Текст книги "Заговорщица"

Он попытался понять, сколько времени провел в темнице, решил, что не меньше месяца, и недоумевал, почему еще жив. На самом же деле прошло пять дней с тех пор, как его втолкнули в камеру, и три дня с тех пор, как у него кончилась вода. Сколько же времени пролежал он на голых плитах, слабо постанывая? Его опять обступили видения, одно из них постепенно стало более четким, и Жак Клеман понял, что в грезах ему явилась Мария де Монпансье…

Монах с восхищенной душой наблюдал за чудесным видением и боялся лишь одного – неожиданно проснуться. Он любовался Марией де Монпансье и со страхом и горечью твердил себе:

– Сейчас она исчезнет… ведь это только сон…

Ему мнилось, что он оказался в комнате, где воздух был свеж и напоен чудесными ароматами. Перед глазами у Жака Клемана все плыло, и он не мог разглядеть убранства помещения, но ему мерещилось, что он лежит на прекрасной кровати – с парчовым балдахином и с колонками черного дерева. А Мария де Монпансье порхает вокруг него с неизъяснимым изяществом.

Но сон все не кончался… Более того, монах вдруг почувствовал, что его голод и жажда утолены. Ему, кажется, дали поесть и, видимо, напоили каким-то освежающим напитком.

«Сейчас мои мучения возобновятся! – думал Жак Клеман. – Ведь сон есть сон… «

Он глаз не мог оторвать от Марии де Монпансье. Монах попытался молитвенным жестом сложить руки и вдруг понял, что ладони его действительно касаются дорогого парчового покрывала. Он распахнул глаза и осознал, что кровать он видит наяву, так же, как и балдахин, и колонки из черного дерева… он был в роскошной спальне, в спальне Марии де Монпансье!

Значит, он уже не спал? Но кто и когда его сюда перенес? Вместо холодных плит склепа – мягкая постель, вместо затхлой, сырой темницы – благоухающая волшебными ароматами спальня прекрасной дамы…

Страдания так ослабили разум Жака Клемана, что у него не осталось сил отыскать ответы на эти вопросы. Он понял лишь одно: Господь сотворил чудо!

И тут очаровательное личико склонилось над ним. У Жака Клемана сбилось дыхание. Он увидел, что Мария улыбается: ради ее улыбки монах готов был обречь себя на вечные адские муки. В одной руке герцогиня держала золотой кубок, а другой нежно приподнимала голову несчастного.

– Выпейте еще немного, – проворковала Мария, поднося напиток к губам монаха.

Жак Клеман жадно глотал, чувствуя, как сладкая свежесть усмиряет жажду. Он оживал, и охватившее его бессилие постепенно отступало. Упав на подушки, молодой человек попытался что-то сказать, но нежная ручка коснулась его губ. приказывая молчать. И он поцеловал эту руку, потрясенный до глубины души.

– Спите. – ласково прошептала женщина, – надо спать, спите!

Он послушался, закрыл глаза и почти моментально уснул. Он был так измучен, что даже не видел снов. Но время от времени он чувствовал, как ему вливают в рот укрепляющий напиток.

Проснулся Жак Клеман на той же кровати. Ему показалось, что спал он недолго, на самом же деле прошли целые сутки. К нему вернулись силы и ясность сознания. На кресле у кровати он обнаружил то самое дворянское платье, в котором приехал в Париж из Шартра. Жак Клеман быстро оделся, поискал глазами тот кинжал, что был у него на поясе, но не нашел его.

Он не успел подумать, куда же пропало оружие: дверь в спальню распахнулась, и на пороге появилась Мария де Монпансье.

Жак Клеман содрогнулся. Сестра герцога де Гиза подошла к монаху; походка у нее была немного семенящая – так Мария скрывала свою легкую хромоту, – но двигалась она весьма грациозно.

– Итак, сударь, как вы себя чувствуете? – с улыбкой спросила герцогиня.

– Сударыня, – пробормотал монах, – неужели я на небесах? Я уже вкушаю райское блаженство? Конечно, ведь мне явился ангел Господень…

Мария очаровательно рассмеялась:

– Нет, вы пока не в раю! Это всего-навсего дворец Монпансье… И перед вами не ангел, а всего лишь бедная грешница, нуждающаяся в отпущении грехов. Прошу вас, садитесь, а я сяду здесь, – и Мария показала на кресло у стола, где был накрыт обед на два куверта.

– Позвольте мне за вами поухаживать, не отказывайтесь! – продолжала Мария. – Мне так хочется вкусить чистой радости, наслаждаясь общением со святым человеком.

Произнося эти слова, герцогиня так нежно взглянула на Жака Клемана, что он как завороженный опустился во второе кресло.

На обед были поданы изысканные яства, драгоценные вина отливали рубином в хрустальных графинах. Слуги не появлялись – герцогиня сама ловко и изящно разрезала дичь и голубей, раскладывала по тарелкам паштеты, наливала вино.

Жак Клеман чувствовал себя словно во сне. Он ел и пил, не замечая, что ему предлагает герцогиня. Постепенно молодой человек опьянел, но не столько от вина, сколько от того чарующего и сладострастного зрелища, что было у него перед глазами.

Мария де Монпансье оделась в платье, достойное куртизанки. Прозрачная материя едва скрывала ее прекрасные формы. Безупречные руки и плечи были полностью обнажены. Декольте открывало белоснежную грудь. Нежную шейку украшало жемчужное ожерелье огромной ценности.

Жак Клеман не мог оторвать взгляда от этой женщины. Он любил Марию де Монпансье возвышенной, небесной любовью, но сейчас в душе его пробуждались земные чувства. Глаза искусительницы горели страстным огнем, и Жак Клеман то смертельно бледнел, то заливался краской. Коварная герцогиня все время подливала ему вина, и монах пил его стакан за стаканом.

Вина и пряные кушанья, изумительные ароматы, а главное – очаровательная женщина заставили Жака Клемана потерять голову. До этого дня он оставался чист душой и телом, не поддаваясь никаким соблазнам. Теперь же Клеман чувствовал, что смертный грех более не отвращает его. А Мария де Монпансье делала все, чтобы соблазнить монаха. Ее смех звучал сладострастно, глаза смотрели ласково, но в глубине души герцогиня злобно ликовала, наслаждаясь своей победой.

Однако когда они сели за стол, Мария завела с сотрапезником обыкновенную светскую беседу. Она словно делала вид, что не замечает волнения, охватившего Жака Клемана.

– Как я рада, – сказала герцогиня, – что к вам наконец-то вернулись силы и здоровье. Теперь вы вне опасности но в течение последних девяти дней я так боялась за вашу жизнь!

– Девяти дней? – удивился Жак Клеман. – Неужели, сударыня, я пробыл у вас девять дней?

– Конечно! Вы, похоже, ничего не помните… от лихорадки совсем потеряли память…

– Я действительно ничего не помню, сударыня!

– Не помните, как я вас нашла на улице? Вы были почти при смерти…

– Вы нашли меня? – прошептал в недоумении растерянный монах.

– Ну да! На улице, позади Собора Парижской Богоматери. Было часов десять вечера, я как раз возвращалась к себе во дворец, посетив одну особу (думаю, вы догадываетесь о ком идет речь)… Вдруг слуга с факелом, что сопровождал меня, крикнул, что наткнулся на дворянина, без чувств лежащего на мостовой. Я отодвинула шторки портшеза, вгляделась, узнала вас… Мне показалось, что вы мертвы… Боже, что я испытала в это мгновение!

– Не может быть! Не может быть! – шептал Жак Клеман.

Мария внимательно взглянула на гостя и продолжала:

– Я вышла из носилок, склонилась над вами, и тут вы очнулись. Вы сказали, что на вас напали бандиты, избили, ограбили, бросили на улице.

– Я это сказал?.. И я с вами разговаривал? Узнал вас?

– Разумеется; я приказала отвезти вас в мой дворец.

Жак Клеман был потрясен, но в глубине души он верил в чудо. Конечно же, это ангел-избавитель вызволил его из темницы, перенес на парижскую улицу и сделал так, чтобы его подобрала Мария де Монпансье!

– Когда это случилось? – неуверенно спросил монах.

– Девять дней назад. Как раз на следующий день после королевского покаяния в Шартре.

Жак Клеман медленно провел по лицу рукой. Он опять оказался в каком-то странном сне. В последние дни его постоянно преследовали миражи и иллюзии. Ему то и дело чудилось, что он наконец-то попал в реальный мир, но реальность улетучивалась, растворялась, а мир грез оставался.

Монах помнил, что на следующий день после королевского покаяния в Шартре он помчался в Париж и вечером встретился с настоятелем. Отец Бургинь настойчиво утверждал, что не давал Жаку Клеману разрешения покинуть монастырь. Его посадили в покаянную темницу и держали там, по его расчетам, дней шесть-семь. Очнулся он уже в апартаментах Марии де Монпансье.

Или ему приснилась покаянная темница, или же этот обед во дворце Монпансье был не явью, а сном!..

Герцогиня говорила, что нашла его на улице на следующий день после шартрской процессии, а когда же он сидел в темнице?.. В склепе он пробыл около недели… а, может, не был там вовсе? Где реальность, а где грезы?..

– Сударыня, – воскликнул Жак Клеман, обуреваемый необъяснимым страхом, – я чувствую, что мой мозг раскалывается и я не способен рассуждать! Умоляю, попытайтесь все вспомнить точно! Когда, когда вы нашли меня?!

– Я сказала точно: вы знаете, когда должен был умереть Валуа, так вот, вас я нашла на следующий день.

Жак Клеман вздрогнул. Значит, все-таки Валуа должен был умереть! Это явь…

– Где вы нашли меня, сударыня?

– На улице, вы лежали ничком, без чувств, недалеко от постоялого двора «Железный пресс».

– Надеюсь, Господь не лишил меня разума!

– Аминь! – улыбнулась Мария де Монпансье. – Но сами посудите, сударь, каково было мое состояние, когда в шартрском соборе я обнаружила рядом с Валуа шевалье де Пардальяна вместо Жака Клемана!.. Впрочем, я на вас зла не держу. Сами видите, перенесла в свой дворец, ухаживала за вами, рискуя скомпрометировать себя…

– Благодарность переполняет мое сердце, но, поверьте, жизнь Валуа продлена лишь на несколько дней. Я сделаю то, что не получилось в Шартре.

Мария де Монпансье побледнела. Смех застыл у нее на устах, а глаза злобно сверкнули. Она резко встала, подошла к монаху и села к нему на колени. Ее руки сплелись вокруг шеи Жака Клемана. Они сидели так, как сидели некогда в зале «Железного пресса» в тот самый день, когда герцог де Гиз застал свою жену в объятиях де Луаня…

Жак Клеман чувствовал, что вино и любовь совершенно опьянили его. Сердце билось глухо и прерывисто; он почти потерял сознание; монах трепетал от страсти, а из глубины души волной поднимался ужас и стыд, отвращение перед плотским грехом…

– Вот как? – проворковала соблазнительница. – Стало быть, вы готовы попробовать еще раз? И в Шартре вас удержал не страх за собственную жизнь?

– Страх? Страх мне неведом! Я был бы рад узнать, что это за чувство. Нет, сударыня, меня остановил не страх, ибо жизнь мне в тягость, а смерть тирана сделает меня счастливым… И не жалость двигала мной… его мать не пожалела мою, зачем мне жалеть сына Екатерины Медичи? Не испытывал я и угрызений совести, ибо сам Господь направлял мою руку…

– Тогда… что же? – чуть слышным голосом спросила Мария, крепче приникая к груди монаха.

– Что же? Ах, сударыня, я понял, что Господь желает продлить жизнь царя Ирода на несколько дней, потому что по воле Божьей появился на моем пути единственный человек, способный остановить меня… Он сказал: Клеман, я не хочу, чтобы ты убил его сегодня…

– И что же это за человек?

– О, сударыня, если он прикажет мне убить себя тем самым кинжалом, что я приготовил для Валуа, я это сделаю… Только он имеет право располагать мною и моею жизнью. Ибо когда моя мать умирала, брошенная и презираемая всеми, он один сжалился над ней!

– Ваша мать? – с удивлением спросила герцогиня. – Ведь она, кажется, живет в Суассоне на покое… Разве не там ваша родина?

Жак Клеман улыбнулся.

– Та женщина из Суассона мне не мать. Она меня вскормила… А моя мать умерла, сударыня. При жизни она жестоко страдала, и если ей и выпали минуты счастья, то только благодаря человеку, о котором я вам говорил.

– Пардальян! – неожиданно осенило Марию де Монпансье.

– Я не называл вам имени! – возразил монах. – Однако знайте, сударыня: пока рука этого человека простерта над королем Франции, жизнь Валуа для меня священна!.. Но очень скоро, возможно, через несколько дней, король лишится своего покровителя… И тогда. – клянусь Господом, клянусь памятью матери, что покоится на кладбище Невинно Убиенных, клянусь вашей красотой, в которой для меня все счастье жизни! – король падет, и падет от моей руки!

– Я вам верю, – прошептала Мария.

Видимо, она услышала то, что хотела, потому что тут же вспорхнула с колен Жака Клемана, изящно взмахнула рукой и исчезла, словно сильфида.

Охваченный неизъяснимой тревогой, Жак Клеман остался в одиночестве. Он чувствовал, что потерял способность рассуждать. Напрасно, упав на колени, монах возносил молитвы, спасаясь от искушения. Жестокий демон продолжал терзать его плоть…

Прошел день, но герцогиня так и не появилась. Жак Клеман попытался выйти из комнаты, но двери оказались заперты. Он, впрочем, не почувствовал ни досады, ни злобы. Постепенно к нему вернулось хладнокровие, и только одна мысль не давала монаху покоя: он хотел найти кинжал – тот самый, врученный ему ангелом в монастырской часовне!

К вечеру Жак Клеман почувствовал, что проголодался. На столе все еще оставались те блюда и вина, которыми его угощала герцогиня. Монах поужинал в одиночестве и улегся в постель, поскольку делать ему было нечего. Наступила ночь, и в спальне сгустилась темнота.

Мысли Жака Клемана бродили между сном и явью. Он без конца вспоминал события последних дней: бегство из Шартра. покаянную темницу, муки жажды и голода, наконец, свое пробуждение в роскошной спальне, обед с очаровательной герцогиней… Что же из этого было на самом деле? И что ему только приснилось?

Потом мысли Жака Клемана смешались, перед его внутренним взором хороводом закружились странные видения, он потерял ощущение реальности и уснул тяжелым сном.

Проснулся он оттого, что кто-то скользнул в постель и лег рядом с ним. Нежные женские руки обвили его шею, и Жак Клеман ощутил знакомый запах духов… а потом нежный и страстный поцелуй обжег ему губы.

Монах приоткрыл глаза и увидел совсем рядом прекрасную Марию де Монпансье. Он хотел что-то сказать, но она закрыла ему рот новым поцелуем… Неведомый доселе Жаку Клеману огненный поток страсти подхватил и понес его…

Когда он, наконец, очнулся, то понял, что готов отдать за еще одну ночь с этой женщиной не только свою жизнь, но даже душу…

А Мария уже исчезла. Свечи в комнате погасли, бледный утренний свет проникал в спальню. Жак Клеман почувствовал мучительную жажду. На столике у кровати он увидел золотой кубок и залпом выпил его содержимое. Он узнал вкус освежающего напитка, которым его поила Мария. Но не успел монах сделать последний глоток, как непонятная истома навалилась на него. Он откинулся на подушки и потерял счет времени. Жак Клеман заснул, и сон его был неестественно крепок.

Когда молодой человек проснулся, руки и ноги плохо слушались его. Он с трудом разлепил глаза и обвел взглядом комнату… Нет, он был не в покаянной темнице, но и не в роскошной спальне, не там, где недавно вкусил наслаждение… Жак Клеман лежал на узком жестком ложе. Над ним, на голой стене, висело распятие. У кровати стоял заваленный книгами столик. Что-то блеснуло на столе – он вгляделся и узнал свой кинжал!.. Жак Клеман понял, что находится у себя в келье, в монастыре якобинцев.

Он встал, нашел у кровати рясу, оделся. Дворянский наряд исчез. Монах взял со стола кинжал, перекрестился и поцеловал клинок. Потом он достал из ящика ножны, убрал в них оружие и прицепил кинжал к поясу. В эту минуту дверь в келью, которая по монастырскому уставу никогда не запиралась, распахнулась, и на пороге появился настоятель отец Бургинь. Жак Клеман низко поклонился.

– Хвала Господу! – радостно произнес настоятель. – Примите мое благословение! Вы уже встали, лихорадка, похоже, кончилась? Вы нас так напугали! Как вернулись десять дней назад в монастырь, гак сразу и свалились больной…

– Десять дней назад? – недоверчиво спросил Жак Клеман.

– Конечно, брат мой, вы же вернулись из Шартра, куда ездили во исполнение воли Господней, и в тот же вечер заболели…

– Значит, вернувшись из Шартра, я не покидал монастырь?

– Да вы даже из кельи не выходили! Лихорадка вас совсем измучила; но теперь, слава Христу, вы, судя по всему, пошли на поправку.

– Я вполне здоров, отец мой, – ответил Жак Клеман, – но позвольте задать вам один вопрос.

– Спрашивайте, сколько хотите, – улыбнулся отец Бургинь.

– Только один вопрос… До того, как я оказался в покаянной темнице… простите, отец мой, я хотел сказать, до того, как я свалился в лихорадке, вы дали мне соизволение покидать монастырь… в связи с неким замыслом, о котором, если я не ошибаюсь, вам хорошо известно…

– Что-то я ни о каком «замысле», как вы выражаетесь, не припоминаю, – без тени смущения произнес отец Бургинь, – впрочем, продолжайте, брат мой!

– Я хотел бы знать, по-прежнему ли вы ко мне благосклонны? Иначе говоря, дозволена ли мне некоторая свобода… определенные привилегии…

– Ну конечно, брат мой! – воскликнул настоятель. – Можете уходить из монастыря, когда вам вздумается, будь то ночью или днем, и ничего страшного, если уйдете без предупреждения. Ибо я знаю, что вы трудитесь в вертограде Господнем… А сейчас идите со мной, брат Клеман… Все братья собрались в часовне, дабы возблагодарить Господа за дарованное вам выздоровление и возвращение разума…

Жак Клеман последовал за настоятелем в часовню и опустился на колени перед алтарем. Монахи затянули благодарственный псалом, а он, склонившись якобы в молитве, все шептал про себя:

– Где же явь? И где сон?

Глава VIII
МОГИЛА НА ХОЛМЕ МОНМАРТР

Мы оставили шевалье де Пардальяна и молодого герцога Ангулемского в бедной деревенской харчевне. Там они провели часа два, дав отдых лошадям. Потом оба продолжили путь из Шартра в Париж. Карл Ангулемский казался мрачным. Пардальян же, как обычно, выглядел беззаботным.

Их путешествие в Шартр оказалось безрезультатным. Фауста так ничего и не сообщила им о Виолетте. Бедный герцог по-прежнему страдал, доходя временами до отчаяния. Пардальян рассказал Карлу о том, что произошло в соборе, и рассудительно заметил:

– Фауста, похоже, мне не лгала.

Значит, никаких следов юной певицы они не обнаружили. Вот почему столь мрачен был молодой герцог. Он молча ехал рядом с Пардальяном, опустив голову и бросив поводья.

Шевалье ездил в Шартр по двум причинам: во-первых, он хотел разузнать что-нибудь о Виолетте – это ему не удалось; а во-вторых, он решил остановить Гиза, который после смерти Генриха III неминуемо взошел бы на престол Франции. И этот свой замысел шевалье блистательно осуществил: король остался жив, а посрамленный Гиз бежал в Париж.

– Что же вы, сударь, так тяжко вздыхаете? – обратился Пардальян к своему спутнику. – Вспомните-ка, совсем недавно вы сидели в Бастилии, а я болтался в воде, в ловушке у Фаусты. А теперь мы в полном здравии скачем верхом, и нам по плечу любое дело – может, мы даже освободим Виолетту… Что еще нам надо?

– Господи, Пардальян, вы же сами сказали: освободить Виолетту! Но простите, друг мой, я вам докучаю своими постоянными вздохами.

– Мы ее обязательно найдем! Ничего невозможного для нас нет!

– Но нет никаких, совершенно никаких сведений о ней! Куда нам ехать? Где ее искать? На юге, на севере?

– Мы поедем туда, где находится Моревер.

– Моревер! – проворчал Карл. – Говоря о Виолетте, вы постоянно упоминаете его имя. Чем он может нам помочь?

Пардальян поостерегся и не стал рассказывать герцогу Ангулемскому то, что услышал от Моревера в тюремной камере. Карл ничего не знал о странном браке, связавшем Виолетту и этого человека. Следовательно, ничего не было ему известно и о том, что Моревер имеет на юную певицу права… супружеские права.

– Моревер, – сказал шевалье, – это тень герцога де Гиза. Уверен: Гиз замешан в похищении вашей невесты. Но мы не можем напасть на герцога. У себя во дворце он окопался как в крепости и без надежной охраны не выходит. Мы с вами сразу погибнем, а без нас Виолетту спасать будет некому. Девушка окажется в лапах у Гиза.

– Вы правы, Пардальян, я понимаю… но, все-таки, при чем здесь Моревер?

– Мы вернемся в Париж, найдем Моревера и упрячем его в надежное место, подальше от посторонних глаз. А потом все просто: приставляем ему кинжал к горлу и спрашиваем, где Виолетта. Заартачится – пригрозим отправить к праотцам. Ну, как вам мой план?

– Ах, шевалье, я не встречал человека великодушнее и отважнее вас! Ваша шпага разит без промаха, ваши замыслы великолепны и…

– Хватит, хватит, – рассмеялся Пардальян, – учтите: помогая вам, я не забываю и о моих собственных делах. У меня есть свои резоны, так как я мечтаю посчитаться с достойным господином де Моревером.

– Мной движет любовь и только любовь! – с пылом заявил Карл Ангулемский.

– А мной – ненависть! – хладнокровно заметил шевалье де Пардальян.

Карл задумался, а шевалье продолжал:

– Доверьтесь мне, и Моревер от меня не уйдет! У нас с ним старые счеты, и, по-моему, мы вот-вот встретимся.

– Как бы я хотел, чтобы ваше предчувствие не обмануло вас, дорогой друг! – воскликнул герцог. – А где мы остановимся в Париже?

– Там же, где и раньше. Вам что, не понравилось в гостинице «У ворожеи»?

– Понравилось, но, по-моему, там нам останавливаться опасно.

– Монсеньор, – возразил Пардальян, – мне частенько приходилось скрываться, и я пришел к выводу, что нет ничего легче, чем поймать человека, который прячется. Ни Гиз, ни его приспешники и предположить не могут, что мы возвращаемся в Париж. И уж никогда им не придет в голову, что мы осмелимся расположиться в этой гостинице.

– Согласен! Едем к госпоже Югетте!

Неторопливо беседуя, двигались наши герои в сторону Парижа. В столицу они въехали утром и направились прямо к постоялому двору «У ворожеи». Они приехали к полудню; большой зал был заполнен до отказа; Пардальян нашел свободный столик и предложил Карлу сесть.

Госпожа Югетта была на кухне – давала указания служанкам, следила за кастрюлями да поглядывала, как справляется с большим вертелом поваренок. Милая хозяйка гостиницы в последнее время выглядела неважно: побледнела, похудела. Ведь она по-прежнему считала, что шевалье де Пардальян заточен в Бастилии. Она было предприняла отчаянную попытку освободить его, но, к сожалению, ей ничего не удалось сделать. (Позднее мы расскажем читателям, что именно придумала госпожа Югетта. )

Вот и нынче очаровательная хозяйка была печальна. Она, конечно, не оставляла свое заведение без присмотра, продолжала хлопотать сама и командовать слугами, но мысли Югетты были далеко. Она старалась изобрести хоть какой-нибудь способ, чтобы облегчить судьбу узника Бастилии, но ничего не приходило ей в голову. И горькие слезы текли по щекам прекрасной трактирщицы. Она вытирала их уголком фартука и снова пыталась сосредоточиться на кастрюлях и вертелах.

Обеденное время кончилось, и зал постепенно пустел. Посетители понемногу расходились. Обедать в гостиницу обычно приходили офицеры, дворяне и даже школяры, хоть от Сорбонны до гостиницы путь был неблизкий. Итак, большой зал на первом этаже опустел, лишь в углу двое опоздавших к обеду мужчин неторопливо допивали бутылку испанского вина.

Югетта вышла в зал, чтобы окинуть его хозяйским глазом и понять, все ли в порядке – ведь прислуге предстояло убрать посуду в шкафы, расставить табуреты вдоль стен, протереть столешницы. И вдруг она увидела шевалье де Пардальяна, который нежно улыбался ей из-за дальнего стола. Югетта застыла на месте, не веря и надеясь одновременно. А шевалье встал, шагнул навстречу хозяйке и взял ее руки в свои:

– Ах, сударь!.. – еле слышно пролепетала Югетта. – Не может быть… это сон…

– Надеюсь, я смогу убедить вас, что я вам не приснился, – ответил шевалье и расцеловал красавицу-хозяйку в обе щеки.

Югетта попыталась улыбнуться.

– Ах, сударь! – все повторяла и повторяла она. – Вы здесь… вы свободны… Но как вам удалось выбраться из Бастилии?

– Да очень просто, милая хозяйка, через парадный вход!

– Господин де Бюсси-Леклерк вас помиловал?

– Что вы, Югетта! Скорей я его помиловал. Главное – я свободен! Но, должен вам сказать, многие достойные господа спят и видят, как бы затолкать меня обратно в тюрьму. Поэтому, дорогая Югетта, не стоит сообщать всему кварталу о нашем чудесном спасении.

– Боже мой! Вас, как всегда, преследуют…

– Я в этом не виноват ни сном, ни духом. Впрочем, любому стоит остерегаться. И к птичке на ветке может подобраться какая-нибудь кошка!

Тут Югетта вспомнила об обязанностях хозяйки:

– Если бы я знала, что вы у нас обедали! А то вам подали первые попавшиеся блюда…

– Успокойтесь! – улыбнулся шевалье. – В вашей гостинице любого кормят по-королевски.

Но Югетта – счастливая, успокоенная, сразу похорошевшая Югетта, – не слушая шевалье, помчалась в погреб. Она вернулась с бутылкой, покрытой толстым слоем пыли и паутины.

– Вот это вино очень нравилось господину Пардальяну-старшему. У меня осталось только пять бутылок…

– Как же, помню! – рассмеялся Пардальян-младший. – Господин Дора сравнивал этот напиток с нектаром, а господин де Ронсар – с божественной амброзией… Давненько это было, в те времена, когда здесь еще собирались поэты «Плеяды».

И шевалье раскупорил славную бутылку. Он наполнил три бокала и придвинул еще один стул – для хозяйки.

– Помилуйте, сударь, я не смею… – покраснела Югетта, робко взглянув на герцога Ангулемского.

– Шевалье часто рассказывал мне о вас, – поспешил заверить ее юноша. – Я рад познакомиться с вами, и для меня большая честь выпить за ваше здоровье. Ни одной принцессе французского двора я бы не сказал ничего подобного…

Югетта снова покраснела, но теперь уже от удовольствия. Ей было приятно узнать, что господин де Пардальян часто вспоминал о ней; кроме того, слова столь высокопоставленной особы, как герцог Ангулемский, польстили самолюбию прекрасной владелицы гостиницы.

Все трое чокнулись и выпили.

– Скажите, Югетта. – обратился к хозяйке шевалье, – вы ведь мне говорили о господине де Бюсси-Леклерке? Вы, стало быть, знаете уважаемого мною коменданта Бастилии?

Югетта вдруг залилась краской, что не могло укрыться от зоркого взгляда Пардальяна.

– Что это вы так покраснели? – с улыбкой спросил он.

– Господин де Бюсси-Леклерк, – с видимым замешательством ответила Югетта, – иногда сюда заходит, и не один, а с товарищами. Они устраивают турниры по фехтованию, а потом господин де Бюсси-Леклерк всех угощает.

– Щедрый дворянин… Ну и?..

– Мне пришло в голову, что он сможет вас освободить… Он часто говорил…

– Что он вам говорил? Не скрывайте, милая Югетта, мне вы можете во всем признаться.

– Господин комендант часто повторял, что готов пожертвовать дворянской честью, женившись на горожанке…

Югетта подняла глаза и продолжала уверенно и не без гордости:

– Я вдова, детей у меня нет, ничто не мешало мне принять его предложение и стать верной супругой господину де Бюсси-Леклерку… Конечно, жизнь моя тогда бы стала весьма и весьма печальна…

Югетта говорила искренне и просто, и шевалье смотрел на прекрасную хозяйку с нежной, грустной улыбкой.

– И вы пошли к господину коменданту?

– Да, но в первый раз я не смогла добраться до Бастилии – на улице Бог знает что творилось: беспорядки, крики, стрельба. Я пошла еще раз, но мне сказали, что господин де Бюсси-Леклерк уехал в Шартр. Я решила подождать его возвращения.

– Думаю, он уже вернулся. Можете сходить – на этот раз вы его непременно застанете.

– Зачем я туда пойду? – удивилась Югетта. – Вы уже и так на свободе.

Пардальян залпом выпил стакан и прошептал:

– Действительно, зачем? Ведь я свободен!

Мы уже не раз говорили, что шевалье де Пардальян всегда терялся, чувствуя, что им восхищаются и его любят. Он никак не мог понять, чем заслужил восхищение и преданность Югетты. А герцог Ангулемский наблюдал за этой сценой с волнением и со слезами на глазах. Наивная простота Югетты тронула молодого человека до глубины души. Карл подумал о том, что мало есть на свете людей, на которых можно опереться… Как была бы прекрасна жизнь, если бы подобные искренность и прямота стали привычными для всех представителей рода человеческого! Молодой герцог был влюблен и, как и всякий влюбленный, тут же вспомнил об обожаемой им девушке. И он тоже готов был отдать жизнь за Виолетту, не требуя взамен никакой награды!..

Пардальян и герцог Ангулемский расположились в тех самых комнатах, где останавливались и раньше. Таким образом шевалье вновь оказался в комнате, из окна которой он когда-то впервые увидел Лоизу де Монморанси. Карлу, как особе королевской крови, Югетта предложила было парадные апартаменты гостиницы, но он предпочел занять скромную комнатку рядом с Пардальяном – ту, в которой он жил в прошлый раз.

Двое суток друзья никуда не выходили. После всего, что они пережили, им не мешало хорошенько отдохнуть. Кроме того, следовало тщательно разработать план дальнейших действий.

На третий день они покинули гостиницу рано утром. Чтобы связать наше повествование с рассказом о других персонажах, напомним читателю, что Жак Клеман к этому времени уже четыре дня сидел в покаянной темнице, а Кроасс с Пикуиком вели роскошную жизнь в женском бенедиктинском монастыре на Монмартре.

Пардальян направился в сторону Тампля.

– Пойдем во дворец Гиза? – спросил Карл.

– Нет, побродим около дворца. Может, повезет, наткнемся на Моревера.

– Опять Моревер? Вы только о нем и думаете…

– Я вам уже объяснял, монсеньор: Мореверу известно все, что задумал Гиз. Согласитесь, если кто и знает, куда подевалась Виолетта, так только Моревер. Конечно, лучше молить самого Господа, чем Его святых. Если хотите, пойдем во дворец, разделаемся с охраной (там сотни две стражников) и поговорим с самим герцогом де Гизом.

– Я прекрасно понимаю, что это невозможно. Но есть и другие приближенные герцога… Менвиль, например.

– Мне нужен именно Моревер. За ним старый должок, и я гоняюсь за этим молодцом уже не первый год!

Карл Ангулемский удовлетворился данным ему объяснением и прекратил расспросы. Вскоре герцог и шевалье оказались у главных ворот дворца Гиза. Как обычно, у дома толпились зеваки.

Дом главы Католической Лиги всегда был окружен горожанами. Сюда приходили поговорить, узнать последние новости. Кроме того, в преддверии созыва Генеральных Штатов здесь собирали наказы от парижских горожан. В последнее время около дворца стали появляться судейские, адвокаты и прочие крючкотворы – впрочем, и они были в кирасах и с оружием. Двадцать четыре аркебузира охраняли главный вход, и патрули постоянно обходили по периметру всю территорию дворца, двигаясь по улицам Паради и Катре-Фис.

В толпе легко было затеряться, и Пардальян с Карлом незамеченные подошли к воротам. Там они простояли часа два, и молодому герцогу так это надоело, что он уже начал подумывать о том, чтобы взять дворец штурмом. Но тут шевалье толкнул его локтем в бок и указал на троих дворян, входивших в главные ворота.