Текст книги "Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители"

В Летописи скита за 17 августа 1850 года отмечено: «Пополудни посетил скит прибывший в Оптину г-н Снегирёв Иван Михайлович, Действительный член Московского Университета, Общества Истории и Древностей Российских… Он проездом из Мценска с сыном своим, студентом. Пробыл в Оптиной около 3-х часов, остался доволен радушным принятием его отцом игуменом Моисеем и скитоначальником»²²². И.М. Снегирёв (1793–1868) – этнограф, собиратель и исследователь русского фольклора, археолог и искусствовед – личность богато одаренная, разносторонняя. Он собрал большую книгу русских пословиц. Им изданы были книги «Русские в своих пословицах», «Русские простонародные праздники» (четыре тома), «Русские лубочные картинки», «Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества», «Новый сборник русских пословиц и притчей», написал он и книгу воспоминаний (а он был знаком со всеми известными литераторами и учеными, в том числе с Гоголем и И. Киреевским). В советское время не переиздавался, был замолчан ввиду своей глубокой религиозности.

Трижды побывал у старца Макария в скиту Николай Васильевич Гоголь: в июне 1850 года, в июне и сентябре 1851-го. Беседы в Москве с Иваном Васильевичем Киреевским подвигнули его на эти поездки (он часто бывал у Киреевских, читал им отрывки из «Мертвых душ»), В первый раз он приехал в Оптину с Михаилом Александровичем Максимовичем, и это было не паломничество в обитель, а лишь знакомство проездом на родину, в Малороссию. По пути они останавливались в Малоярославецком Николаевском монастыре у игумена Антония, можно сказать, что это уже было для них прикосновение к оптинскому духу. Затем была остановка в Калуге, в доме губернатора. 17 июля они прибыли в Козельск и отсюда пешком направились в обитель.

В Оптиной Гоголь и Максимович подошли под благословение к игумену Моисею. Потом присутствовали на всенощном бдении в скиту и посетили старца Макария. Кроме старца, Гоголь беседовал с некоторыми иноками, например с иеромонахом Филаретом, бывшим настоятелем Московского Новоспасского монастыря, жившим в скиту на покое с 1843 года. На следующий день в библиотеке обители Гоголь, насколько успел, познакомился с рукописной книгой на церковнославянском языке. Это были подвижнические Слова преподобного Исаака Сирина. «Жалею, что поздно узнал книгу Исаака Сирина, великого душеведца и прозорливого инока», – писал Гоголь.

Познакомился в этот свой приезд в Оптину Гоголь и с рясофорным иноком Петром Григоровым, издателем писем Георгия, затворника Задонского. Отец Пётр провел Гоголя и Максимовича по скиту и обители и рассказал многое из их истории. Гоголь впоследствии говорил о нем: «Он славный человек и настоящий христианин; душа его такая детская, светлая, прозрачная!». Но уже в третий свой приезд он не застал отца Петра, тогда уже отца Порфирия, в живых. Из Оптиной Гоголь и Максимович поехали к И.В. Киреевскому в Долбино, откуда Гоголь писал в Оптину отцу Филарету: «Ради Самого Христа молитесь обо мне, отец Филарет. Просите Вашего достойного настоятеля, просите всю братию… Без явной помощи Божией не может двинуться мое перо… Мне нужно ежеминутно, говорю Вам, быть мыслями выше житейского дрязгу и на всяком месте своего странствия быть в Оптиной пустыни»²²³.

Спустя несколько недель он писал графу А.П. Толстому: «Я заезжал на дороге в Оптинскую пустынь и навсегда унес о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там присутствует. Это слышится в самом наружном служении, хотя и не можем объяснить себе, почему. Нигде я не видел таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует все небесное. Я не расспрашивал, кто из них как живет: их лица сказывали сами все… За несколько верст, подъезжая к обители, уже слышишь ее благоухание: все становится приветливее, поклоны ниже и участия к человеку больше»²²⁴.

Через год, 2 июня 1851 года, оптинский инок Евфимий (Трунов) записал: «Пополудни прибыл проездом из Одессы в Петербург известный писатель Николай Васильевич Гоголь. С особенным чувством благоговения отслушал вечерню, панихиду на могиле своего друга монаха Порфирия Григорова, потом всенощное бдение в соборе. Утром в воскресенье 3-го числа он отстоял в скиту литургию и во время поздней обедни отправился в Калугу, поспешая по какому-то делу. Гоголь оставил в памяти нашей обители примерный образец благочестия»²²⁵. В этот раз старец Макарий благословил Гоголя на написание книги по географии России для юношества, сочинения, в котором сильно преобладал бы нравственный, религиозно-патриотический взгляд.

В последний раз Гоголь заезжал в Оптину в сентябре того же 1851 года. Он собирался проехать в Крым, посетив по пути родных в Малороссии.

24 сентября Николай Васильевич был у отца Макария, а на другой день послал ему записку и получил ответ. Дело в том, что Гоголю втайне, пожалуй, и для самого себя, не хотелось ехать в далекий путь. Он словно чего-то боялся. И вот обратился к старцу за советом. Тот предложил ему вернуться в Москву, отложив путешествие в Крым до другого раза. Гоголь, однако, пребывал в нерешительности и запросил старца еще раз. Тогда тот дал ему прямо противоположный ответ – ехать на родину и в Крым… Может быть, Гоголь спрашивал старца и еще, но об этой их встрече мало что известно. Есть глухой слух о том, что Гоголь выразил желание остаться в Оптиной послушником, но не решился и на это. В результате он вернулся в Москву. 21 февраля 1852 года Николай Васильевич Гоголь скончался там в доме графа А.П. Толстого.

Можно отметить, что Гоголь и Киреевский своим творчеством и жизнью как бы указывали путь, которым должна была бы пойти русская литература и вообще интеллигенция, но в массе своей не пошла.

7 сентября 1851 года, как пишется в Летописи скита, «пополудни в 6-м часу посетил скит сей известный путешественник по святым землям г-н Муравьёв Андрей Николаевич, камергер, действительный статский советник. Он прибыл в Оптину мимоездом… с тем, чтобы 8-го пополуночи отправиться на почтовых по тракту на Москву; но, посетивши скит, пожелал, чтобы в скитской церкви 8-го числа отслушать литургию. По случаю Праздника Рождества Богоматери 8-го числа скитяне должны быть при службе Божией в обители, и в скиту не предполагали литургии, но во уважение желания г-на Муравьёва назначена была литургия, которую он слушал с христианским вниманием; после литургии посетил келию скитоначальника и беседовал много о благочестивых обычаях. Из скита г-н Муравьёв был у поздней литургии в обители и после трапезовал вместе с братиею. Ему столько понравилось, что отложил поспешность своего отъезда, пожелал отслушать в скитской церкви всенощное бдение. Для сего прибыл пополудни в скит в 6-м часу в келию скитоначальника. Бдение началось в 7 часов, окончилось в 11-м. Г-н Муравьёв тоже слушал с редким и примерным вниманием. Из скита отправился в обитель в гостиницу. В 6 часов утром отслушал в обители раннюю литургию, был в настоятельских келиях, отозвался о своем посещении Оптиной обители и скита весьма довольным и в 9 часов в начале поздней литургии отправился по тракту на Калугу»²²⁶.

Муравьёв известен был как автор описаний своих паломничеств по всем русским обителям и по святым местам Востока. Написал он и об Оптиной («Святые горы и Оптина пустынь») и прислал в обитель большое количество экземпляров книги в дар. Он был знаком с многими русскими писателями, начиная с Пушкина и Лермонтова, и оставил две книги воспоминаний. Он был один из лучших знатоков церковной службы. Не дай Бог было при нем ошибиться хотя в одном слове…

28 июля 1852 года в Летописи скита записано: «На ночь прибыл в обитель ординарный профессор Московского университета по части русской словесности Степан Петрович Шевырёв, проездом из Малороссии, куда ездил с тою целью, чтобы навестить родных покойного Н.В. Гоголя, утешить старушку-мать его и собрать материалы для биографии покойного, которую он имеет поручение написать от Академии наук. В бумагах Гоголя нашлось 4 черновые главы 2-й части “Мертвых душ” и “Объяснение на Божественную литургию”, произведение, запечатленное цельностью духа и особенным лирическим взглядом на предмет, сам по себе вызывающий писателя на мысли высокие и чувства трогательные. Г-н Шевырёв поутру после обедни посетил скит и, обойдя его, зашел в келии батюшки (отец Макария, – Сост.), беседовал с нами (рабочими) долго и ласково, читал письма Н.В. Гоголя, между которыми особенно показалось нам замечательным писанное тогда, когда ему было еще 14 лет (в 1824 году), к матери, по случаю смерти отца; читал также вышеупомянутое “Объяснение на Божественную литургию”, прося у батюшки замечаний на это посмертное произведение того, кто, проникнувшись живою верою в Искупителя, и сам смиренно искал у старца руководства на стезях, к Нему ведущих, и если не успел еще принести желаемых плодов, то, по крайней мере, положил доброе начало – залог чистого произволения. Из скита Степан Петрович отправился на обед к отцу игумену, куда вместе с батюшкой были приглашены отец Иоанн Половцев и аз, последний (то есть писавший эти строки послушник Леонид Кавелин. – Сост.)] потом, в сопровождении нашем, осматривал монастырь и уехал того же дня в Москву. Вообще оставил по себе приятное впечатление своею образованною и вместе теплою, задушевною беседою, в которой при светлом уме видно глубокое, патриотическое и верно направленное чувство русского человека»²²⁷.

Степан Петрович Шевырёв (1806–1864) родился в Саратове, окончил Московский университетский Благородный пансион. В начале 1820-х годов сблизился с будущими славянофилами – его другом стал молодой И.В. Киреевский; с рано умершим поэтом-философом Д.В. Веневитиновым. Познакомился с Пушкиным. С 1829 по 1832 год находился в Италии (в качестве воспитателя сына княгини З.А. Волконской). По возвращении занял кафедру словесности в Московском университете. В этот период и начались его близкие отношения с Гоголем. Шевырёв был не только ученый-словесник, но и хороший поэт: его стихи до сей поры переиздаются. По просьбе И.В. Киреевского он много помогал оптинцам в издании духовных книг, присылал необходимые пособия, например «Греко-латинский» и «Латиногреческий» словари.

Известный мемуарист Степан Петрович Жихарев (1788–1860), обер-прокурор Сената, переводчик многих пьес с французского языка, ставившихся на сцене, близкий к Державину и А.С. Шишкову по духовно-патриотическим интересам человек, бывал в Оптиной в 1850-е годы. Скитоначальника отца Илариона он знал еще до поступления его в иночество (как знал и отца его). Жихарев женат был на сестре обер-прокурора Святейшего Синода С.Д. Нечаева. Знаком был с Пушкиным, Жуковским, Батюшковым.

Глава 14
Кончина старцев Макария и Моисея. Настоятель обители архимандрит Исаакий (Антимонов). Из Оптинского некрополя

Келейник отца Макария монах Иларион (Пономарёв), неутомимый работник на множестве разных послушаний, 10 февраля 1853 года был рукоположен во иеродиакона. С этого года старец Макарий перестал исповедовать, а только принимал откровение помыслов, на исповедь посылая к отцам Пафнутию и Амвросию, иеромонахам. 30 ноября того же года отец Макарий сложил с себя должность скитоначальника, духовником и вместе начальником скита был назначен один из старшей братии – иеромонах Пафнутий. Он пробыл около девяти лет на этом месте и потом по благословению Калужского владыки перемещен был в настоятели Малоярославецкого Николаевского монастыря.

Что касается отца Амвросия, назначенного в 1846 году преосвященным Николаем в помощники к старцу Макарию, по обязанности духовника, он уже в 1848 году был по болезни уволен за штат. Но на деле он продолжал исповедовать. Он оставался учеником и помощником старца, который видел в нем духовные дары. Отец Макарий сосредоточился на приеме мирских и братии. Тогда еще не было «хибарки» между келией скитоначальника и скитской оградой, и старец выходил к женщинам за ворота и зимой, в стужу, и осенью, в сырую погоду. Хибарку выстроили в 1860 году, – из нее был выход прямо за ограду. Теперь женщины могли входить в это помещение, не нарушая скитского правила.

Силы старца Макария иссякали, но дел у него оставалось еще много. Кроме приема посетителей, он писал письма (только часть их составила шесть томов, изданных по его кончине). Братия просили его сократить хотя бы эту часть своих трудов, но он отвечал: «Что же мне делать? Не писать вовсе нельзя, а отвечать одним и обижать молчанием других – я этого не в силах». Он писал своей племяннице-монахине: «Молва, молва и ежедневная молва. Когда опомнюсь? Когда избавлюсь от помрачения и войду в себя? Не знаю. <…>…Толкусь да молвлю, и всякий день на гостиную сколько раз схожу; и не видно исходу. Одни уезжают, а другие наезжают; а я, грешный, везде поспел. Горе да и только! Душа гладна без пищи; читать времени мало; да и то, какое чтение в смятении?»²²⁸.

Между тем отец Макарий не так много думал о себе, как о монашестве вообще. Как и святителя Игнатия, его огорчал упадок подвижнического духа в иноках. «При взгляде на нынешний образ жизни монашества, – писал он 5 июля 1860 года, – как мы далеко уклонились от того пути, который нам показан в отеческих учениях, – сердце болезнует! И вместо того чтобы искать добраго бисера, сокровеннаго на селе сердец наших, довольствуемся одною внешностию. А чтобы подвизаться на страсти, мали и редцы обретаются; и чрез слабости наши бываем соблазн миру вместо того, чтобы быть свет миру. <…> Немудрено, что и в религиозных журналах нынешнего времени проявляется что-то такое невыгодное о жизни монашества. А о других литературных изданиях нечего и говорить! И все это разливается по всему христианскому миру, который не смотрит на свои слабости, а зорко взирает на монашеские и малые недостатки. Впрочем, мы не должны обвинять судящих нас, но находить в себе вины, смиряться, приносить покаяние… <…> Хотя и горестно смотреть на наши слабости, но многие, приходящие в обитель, обретают защиту от стрел вражиих, коим могли подвергаться в мирской жизни. <…> Надобно молить Господа: да сохранит иноческий чин в нашем любезном Отечестве и подаст силу и крепость к побеждению видимых и невидимых врагов христианству и монашеству»²²⁹.

15 декабря 1843 года поселился в Иоанно-Предтеченском скиту монах Иннокентий (позднее в схиме Иов), ставший духовником старца Макария. Он был сыном священника, служившего под Москвой в селе. Окончив семинарию, он был посвящен в сан диакона и служил там же, но в 1824 году овдовел, отдал свою дочь Агриппину в Московский воспитательный дом и вступил в Московский Андрониев монастырь. Здесь был он пострижен в мантию с именем Иннокентий (мирское его имя Иван). Девятнадцать лет, проведенных им в этой обители, были школой терпения и смирения. Был он казначеем, заведовал монастырской часовней в Москве – всегда в толпе, в шуме и суете. Три года просился он у начальства отойти из этого монастыря в другой, наконец такая возможность появилась, и он поселился в Оптиной пустыни.

Переживший многообразные искушения в шумном городе, он, живя в скиту, начал проводить почти безмолвную жизнь, ни с кем не ведя никаких бесед, не посещая келий братии и никого не принимая к себе. Он решительно отсекал все поводы, ведущие к нарушению тишины. Он страдал какой-то болезнью и не всегда мог служить, но в лучшие дни охотно участвовал в богослужении в скитском храме. Ему также поручали читать после причастного стиха избранные поучения для народа. Он просматривал текст и с одного раза его запоминал так, что уже не заглядывал в книгу. Речь его лилась свободно, как будто он это все от себя, вот только теперь изнес. Зная этот свой дар, он долго не приступал к этим чтениям, боясь нападения тщеславных помыслов. Но игумен Варлаам сказал ему: «Имей в виду не тщеславие, а пользу слушателей, и Бог покроет тебя от первого». И в самом деле, все пошло как нельзя лучше.

Смирение его сказывалось во многом, но и относительно упомянутого чтения тоже. Один монах, по имени Иоанникий (в схиме Леонид), видя отца Иннокентия идущим к службе, замечал ему: «Куда идешь? Думаешь, что без тебя-то уж там и прочитать некому?» – и так всякий раз. Отец Иннокентий смиренно проходил мимо, нисколько не оскорбляясь на сказанное. Когда же отец Иоанникий перешел из Оптиной в Тихонову пустынь, отец Иннокентий сказал отцу Амвросию (будущему старцу): «Врач-то, врач-то наш уехал!». Да, такое колкое замечание, как и все подобное, только истинный монах может принимать как лекарство для души.

Богомольцы любили его слушать. Когда выходил он на амвон, все придвигались ближе и водворялась тишина.

Если был Великий пост, отец Иннокентий читал что-нибудь из писаний святого Ефрема Сирина, сам проникаясь чувством умиления и вызывая слезы у слушающих… В келии же своей он только молился или читал. Четьи-Минеи знал почти наизусть. Соседом же его по келпи был больной монах Макарий (Грузинов), за которым отец Иннокентий самоотверженно ухаживал и с которым только с одним в скиту беседовал – рассказывал ему о прочитанном.

Расскажем здесь и об этом больном монахе. Мать его, впоследствии схимонахиня Мелания²³⁰, богатая женщина, была благотворительницей Оптиной пустыни (да и названа была в честь благотворительницы иноков древности Мелании Римляныни). Отец Макарий (в миру Матвей) был пострижен в мантию в Александро-Свирском монастыре, где был одним из учеников старца Леонида (Оптинского), с которым вместе и перешел в Иоанно-Предтеченский скит. Это было в 1829 году. До кончины старца он был при нем. На досуге он занимался писанием икон и портретов, но не имел настоящего дара и достаточных навыков к этому. Вот над ним и шутили: «Отец Макарий! Ведь портрет-то у тебя вышел нехорош». Он смиренно соглашался: «Да, да, нехорош». А ему наоборот: «Впрочем, если хорошенько присмотреться, то и ничего! Недурно!». Он и тут кивнет головой: «Ну и слава Богу!». После кончины старца Леонида отец Макарий вернулся из обители в скит. И здесь случилось с ним весьма тяжкое искушение.

16 января 1849 года он пошел, не взяв благословения старца, в Козельск. На пути поднялась сильная вьюга, дорогу замело, ничего не стало видно, и отец Макарий сбился с пути. До вечера брел он по глубокому снегу, потерял один валенок (а было 24 градуса мороза) и, найдя сенной сарай, зарылся в сено, переждать ночь и вьюгу. Он не замерз, но одну ногу отморозил до щиколотки. Нога стала болеть, потом и загнила, – он терпел, говоря: «Вот, посмотрите на самочинника!..». На предложение козельского хирурга отнять отмороженную часть ноги он не согласился. Терпел боль до смерти. Этому-то «самочиннику» и помогал его сосед по келии иеромонах Иннокентий, заботившийся о нем с великим усердием и истинной любовью.

Когда умирал старец Макарий, то отец Иннокентий напутствовал его Таинством покаяния. О кончине же его двадцать дней сряду служил заупокойные литургии. А 24 января 1861 года и сам он слег в постель, и вот тут его одиночество было нарушено: братия приходили к нему проститься, и с многими он беседовал о духовном, так что не один монах почувствовал всю высоту его благодатного устроения. 16 февраля он скончался, имея семьдесят два года от рождения. Когда он был пострижен в схиму – неизвестно, но схимническое имя его Иов не осталось в забвении.

Болящий монах Макарий, за которым ухаживал покойный, до того опечалился, что говорил: «Нет, уже и мне не жить… умру и я… не могу жить без него!». Он прожил еще около девяти лет и скончался 5 мая 1869 года, прожив более восьмидесяти лет. Тело его было погребено рядом с могилой иеромонаха Иннокентия на скитском кладбище.

Утешительно было видеть старцу Макарию в своем скиту монахов-подвижников, – поистине не от мира сего были многие из них. Но был здесь и мирянин, проводивший иноческое житие почти затворническое. Это генерал-майор Андрей Андреевич Петровский, поступивший сюда семидесяти трех лет. Он мужественно воевал во всех войнах с 1804 по 1840-й год – в одиннадцати кампаниях он участвовал в восьмидесяти пяти сражениях. Перед боем всегда читал 90-й псалом. Ни одна пуля не коснулась его. Однако походы и трудные командирские хлопоты истощили его здоровье. Затем он директорствовал в Новгороде в кадетском графа Аракчеева корпусе. Выйдя в отставку, он жил в своем Задонском имении. Сын его скончался. Две дочери вышли замуж. Глубоко верующий генерал задумался, в какую обитель пойти ему, ставшему свободным от семейных обязательств… Ему было указание во сне – идти в Оптину пустынь, куда и пришел он в 1859 году. Здесь он по благословению настоятеля отца Моисея поселился со своим келейником и отдался под духовное руководство старца Макария, который скоро полюбил его за ревность к исполнению монашеских правил, любовь к церковным службам, скромность и подлинное смирение. Генерал никуда не выходил из келии в течение девяти лет – только в храм, в трапезу и к старцу. До глубокой старости он не оставлял земных поклонов и приобрел редкий дар: келейник видел, что он на молитве всегда в слезах…

По благословению старца Макария он несколько раз переписал книгу «Ставрофила, или Царский путь Креста» для монастырской библиотеки и для некоторых своих знакомых. Знал он несколько врачебное дело и помогал иногда болящим в несложных случаях. За три недели до кончины был пострижен в мантию без перемены имени и, удостоившись этого, был наверху духовного блаженства. Он скончался 23 января 1867 года. Впоследствии келейник его отец Пахомий видел сон, из которого следовало, что монах Андрей – в раю.

Теперь вернемся к старцу Макарию. Он в 1858 году принял пострижение в великий ангельский образ – в схиму. В конце августа 1860 года началась его предсмертная болезнь. 30-го числа старец причастился Святых Христовых Таин во время ранней обедни, и после этого игумен Антоний с шестью иеромонахами совершил над ним Таинство соборования, – по слабости сил отец Макарий при этом возлежал на одре. Все положенное пелось по просьбе старца великопостным напевом. По окончании соборования началось прощание старца с братией. Он просил прощения у всех, наделяя каждого образками, четками, книгами… 1 сентября прощались с отцом Макарием настоятель обители отец Моисей и его брат отец Антоний, 2-го приехали из Севского монастыря племянницы старца, инокини. Митрополит Филарет, узнав о болезни старца, прислал финифтяную Владимирскую икону Божией Матери и обещание усердно молиться о нем. Старец все более ослабевал. «Мати Божия! Спаситель мой!» – произносил он тихо с каждым вздохом. 5 сентября старца по его желанию из тесноватой келии перенесли в приемную и положили на пол. Здесь было больше воздуха. Кроме того, братия имела возможность хотя бы в окна поглядеть на уходящего своего наставника. Многие так и делали. И много было пролито слез… Старец допускал до себя врачей, но их действия были не во всем удачны. Он осенял себя крестным знамением, потихоньку стенал и все время молился. Отходную выслушал сидя.

7 сентября, в день предпразднства Рождества Богородицы, в 6 часов утра, отец Макарий приобщился Святых Христовых Таин в последний раз. После причащения он троекратно с воздеванием рук воскликнул: «Слава Тебе, Боже наш!». Через час его не стало. Отошла ко Господу его праведная душа. 10 сентября он был погребен после отпевания во Введенском соборе на монастырском кладбище справа от склепа покойного старца Леонида. Иеромонах Ювеналий (Половцев), находившийся в это время в Иерусалимской миссии, так отвечал отцу Леониду (Кавелину) на полученное от него горестное известие: «Глубоко поразило меня письмо ваше от 10–12 октября…Не могу прийти в себя от скорби о кончине такой неожиданной, внезапной кончине святого отца нашего. Последнее письмо его ко мне было от 23 августа, а 7 числа сентября и его самого не стало!..

Не могу себе представить скита без батюшки! Какая у вас теперь общая, глубокая, безотрадная скорбь! Кто может заменить незаменимого, полного такою всепокрывающею любовию, таким “горением сердца” о всякой твари!»²³¹.

В предсмертные дни отца Макария его спрашивали, в особенности монахини: «Батюшка, на кого вы нас оставляете?». На такой вопрос игуменьи Белёвского Крестовоздви-женского монастыря матушки Павлины старец указал на отцов Илариона и Амвросия. Под руководство отца Илариона перешли монахини, кроме Белёвского, еще и Севского монастыря, а вскоре монастырей в Великих Луках, Кашире, Великом Устюге. Наталья Петровна Киреевская тоже стала духовной дочерью отца Илариона.

В келиях покойного старца поселился скитоначальник (он им был с 1853 года) отец Пафнутий²³², а отец Иларион занял бывшее помещение отца Пафнутия, так называемую соборную келию. Отсюда он через два года перейдет в корпус скитоначальников, так как отец Пафнутий будет перемещен настоятелем с возведением в сан игумена в Малоярославец. Уже в то время, когда отец Иларион жил в «соборной» келии, здоровье его сильно пошатнулось: у него возник катар легких и началась болезнь сердца.

Когда скончался старец Макарий, настоятелю Оптиной отцу Моисею было уже около восьмидесяти лет (он был на шесть лет старше отца Макария). Силы его давно уже начали оскудевать, но он, несмотря на это, понуждал себя на аскетические подвиги. За два года до кончины он перестал пить по утрам чай. Не так просто было перебороть привычку всей жизни!.. Кроме того, он, и так неопустительно ходивший в братскую трапезу к обеду, стал ходить туда и к ужину, а потом и на вечернее правило после него. Начальствуя столько лет, он приобрел великое смирение, благодушно перенося клевету на себя, скрывая свои духовные дары. «Сам-то я хуже всех, – говорил он, – Другие, может быть, только думают, что они хуже всех, а я на самом деле дознался, что я хуже всех».

Отец Моисей в своей жизни не бывал сильно болен. Первая тяжкая болезнь настигла его в мае 1862-го, когда ему шел восемьдесят первый год. У него образовалась опухоль на спине, перешедшая в большой нарыв. В это время его вызвал в Калугу преосвященный Григорий по доносу на него, отца Моисея, поступившему из Оптиной от некоторых недовольных настоятелем братий. Отец Моисей доказал ложность доноса, но просил простить доносивших, покрыв все это любовью о Господе. Так он делал и раньше, прощая всегда «обидящих» его.

26 мая он слег в постель. Приглашенный хирург сделал разрез, чтобы карбункул вытек, но старцу стало легче лишь ненадолго. 1 июня отец Антоний, брат настоятеля, с шестью иеромонахами и двумя иеродиаконами особоровал елеем больного. Отец Моисей при чтении Евангелия каждый раз поднимался и слушал стоя. Потом братия стали прощаться с ним. Отец Моисей несколько раз прекращал прием прощавшихся, чтобы немного отдохнуть, но потом снова допускал их к себе. Для каждого находил он доброе слово и каждого благословлял. На вопрос, кого он хотел бы видеть своим преемником по настоятельству, отец Моисей взглянул на образ Спасителя и сказал: «Да, это дело великое и трудное; поручаю это Самому Господу». 6 июня отец Моисей был пострижен в схиму братом своим отцом игуменом Антонием. «Больной, – писал отец Ювеналий, – утешаясь схимою, долго не снимал ее и посещавшим его, как в этот вечер, так и в последующие дни, с удовольствием рассказывал о своем пострижении и говорил, что такого утешения и такой духовной радости, какая наполняла его душу с принятием великого ангельского образа, он в жизни своей не помнит.

<…> Вид маститого старца, лежавшего в схиме на болезненном одре и среди тяжких страданий сиявшего от внутреннего духовного утешения, был так назидательно-величествен, что трудно было оторваться от этого зрелища»²³³. 16 июня отец Моисей скончался. Отпевал его приехавший в Оптину преосвященный Григорий, который после погребения отца Моисея предложил старшей братии избрать (по уставу общежительных монастырей) из своей среды нового настоятеля. Выбран был иеромонах Исаакий (Антимонов), будущий преподобный.

Отец Исаакий, в миру Иван Иванович Антимонов, родился в 1810 году в купеческой семье, в Курске. С детства полюбил он ходить в храм, ходил чаще всего со своим дедом Василием Васильевичем. В какой храм они ходили – неизвестно, но вполне вероятно, что в великолепный собор Казанской иконы Божией Матери и преподобного Сергия, построенный на средства и попечением купеческой семьи Машинных, в которой возрос будущий преподобный чудотворец Серафим. Во время строительства этого храма мальчик Прохор, сын купца Исидора Машнина, упал с колокольни, но был чудесно спасен. Отроком и юношей отец Исаакий мог видеть в Курске брата преподобного Серафима, купца Алексея Машнина.

Юношей Иван Антимонов много молился и даже клал в день по тысяче земных поклонов. Он пел на клиросе. У него дома бывали спевки церковного хора. Он еще был в миру, когда брат его Михаил поступил послушником в Оптину пустынь. Посещая брата в монастыре, Иван стал обращаться со своими духовными нуждами к старцу Леониду, который звал его Ванюшкой и искренно любил. Заметил юного молитвенника и старец Макарий, который и благословил его на иночество. В житии рассказывается, как Иван Антимонов тайно от родных покинул дом и отправился в Оптину. Отец его, видя такой поступок, пришел в сильное смущение. Но вот, год спустя, приехал в Курск к нему с его сыном отец Макарий, который решил лично засвидетельствовать родителю, что Богом благословлено все происшедшее.

Прибыв в Оптину, Иван Антимонов не застал уже там своего брата, который в то время перешел в Тихонову пустынь и стал иеромонахом Мелетием. Оттуда отец Мелетий был перемещен в Киево-Печерскую Лавру, где, уже в сане архимандрита, стал наместником. Не было в живых и старца Леонида. Первое время новый послушник жил на пасеке. Около года пек хлебы, переплетал книги. В 1854 году принял постриг в мантию и был наречен Исаакием. В 1855 году отец Исаакий рукоположен был во иеродиакона, а в 1858-м – во иеромонаха.

Старец Макарий видел его жизнь, – она была подвижнической. Возгордиться ему, впрочем, не было от чего, так как в скиту насельники почти все были высокого духовного устроения. И все же отец Макарий как-то выделял его из общей среды. Незадолго до своей кончины старец побывал в Москве, где принял его митрополит Филарет. Разговор, в частности, коснулся того, что настоятель Оптиной отец Моисей уже в весьма преклонных годах и надо бы подумать о том, кто бы мог быть его преемником. Старец Макарий не назвал при этом ни одного из старших иеромонахов, а высказал мнение, что лучшей заменой отцу Моисею был бы иеромонах Исаакий, несмотря на то, что он из молодых. Так и было решено. Узнав об этом, смиренный отец Исаакий пришел к старцу и пытался как-то отклонить будущее назначение, но отец Макарий сказал: «Если воля Божия будет на то, будут тебя избирать, то не отказывайся. Только не гордись!». Такое же отношение к отцу Исаакию было и у самого архимандрита Моисея. Умирая, отец Макарий оставил отца Исаакия на попечение иеромонаха Амвросия, – он и пребывал под его руководством до самой кончины старца в 1891 году.