здесь от нее покоя нет! Она стояла на берегу, размахивала горящей головней и злорадно ухмылялась.

– Где моя сестра? – прокричал Гилас.

– Не ищи, не найдешь! – пропела та, дразня его. Во сне Гилас понимал по-кефтийски. – Сам виноват – пошел не в ту сторону! Теперь не встретитесь!

Рука девчонки росла, становясь все длиннее и длиннее. Вот она ткнула головней в борт лодки и прожгла дыру. Внутрь хлынула вода. А сумасшедшей хоть бы что – только хохотала:

– Люди-с-плавниками поймали Исси, и тебя тоже схватят!

Гилас вздрогнул и проснулся.

Туман рассеялся. Небо светлеет. Волны покачивают лодку. Гилас сел, сонно моргая. На востоке уже пробуждается Солнце: небо окрашивается предрассветными красками. А на западе… На западе больше не видно берега. В панике Гилас повернулся на север… на юг… на восток… опять на запад.

Земли нигде нет. Вокруг одно бескрайнее Море.

9

Ночью Море шумит иначе, чем днем. Пирре кажется, будто оно над ней смеется. Хотела сбежать от судьбы, но не тут-то было. Пирра рассудила так: если изуродует лицо, свадьбы не будет. Но нет – зря только обожглась.

Щека пылает от боли. Пирра все вспоминает момент, когда прижала головню к коже. Запахло горелой плотью. А потом откуда-то взялся дикарь, который пялился на нее из темноты. И все оказалось напрасно.

– Возьми, – велел Усерреф.

Раб стоит на коленях у входа в ее шатер, держа полоски тонкого льна и мелкую алебастровую миску с какой-то зеленой жижей. На плаще Усеррефа капельки от влажного тумана. И подбородок, и затылок обросли темной щетиной. На красивом лице ясно читается осуждение. Как и все египтяне, Усерреф верит, что красота – дар богов. Считает, что Пирра совершила кощунство.

– Что это у тебя? – спросила Пирра.

– Целебная мазь, о избранная.

Плохо дело. Так официально он к ней обращается, только когда очень зол.

Ни слова не говоря, Усерреф протянул ей миску и сел на пятки. Пирра погрузила палец в жижу, потерла щеку. Стало еще больнее. Пирра изо всех сил сдерживалась, чтобы не разреветься.

– Не так, – пробормотал Усерреф. Выхватив у Пирры миску, обмакнул в мазь полоску льна, запрокинул голову девочки и положил влажный компресс на ожог. Пирра так плотно стиснула челюсти, что зубы чуть не раскрошились.

Усерреф нахмурился еще сильнее.

– Останется шрам.

– Для этого и старалась, – проворчала Пирра.

– Зачем? Придет же такое в голову!

– Думала, никому не нужна невеста с изъяном. Увидят и отправят обратно, а по пути сбегу.

– Вот глупая! Сколько раз повторять? С твоей матерью бороться бесполезно! Сколько ни пыжься, верх не одержишь!

Пирра промолчала.

На поступок дочери Яссассара никак не отреагировала. Лишь хладнокровно окинула оценивающим взглядом ее лицо. Произнесла: «Ты ведь должна понимать, что это ничего не меняет».

– Это мы еще посмотрим! – в запальчивости бросила Пирра. – Вот увидят меня ликонианцы и точно свадьбу отменят!

– Не отменят. Они себе не враги. Такими сильными союзниками, как Кефтиу, не разбрасываются. Поедешь в Лапитос, как договорились. Видишь, чего ты добилась? Превратила себя в уродину, и ради чего?

Раб завязал бинт у нее под подбородком.

– Вот так. Сделал все, что мог.

Для поддержания разговора Пирра спросила, из чего он приготовил мазь. Усерреф ответил: из макового сока, хны и толченого малахита – на языке египтян этот камень называется ваджу.

Пирра немного приободрилась. Раз Усерреф истратил на нее часть своих драгоценных запасов ваджу, значит не слишком сильно обижен. Для Усеррефа порошок малахита священен, ведь этот камень такого же ярко-зеленого цвета, как лицо бога, которому поклоняется египтянин. Усерреф использует ваджу как лекарство для особо серьезных случаев, а когда совсем заскучает по дому, перед сном растирает порошок по векам, чтобы увидеть во сне Египет.

Сквозь туман до берега долетели мужские голоса. Пирра спросила, что происходит.

– Вороны возвращаются, – ответил Усерреф. – Потеряли мальчишку в тумане.

– Кто он такой? Почему Вороны за ним погнались?

– Говорят, какой-то пастух. Говорят, покушался на жизнь сына вождя.

– «Говорят»?

Усерреф поморщился:

– Сама знаешь: посторонним на слово не верю. Только египтянам.

Это их старая шутка. Если бы не боль в щеке, Пирра улыбнулась бы.

– С Воронами поплыли двое местных рыбаков на своих лодках, – прибавил Усерреф. – Поначалу боялись связываться, но когда мы купили весь их улов, страхи быстро прошли.

Египтянин повернулся было к выходу, но Пирра его окликнула:

– Усерреф! Ты ведь все равно со мной поедешь, правда? Ну, в крепость к вождю?

Раб медлил с ответом. Пирра похолодела.

– Таков был приказ, – тихо произнес он. – Но потом ты изуродовала лицо, и твоя мать велела мне возвращаться на Кефтиу.

Казалось, сердце Пирры ухнуло в черную бездну.

– Я без тебя не смогу!

– Сама понимаешь, это не мне решать.

– Но… почему?

– Говорю же – Верховная жрица хочет тебя наказать. Ей ли не знать, какое наказание будет самым тяжким?

– Нет! – Пирра вцепилась в его руку. – Она не может так поступить!

– Прости, малышка. Обещал, что буду рядом, и не сдержал слова.

– Усерреф!

Но египтянин уже вышел.

В темном шатре Пирра сжалась в комок и обняла колени. Никогда еще она не ощущала внутри такой пустоты. Сколько Пирра себя помнила, Усерреф заботился о ней. Даже ее первое воспоминание о нем: вот маленькая Пирра, покачиваясь, идет по высокой стене, а Усерреф подхватывает ее, не дав девочке упасть. Египтянин ловил ящериц, чтобы ее позабавить, и рассказывал истории про богов со звериными головами. Для Пирры Усерреф не просто раб, а старший брат, которого у нее никогда не было.

Девочке кажется, будто стены шатра давят на нее. Пирре нечем дышать. Даже не надев сандалии, она выбежала в темноту. Туман сырой и холодный, камешки больно колют ноги. Пирра проковыляла мимо темных фигур в длинных черных плащах. Воины на нее даже не взглянули. Они возвращаются в свой лагерь в сосновом лесу.

Пирра сразу невзлюбила Воронов. Они вышли из леса, как только корабль встал на якорь. Будто настоящие птицы, слетевшиеся на падаль. Сказали, будто их прислал вождь Ликонии, но Пирра не поверила. Никто не отважится помыкать этими суровыми воинами, вооруженными стрелами из обсидиана. Пирре ли не знать? Она всю жизнь провела среди людей, облеченных властью. А от Воронов вдобавок веет чем-то зловещим и темным – даже мурашки по коже бегают.

В темноте Пирра разглядела вытащенную на берег старую рыбацкую лодку. Она и не заметила, как приблизилась к самой кромке воды. Рядом с посудиной сидит старик и чинит сеть при свете коптящей лампы на рыбьем жире. От него воняет, как от навозной кучи, а такой грязной туники Пирра в жизни не видела. Всклокоченная борода торчит в разные стороны засохшими колтунами.

Пирра застыла, глядя на старика. Он тоже уставился на девочку красными слезящимися глазами. Перевел взгляд на золотые браслеты на ее запястьях.

С холмов донесся птичий крик. «И-и-у-у, и-и-у-у». Пирра узнала, чей это голос. Усерреф прекрасно подражает разным птицам. Именно такой звук издал египтянин, когда Пирра попросила показать, как кричит сокол.

И вдруг девочка поняла: он обращается к ней. Велит не упускать удобную возможность.

Стянув с руки браслет, Пирра протянула украшение рыбаку и указала на Море.

10

Теламон ускорил шаг. Над головой у мальчика кружит сокол. Птица прилетела с юга. Может, это знак, что Гилас благополучно добрался до Моря?

После вчерашней порки Теламон двигается неуклюже, мешок с провизией больно трется о рубцы на спине. Голова кружится от недосыпа. Дав сыну отведать хлыста, вождь проговорил с Теламоном до глубокой ночи. «Пора и тебе сделать что-то полезное», – угрюмо произнес Тестор. Оказалось, «сделать что-то полезное» значит исполнить долг сына вождя и жениться на какой-то девчонке с острова Кефтиу. Отец рассуждал о том, как тяжко бремя власти, и объяснял, почему старается держать Ликонию в стороне от всех акийских дрязг. После этой беседы Теламон долго лежал без сна. Казалось, ему снился кошмар, от которого нельзя проснуться. Наконец Теламон не выдержал, потихоньку улизнул из крепости и был таков. Теламон старался не думать о том, как отреагирует отец, когда узнает, что сын сбежал.

Мальчик выбрал самую короткую дорогу к вершине Горы и около полудня уже добрался до знакомой тропы. Подбежал к камню, под которым они с Гиласом и Исси иногда оставляли послания друг для друга. В тайной ямке лежал камешек с начерченным угольком знаком: лягушкой в прыжке. Теламон задумался: как это понимать? Исси сообщает Гиласу, что жива и здорова? Или Гилас оставил камешек для сестры? Или кто-то из них хочет сказать Теламону… Что сказать? Загадка.

Теламон окинул взглядом землю в поисках следов. А ведь это он должен был сделать в первую очередь, пока все не затоптал. Гилас такой глупой ошибки не допустил бы. Вот уж кто умеет ходить по следу: даже бестелесного духа разыщет, если понадобится.

Едва увидев Гиласа, Теламон захотел с ним дружить. Это случилось четыре зимы назад. Теламон охотился с отцом. Проходя мимо деревни, они заметили мальчишек, швырявших камни в маленькую девочку в грязном плаще из барсучьей шкуры. Жертва отчаянно размахивала палкой, хотя едва доходила нападавшим до пояса. Потом из леса вышел еще один паренек: тощий, в поношенном заячьем плаще и сапогах из сыромятной кожи, облепленных грязью. Схватив девочку за пояс, он повернулся к ее обидчикам и пригрозил: «Еще раз тронете – ноги переломаю». Те загоготали, но тот лишь молча смотрел на них. Ничего не делал – просто смотрел, и все. Деревенские поняли, что это не пустая угроза, и разбрелись в разные стороны, будто побитые собаки.

Теламон даже позавидовал маленькому спасителю. Противники поняли: его слово твердо, – и не стали связываться. Теламон боялся, что, будь он на месте Гиласа, дело приняло бы иной оборот. Мальчишки стали бы его подначивать и убедились бы, что Теламон храбр только на словах.

Возле камня он нашел несколько следов Исси и один – Гиласа. Ночью разразилась гроза, и, судя по отпечаткам, Гилас приходил сюда перед дождем, а Исси – после.

Следы девочки ведут на запад, к болотам Мессении. Топь смутно виднеется вдалеке, а за ней – голубовато-серая клякса Моря. Может, удастся догнать Исси? Тогда они вместе найдут Гиласа. То-то радости будет!

Теламон уже собрался идти на запад, как вдруг заметил сгорбившуюся под сосной старуху. Та сидит на корточках и раскачивается взад-вперед так, что жирные бока трясутся. Теламон знает эту бабку. Ее все знают. Теламон насторожился.

Мог бы заранее догадаться, что Парию никакие Короносы не испугают – все равно потащится в Горы. Впрочем, какая ей угроза от воинов? Пария – жена Нелеоса и одновременно деревенская знахарка. Читает волю богов по пеплу костра или шелесту листьев, знает заклятия и умеет насылать порчу. Обидеть знахарку боятся даже воины из дома Короносов.

– Далеко ты забрел от дома, молодой господин, – проговорила Пария, выставляя напоказ гниющие черные пеньки зубов.

– Да и ты тоже, старуха, – ответил Теламон.

С Парией надо держать ухо востро. Теламон подошел ближе. От нее воняет застарелой мочой, складки туники шевелятся от вшей.

– Куда путь держишь? – спросила старуха, отвесив сыну вождя низкий поклон.

Теламон покраснел. Они оба знают: наигранная почтительность знахарки – лишь издевка. Парии известно: Теламон ее побаивается.

С хриплым смешком старуха погладила ствол сосны.

– Пария пришла послушать ту, кому известна воля богов. А ты, молодой господин, видно, заплутал. Тебе надлежит быть в Лапитосе, с вождем.

Мальчик ощетинился.

– Тебе-то откуда знать?

– Пария много чего знает, ей говорить не надо. Дела в Лапитосе из рук вон плохи. А без сына Тестору прямо беда.

Теламон замер в нерешительности. Последовать за Исси на запад или повернуть назад, к дому?

– Спроси у сосны, – обратился мальчик к знахарке, – куда мне идти?

Пария выудила скрывавшийся между отвислых грудей мешочек из птичьей кожи. Вытряхнула на ладонь порошок, рассыпала по корням сосны.

– Толченая кость, – с усмешкой пояснила старуха. – Дерево надо подкормить, а то не ответит. Богачи идут к провидцу, бедняки – к Парии. Но и через провидца, и через дерево вещают одни и те же боги.

– Если намекаешь на плату, – с раздражением произнес Теламон, – придется тебе подождать.

Знахарка ухмыльнулась:

– Пария ждать умеет. Она знает: молодой господин не из тех, кто обманывает.

Вдруг ни с того ни с сего поднялся ветер. Ветки зашумели. Пария склонила голову набок, прислушиваясь. Все это время она не сводила с Теламона выпученных черных глаз. Мальчик хотел отвернуться, но не мог. Пот струйками стекал между лопатками – даже раны на спине защипало. Казалось, Пария заглянула в самые темные уголки его души.

Наконец знахарка заговорила:

– Человеческие пути переплетаются между собой, будто древесные корни. Так и у тебя в сердце, молодой господин: одно переплетено с другим. Вот что сказало дерево.

– Эт-то не ответ, – прозаикался Теламон.

И снова гнилозубая усмешка.

– Зато правда.

– Загадок мне и без тебя хватает! – воскликнул рассерженный Теламон.

Пария рассмеялась и опять стала кормить дерево.

Теламон то делал пару шагов вперед, то возвращался, сердито сбивая палкой головки чертополоха. Он должен найти Исси. И Гилас ждет по другую сторону Гор. Но отец нуждается в сыне. «Дела совсем плохи».

Сын вождя выкинул палку. Нет, друзьям он нужен больше.

На прощание коротко кивнув знахарке, Теламон взвалил на плечи мешок с провизией и зашагал на запад, к Морю.