Текст книги "Тайны Нельской башни"

XII. Ланселот Бигорн

Жилище госпожи Клопинель, расположенное на улице Сен-Дени и прилегающее к лавке суконщика (который, сам не зная почему, поставил свою коммерцию под вывеску «Волхвы»), так вот, это скромное с виду жилище состояло из двух этажей и мансарды под крышей. Госпожа Клопинель, пожилая, суеверная, пугливая, елейная вдова, вечно опасавшаяся, как бы ее не обокрали однажды ночью, была достойной матроной, торговавшей всевозможными пряностями. Мансарда сдавалась Буридану на следующих условиях: жилец ничего не платит; хозяйка обязуется штопать его штаны и стирать белье. Взамен Буридан должен защищать госпожу Клопинель посредством рапиры и кинжала в случае ночного нападения, что в те времена было делом повсеместным.

Таким образом, молодой человек и пожилая женщина могли спать спокойно: Буридан – потому, что был избавлен от навязчивой мысли об арендной плате, госпожа Клопинель – потому, что под защитой такого телохранителя могла больше не опасаться грабителей.

Вот только зачастую случалось так, что молодой человек возвращался поздно либо не возвращался вовсе.

Такие ночи госпожа Клопинель проводила в молитвах.

Словом, если вечером Буридан выходил из дому, можно было не сомневаться, что наутро старушка появится с кругами под глазами и осунувшимся, изможденным лицом.

Было около девяти утра, и Буридан заканчивал одеваться, бормоча себе под нос:

– Ну и ночка!.. Какое странное приключение для бедного Филиппа и славного Готье!.. Что же, черт возьми, там произошло? Ни один, ни другой не пожелали мне этого сказать, но я обязательно все выясню, даже если для этого придется на протяжении двух недель стучаться в двери Нельской башни!.. Ба! Забудем об этом на несколько часов…

И лицо его осветилось улыбкой, как только мозг переключился на новую мысль.

– О, моя дорогая малышка Миртиль! – шептал юноша. – Наконец-то я тебя увижу!.. Что ты мне скажешь?.. К черту предчувствия грусти, к чему заранее терзаться сомнениями?.. И потом, в конце-то концов, почему мэтр Леско должен мне отказать? Если он пожелает, я тоже стану торговцем коврами… почему бы и нет? Достойное занятие, и потом, с этими коврами я увижу столько турниров и состязаний… это станет мне утешением… к тому же, путешествуя, мы будем проезжать через Фландрию, а фламандцы, как я слышал, да и сражение при Куртрэ тому свидетельством, парни не промах. Вот сведу с ними знакомство, стану продавать им в разы больше ковров, чем мэтр Леско, – глядишь, сделаюсь еще более богатым, чем он, буржуа; тогда-то и на Миртиль жениться можно будет!

С такими вот мыслями в голове Буридан расхаживал взад и вперед по мансарде, – посвистывая, улыбаясь, нараспашку (благо стояла солнечная погода) раскрывая окна, прислушиваясь к уличным крикам, словом, радуясь жизни.

Обставлена мансарда была весьма прилично: кровать со стойками, занавешенная пологом из голубой саржи, большой сундук, стол, несколько стульев и два кресла.

На стене, придавая внушительный вид комнате и заставляя вдову Клопинель млеть от удовольствия, висели пара-тройка рапир и коллекция кинжалов.

На столе покоились чернильница, набор гусиных перьев, среди которых были как уже заточенные, так и лишь ожидавшие своей очереди, и наконец – настоящая роскошь! – пять или шесть копий рукописей.

Буридан, стало быть, занимался своим туалетом с той тщательностью, тем волнением, тем умилением, какие придают этому важному делу влюбленные, когда постучали в дверь и, по его приглашению, та открылась, явив высокого, крепко сложенного мужчину, смуглого, с покрытым шрамами лицом и в одежде, которую иначе как лохмотьями и назвать было нельзя.

– Ха! Ха! – промолвил Буридан. – А вот и наш бравый повешенный!

– Не то чтобы совсем повешенный, мой господин, хотя, должен признать, я был на волосок от смерти… Да, это я, Ланселот Бигорн, к вашим услугам.

– Ты пришел пересказать мне ту тысячу вещей, о которых говорил вчера?

– И даже немногим более, если ваша милость соизволит меня выслушать.

– Соизволю. Вот только, милейший Бигорн, уже девять часов. В одиннадцать мне нужно быть неподалеку от Тампля… так что постарайся, чтобы твои тысяча с лишним вещей заняли не более часа. Используй эти шестьдесят минут толково – и, не сомневаюсь, тебе этого времени хватит. Так что бери один из этих стульев, наливай в кубок того белого вина, что видишь вон там, на сундуке, и начинай, не заботясь о том, слушаю ли я… поскольку я за это абсолютно не ручаюсь.

– Вы меня выслушаете, – сказал Ланселот Бигорн серьезным тоном. – К тому же, в таком количестве минут, какое вы мне столь щедро пожаловали, я и не нуждаюсь.

Будучи принятым, Ланселот Бигорн, по всей видимости, испытал необходимость придать себе храбрости, так как он залпом выпил с половину бутылки, на которую указал Буридан.

Буридан по-прежнему расхаживал взад и вперед по комнате, что-то насвистывая и, казалось, не обращая на гостя никакого внимания, на деле же – не выпуская того из виду.

«Вот человек, который мне подошел бы, – рассуждал Бигорн. – Отважный, веселый, беззаботный настолько, что принимает меня у себя так, словно я его друг…»

«Что могло понадобиться от меня этому шельмецу? – думал, в свою очередь, Буридан. – Лицо умное, хитрое, дерзкое… какой-нибудь разбойник или грабитель, наверное! Действительно, кого еще повели бы на виселицу!..»

– Сударь, – сказал вдруг Бигорн, – вам нужен слуга, мне нужен хозяин. Почему бы мне не стать первым, а вам – вторым?

– Ха! – произнес Буридан, вытаращив глаза. – Так, полагаешь, мне нужен слуга?

– Безусловно. Такой, как вы сами, – пускающийся в авантюры, вроде вашей выходки у Монфокона, готовый сражаться против Мариньи, короля, королевы, двора, стражи, прево, ветра, шторма и бури, против всего, что ведет к виселице; такому, как вы, просто необходимо в любой час дня и ночи иметь рядом с собой человека умного и сообразительного, способного все понять, во всем помочь и выполнить любое поручение, способного, наконец, при необходимости, принять на себя вам предназначавшийся удар кинжалом, перехватить и удавить голыми руками набросившегося на вас браво[14]14
  Браво (ит. bravo) – наемный убийца.


[Закрыть]. Вам нужен человека, преданность которого…

– И ты столь умен и сообразителен?

– Я служил, – промолвил Бигорн, проскрежетав зубами, – благородному графу де Валуа, человеку, коварнее которого нет в королевстве, хозяину, чей слуга должен быть сама хитрость.

– И, полагаешь, из тебя выйдет хороший помощник?

– Я ношу на теле семнадцать ран; еще несколько вы можете видеть на моем лице, что свидетельствует о том, что стычки для меня – привычное дело.

– И ты будешь мне предан?

– Вы спасли мне жизнь.

– Но если мне и нужен слуга – а ты только что доказал это не менее аргументированно, чем какой-нибудь доктор из Сорбонны, – то тебе-то зачем понадобился хозяин?

– Затем, что живя оборванцем, в глубокой нищете, я вынужден отнимать кошельки или жизни у запоздалых прохожих, а это, знаете ли, разрывает мне сердце! Всякий раз, когда я обираю какого-нибудь буржуа, мне становится так совестно, что я спешу отнести половину награбленного достопочтенному кюре из Сент-Эсташа, но это лишь ополовинивает мои угрызения совести; тогда, чтобы заглушить вторую половину, я пропиваю остаток добычи. Но всегда получается так, что эти угрызения опять всплывают, вынуждая меня пить больше, чем у меня имеется на то денег. И хотя угрызения совести не позволяют мне открывать кредит, я пью в кредит. Как следствие, чем большую сумму я отнимаю у буржуа, тем большим становится мой долг кривоногому Ноэлю, кабатчику с улицы Тирваш. А так как, в свою очередь, и мои угрызения совести лишь накапливаются – ввиду того, что половину их я вверяю кюре из Сент-Эсташа после каждой ночной вылазки, – то даже и не знаю, что замучает меня скорее – они или жажда.

Буридан расхохотался.

– Если я тебя возьму, – сказал он, – что бы устроило тебя в качестве жалованья?

– Где поспать, что поесть, все то, что останется на дне ваших бутылок, и ваша старая одежда.

Буридан открыл дверь, что вела в небольшую каморку, где валялась всякого рода ветошь.

– Здесь ты будешь спать, – промолвил он. – Матрас и одеяло возьмешь на моей постели. Выбери среди этого барахла себе одежду поприличнее; что до недопитого мною, то оно все – твое; что до харчей, черт возьми, то ты будешь есть каждый раз, когда ем я.

– И стану поститься всегда, когда будете воздерживаться от пищи вы. Стало быть, вы меня берете?

– Считай, что ты уже у меня на службе. А теперь я хочу знать, почему тебя собирались повесить на Монфоконе?

– Не возьми вы меня, я бы вам этого не сказал; теперь же, когда служу у вас, поведаю без колебаний.

– Говори, у меня еще есть для тебя полчаса.

Ланселот Бигорн немного помолчал. Его хитрое лицо вдруг помрачнело, сделавшись абсолютно серьезным.

– Господин, – проговорил он, тяжело вздохнув, – семнадцать лет назад я был в Бургундии, в Дижоне, прекрасном городе, где проживал тогда герцог Юг, отец нашей высокочтимой королевы.

– Уж не собираешься ли ты рассказать мне обо всем, что ты делал в эти семнадцать лет? – обеспокоенно вопросил Буридан.

– Нет, не волнуйтесь, хотя из моих приключений получилось бы такое фаблио, каких мало. Так вот, значит, я был в Дижоне. И был я там, господин, в качестве слуги монсеньора графа де Валуа, слуги, которому он доверял безгранично. Я был ему беззаветно предан, а вы представить себе не можете, сколь скверная должна быть душа у того, кто беззаветно предан этому могущественному сеньору. В одном из городских предместий жила тогда невероятной красоты дама по имени Анна де Драман. Госпожа де Драман происходила из одной тамошней благородной семьи, к слову, весьма благопристойной. Она была красива. Она была добра. Она обожала своего сына, жизнерадостного толстощекого мальчугана лет четырех-пяти, которого звали Жан.

– Как меня! – промолвил Буридан.

– Совершенно справедливо, сеньор Жан Буридан. Мой благородный хозяин навещал госпожу де Драман регулярно, изо дня в день. Да, я забыл вам сказать, что Анна лет пять уже как была любовницей графа, который, стало быть, приходился отцом маленькому Жану.

– Мне жаль малыша Жана, – отозвался Буридан, – так как граф де Валуа такой же провозвестник несчастья, как и Мариньи, и не меньше последнего заслуживает виселицы.

– Мне ли это не знать, господин! Граф де Валуа был любовником Анны де Драман, и, насколько я понял, они должны были пожениться, как только я разобрался бы с постоянно возникавшими у него проблемами. Госпожа де Драман плакала, но так как, в целом, она очень любила своего благородного любовника, а ее дорогой Жан был для нее величайшим утешением, она терпеливо ждала. Внезапно граф де Валуа перестал навещать Анну. Впервые – как сейчас помню – он отменил свой к ней визит во вторник, а накануне, в день святого Баболена, проводили во Францию монсеньора Ангеррана де Мариньи, пребывавшего при бургундском дворе в качестве посланника.

– Валуа! Мариньи! – проворчал Буридан. – Хорошенькая парочка негодяев…

– Именно, сеньор Буридан, – произнес Ланселот Бигорн, и взгляд его вспыхнул огнем. – Здесь мне следует добавить, что в тот момент при дворе находилась молодая девушка столь восхитительной красоты, что все, кто ее видел, были от нее без ума, и что эта девушка стала любовницей графа де Валуа.

Последние слова Бигорн произнес глухим голосом. Он встал, подошел к двери, на секунду прислушался, затем вернулся, наклонился к уху Буридана и прошептал:

– Эта тайна ужасна, сеньор Буридан! Я назову вам имя этой девушки… но если вам дорога ваша голова, храните сказанное мной в глубочайшем секрете, так как эта девушка… Так и быть: ее звали Маргарита, и если тогда она была старшей из дочерей герцога Бургундского, то сегодня она – супруга нашего короля Людовика X…

– Королева!.. – прошептал Буридан, вздрогнув.

Ланселот Бигорн кивнул – да, мол, она самая – и тихим голосом продолжал:

– Как такое могло случиться? Как дочь герцога Бургундского, которая, как полагали, была столь же, а может, даже и более благоразумна, сколь и красива, согласилась отдаться графу де Валуа? Этого я не знаю, да и вряд ли кто другой знает, но клянусь моей частью рая, что я говорю чистую правду!

– Я тебе верю, – промолвил Буридан с насмешливой улыбкой. – Да и потом, знать, что наш славный король стал рогоносцем еще прежде, чем получил на то право, не такая уж ужасная вещь, как тебе кажется. Но какая связь может существовать между амурными делами королевы Маргариты и Валуа и той новехонькой веревкой, которую едва не затянули на твоей шее?

– Терпение, господин. Вскоре мы дойдем и до этой связи, а она есть, уверяю вас, да еще какая!.. Я сам готов был Бога и святого Варнаву молить, чтобы ее не было, этой связи-то!.. Так вот, как я вам уже сказал, мой хозяин, граф де Валуа, став любовником Маргариты, и думать забыл об Анне де Драман и их сыне Жане. Прошел месяц, мне каждые три или четыре дня поручалось доставлять ложные новости бедной Анне, которая чахла и слабела, да так, что даже у меня, человека совершенно чуждого нежностей, сердце сжималось при виде ее отчаяния. Я рассказал об этом хозяину, и то ли ему стало ее жаль, то ли он испугался, что, покинутая, она пойдет на какую-нибудь крайность против него, но граф де Валуа все же заехал к ней снова, примерно спустя два месяца после отъезда Ангеррана де Мариньи. В тот момент, когда граф в тысячный раз уверял несчастную Анну в том, что вскоре он на ней женится, дверь открылась и вошла Маргарита. Да, господин, будучи женщиной ревнивой, Маргарита установила за графом слежку! Маргарита знала все о поцелуях и обещаниях Валуа… И вот она входит – сердитая, неистовая! Ах, клянусь вам, даже я, находившийся в соседней комнате, содрогнулся…

– У тебя осталось минут десять, не больше, – заметил Буридан.

– Мы уже подходим к цели, господин, к тому моменту, как я был на подходе к смерти, конечной цели нашей жалкой жизни… Врывается, значит, Маргарита в комнату, разъяренная, словно тигрица.

«Эта женщина – ваша любовница», – кричит она графу.

Валуа бледнеет, что-то бормочет, дрожит. Анна выступает вперед и говорит:

«Да, это так, я его любовница, а вскоре стану женой. Но кто вы такая? Что вам нужно?»

«Отомстить», – отвечает Маргарита.

В ту же секунду она выхватывает из-за пояса небольшой кинжал, который у нее всегда был с собой, и с такой силой вонзает его в госпожу де Драман, что та без чувств падает на пол. Граф де Валуа даже не пошевелился. Я тоже в своем углу стоял, словно пьяный, не в силах отвести глаз от красавицы Маргариты, которая в этот момент была подобна шаровой молнии… Склоняется она, значит, над соперницей, распрямляется и говорит: «Мертва!»… Затем поворачивается к белому как мел, дрожащему, как ива в грозу, Валуа и командует: «А теперь – ребенка!..»

Ах, сеньор Буридан, это просто ужасно: убив мать, она пожелала убить и сына! Тигрица, говорю вам, не женщина, а тигрица!

– И что сделал Валуа? – поинтересовался Буридан.

– В том-то все и дело!.. Тигрица, значит, рычит:

«Ребенка, граф, или я отправлюсь во дворец, настрою против вас весь двор и прикажу выставить вас вон как соблазнителя юных девушек!..»

И Валуа, застучав зубами, отвечает:

«Хорошо!.. Я все сделаю!..»

Тут он зовет меня, я подбегаю. И Валуа – да, господин, все так и было – мне говорит:

«Возьми ребенка и пойди утопи!..»

Я выхожу, иду в комнату, где спал малыш Жан, беру его на руки, заворачиваю в свой плащ и возвращаюсь показать его Маргарите в надежде, что она сжалится. Какое там!.. Она смотрит мне в глаза – как вспомню этот взгляд, так и сейчас дрожь пробирает – и говорит:

«Ты все понял, не так ли?..»

Едва ли не бегом выхожу я, значит, из дома, приглушая крики и плач бедняжки, иду с час, изрядно так вспотевший, и нахожу наконец заброшенную хибару… Малыш уснул. Тогда я кладу его на горку мха и листьев и возвращаюсь к графу.

«Что с ребенком?» – спрашивает он.

«Утопил!» – отвечаю.

Валуа даже не всплакнул, господин, разве что немного побледнел. Я выжидаю час, другой, а затем отправляюсь за ребенком, дабы перенести его в надежное место. Прохожу я, значит, мимо жилища госпожи де Драман, и чувствую вдруг, как это ни ужасно, что мне безумно хочется взглянуть еще разок на убиенную. Вхожу я, значит… и вижу Анну, которая, вся в крови, пытается доползти до двери. Она не умерла, господин!..

– У тебя всего пять минут, чтобы рассказать мне остаток, – промолвил Буридан.

– Конец уж близок!.. Анна, стало быть, не умерла, и вот что самое страшное: она не только не умерла, но и слышала, как мне приказали утопить ее сына!.. По крайней мере, я так понял из тех нескольких слов, что она сумела вымолвить. Охваченный ужасом, со вставшими дыбом волосами, я бросаюсь на поиски мальчика, желая поскорее вернуть его матери… Прибегаю, значит, в эту хижину – и не нахожу его там, господин. Малыш Жан словно испарился.

Ланселот Бигорн умолк ненадолго, уставившись на какую-то точку на стене, словно увидел там эти давнишние события, а затем продолжил:

– Прошло семнадцать лет. Будучи уверенным, что граф де Валуа прикажет меня убить, если узнает, что ребенок… его сын, не умер, в один прекрасный день я его оставил. Бежали месяцы, годы, и я уже начал забывать эту историю, но тут на престол взошел Людовик, супруг Маргариты, и мне все это вдруг почему-то вспомнилось. Так или иначе, три дня назад, словно волк, которого заставляет выйти из лесу голод, я бродил неподалеку от особняка Мариньи, что на улице Сен-Мартен, в поисках какого-нибудь подзадержавшегося буржуа. Значит, бродил я там, пригорюнившись, так как давно ничего не кушал, когда вдруг заметил тень, пытавшуюся, как мне показалось, рассмотреть, что происходит в доме Мариньи. «Тебя мне послал сам Бог, – сказал я себе тотчас же. – Уж с одним я с тобой как-нибудь справлюсь». Благодаря святого Варнаву за эту нежданную прибыль, я, значит, приближаюсь к этому буржуа, приставляю к его груди кинжал и вежливо требую кошелек. И тут он зовет на помощь. Откуда ни возьмись на меня налетает с дюжину парней; меня хватают, связывают и везут в Шатле, причем мой буржуа следует за нами. В Шатле, при свете, я рассматриваю его получше, – и кого же я вижу? Монсеньора графа де Валуа, моего бывшего хозяина. И тут в голову мне приходит одна мысль, мысль, которую, вероятно, мне подсказал сам дьявол.

«Монсеньор, – говорю я ему тихим голосом, – даю вам неделю на то, чтобы меня освободить. Если через семь дней я не окажусь на воле, то сделаю все для того, чтобы предстать перед королем Франции, которому, полагаю, будет интересно узнать об амурных делах Маргариты и Карла де Валуа!..»

Тут он становится белым как саван. Окидывает меня изучающим взором и шепчет с испугом:

«Ланселот Бигорн!»

«Он самый, монсеньор», – отвечаю, будучи уверенным, что деваться ему некуда.

«Молчи, – говорит. – Чтобы ни слова! Через неделю ты будешь свободен и богат…»

– У тебя осталась минута! – прервал его в этот момент Буридан.

– А это все, господин. Я безмятежно спал, убежденный, что Валуа и в самом деле прикажет меня отпустить. На третий день, утром, за мной пришли. Я с радостью вскочил на ноги, меня вывели на улицу… и поместили между монахов и помощников палача, которые должны были сопроводить меня на Монфокон!.. Остальное вы знаете…

– И какой из всего этого ты делаешь вывод? – спросил Буридан.

– А такой, что жизнь моя теперь висит на волоске; что Валуа прикажет искать меня везде, где обитают подобные мне воришки, и что, так как я хочу умереть как можно позднее, я должен переменить образ жизни, став человеком честным и добропорядочным, и держаться того, кто, при необходимости, сможет меня защитить.

– Аминь! – произнес Буридан. – Но скажи, что все-таки стало с малышом Жаном? Как-то он тронул мое сердце, этот мальчуган…

– Вот этого я так никогда и не узнал. Как не узнал и того, что стало с его матерью, госпожой де Драман… но она, вероятно, умерла еще тогда, после удара кинжалом Маргариты…

На первый взгляд могло показаться, что рассказ Ланселота Бигорна если и заинтересовал Буридана, то в крайне незначительной степени. На самом же деле эту странную историю, где королева Маргарита играла невероятную – учитывая то, сколь добродетельной она слыла при дворе и среди подданных – роль, он выслушал с величайшим вниманием.

– Постарайся больше не сталкиваться лицом к лицу с графом де Валуа, – промолвил он, вознамерившись уйти.

– Вчера ночью, однако же, я едва не угодил в его сети, словно глупое животное! Боюсь, третья наша встреча либо для него, либо для меня уж точно окажется последней! Господин, – добавил Ланселот Бигорн, – я пойду с вами: считайте, моя служба у вас уже началась.

– Будь по-твоему, – сказал Буридан. – Следуй за мной на расстоянии до некого дома, в который я войду и у ворот которого ты меня подождешь.

С этими словами Буридан спустился, вывел свою лошадь из небольшой конюшни, прилегавшей к лавке, запрыгнул в седло, направился к улице Вьей-Барбетт[15]15
  Позднее стала называться улицей Вьей-дю-Тампль. – Примечание автора.


[Закрыть] и проследовал по ней вдоль редких домов, разделенных обширными садами; вскоре дома сменились лачугами, а затем и лачуги – огороженными участками, у одного из которых Буридан остановился.

Буридан, как мы уже сказали, был на коне. В те времена, по всевозможным причинам, главной из которых были утопающие в нечистотах улицы, пешком ходили лишь те, чье финансовое состояние не позволяло содержать лошадь.

Итак, Буридан спешился у Ла-Куртий-о-Роз и препоручил заботу о животном Ланселоту Бигорну, который проделал весь этот путь пешком.

Увидев, где остановился хозяин, Бигорн сильно всполошился, но Буридан этого его беспокойства не заметил и с бьющимся сердцем толкнул, как обычно, приоткрытую калитку.

Стоит отметить, что молодой человек всегда являлся в Ла-Куртий-о-Роз в светлое время суток, и так как час его приезда был известен, Жийона предусмотрительно оставляла ворота открытыми.

Буридан миновал сад с быстротой влюбленного – а нет никого более поспешного, чем люди влюбленные, за исключением разве что кредиторов, но в конце концов, разве тот, кто любит, не является в какой-то степени кредитором, и напротив, если как следует поразмыслить, разве кредитор не есть человек, влюбленный в деньги?

Короче, уже через пару секунд Буридан очутился у двери чистенького и радующего взор домика, тоже открытого.

– Миртиль! Дорогая Миртиль! – прошептал Буридан, зная, что, как и всегда, спешащая ему навстречу красавица-невеста ждет его за этой дверью.

На сей раз Миртиль там не оказалось.

Буридан вошел в большой зал, единственную комнату, где ему прежде доводилось бывать. Никого. Обычную тишину этих мест нарушало лишь воркование зеленушек и щеглов, облюбовавших изгородь.

Нежный лучик солнца, пробившийся сквозь стекла, освещал эту комнату, где так часто он обменивался клятвами с той, которую любил.

– Жийона! – позвал Буридан сдавленным голосом.

После секундного колебания он – крайне бледный, со сжавшимся сердцем – заметался по дому, сверху донизу. В голове крутилась лишь одна мысль.

Миртиль призналась мэтру Леско в своей любви; мэтр Леско, богатый буржуа, отверг, даже не соизволив узнать, того, кто любил его дочь, и, дабы тотчас же разлучить жениха и невесту, увез Миртиль куда подальше.

Но так как в любви настоящее отчаяние наступает лишь тогда, когда тебя не любят, так как Буридан знал, что на его нежность отвечают взаимностью, то, что он испытывал, походило скорее на гнев.

– Не пройдет и трех дней, – пробормотал он, – как я разыщу этого мэтра Леско, этого чертова торговца коврами, этого варвара, который заставил плакать Миртиль, и если он не одумается, клянусь Богом, я уведу дочь у него из-под носа.

Буридан говорил себе эти вещи, сидя в кресле, где обычно сидела Миртиль. Внезапно сердце его застучало, как молот, к горлу подступило беспокойство, и он осознал, что отчаяние пришло к нему вместе с ужасным по своей простоте и очевидности умозаключением:

«Миртиль увез не мэтр Леско! Миртиль нашла бы способ послать сюда утром Жийону, чтобы та дождалась меня!.. Да и к чему мэтру Леско оставлять двери жилища и ворота распахнутыми настежь?..»

И тогда он зарыдал, так как понял, что Миртиль забрал некто ему незнакомый.

В этот момент луч света, что падал на разбитое горем лицо, закрыла чья-то тень. Буридан поднял голову и узнал Бигорна.

– Вы плачете? – осторожно промолвил бывший висельник, решивший, по его собственному выражению, стать человеком честным и добропорядочным.

– Нет! – отвечал Буридан, сжав зубы, тогда как по щекам его текли крупные слезы.

– Вы плачете, – продолжал Бигорн, – и я скажу вам почему: потому что этой ночью отсюда увезли жившую здесь девушку. Уж я-то знаю.

Буридан вскочил, и рука его обрушилась на плечо Бигорна, который в испуге отпрянул и метнулся к порогу. Рука Буридана потянулась к горлу беглеца, и в глазах юноши зажглись огоньки подозрения.

– Откуда тебе это известно? – проревел он. – Говори. Признавайся, тебя ко мне подослал тот, кто забрал Миртиль?!..

– Если вы меня задушите, – прохрипел Бигорн, – что, по-вашему, я смогу сказать?

– Верно! – согласился Буридан, ослабляя хватку. – А теперь – говори. И одну лишь правду, иначе… видишь вон ту яблоню?

– Прекрасное дерево, воистину!

– Так вот, если ты мне все не расскажешь, через две минуты оно станет виселицей, с которой твое тело будет отпугивать воробьев.

– Хе! Клянусь дьяволом и святым Варнавой, моими двумя хозяевами, вы бы уже знали правду, не лиши вы меня голоса. Черт возьми, какие пальцы! Уф! Не могу отдышаться!.. Похоже, сеньор Буридан, служить вам будет одно удовольствие.

– Ты будешь говорить или нет?!

– Вот, хозяин: вчера вечером, слоняясь в окрестностях Лувра, я увидел, как из дворца, в сопровождении конных лучников, выезжает граф де Валуа. Любопытства ради, а также потому, что у нас с ним свои счеты, я проследовал за всей шайкой до этого самого жилища…

– Валуа! – пробормотал Буридан, почувствовав, как им овладевает смутная тревога. – Валуа! Так, говоришь, здесь был Валуа?..

– Монсеньор Карл, граф де Валуа, князь тьмы, дядя короля, кузен сатаны. Да, господин, – Валуа, собственной персоной! Валуа, который прискакал сюда, насколько я понял из карканья этого воронья – его эскорта, – чтобы арестовать эту девушку…

– Арестовать! – прохрипел Буридан, вздрогнув всем телом.

– Что он, к слову, и сделал!

– Арестована!.. Миртиль арестована!..

– И препровождена в Тампль! Видит Бог, я не вру! Это такая же правда, как то, что нам светит солнце! Такая же правда, как то, что я христианин и никогда не обирал буржуа, не помолившись святому Варнаве! Такая же правда, господин, как то, что я ненавижу Валуа и готов отдать всю свою кровь без остатка за то, чтобы хоть на пять минут остаться с ним наедине на какой-нибудь темной улочке… Да, эту девушку отвезли в Тампль!

Буридан вдруг ощутил необъяснимый страх.

– Но почему?! – возопил он, обхватив голову руками.

– Потому, что ее обвинили в наведении порчи на короля. Лучники кричали: «Смерть колдунье!»

Буридан опустился в кресло – сокрушенный и ошеломленный.