Электронная библиотека » Моника Хессе » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Их повели налево"


  • Текст добавлен: 20 мая 2021, 09:41


Автор книги: Моника Хессе


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Сегодня? Одна?

– Да, сегодня. Я уехала – кажется, это было несколько недель назад. Мне пришлось ехать долго. И да, я ехала одна.

Выражение лица фрау Йост меняется, взгляд становится мягче. Она отвечает не сразу. – Одной нелегко проделать такой длинный путь.

– Да.

– Сколько же времени вы ехали сюда?

– Брат все, что у меня осталось.

Она на минуту задумывается, смотрит поверх моего плеча туда, где на стене висят часы, затем вздыхает.

– Идите за мной.

Мы проходим через вестибюль и заходим в небольшое помещение, на двери которого висит написанная от руки табличка: «Поиск пропавших без вести». Внутри стоит письменный стол, заваленный горами бумаг. Из-под бумаг выглядывает черный телефон.

– Садитесь, пожалуйста. – Фрау Йост показывает мне кресло с подлокотниками, а сама садится на стул с прямой спинкой и берет со стола авторучку и толстую конторскую книгу. Конторская книга переплетена в кожу, на которой золотом вытеснено: «ИГ ФАРБЕН». Откуда-то мне знакомы эти слова, но откуда? Я не могу этого вспомнить.

– Фрейлейн Ледерман, – начинает фрау Йост, – скажите, что именно вы уже сделали, чтобы разыскать вашего брата?

– Я внесла его имя в список.

– Хорошо. В какой список?

– В список Красного Креста.

Она делает пометку в тетради. – А в какие еще?

– Я точно не знаю.

– А в список Администрации Организации Объединенных Наций по оказанию чрезвычайной помощи и восстановлению? А в список Американского еврейского объединенного распределительного комитета, известного как «Джойнт»? А в список Бюро по розыску пропавших без вести в Мюнхене или в списки каких-то других организаций?

– Пока я находилась в госпитале, мне несколько раз предлагали внести имя в тот или иной список, и я каждый раз вносила его.

– Фрейлейн Ледерман. – Она надевает на свою авторучку колпачок и кладет ее на стол. – Сейчас время хаоса, но есть много организаций, пытающихся помочь.

Она перечисляет несколько аббревиатур, обозначающих такие организации, но для меня все они сливаются воедино. Я понимаю, что она пытается сказать. Существует много списков. Мне надо было внести имя Абека во множество списков, их куда больше, чем я могла себе представить, и я должна была отслеживать их все.

Это как лоскутное одеяло. Европа пытается опять сшить себя воедино, используя для этого самые разные виды швов.

Я хватаюсь за подлокотники, и глаза мои застилает пелена. Я делаю над собой усилие, чтобы фрау Йост не расплывалась. Во рту у меня пересохло, а голос звучит так, словно доносится до моих ушей откуда-то издалека.

– Но на то, чтобы дождаться ответа от всех этих организаций, может уйти несколько месяцев, – говорю я. И с ужасом понимаю, что, даже если в госпитале я, не сознавая того, обратилась за помощью в некоторые из этих организаций, теперь они никак не могут связаться со мной.

– Да, на это могут уйти месяцы, – соглашается фрау Йост. – Моя задача состоит в оказании помощи перемещенным лицам, но на это может уйти долгое время. С вами все в порядке? Если у вас кружится голова, опустите ее и поместите между колен.

– У меня… у меня не кружится голова.

– Я же вижу, что кружится. – Она встает и кричит секретарше, сидящей за потрескавшейся дверью: – Не могли бы вы принести стакан воды?

Не знаю, есть ли у меня эти месяцы, хочу сказать я. Отчасти я жива потому, что заставила себя жить, заставила, чтобы найти Абека. Мне лишь с трудом удается не сойти с ума, и я не знаю, сколько еще смогу держаться. Отправлять письма, на которые не приходят ответы, – этого недостаточно.

Я слышу шуршание ткани и стараюсь сфокусировать зрение. Фрау Йост держит в руке стакан воды и, подняв брови, спрашивает меня, могу ли я его удержать, после чего вкладывает стакан в мои руки.

– Надеюсь, вы понимаете, что я говорю это отнюдь не для того, чтобы отговорить вас от поисков вашего брата, – произносит она, пока я пью воду. – Но одна девушка, с которой я работаю, писала по десять писем в день шестьдесят дней подряд. Она точно знает, что ее сестра была освобождена из Биркенау, но пока что ей так и не удалось ее отыскать. Но у вас будет больше шансов найти человека с помощью писем, чем разъезжая по Европе и ведя поиски лично. Не можете же вы побывать везде. А даже если бы могли, люди все еще переезжают с места на место. Так что, даже если вы попадете в нужное вам место, нет никаких гарантий, что окажетесь там в нужное время, а не после того, как ваш брат уедет куда-то еще. А потому, если у вас все еще есть дом, возможно, наилучшим вариантом для вас было бы вернуться туда.

– Для этого у меня осталось слишком мало денег.

– Вы могли бы обратиться в фонд путевых расходов за…

– Нет.

– Или я могу связать вас с сотрудником по розыску пропавших без вести, находящимся ближе к тому месту, откуда была увезена ваша семья…

– Нет, – рявкаю я. – Я не уеду без брата.

Я представляю себе хилые поломанные стулья в моей брошенной столовой, чужой ковер, булочную с чужими лицами. Это место может опять стать для меня домом только после того, как мы с Абеком превратим его в таковой.

Фрау Йост снова открывает рот, но я опережаю ее.

– Я могу посмотреть записи о поступлении перемещенных лиц в ваш лагерь?

Похоже, она хочет возразить, но вместо этого деловито кивает.

– Да, я скажу секретарю; вы сможете посмотреть их сразу после ужина.

Ужин. Это слово напоминает мне о том, что у меня нет планов на вечер. Что мне негде жить, некуда идти. Фрау Йост уже говорила, что лагерь переполнен.

– А потом… после ужина я могу остаться здесь? – спрашиваю я. – Пока я не придумаю, что делать. Если у вас нет для меня койки, я буду спать на полу.

Фрау Йост вздыхает.

– Вам не придется спать на полу. Идите за мной. Я скажу сотруднику, ведающему размещением, и найду кого-нибудь, кто поможет вам устроиться.

Я беру саквояж, а она – свою конторскую книгу, ту на которой золотыми буквами вытиснено: «ИГ ФАРБЕН». Я все никак не пойму, почему мне знакомо это название.

– Что это? – спрашиваю я. – Что это за название на обложке?

Она опускает взгляд.

– До того, как это место стало лагерем для перемещенных лиц, здесь располагалась химико-фармацевтическая компания. Я все еще пользуюсь оставленными ими канцелярскими принадлежностями, пока сюда не поступили наши.

– Я слышала название «ИГ Фарбен» и пытаюсь вспомнить, в какой связи.

– «Циклон Б», – говорит фрау Йост. – «ИГ Фарбен» изготавливала «Циклон Б».

Так вот откуда мне известно это название. В Биркенау до того, как там узнали, что я умею ткать и шить, меня иногда направляли на разгрузку грузовиков. На донышках желтых металлических банок с «Циклоном Б» имелись маленькие логотипы с названием его изготовителя, «ИГ ФАРБЕН».

«Циклон Б» был пестицидом. Он изготавливался в виде гранул, которые превращались в газ. Я слышала, что первоначально он использовался для истребления грызунов. В Биркенау я выгружала банки с ним, а затем охранники перевозили их в здания, которые они называли душевыми. В них набивали по нескольку сотен узников, использовали «Циклон Б», и он отравлял людей.

Ę

К тому времени, когда фрау Йост выводит меня из своего кабинета, я уже утратила всякое представление о времени. Фёренвальд начинает казаться мне чем-то нереальным. А вдруг стоит мне моргнуть, и я проснусь в моей квартире, лежа на скатке рядом с Димой, или в госпитале, в палате для девушек-ничегошниц? По словам врачей, я еще недостаточно выздоровела даже для того, чтобы покинуть госпиталь самостоятельно, но мне все-таки удалось в одиночку проделать весь путь сюда. И к моему огорчению, из-за того, что я не нашла здесь Абека, примешивается чувство некоторой гордости.

Когда мы с фрау Йост выходим через заднюю дверь, солнце уже стоит низко. Дверь ведет на пыльный двор, по бокам которого стоят административные здания. По периметру двора располагаются несколько деревянных скамеек, а за ними виднеется огород, на котором зеленеют петрушка и укроп. За огородом находится еще одна постройка, и через ее открытые распашные двери видны стоящие внутри круглые столы – должно быть, это здешняя столовая. Мичиган-стрит, улица, по которой я сюда пришла, теперь заполнена людьми, по-видимому, идущими с полей, мимо которых я шла. Неся лопаты и мотыги, они собираются во дворе, разговаривая и смеясь. Группы людей подходят сюда и по другим улицам, одетые не так, как те, кто работал на полях.

– Фрау Йост? – Едва мы выходим из здания, к нам подходит мужчина в клетчатой рубашке и протягивает руку. – Я из Фельдафинга.

– Здравствуйте. – Фрау Йост поворачивается ко мне. – Извините, Зофья. Я попрошу кого-нибудь отвести вас.

Она обводит взглядом толпу во дворе.

– Герр Мюллер, – кричит она, обращаясь к мужчине, одиноко сидящему на одной из скамеек.

Мужчина худ и угловат. Брюки его, хотя их и поддерживают подтяжки, сползли на бедра, из уголка рта свешивается сигарета. Каким-то острым металлическим инструментом он прокалывает отверстия в кожаном ремешке, по всей вероятности, это уздечка. Увидев, что к нему обращается фрау Йост, он кладет ремешок на скамейку. – Вы не могли бы отнести саквояж фрейлейн Ледерман в домик Брайне и Эстер? – говорит она.

Поначалу я подумала, что герр Мюллер значительно старше, но, когда он подходит к нам, я вижу, что на самом деле он всего на несколько лет старше меня. У него темные кудрявые волосы и поджарое, жилистое тело. Он делает последнюю затяжку и бросает окурок на землю.

От вида его полных губ, от движения его бедер, когда он вдавливает окурок в пыль, от взгляда на его руку с длинными пальцами, которой он трет затекшую шею, я чувствую, как к щекам моим приливает кровь. И тут же удивляюсь тому, что я все еще способна краснеть. А еще у меня появляется напряжение в низу живота – я думала, что никогда больше не испытаю и этого ощущения. Мне казалось, что от моего тела осталось слишком мало, чтобы в нем могло возникнуть такое чувство.

Подойдя ко мне, герр Мюллер приветственно приподымает брови, а я выдавливаю из себя:

– Здравствуйте, – и сразу же понимаю, что смущение звучит также и в моем голосе, и его, наверное, слышат все вокруг.

Он только что наклонился, чтобы взять с земли мой саквояж, когда я замечаю, как у него напрягается шея.

– Что ты сказал? – тихо спрашивает он по-немецки. Он обращается к другому мужчине, высокому малому с широкой грудью колесом и крепкими белыми зубами. – Что ты сказал? – повторяет он, подойдя к широкогрудому рослому мужчине ближе. Его растрепанные кудри прилипли к затылку, воротник рубашки потемнел от пота. Я не слышу, что говорят друг другу эти двое, стоящие посреди двора, и вижу только, что у широкогрудого сердитый и презрительный вид, а лицо герра Мюллера остается непроницаемым. На перепалку смотрит еще несколько людей, и фрау Йост, направлявшаяся куда-то вместе с представителем другого лагеря для перемещенных лиц, останавливается, видимо, пытаясь решить, стоит ей вмешиваться или нет.

Более высокий мужчина делает грубый жест, герр Мюллер делает то же самое, затем вроде бы начинает отворачиваться. Кажется, их ссора окончена, и я разжимаю руки, которые, сама того не сознавая, сжала в кулаки. Но затем герр Мюллер вдруг опять поворачивается к широкогрудому, при этом на лице его мелькает едва заметная тень. Он разворачивается так стремительно, что я успеваю разглядеть не весь его разворот – я вижу только неясное пятно, и из носа широкогрудого начинает течь кровь.

Он бросается вперед, вытянув руки перед собой, и врезается в герра Мюллера. Герр Мюллер удерживается на ногах, но это удается ему с трудом. От первого удара он уворачивается, но второй свой удар широкогрудый впечатывает ему в бровь, а третий – в ребра. Он не является прирожденным бойцом, это могу понять даже я, к тому же противник выше его по меньшей мере сантиметров на десять.

По периметру двора открываются окна и двери, люди выглядывают, чтобы посмотреть на драку. Двое дерущихся уже упали на землю, и более крупный мужчина оседлал грудь герра Мюллера, прижав обе его руки к бокам, и одной рукой продолжая вжимать его лицо в пыль. Ноги герра Мюллера беспомощно скребут землю.

«Вставай», думаю я.

Не знаю, почему он нанес первый удар, почему затеял эту драку, не знаю также, почему он не сдается и не просит пощады.

– Господа, господа! – кричит фрау Йост, затем говорит кому-то: – Сходите за полицейским. – Но, когда явится полицейский, будет уже поздно, герр Мюллер задохнется и умрет.

Я должна ему помочь, но не могу пошевелиться. «Закрой глаза, – говорю я себе, но мои веки не желают опускаться. – Прикрой глаза руками. – Я пытаюсь это сделать. – Подними руки и прикрой ими глаза. Сейчас же».

Я должна ему помочь, но не могу пошевелиться, потому что, если бы я могла пошевелиться, я бы помогла ему, а я не помогла ему, и, должно быть, это означает, что я не могла пошевелиться, и я могу только смотреть, смотреть, как будто эта драка происходит где-то далеко-далеко, как будто она происходит в кино.

Я проваливаюсь в себя. Я не могу заставить свой мозг остановить движение по кругу, и тут, когда мне начинает казаться, что сейчас произойдет нечто ужасное, герр Мюллер высвобождает одну руку и, растопырив большой и указательный пальцы, так что они образуют прямой угол, бьет широкогрудого в кадык.

Тот обеими руками хватается за горло, его лицо багровеет, он пытается глотнуть воздуха. Герр Мюллер выбирается из-под него и, тяжело дыша и пошатываясь, возвращается к скамейке, где лежит острый инструмент, которым он сверлил дырки. Он не берет его с сиденья, но сжимает его рукоятку, показывая, что, если понадобится, он воспользуется им.

В мой заевший мозг стучится какое-то воспоминание, какая-то мысль, пытаясь привести меня в чувство: «Герр Мюллер. Сосновец, лето. Жара, самые жаркие дни, стояние в очередях. Мой отец».

Знаю ли я его? Конечно же, нет – это невозможно, – но что-то из того, что он сделал сейчас, напоминает мне – о чем? Сосновец, лето, стояние в очередях. Но образы, всплывающие в моем сознании, слишком размыты, за них не ухватиться, и я не знаю даже, реальны они или нет.

Я проигрываю в голове все, что сейчас произошло на моих глазах, все, что я видела с того момента, когда герр Мюллер встал со скамейки, чтобы взять мой саквояж, до настоящей минуты, когда он полой рубашки промакивает разбитую в кровь бровь, настороженно оглядывая двор. Но смутное воспоминание, ощущение, что в нем есть что-то знакомое, уже растворилось опять, исчезло, будто его и не было.

Я подавляю чувство досады от собственного бессилия. Я только что порадовалась тому, что сумела в одиночку проделать путь до этого лагеря для перемещенных лиц, только что осмелилась подумать, что наконец делаю успехи. Почему мой разум так изломан? Почему он меня предает?

Широкогрудый стоит на четвереньках на середине двора. Двое его приятелей, с которыми он стоял, подхватывают его под мышки и ставят на ноги.

Я поднимаю глаза. Герр Мюллер опять стоит передо мной, протянув руку. На костяшках у него ссадины, рубашка измазана пылью и кровью, оторваны две пуговицы, и наполовину оторван нагрудный карман. Он показывает на мой саквояж.

– Ваши вещи.

Он на два-три сантиметра выше меня. Поначалу мне показалось, что у него чисто серые глаза, но сейчас я вижу, что они серые с карими прожилками, у них непроницаемый цвет кремня. После того как герр Мюллер затеял драку, он должен был бы внушать мне отвращение и возбуждение в низу живота должно было бы сойти на нет, однако это не так. Да, я насторожена, но не могу не глазеть на него.

– Мои вещи? – тупо повторяю я.

– Меня попросила фрау Йост. Поднести. Ваши вещи. – На сей раз он произносит слова очень медленно, подняв одну бровь.

– Вам совсем не обязательно это делать, – начинаю я. – Ведь вас только что…

– Я же сказал, что поднесу ваши вещи, – просто говорит он и, не дав мне возразить снова, берет саквояж. Он не дожидается, когда я последую за ним, и, не увидев рядом фрау Йост, не услышав от нее возражений, я быстро бросаюсь вслед за ним.

Он идет между рядами домиков, всего лишь один раз обернувшись, чтобы удостовериться в том, что я не отстаю. Я ускоряю шаг, чтобы догнать его, слегка задыхаясь от напряжения сил.

– Тот человек что-то вам сделал? – тяжело дыша, спрашиваю я.

Не останавливаясь ни на секунду.

Разве вы не видели нашу драку? Конечно же, он мне что-то сделал.

– Я хотела сказать…

– Он ушиб мою грудную клетку. И от него воняет ссакой, и, поскольку он сел на меня, возможно, теперь и от меня воняет ссакой. – Он нарочно делает акцент на слове «ссака», думаю, для того, чтобы шокировать меня, оттолкнуть и тем самым заставить прекратить свои расспросы.

Торопливо шагая, я пытаюсь замечать все на нашем пути. Вот деревянная постройка, к которой женщины несут корзины с грязной одеждой. Вот более крупное здание с табличкой, гласящей: ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ОБУЧЕНИЕ. Фёренвальд похож на город еще больше, чем я полагала прежде.

– Я хотела спросить о другом – и, думаю, вы это понимаете – тот человек сделал вам что-то до драки? – уточняю я. – У вас была причина ударить его? Или же вы намерены колотить по всему, от чего воняет ссакой?

Его губы дергаются.

– Воняет ссакой? Что вы имеете в виду?

– Э-э… например, козла. Вы могли бы побить козла.

– Козла, – без всякого выражения повторяет он.

– Или садануть кулаком по самому нужнику, – не унимаюсь я. – От нужника здорово пахнет мочой.

– Как вообще можно садануть по нужнику?

– Мокро, – говорю я. Я не могу объяснить, почему его безразличие делает меня такой дерзкой, но чувствую, что мне необходимо показать ему, что меня не запугает ни его грубость, ни затеянная им потасовка. – Если вы саданете кулаком по нужнику, вероятно, получится всплеск.

Герр Мюллер смеется, причем смеется так, будто его это удивляет. Это приятный смех, веселый и ироничный, но он почти сразу обрывает его. И снова придает своему лицу серьезное выражение еще до того, как я успеваю улыбнуться. Как будто надеется, что я вообще не заметила его смех.

– Простите, но раньше мы с вами не встречались? – спрашиваю я.

Он скашивает на меня глаза.

– Вряд ли.

– Вы показались мне знакомым, хотя это длилось недолго. Мне показалось, показалось на секунду, что я видела вас в моем городе – я из Сосновца, – но вы говорите по-немецки без польского акцента.

– Я не из Сосновца.

– Я так и подумала. Вы из Германии? Я могла видеть вас где-то еще? Не были ли вы в…

– Где? – Он останавливается, поворачивается ко мне, и в его тоне звучит вызов.

Я не могу закончить свое предложение. О чем именно я собиралась его спросить? «Не были ли вы в Биркенау, не были ли вы одним из тех узников, которых заставляли копать могилы для их товарищей, умиравших на нарах каждую ночь? Не видела ли я вас на работах в мужской половине Гросс-Розена, когда по вашим ногам текло дерьмо, потому что из-за брюшного тифа вы не могли контролировать свои кишки?»

Не всем хочется говорить о том, что с ними было. Когда я жила в госпитале, женщина, которую мы называли Биссель, была готова говорить только о том, что она «уезжала» из дома. Как будто она училась в университете или отправлялась в длительное путешествие. А еще она говорила о том, что ей надо найти подарок для маленькой дочки, которая ждет ее где-то на крошечной немецкой ферме под присмотром доброй старой супружеской пары. Не знаю, существовала ли эта ферма, существовала ли ее дочь. Биссель говорила обо всем этом, но от медицинских экспериментов, которые немецкие врачи ставили на ней в Равенсбрюке, на ногах у нее были дыры, а в мозгах стоял сплошной туман. Так что, находясь в госпитале, я не знала, чему можно верить, а чему нет.

Герр Мюллер снова начинает идти, и я иду тоже. Он опять поворачивает, а я пытаюсь запомнить все те повороты, которые мы сделали после того, как вышли из административного здания. Я заговариваю снова, но на сей раз осторожно выбираю слова.

– Просто что-то в вас показалось мне очень знакомым. Может быть, дело в том, как вы двигались, или в чем-то, что вы сделали…

– Я не из Сосновца, и вряд ли мы когда-либо встречались. Я не из Польши и не хочу говорить о тех местах, где был. – Его терпение истощилось. Из-за меня ему неприятно. Наверное, я кажусь ему сумасшедшей.

– Тогда я прошу у вас прощения, – говорю я. – Видимо, дело в том, что мой разум играет со мной шутки. Иногда я начинаю путаться. Он повредился, когда я была там.

– Что-то еще?

– Что-то… – Поначалу мне кажется, что он спрашивает, нет ли у меня других вопросов, но потом осознаю, что мы остановились перед квадратным белым домиком с простой деревянной дверью слева и окном справа.

– Фрау Йост хотела, чтобы я довел вас сюда. – Он открывает дверь и отдает мне мой саквояж. Я вижу, что в его намерения не входит следовать за мной в дом – он кивает мне на прощание. – Фрейлейн Ледерман.

– Подождите, – говорю я, не желая, чтобы он уходил, но не имея повода попросить его остаться. – Меня зовут Зофья.

И протягиваю ему руку.

– Йозеф, – коротко говорит он и, так и не пожав моей руки, идет прочь.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации