Текст книги "Он хотел жить и умереть странником. Воспомининия об иеросхимонахе Алексии"

Тайный постриг

А у отца Виталия в то время такая скорбь была. Он инок был, а монашеский постриг батюшка Серафим никак ему не давал: «Даже и не спрашивай! Я знаю, когда тебя постричь, и не подходи».

Как же бедный отец Виталий скорбел! Ко всему прочему, незадолго до Троицы, с ним случилась беда. Он пошел в селение, а речка уже поднялась, потому что наступил летний сезон. Перед Троицей как раз снег в горах тает. Надо переходить вброд, а там воды по пояс, а он еще с ношей. Как до середины реки дошел, так его течением и понесло. «Господи, погибаю!!! Матерь Божия, спаси меня!!!»

А вода его крутит. Рядом никого нет. Один. Он к берегу. Рюкзак, чтобы не тянул, как-то сбросил. Рюкзак унесло. А он с Божьей помощью выкарабкался чудом. «Ой, слава Богу, живой еще остался! Ну, теперь все. Теперь, батюшка, как хочешь, а я монашество буду принимать. Хочу умереть монахом».

И вот на Троицу призвали меня служить там на поляне. Я пришел как раз перед Троицкой поминальной субботой. Закончилась служба. Вызывает меня отец Виталий на разговор в одиночку. Бледный после этого купания. Он ведь и так весь болезненный был.

– Отец Мардарий, у меня сильная скорбь. Раз ты прибыл сюда, то помоги мне.

– Отченька, если смогу, конечно, помогу. Какая? Он рассказал, как чуть не утонул, и про постриг, что

никак батюшка не соглашается.

– Вот, Мардарий, теперь все. Ты не бойся, я пострига хочу.

– Ну, а как?

– Хочу тайный постриг от тебя получить.

– А как батюшка? Отец Серафим? Как это?

– Это тайно будет. Ты только не бойся. Я все беру на себя. Ты только постриг соверши. (Дело в том, что отец Виталий стал болезненным давно. Еще со времени своего странничества у него был туберкулез в стадии кровохаркания. А тут, когда упал в реку и дополнительно застудился, возникла смертельная опасность. Когда туберкулез принимает тяжелую форму, то кровь идет горлом. Она может не остановиться, и человек может просто захлебнуться. Потому отец Виталий, чувствуя серьезность своего положения, решился на такой последний шаг (примеч. – монаха К.))

– Хорошо, давай соберем всю братию. Отцов Ахилу, Меркурия, Кассиана, Петра, Василия схимника, чтобы сообща обсудить и решить это дело. Раз постриг, то братия все-таки будут знать.

Он говорит:

– Я согласен.

– Отец Виталий, только не подведешь?

– Нет, – говорит, – нисколько виноват не будешь. И вот на Троицу все сошлись. Много было братии.

Отслужили службу. После литургии собрались, отец Кассиан и говорит.

– Ну, что ж? Батюшка уж столько лет тянет, а человек вот, смотри, больной, умереть ведь может. А каждому хочется монашества, ведь все-таки благодать такая.

Ну и решили его постричь тайно. А кому вести? Отец Меркурий был мантийным монахом, отец Кас-сиан еще не постриженный. Отец Ахила, правда, был священником, но отец Виталий отца Меркурия избрал. Они по духу сходились. Ну и все. Постриг решили назначить на Троицу. О! А ему-то! Боженька! Он как на небе! И семь дней ему по уставу в церкви находиться. А ему это самое и нужно. Он бы совсем там жил. Свечки ставит, да один там молится. Ну, мы на службу приходим, потом расходимся, а он там пребывает семь дней.

При постриге отцу Виталию дали имя Венедикт. Я не от себя дал, а братию спросил:

– Какое, братия, имя назначите? Отец Ахила открыл календарь и начал по святцам смотреть.

– Вот, Венедикт. Этот святой состоит в лике преподобных. А ему такое имя, кажется, и шло. Что-то схожее было у него с жизнью преподобного Венедикта. Виталий же и уставщик был, и певчий, и миссионер, и духовник.

Постригли. Все хорошо. Семь дней уже вышло. Братия решает. «Теперь у нас будет выход на озеро».

А раз отца Виталия постригли, то значит каждый в своей грамотке (помяннике) записал: «Монах Венедикт». И когда служба, то поминают.

Прошло некоторое время. И вот как-то раз один из братии, Петр, оставил свою грамотку в приозерной келье. Келье тайной, спрятанной между огромными камнями, где служили литургии для причастия матушек. Положил ее на окно, мол, завтра надо будет опять поминать, тогда заберу, когда к себе пойду. А одна из сестер, такая проныра, заходит и видит его грамотку. «Ну-ка, посмотрю, что там у него: записал он меня или нет?» Смотрит, она записана, и все-все братия: отцы Кассиан, Ахила, Меркурий и монах Венедикт. Она: «Что такое? А кто у нас такой монах Венедикт? Я ведь такая – всех знаю, кто ни придет». Через нее все люди идут. «Ладно». Положила грамотку назад. Приходит отец Петр. Она ему:

– Отец Петр, это ваша грамотка?

– Да, а что ты хотела в моей грамотке?

– Да я просто посмотрела, записал ты меня или нет? А кто у нас Венедиктом записанный?

– А тебе какое дело?

Он растерялся. Это же тайна: «Ой, Боже! Помоги!»

– Где?!

– А вот, в грамотке написано.

– Да это… да это… Ну… – в общем, начал ей придумывать. А она – ну такая проныра!

– Нет, кто-то у нас живет тайно. Мы не знаем. А почему? Мы должны же знать, продукты же надо носить.

Сколько-то времени прошло. Братия забрали ноши и пошли по речке к себе. А она поехала в город, как батюшка велел. Потому что благодетели к нему продукты привезли, и их надо было переправить на озеро. Пришла она к батюшке и взяла благословение.

Батюшка спрашивает:

– Ну, как у вас там дела?

– Да только что братия были, все забрали.

– Хорошо. Вот еще, давай, бери. Нагружайте в автобус и везите, чтобы они всем были обеспечены.

Но тут она не вытерпела и говорит:

– Батюшка, я там, у отца Петра взяла, грамотку посмотреть, а там какой-то монах Венедикт появился. Откуда он, мы не знаем? К нам не приходит, может, тайный какой-нибудь?

Батюшка:

– Монах Венедикт? Как без моего благословения мог там монах появиться? Только у меня монахи благословляются, больше никто не имеет права. Отец Кассиан без благословения не примет никого. Слушай, бери продукты и поезжай. А как только придут братия, передай Виталию, пусть ко мне придет. Скажи, батюшка зовет.

Приходят с гор братия. Они тогда ноши носили. Как раз был сезон. Неделя пройдет, и опять идут. Пришли к матушкам отец Виталий и все остальные. Она и говорит: «Отец Виталий, я была в Сухуми, от батюшки вам продуктов привезла. Батюшка просит, чтобы ты к нему пришел».

Отец Виталий, конечно, почувствовал, что что-то будет. Но уже только молился: «Господи, помилуй!»

Приезжает. Взял благословение и бух в ноги батюшке. Раз, два, три…

Батюшка ему:

– Ну, ну. Все хорошо, все хорошо. Садись. Как вы там подвизаетесь?

– Да, батюшка, вашими святыми молитвами. Все хорошо, все благополучно.

– А что у вас там за Венедикт появился? Монах новый какой-то? Я его не знаю?

Отец Виталий молчит, молится. Батюшка смотрит. Отец Виталий начал меняться в лице.

– Что это такое с тобой случилось? Почему не отвечаешь? Какой Венедикт? Откуда он взялся? А ну, отвечай! – строго уже говорит.

А отец Виталий опять в ноги – бух!

– Батюшка, простите!

– Что простите?!

– Это я постриг принял.

– Какой постриг? Откуда? Кто благословил? Кто постригал?

– Батюшка, простите! Простите!..

– Ты такой, что только и знаешь, что простите! Что ты натворил? Кто благословлял? Я тебя не благословлял. Кто постриг? Мардарий? А кто благословлял Мардария постричь тебя?

Пошло дело. А я знал, чувствовал, что это рано или поздно откроется. Батюшка:

– Не признаю тебя как монаха, ни при каком условии! Виталий был, Виталий и есть. Все. Свободен. Езжай в пустыню.

У отца Виталия скорбь. Что делать? Он тогда сразу к отцу Андронику в Тбилиси поехал. Приехал, плачет:

– Батюшка, вот такое случилось. – Что?

– Вот так постриг принял.

– А кто постригал?

– Отец Мардарий.

– Отец Мардарий? Я его знаю, он у меня в келье ночевал. Хороший, келейником был у владыки Нестора в лавре. Все это известно. Ну и что?

– Он постриг.

– А как?

– Так получилось, что без благословения отца Серафима. Я сколько лет прошу батюшку, а он все, ни в какую. А у меня легкие больные – кровь горлом идет, еле, прямо, живу. Хочется в мантии умереть.

– Все будет хорошо, не беспокойся. На днях поеду в Сухуми к батюшке Серафиму и поговорю с ним. Все наладится, не переживай.

Приезжает батюшка Андроник к отцу Серафиму. Побеседовали они, а потом отец Серафим говорит:

– Отец Андроник, знаешь, что Виталий натворил? Самочинно постриг принял!

А отец Андроник это уже знает

– Ладно, уж, батюшка, не будем вспоминать. Раз принял, ладно. Ну, что теперь. Если бы провинился. А, вообще, постриг (схима, монашество) не снимается, сан только снимается за грехи смертные, да епитимью дают. Прости его, батюшка, он будет подвизаться. Он послушный. Куда еще? Пускай остается.

Так утешил он батюшку Серафима. А тот и отвечает:

– Ну, ладно.

Вызывает он опять отца Венедикта-Виталия и говорит:

– Прощаю тебя.

Но на том не успокоился: «Отца Мардария знаю, он у отца Андроника в келье ночевал. Ко мне обращался. Послушный тогда еще был, не преступал. Но сколько времени прошло. А, может, он под запрещением был? Вот я поеду в Чернигов (у батюшки там было много духовных чад) и узнаю у владыки».

А владыку моего, когда закрыли лавру, перевели в Чернигов.

– Владыка, отец Мардарий – это Ваш келейник?

– Да.

– Иеромонах?

– Иеромонах.

– Он у Вас под запрещением не был?

Владыка говорит:

– Он у меня такой келейник был, что я ему все доверял!

– Да вот он одного брата постриг без благословения.

– Ну что ж, если такое случилось… А так никаких запрещений.

Привозит батюшка Серафим из Чернигова бумагу: «Под запрещением не был, все хорошо…», послужной список, специальный такой документ. Присылает его в пустыню: «Передайте отцу Мардарию». Слава Богу! С тех пор все наладилось.

Так совершился постриг, и пошел отец Виталий дальше служить Богу отцом Венедиктом. Вот уж как он этому рад был! Подвиги пошли, хотя он и так был подвижником, аскетом. Приехали к нему однажды две матушки. Вспоминает одна из них: он их встретил, упал на колени и ноги стал целовать, они смутились: «Что вы, что вы, батюшка» – и в сторону стали отходить. А он всех так встречал. Потом пригласил на трапезу. Матушка Мария стала лить ему воду на руки, чтобы он их помыл, и с его рук потекла черная вода. Матушки подумали, что у него такие грязные руки, а он говорит: «Вот так зашлакован весь мой организм». А после трапезы опять стал мыть руки, и потекла такая же черная вода.

А отец Серафим смирял его довольно жестко, чтобы не дать повода к возношению и самомнению. Хотя уже сам постриг был отцу Виталию поводом к величайшему смирению. Оттого что он якобы принял его своевольно. Это было для него сильным смиряющим обстоятельством на многие годы, до времени принятия им великой схимы. Напоминало ему, что он все-таки «своевольник». Господь устроил все таким образом, что, с одной стороны, устрашил его смертью, а с другой – ослушанием старца отца Серафима. Отец Виталий оказался как бы между двух огней. Но, думается, что в этом совершился Промысел Божий для вящего его смирения.

Высоко в горах

Отец Мардарий поселился за озером Амткел, как он говорил, «в тупике». Его келья находилась на высоте около тысячи пятисот метров над уровнем моря, в очень труднодоступном месте. Нелегко было туда добираться. Многие знают, в горах летом хорошо, когда тепло, хотя редко кто даже летом добирался до тех мест, а уж зимой по горам и вовсе не пройдешь. Снега выпадает до пяти метров. Вот как батюшка описывал опасности, с которыми приходилось сталкиваться: «Кругом скалы, пропасти. Если оступишься, костей не соберешь. Лезешь, трясешься (мышцы дрожат от напряжения!). Что ты! Бывает, что на коленях ползешь, так как стоя в рост, передвигаться нельзя, подъем – семьдесят-восемьдесят градусов. Взбираешься, как на стенку. А назад боишься оглянуться, потому что голова может закружиться. Так метров сто надо преодолеть, а потом уже проще. И так добираешься до кельи. Мы с собой веревки капроновые брали, метров по пятьдесят. Натянем одну и по ней забираемся, поскольку так было безопаснее. А от той веревки, еще веревку…»

Был такой случай в горах во время гонений на пустынножителей. Вертолет летел за монахами, преследуя их, как диких животных, и постепенно прижимая к пропасти. А за пропастью был густой, непроходимый лес. И если каким-то непостижимым образом пустынники могли бы преодолеть эту пропасть, то совсем несложно было бы скрыться там между огромными старыми деревьями. Но перейти через пропасть было совершенно невозможно. Вертолетчик, предчувствуя близость развязки, стал резко приземляться. Монахи, считая, что все кончено, мысленно прощались с жизнью. И тут произошло чудо. Монах, идущий первым, перекрестил перед собой воздух, и все пошли через пропасть, словно под ногами у них была твердая почва.

Вертолетчика, собственными глазами видевшего, как идут по воздуху преследуемые им иноки, словно по невидимому мосту, бросило в жар. Трудно сказать, что пережил он в эти минуты, какие мысленные картины предстали перед его глазами, однако на базу он вернулся совершенно другим человеком.

Испытывая величайшее смятение, причину которого он долго не мог для себе уяснить, этот видавший виды сильный и решительный человек после непродолжительных колебаний отказался от партбилета. Смело исповедал Господа, во всеуслышание заявив, что отказывается далее охотиться на невиновных безоружных людей. Со временем Господь, приняв его искреннее покаяние, щедро наделил его даром веры.

Духовное окормление в пустыне

Следует отметить, что при кажущейся свободе жизнь братии в горах Кавказа строго регламентировалась определенными келейными правилами, индивидуальными для каждого, и во всем была иерархичной. Все они находились в полном послушании у старца и отсекали перед братиями собственную волю. Не получив отеческого благословения схиархимандрита Серафима, насельники никого в общину не принимали и также, не испросив предварительно совета духоносного старца, ничего самочинно не смели предпринять. Такое послушание приносило добрые плоды. Питаясь благостными соками старческой молитвы, иноки успешно продвигались по духовной лестнице, постепенно освобождаясь от страстей и обучаясь умному деланию.

«Мы из пустыни выходили редко. Один раз пришли к батюшке Серафиму. Батюшка всегда нам был рад.

Рыбку, гостинцев, денег даст и говорит "Ну, теперь отправляйтесь в свои келий". Жил он в Сухуми прямо в центре, недалеко от церкви. Многие приезжали к нему», – рассказал отец Мардарий.

Старец Серафим был духовником сухумского кафедрального собора. Никогда до этого собор не был переполнен так, как при отце Серафиме. В последние годы своей жизни, удрученный многими подвигами, старец безропотно нес свой тяжелый крест пастырства. Он не только по-прежнему принимал людей, но и рассылал множество писем, отвечая на вопросы своих духовных детей. И никогда никто не слышал от него нетерпения или ропота, никто не видел его в унынии. Как пастырь, он жил во Христе, утвердился в истинной святости, был истинным мучеником, распинался со Христом ради паствы, был достойным носителем благодати Христовой. До конца жизни отец Серафим сохранил бодрость духа и ясность ума, крепкую веру в Бога и глубокую молитвенность. Он имел дар непрестанной Иисусовой молитвы.

Старцы окормляли пустынников не самочинно, а по благословению митрополита Зиновия, пребывавшего в то время в сане епископа и бравшего на себя всю полноту ответственности за молившихся в горах отшельников. Более того, и это следует особенно подчеркнуть, о пребывании в горах монахов было хорошо известно грузинскому Святейшему Католикосу Каллистрату, а затем сменившему его Патриарху Мельхиседеку, личностям необыкновенным и выдающимся. Общеизвестно, что они высоко ценили подвиг пустынножителей и молились за них. В значительной мере благодаря духовной чуткости этих великих перед Богом архипастырей владыке Зиновию удалось приютить на Кавказе опальных глинских старцев.

Светлое служение

«Пустыня возрождает девственность», – говорил отец Мардарий. Если в пустыне правильно подвизаться, то можно сразу попасть в великую высь. Но это, кому будет даровано не от природы, а от духа. Подвизаться надо строго: не только душой, но и телом. Много трудиться. Омывать тело монах может один раз в год, перед Пасхой. Но это, если совершенный монах (батюшка это делал и того реже). Дьявол очень любит мытье.

Пустыня – это «академия» монашества, нужно сначала пройти школу, институт (общежительный монастырь), а потом идти в академию. Если кого Бог благословит.

Иногда приходили к нему братья, просились на жительство рядом. Батюшка благословлял. Строили недалеко келий, но долго не выдерживали, уходили. А батюшка скорбел: «Куда от Бога, в мир…»

Путь до кельи батюшки был долгий. Если ему было необходимо спуститься в город, в обратный путь он выходил на рассвете и шел весь световой день, но ночь все равно заставала его в пути. Поэтому чаще всего приходилось ночевать в братской келье и только на следующий день продолжать путь дальше.

Отец Мардарий очень любил пустыню. В последние годы жизни он часто вспоминал время своего пустынножительства. Очень тосковал. «Пойду, бывало, в лесочек возле кельи, – вспоминал батюшка, – дровишек поднесу, и в это время Иисусову молитву читаю и духовно наслаждаюсь. Тишина кругом. Но приходилось и по келье что-то подделать, подремонтировать. А в праздники никаких дел. В праздники я всю ночь бодрствовал. С вечера на молитву становился – все по уставу. Книги у меня были. Вечерню и утреню совершу… В девять часов ужинаю, все по графику. Потом надо ложиться, а в час ночи вставать. Впоследствии так привык, что всегда просыпался в это время. Даже часы не нужны.

Четыре часа сна, и просыпаюсь, думаю о Страшном Суде. При мысли о Страшном Суде приходили слезы. Затем начинал молитву Иисусову умом в сердце без помыслов. И так молитву держал до утра, а утром отдыхал. Днем читал часы».

Если подвижник старается держать обильную молитву без помыслов, то душа очищается. И батюшка, по благодати Божьей, стяжал эту чистоту. «Иисусова молитва – это огонь в твоем сердце, – говорил батюшка, – который должен гореть непрестанно, чтобы не остыла душа». Один монах спросил, откуда у него всегда такое радостное состояние души, и он ответил: «Господь мне это дал, так как я в свое время потрудился». Говорил это без гордости и тщеславия.

Однажды иеромонаху Зиновию, ныне владыке, который приезжал из России для духовного окормления и привозил продукты для братии, он открылся. Братия обычно встречались для совместной молитвы в пустыннической церкви, служили всенощное бдение и литургию с вечера субботы до утра воскресения, где все причащались, трапезничали, беседовали и расходились по своим кельям. Как-то раз батюшка вернулся в свою келью в благостном состоянии. Душа его была утешена. Сел на коечку и стал молиться. Когда закончил, решил выйти на воздух. Смотрит, идет брат из гостиницы и говорит:

– Отец Мардарий, ты не заболел?

– Нет, слава Богу, а что?

– Да сегодня же суббота, мы тебя несколько часов ждем, а ты не приходишь на службу, и мы решили проведать тебя, не заболел ли ты?

– Так я же был на службе.

– Это было в прошлую субботу.

То есть с того времени прошла целая неделя, а он и не заметил. Для него исчезло все окружающее, ибо благодать не знает ни места, ни времени. Целую неделю он не ощущал ни чувства голода, ни своего тела, ничего, окружающего его. Душа его пребывала в горнем, и ум его постигал горнее.

«Это, – говорит владыко, – меня потрясло». Я уже знал, что такое с ним бывало не раз. Он мог пребывать вне времени. И заметьте, он вышел из этого состояния именно тогда, когда брат подходил к келье. Ангел-Хранитель, видно, позаботился об этом.

С такой большой ревностью батюшка нес свой пустыннический подвиг. Такая ревность – редкое явление в нашем поколении и является исключением. Промысл Божий устраивает, чтобы в каждом поколении находились такие подвижники, дабы и мы могли прочно стоять в вере Православной. Они не вводят ничего нового, они хранят то же самое Предание Церкви.

В начале своего пустынножительства он делал по тысяче земных поклонов: по триста с перерывами. «Как мячик», – говорил батюшка. Но из-за помыслов тщеславия на некоторое время он оставил это количество и стал делать только двенадцать земных поклонов в день, понимая, что лучше делать немного, но со смирением. Для него сердечная чистота была важнее телесных подвигов, ибо ни один нечистый не может поселиться в пресветлом раю Божием. Вначале пробовал спать сидя, но почувствовал от этого большое телесное изнеможение и стал спать лежа. Вообще, батюшка старался идти средним путем, избегая крайностей. Пищу вкушал простую, однообразную, лишенную приятности и вкусности. У него была алюминиевая чаша, в которой он варил жидкую гречневую кашу. В обед съедал больше половины, на ужин – остальное. «Я однажды у него обедал, – вспоминает иеромонах Василий, – но не прошло и часа, как снова почувствовал голод». Добавлял он в разрешенные дни селедку, которая хранилась у него в алюминиевом бидоне, залитая подсолнечным маслом, но имела эта селедка дурной запах. Однажды я спросил у него: «Почему меня так борет чревоугодие?» Он ответил: «От того, что у Вас в пище разнообразие. Вы можете себе позволить и консервы, и сгущеное молоко, а у меня одна и та же гречка со ржавой селедкой».

Поистине, достигший безмолвия не будет заботиться и о теле своем; ибо неложен Обещавший попещись о нем.

Преп. Иоанн Лествичник