Текст книги "Заговорщица"

– Доченька! Мое обожаемое дитя! – простонал Фарнезе.

– Итак, – продолжила Фауста, – вы уезжаете двадцать второго, причем не один: Виолетта и ее мать поедут с вами… Я выбрала этот день потому, что двадцать первого соберется Святой Собор и освободит вас от сана… Кардинал вновь станет обычным человеком… Вы обретете супругу и дочь!

Фарнезе пал на колени, схватил руку Фаусты и бережно поднес к губам. Рыдания сотрясали его…

Опустившись на пол у ног этой женщины, которую еще совсем недавно он мечтал задушить, кардинал Фарнезе долго и безмолвно плакал. А она смотрела на него сверху вниз таким мрачным взглядом, что он бы непременно насторожился, если бы заметил его…

Когда же наконец Фарнезе смог подняться, он увидел наполненные нежностью и состраданием глаза Фаусты.

– Ваше Величество, – прошептал он, – я буду счастлив, если наступит день, когда вы потребуете отдать жизнь за вас…

Пусть я сложу с себя кардинальский сан, пусть обрету семью и все силы направлю на то, чтобы искупить зло, причиненное невинным женщинам, я все равно навеки останусь вашим слугой. И у вас никогда не будет слуги преданней и верней!..

Кардинал склонился в низком поклоне, еще раз почтительно поцеловал руку Фаусты и проводил ее к выходу.

– Итак, двадцать второго октября в девять утра будьте готовы последовать за человеком, которого я пришлю. Этот человек скажет вам только одно слово – Леонора! – произнесла Фауста на пороге дома.

С этими словами она удалилась, а кардинал остался стоять у дверей – потрясенный, удивленный, счастливый…

Он увидел, как отъехала карета принцессы, вздохнул и вернулся к себе – в зал на втором этаже. Так его уже ждал наш старый знакомый мэтр Клод.

– Слышали? – спросил Фарнезе.

– Слышал! – мрачно ответил бывший палач и внимательно взглянул на кардинала: – Ваше преосвященство, вы будто стали лет на двадцать моложе…

– Я увижу Леонору и Виолетту… мою супругу и мою дочь, – прошептал кардинал, не обращая внимания на слова Клода. – Увезу обеих… избавлюсь от кошмара, в котором провел последние шестнадцать лет!

– А я?! Меня вы бросите в этом аду?

Фарнезе вздрогнул.

– Что вы хотите сказать, Клод?

– Сударь, – взмолился бывший палач, – вы-то уедете, уедете с любимой… и с вашим ребенком…

Фарнезе ликовал, он действительно чувствовал себя так, как если бы сбросил с плеч два десятка лет. Перед Клодом стоял тот самый изящный, отважный кавалер, что когда-то взбирался по ночам на балкон к прекрасной Леоноре – только волосы у него были совсем седыми.

– Мэтр Клод, – сказал кардинал, – я так много выстрадал. И вот теперь Господь дарует мне прощение… Разве я не имею права на счастье после стольких лет отчаяния?

– Да, – медленно произнес Клод, не отрывая взгляда от Фарнезе. – Господь простит то зло, что вы сотворили. Но я не получу прощения, хотя никакого зла не совершал. И это справедливо…

– Горечь переполняет вашу душу, и вы богохульствуете… Впрочем, вы хотели сказать что-то другое…

– Только одно… вы уезжаете, а я остаюсь…

Кардинал опустил глаза, но не возразил ни слова. В голосе Клода зазвучала мольба, он готов был разрыдаться:

– А я остаюсь, монсеньор… Вы молчите? А девочка… моя дочь, ведь она действительно мне дочь… я же люблю ее без памяти!.. Вы забираете ее, увозите… Монсеньор, что же вы молчите?

– Что мне вам ответить? – вздохнул Фарнезе. – Сочувствую вашему горю…

– И это все? Неужели у вас нет для меня иного утешения? Я полюбил эту девочку сразу, лишь только взял ее на руки… Я был совершенно одинок, и в ней для меня заключался весь мир… Я жил ради ее улыбки… Нет, я не любил, я боготворил ее… Вы понимаете, что это значит? Конечно, понимаете… Монсеньор, пощадите, вы хотите разбить мое сердце, отобрав у меня Виолетту!

Теперь уже мэтр Клод даже не пытался подавить рвущиеся из его груди рыдания.

– К чему вы клоните? – спросил кардинал. – Что я могу для вас сделать? Скажите, на что вы надеялись?

В глазах бывшего палача вспыхнул лучик надежды. Он заговорил, торопливо и сбивчиво:

– Эта женщина беседовала с вами, и я подумал… я решил, что счастье сделает вас великодушным… Мне показалось, у вас хватит смелости для того, чтобы прямо сказать мне: «Да, ты палач, но Виолетте всегда был отцом, настоящим отцом… я возьму тебя с нами, и ты обретешь счастье… «

– Никогда! – резко возразил принц Фарнезе. – Вы, сударь, сошли с ума! Как ты мог подумать, что я позволю тебе находиться рядом с моей дочерью? Вспомни, кто ты такой!

– Монсеньор, – простонал Клод, – сколько раз повторял я сам себе такие же слова. Но Виолетта уже знает, кто я… И она не оттолкнула меня, ибо эта девушка – ангел Божий на грешной земле…

– А я умру, умру от ужаса и позора, если увижу, что моя дочь протягивает тебе руку!

– Монсеньор, вы не поняли… я вовсе не прошу позволить мне жить рядом с Виолеттой! О, нет! Я просто превращусь в одного из ваших слуг… даже жить в вашем дворце не буду… хотите, могу стать садовником – я умею ухаживать за садом, клянусь… Для меня достаточно будет лишь изредка, издалека видеть мое дитя… она же меня и не заметит…

– Нет! – ответил кардинал.

– Клянусь, что никогда не заговорю с ней! Она никогда не увидит меня… Мне достаточно будет одного взгляда, брошенного издалека, чтобы понять, что девочка счастлива!

– Мэтр Клод, – холодно возразил Фарнезе, – выбросьте из головы подобные мысли. Вы и сами прекрасно понимаете, что бывший присяжный палач Парижа не может жить рядом с принцессой Фарнезе даже в качестве слуги. Но, клянусь спасением моей души, раз в три месяца я буду посылать вам письма, и вы узнаете из них, как живет Виолетта.

Клод выпрямился, скрестил руки на груди и внимательно взглянул на кардинала:

– Вот как? Значит, вы клянетесь?

– Повторяю: клянусь спасением моей души!

– И все? Больше вы ничего не можете для меня сделать?

– Этого достаточно!

– И вы никогда не позволите мне увидеть мое дитя?

– Никогда!

Оба замолчали. Кардиналу показалось, что бывший палач смирился. Но мэтр Клод, видимо, что-то судорожно вспоминал… Наконец он медленно подошел к двери и задвинул засов.

Фарнезе высокомерно улыбнулся и приготовился выхватить кинжал. Но Клод не торопился пускать в ход свои огромные ручищи – он молча прислонился к двери, похоже, обдумывая что-то. Потом бывший палач медленно поднял голову и заговорил. Всякое волнение исчезло из его голоса, он говорил спокойно, но в его словах явственно ощущалась угроза:

– Послушайте, монсеньор, вот точное содержание письма, что вы заставили меня когда-то подписать:

«14 мая года 1588. Я, мэтр Клод, палач Ситэ, присяжный палач Парижа и палач душой, объявляю и подтверждаю: чтобы настичь женщину, именуемую Фаустой, обещаю в течение года, начиная с сегодняшнего дня, слепо повиноваться монсеньору принцу и кардиналу Фарнезе; не отказываться от выполнения приказов, которые он мне даст, и следовать его указаниям, не имея другого желания, кроме как быть его покорнейшим рабом. И пусть я буду навеки проклят, если хотя бы один раз в течение этого года я откажусь повиноваться. В чем и подписываюсь… «

И я подписался, монсеньор, кровью моей подписался!..

Пока мэтр Клод говорил, кардинал стоял неподвижно, устремив глаза на бывшего палача и пытаясь справиться с мелким ознобом, неожиданно охватившим его.

А Клод безжалостно продолжал:

– А вот, монсеньор, какую бумагу подписали вы; я ее прекрасно помню, сто раз повторял про себя. Она здесь, со мной, я никогда не расстаюсь с ней:

«14 мая. года 1588. Я, принц Фарнезе, кардинал, епископ Моденский, объявляю и подтверждаю: через один год, день в день, или ранее указанного срока, если женщина, именуемая Фаустой, умрет, я обещаю предстать перед мэтром Клодом, палачом, днем или ночью, когда он пожелает, в час, который ему подойдет; обязуюсь повиноваться ему, что бы он мне ни приказал. Я даю ему разрешение убить меня или прогнать, что и удостоверяю своей подписью: Жан, принц Фарнезе, епископ и кардинал милостью Божьей.»

Мэтр Клод замолк, а кардинал, уязвленный в самое сердце, глухо застонал. Фарнезе опустил голову, словно ожидая последнего удара судьбы.

– Монсеньор, – продолжал Клод. – Я вам служил верно. Разве я не превратился в вашего раба? Разве я не выполнил все, что обещал?

– Выполнил! – произнес Фарнезе.

– Похоже, наш договор утратил силу, потому что сегодня вы примирились с женщиной по имени Фауста. Имею ли я право напомнить, что вы должны выполнить то, что обещали?

– Это ваше право!

Клод сделал несколько шагов и встал совсем рядом с Фарнезе:

– Монсеньор, с долгами следует расплачиваться. Теперь вы принадлежите мне…

– Делай, что хочешь! – с безысходным отчаянием простонал кардинал. – Да, жизнь моя принадлежит тебе… Убей меня, палач, ведь убивать – твое ремесло!

Клод ответил спокойно:

– Монсеньор, не вас мне следует убить. Вы ошибаетесь…

– Не меня?.. А кого же?

– Женщину по имени Фауста!

– Фаусту? Зачем она тебе, палач?

– Я хочу, чтобы вы жили, монсеньор, а убив Фаусту, я всего лишь выполню одно из условий нашего договора. Это не только мое право, но и мой долг. Слышите, монсеньор: я обязательно убью Фаусту… убью у вас на глазах… но вас я оставлю в живых!

– Ты – дьявол! – воскликнул кардинал. – Но я понимаю тебя…

– Двадцать первого октября посланник Фаусты явится за вами, чтобы отвести вас на Святой Собор. В этот день с вас снимут сан, и вы станете свободным человеком… Еще через день вы покинете Париж с Виолеттой и Леонорой… Так вот, монсеньор, ничего этого не будет! Собор не состоится, никто за вами от Фаусты не явится… потому что Фауста к тому времени будет уже мертва! А вы, монсеньор, вы останетесь в живых! И вам придется самому разыскивать женщину, которую вы любили, и мое дитя, мою Виолетту!

Мы оба будем искать их. И когда вы их найдете – не раньше, ваше преосвященство! – я воспользуюсь своим правом и убью вас… Прощайте, монсеньор!

– Пощадите! – взмолился Фарнезе.

– А вы пощадили меня?

– Нет! – понурил голову кардинал.

– Значит, вы согласны?

– Согласен!

– Двадцать первого октября мы вместе отправимся к Фаусте?

– Да, да, вместе!

– А на следующий день вместе уедем в Италию?

– Да… Я сделаю все, что ты просил.

Кардинал расправил плечи, а Клод вдруг снова стал смиренным слугой. Поклонившись, он почтительно обратился к Фарнезе:

– Благодарю вас, монсеньор! Я никогда не покину вас…

«Господи! – воззвал про себя Фарнезе. – Какой позор! Моя дочь рядом с палачом!»

А вот о чем думал в эту минуту мэтр Клод:

«Моя Виолетта, несчастная моя Виолетта! Не бойся, я не заставлю тебя жить бок о бок с палачом. Я лишь сделаю так, чтобы ты была счастлива! А потом я увижу тебя рядом с прекрасным принцем, которого ты любишь, и навеки распрощаюсь с тобой… я уйду, уйду навсегда!»

Глава XI
МАТЬ

Над полуразрушенными стенами старого монастыря занималось ясное утро. В рощах на Монмартрском холме распевали малиновки, щеглы и воробьи; раскрывались навстречу солнышку полевые цветы; утренний ветерок шелестел в кронах могучих каштанов. Какая-то тихая радость была разлита в воздухе, радость, сопутствующая обычно пробуждению природы.

Фауста поднималась в этот час в носилках по склонам холма и не слышала птичьего пения; не видела она и солнечного блеска, и сияния прозрачно-голубого неба. Не обращая ни малейшего внимания на красоты природы, она сидела мрачная и напряженная, словно ведя с собой какой-то спор.

На вершине холма портшез остановился, и Фауста вышла. Однако она не стала стучать в главные ворота монастыря, а направилась к одному из домиков рядом с монастырской стеной.

Когда Фауста вошла в лачугу, она увидела пожилую женщину, сидевшую у самого порога с веретеном в руках. Заметив гостью, старая крестьянка торопливо встала, но Фауста жестом приказала ей сесть.

– Ах, это вы! Благодетельница наша! – воскликнула крестьянка.

Фауста сама взяла табурет и присела рядом с крестьянкой.

– Так как дела, матушка? – весело спросила принцесса. – Смотрю, вы уже с утра пораньше за работой?

– А, милая дама, – сказала крестьянка. – Я стара, скоро Господь призовет меня…

– И что же? – спросила Фауста.

– А холст-то дорог… вот и приходится все делать самой…

– Что делать?

– Пряду себе саван, надо же в последний путь отправиться как положено, – просто сказала крестьянка.

Фауста была потрясена, а старуха даже не поняла, чему так удивилась ее гостья.

– Вам спасибо, благодетельница наша, – продолжала крестьянка, – вы мне тогда дали несколько золотых, я смогла купить хорошего льна, да еще хватило денег, чтобы мессу заказать на помин души. А из остатков льна сделаю пеленки, моей дочке скоро рожать…

Для старой крестьянки рождение и смерть были взаимосвязаны: из остатков савана она собиралась кроить пеленки.

– Я заплачу еще, – сказала Фауста. – Обеспечу и вам спокойную старость, и вашему внуку безбедное житье…

– Да благословит вас Пресвятая Дева!

– Аминь! – заключила Фауста. – Но скажите, матушка, вы сделали то, о чем я вас просила?

– Конечно, благодетельница. Как вы нам и велели, мой сын от цыганки не отходит ни на шаг… следит за ней, конечно, незаметно…

– Она пыталась куда-нибудь убежать?

– Нет, все бродит вокруг святой обители, но в монастырь – ни ногой… Есть захочет – приходит к нам. Является обычно ночью. Мы для нее и постель на сеновале устроили… Сами понимаете, нам, христианам, не пристало якшаться с еретичкой, так что в дом мы ее не допускаем.

И старуха суеверно перекрестилась.

– Не волнуйтесь, матушка, – ответила Фауста. – Вот, держите за ваши труды.

– Спасибо, благодетельница! – воскликнула крестьянка, жадно схватив несколько золотых экю, что протянула ей гостья.

– А где сейчас цыганка?

Женщина пожала плечами:

– Ушла куда-то едва развиднелось. Она бродит туда-сюда, то поднимется на холм, то спустится. Часто стоит вон у того большого черного креста, вы, наверное, его заметили, как сюда шли. А чаще всего ходит вокруг монастыря…

– А внутрь, говорите, войти не пытается?

– Нет, во всяком случае я ни разу не видела, благодетельница…

– Хорошо, матушка. Пошлите кого-нибудь за вашим сыном.

Крестьянка заперла в комод золотые, что подарила Фауста, и крикнула мальчишку, бегавшего во дворе. Через двадцать минут появился сын крестьянки. Он стоял на пороге, мял в руках шапку и ожидал приказаний благородной дамы.

– Где цыганка? – спросила Фауста.

– Там! – и молодой человек показал рукой в сторону монастыря.

– Проводи меня к ней.

Крестьянин поклонился, и они с Фаустой вышли из домика. Обогнув монастырскую стену, они оказались возле знакомого читателю пролома. Тут Фауста и заметил Саизуму: та сидела на камне у огорода, устремив взгляд прямо перед собой.

– Ты можешь идти! – сказала Фауста крестьянину, и он поспешил скрыться.

Фауста прошла через пролом и остановилась около цыганки, которая, казалось, не заметила ее появления. Принцесса наклонилась к Саизуме и полным сострадания голосом произнесла:

– Бедная женщина… несчастная мать…

Саизума перевела взор на Фаусту, и в нем мелькнула искорка узнавания. Все же у цыганки сохранились какие-то остатки разума. Она видела Фаусту всего один раз, у настоятельницы Клодины де Бовилье. С тех пор прошло немало времени, да и одета Фауста нынче была иначе, однако же Саизума вспомнила ее.

– Это вы, – враждебно сказала цыганка, – помню, вы говорили мне о епископе.

Фауста в удивлении отшатнулась, ибо не предполагала, что безумная безумна не всегда, но затем вновь обратилась к цыганке:

– Леонора де Монтегю, я действительно разговаривала с вами о епископе. Это я отвела вас к нему, в тот дом… но я думала, вы еще любите епископа…

– Епископ умер, – глухо произнесла Саизума. – Как я могу любить мертвого?.. А потом, любить епископа – тяжкий грех. Если вы любите епископа, сударыня, вас отправят на виселицу…

Фауста задумалась; ей хотелось заставить Леонору все вспомнить, хотелось оживить ее бедный мозг. Ей требовалась Леонора де Монтегю, а не безумная цыганка Саизума. Фауста давно отвела несчастной важную роль в собственных чудовищных замыслах.

Папесса Фауста I собиралась мстить! Она должна была победить и восторжествовать над своими врагами, над всеми… в том числе над Фарнезе и Пардальяном.

– Значит, вы думаете, епископ умер? – снова спросила принцесса.

– Конечно! – уверенно ответила цыганка. – Иначе меня бы уже не было в живых…

– Может, вы и правы… Но послушайте, бедная женщина, вы столько вынесли…

– Вы меня жалеете? Нет, не может быть! Неужели есть Божье создание, пожалевшее и цыганку?

– Я сочувствую вам всей душой, но, по-моему, сострадания мало, надо попробовать облегчить чужое горе…

– Мое горе велико, мне помочь нельзя… спасибо, что хоть пожалели… Какая вы красавица! – восхищенно произнесла Саизума. – Конечно, у такой красавицы и душа добрая!

– Леонора, когда-то вы были прекрасней меня! Вы и сейчас хороши! Но вы так измучены! Вы больше не верите в счастье… Однако знайте, я могу сделать вас счастливой!

– Я не Леонора, я – цыганка Саизума, я брожу по свету, гадаю по руке. А счастье… я и слова-то такого не знаю…

– Ты – Леонора, Леонора! – настаивала Фауста. – И ты будешь счастлива. А теперь слушай: епископ умер, он больше не причинит тебе зла… Но есть на свете один человек, который ищет Леонору, потому что любит ее.

– Ищет… – равнодушно повторила Саизума.

– Да, ищет. Он любил тебя, и ты его любила. Вспомни! Вы любили друг друга, и он до сих пор обожает тебя и разыскивает по всему свету.

– Как его имя? – так же равнодушно спросила цыганка.

– Жан…

Саизума вздрогнула, словно кто-то из далекого прошлого окликнул ее.

– Жан? – прошептала она. – Да… наверное… я слышала это имя…

– Жан, герцог де Кервилье! – с нажимом произнесла Фауста.

Цыганка побледнела, встала и наклонила голову, словно вслушиваясь и пытаясь уловить какой-то далекий голос. Потом она подняла на Фаусту глаза, в которых читалась смутная тревога.

– Как, вы говорите, его зовут? – опять спросила Саизума.

– Жан де Кервилье, человек, которого ты любила!

Фауста говорила властно и уверенно.

– Он собирался жениться на тебе. Вспомни же, ты любила его и любишь до сих пор! Одно имя герцога де Кервилье заставляет тебя трепетать. Вспомни же, Леонора!

Саизума подошла поближе к Фаусте. Она внимала словам итальянки так, как внимают своему внутреннему голосу. То, что говорила Фауста, удивительно соответствовало ощущениям Саизумы. Принцесса схватила обе руки цыганки, стараясь внушить безумице собственные мысли.

– Вспомни же, – настаивала Фауста, – вспомни, как ты ждала его, как счастлива была когда-то… ты стояла на балконе старого дворца Монтегю и ждала…

– Да, да! – прошептала цыганка.

– Помнишь, он обнимал тебя и целовал, так что ты почти теряла сознание. Он клялся в вечной любви, и ты верила ему.

– Да… да… – простонала Саизума.

– Ты вспомнила? Все это правда, Леонора де Монтегю! Жан Кервилье любил тебя без памяти. Рок разлучил вас, но он страдал так же, как страдала ты… Я это знаю, он сам мне все рассказал – и о своей любви, и о своих муках. Он всегда любил тебя! Любил и искал… Скажи, ты хочешь увидеть его?

Саизума вырвала руки из ладоней Фаусты и заслонила ими лицо, словно яркий свет ослепил ее. Она была взволнована, тело ее сотрясали конвульсии. В мозгу проносились обрывки воспоминаний, смутные образы становились все четче, воссоздавались яркие сцены прошлой жизни… Имя Жана Кервилье, произнесенное Фаустой, словно факелом высветило темные закоулки ее памяти.

Фауста смотрела на несчастную с пристальным вниманием. Потом она решила, что настала пора продолжать.

– Слушай же: если ты пойдешь со мной, клянусь, вскоре ты встретишься с тем, кого любила!

И Саизума послушно побрела за этой женщиной, сумевшей подчинить ее своему влиянию. Цыганка так и не вспомнила, кто такой Жан де Кервилье, она не знала, почему ей так хотелось увидеть этого человека, но одно его имя вызывало в ее душе сладкое томление.

Фауста вошла в заброшенный павильон на территории обители, Саизума последовала за ней.

– О! – воскликнула цыганка. – Здесь я видела епископа.

Она озиралась вокруг, но павильон был пуст.

– Да, – подтвердила Фауста, – именно здесь ты встретилась с ним, потому-то ты и бродишь у стен монастыря… вот и сегодня я увидела тебя сидящей на камне у самого пролома… ты смотрела на этот дом… ты все еще надеешься…

– Нет, нет! – закричала Саизума. – Не хочу видеть епископа, пожалейте, пожалейте меня!..

– А Жана де Кервилье ты хочешь встретить?

Улыбка осветила лицо безумной:

– Хочу… но я его не помню… хотя, наверное, когда-то знала… он был такой молодой, красивый… и так ласково смотрел на меня… и речи его были такие нежные…

– Клянусь, скоро ты увидишь его!

– Когда? Скоро?

– Да… через несколько дней… никуда отсюда не уходи!

– Нет, нет, не уйду… ни за что не уйду!

– Слушай меня внимательно, Леонора! Ты увидишь не только Жана де Кервилье… ты встретишься и с дочерью, с твоей дочерью.

Леонора удивленно посмотрела на свою собеседницу.

– Моя дочь? Но у меня нет дочери… правда, однажды два дворянина сказали мне о какой-то девочке… Но я не поверила им…

– Два дворянина? – встревожилась Фауста.

– Ну да… но этого не может быть… у меня нет дочери!

– Однако, Леонора, ты ведь вспомнила Жана де Кервилье. Его имя и его образ запечатлены в твоем сердце.

– Может и так! Мне кажется, я действительно знала человека, которого так звали… и он всегда жил в моем сердце.

Вдруг цыганка тревожно оглянулась по сторонам и взмолилась:

– Тише, сударыня, тише! Не произносите больше это имя… Войдет мой отец – услышит… Что я ему скажу… придется поклясться, что в моей спальне никого нет!

– Да… это было бы ужасно! Но, Леонора, если старый барон узнает о твоем секрете, будет еще ужасней!

– Секрет? Какой секрет? – пролепетала Леонора. – Разве я что-то скрывала от отца?

– Скрывала… от всех, кроме Жана де Кервилье…

Внезапно Саизума закрыла лицо ладонями, и из груди ее вырвался крик:

– Маска! – простонала она. – Красная маска! Знак моего позора! Я ее потеряла! Как, как спрятать мой позор?! О, прошу, сударыня, не смотрите на меня… вы не знаете… и никогда не узнаете…

– Знаю! – резко оборвала ее Фауста. – Я знаю о твоем позоре, и о счастье твоем тоже знаю! Ты скрываешь свою тайну от отца, но возлюбленному ты ее открыла… Ты ждешь ребенка, Леонора!

Саизума вскинула голову – на лице ее читалось неподдельное изумление:

– Ребенка? Не понимаю.

– Ты ждешь ребенка – вот твоя страшная тайна, и Жан все знает, ведь он собирается жениться на тебе!

– Да, да… – простонала несчастная, – не дай Бог отец услышит… Но, сударыня, мое дитя, моя крошка… я уже люблю его… мы поженимся, и у ребенка будет имя… имя гордого рода…

– Дочь, у тебя родилась дочь! Вспомни же, сделай усилие. Вспомни, Леонора… огромная площадь заполнена народом… толпа, звонят колокола, священник поддерживает тебя… ты еле идешь, потом на площади…

– Виселица! – вскричала Саизума. – Виселица! Смерть! Пощадите, пощадите дитя, что вот-вот должно родиться!

У несчастной подогнулись колени, и она ничком упала на холодный каменный пол. Фауста, ни на йоту не отступая от своего адского замысла, бросилась к ней и заставила подняться:

– Слушай, Леонора! Тебя помиловали! Ты жива…

– Да… да… жива… свершилось чудо… Но я же видела петлю над головой… я чувствовала руки палача на своих плечах… Жива… только я устала, безмерно устала… Что со мной?

Фауста снова схватила Саизуму за руки:

– Ты стала матерью! Твой ребенок, плод греха, дочь Жана де Кервилье, уже появился на свет. И ради ребенка, ради этого невинного создания тебя помиловали…

– Помиловали? – пролепетала цыганка. – Значит, у меня есть дочь?

Она внезапно рассмеялась, потом застонала. На Фаусту цыганка больше не смотрела и, казалось, вообще забыла о ней. Она с ужасом и радостью осознала, что у нее есть ребенок, девочка. Саизума опять опустилась на пол и закрыла лицо ладонями; она тихо всхлипывала.

– Так что же? – продолжала Фауста. – Хотите вы увидеть свою дочь? Леонора де Монтегю, есть ли в твоем сердце хоть капля жалости к невинному созданию?

Цыганка, дрожа, с трудом проговорила:

– Я часто звала кого-то… наверное, ее, мою девочку… но я не знала тогда, что у меня есть дочь… будь она рядом, одна ее улыбка спасла бы меня от мучительных страданий…

– Вы хотите ее видеть? – настойчиво и нежно повторила Фауста.

– А где она? Почему она не со мной? Разве может дочь жить вдали от матери?

– Я скажу тебе, где она.

– Ах, вы все знаете! – в голосе Саизумы прозвучала настороженность. – А кто вы такая? Что вы от меня хотите? Зачем вам я и моя дочка?

– Похоже, разум возвращается к тебе! – сказала Фауста. – Ты спрашиваешь, кто я такая… Просто женщина, которая жалеет и сострадает… разве этого не достаточно? Я случайно узнала тайну твоей жизни, случайно встретила твоего возлюбленного и твою дочь, а теперь хочу, чтобы ты стала счастлива…

– Доченька! Доченька! – простонала цыганка.

– Послушайте, бедная моя, вы стали матерью, но горести к тому моменту уже помрачили ваш разум, и вы оказались в тюрьме…

– Тюрьму я помню, – задумчиво произнесла Саизума. – Там было страшно… плохо…

– Злые люди захватили вашего ребенка… понимаете? – объясняла Фауста.

– Да… злые… они меня посадили в тюрьму, а ее забрали и унесли…

– Вы поняли? Они взяли вашего ребенка…

– Бедная крошка… она так страдала…

– Нет-нет, успокойтесь… она жила счастливо и спокойно. Нашелся добрый человек, отобрал девочку у злодеев, воспитал как собственную дочь…

– Благослови его Господь! Как его звали? Я буду молиться за него!

– Он умер, – ответила Фауста.

– Умер? Судьба всегда жестока к праведникам!.. Но, наверное, он умер, прожив долгую счастливую жизнь? В спокойствии и в довольстве?

– Нет! Бедняга погиб в тюрьме.

– Скажите, как его звали? – сквозь слезы спросила цыганка. – Раз уж я никогда не увижу этого святого человека…

– Фурко, прокурор Фурко… Запомните это имя…

– Фурко… Никогда не забуду… Но почему же он оказался в тюрьме? За что?

– Из-за вашей дочери.

– Нет! Не может быть! Нет, сударыня, моя дочь никому не причинила зла!

– Вы меня не поняли: ваша дочь действительно оказалась причиной заточения и гибели прокурора Фурко, но нечаянно, против своей воли. Поверьте, она очень любила его, почитала как отца…

– Но почему? Почему же?

– Дело в том, что прокурор Фурко захотел воспитать дочь в той же вере, что исповедовала ее мать, то есть вы…

– В вере? А я и не знаю, какой я веры… – растерянно сказала цыганка.

– Вспомните – ваш отец не был католиком…

– Да, кажется… мы не ходили в католические храмы…

– Вы принадлежали к тем, кого называют гугенотами… И прокурор Фурко захотел, чтобы и Жанна…

– Жанна? – прервала ее цыганка.

– Да, Жанна, так назвал девочку приемный отец.

– Жанна! – мечтательно повторила Саизума, и улыбка осветила ее изможденное лицо.

– Фурко решил воспитать Жанну гугеноткой, ваша семья исповедовала протестантскую веру… запрещенную ныне веру…

– Знаю… гугенотов убивают, вешают… мучают…

– Поэтому начали преследовать и прокурора Фурко… Один человек донес, что Фурко – еретик… его схватили, бросили в тюрьму, там он и умер.

– Донес? Если бы я знала доносчика, я бы вырвала его сердце!

– Я точно знаю, кто это сделал… Одна женщина, совсем молоденькая…

– Ужас какой! Да как может молодая девушка передать человека в руки тех, кто будет его пытать, мучить?!.

– Да… вы правы… он действительно умер под пытками: бедного Фурко привязали к кресту и обрекли на медленную смерть… Он так и умер на кресте…

– Господи, как страшно! Ту девушку тоже надо распять… пусть помается…

– Конечно, пускай она страдает так же, как страдал по ее вине бедный прокурор.

– И вы знаете, кто она? – замирая, спросила цыганка.

– Знаю: еретичка, жалкое отродье… певица, что шаталась по дорогам Франции с цыганами… зовут ее Виолетта!

– Виолетта?!

– Вы удивлены?

– Так эта Виолетта и погубила доброго человека?

– Мне это точно известно.

– Из-за нее он умер на кресте?

– Из-за нее… Похоже, вы уже слышали о ней?

– Я ее знаю, – мрачно ответила цыганка. – Мы жили вместе. Она пела, а я гадала. Она так прекрасно пела… мне иногда хотелось подойти к ней, обнять, приласкать… но похоже, она боялась меня…

– Она была просто бессердечной, жестокой девчонкой… Такие никого и ничего не жалеют… она никогда не сострадала вашему горю…

– Конечно, – вздохнула Саизума, – только бессердечное создание способно выдать палачам доброго человека, благодетеля моей дочери… Не хочу, не хочу больше ничего слышать о проклятой Виолетте!

– Но она должна быть наказана!

– Ей воздастся, воздастся за то зло, что она причинила!

– Вы правильно сказали: ее надо распять, как и бедного Фурко! Из-за нее страдала ваша дочь…

– Дьявольское отродье! Из-за нее мучилась моя девочка…

– Конечно, ведь и Жанну заточили в тюрьму… Она сама вам расскажет…

– Расскажет! – в восторге повторила цыганка. – Значит, я ее увижу?

– Обещаю!

– А когда? Поскорей бы! Ах, сударыня, скажите, не томите меня…

– Подождите до завтра, я все устрою и скажу вам. Думаю, что через несколько дней…

– Через несколько дней? Господи, я с ума сойду от радости… неужели я увижу дочь?

– Конечно… а еще вы встретитесь с проклятой Виолеттой… Но, помните, вы должны делать только то, что я прикажу!

– Все что хотите! – воскликнула цыганка.

– Пока я буду искать Жанну, вам лучше спрятаться… всего на несколько дней… постарайтесь, чтобы вас никто не видел… Поняли?

– Конечно, я спрячусь, спрячусь тут на холме…

– Но где?

Саизума улыбнулась:

– Там, наверху, живут добрые крестьяне… они кормят меня иногда, а порой даже разрешают спать у них на сеновале… Я забьюсь на сеновал, там меня никто не найдет…

– Туда я и приведу вашу Жанну!

Цыганка просияла:

– Пойдемте, пойдемте скорей, я покажу, где живут эти хорошие люди…

Саизума бросилась к пролому, выбежала за стену и, обогнув монастырскую ограду, привела Фаусту к той самой лачуге, которую та недавно покинула.

Фауста удовлетворенно улыбнулась и подумала: «Теперь сам Господь не спасет их… все они у меня в руках!»