Текст книги "Комната с призраками"

Меццо-тинто[11]11
  Гравюра на металле. – Примеч. редактора.


[Закрыть]

Насколько я помню, я уже рассказывал вам о приключениях, которые выпали на долю моего друга Деннистоуна во время поисков предметов искусства для музея в Кембридже.

Для печати он предоставил довольно скудный отчет; но многим его друзьям было, разумеется, известно о его злоключениях. Среди них был и джентльмен, который в то время возглавлял музей искусств в другом университете. Поэтому неудивительно, что вся эта история произвела неизгладимое впечатление на человека, чья профессия совпадала с родом занятий Деннистоуна. Вот почему он стремился выяснить все детали этого столь невероятного дела и, конечно, полагал, что самому ему вряд ли представится случай пережить подобное. Тем не менее мысль, что приобретать старинные рукописи – а этим занималась Шелбернанская библиотека – ему не требуется, некоторым образом успокаивала его. Пусть начальство, если хочет, обшаривает темные закоулки Европы. Ему было вполне достаточно того, что в то время он обязан был ограничиться изучением большого, непревзойденного собрания английского ландшафтного рисунка и гравюр, принадлежащих музею. Однако, как оказалось, даже столь привычный и знакомый архив может иметь свои загадки, и с такой одной мистеру Уильямсу и пришлось столкнуться.

Те, кто занимается коллекционированием пейзажей, хорошо знакомы с лондонским агентом по продаже, чья помощь в подобном деле просто неоценима. Мистер Дж. У. Бритнелл постоянно выпускает восхитительные каталоги гравюр, планов и старинных эскизов поместий, церквей и городков Англии и Уэльса. Эти каталоги, безусловно, являлись главным источником знаний мистера Уильямса, но в его музее уже имелась огромная коллекция ландшафтных рисунков, и он, хотя и числился постоянным клиентом мистера Бритнелла, приобретал не редкости, а искал что-нибудь, что могло просто пополнить его собрания.

Итак, в феврале прошлого года на рабочем столе мистера Уильямса оказался каталог из заведения мистера Бритнелла. К каталогу было приложено письмо (напечатанное на машинке) от самого агента. Оно гласило:

Уважаемый сэр!

Прошу обратить Ваше внимание на № 978 в прилагаемом каталоге. Был бы крайне Вам благодарен, если бы Вы согласились ознакомиться с ним.

С совершенным почтением,

Дж. У. Бритнелл

Обратить внимание на № 978 в прилагаемом каталоге было делом одной минуты. В указанном месте он обнаружил следующее описание:

978 – Неизвестное ранее, любопытное меццо-тинто.

Вид поместья начала века. 15 х 10 дюймов; черная рама. 2,25 фунта.

Вроде ничего особенного, но цена почему-то высокая. Тем не менее мистер Бритнелл, прекрасно знавший свое дело и своего покупателя, явно придавал гравюре большое значение. И мистер Уильямс написал открытку с просьбой прислать указанный предмет для ознакомления, а заодно и несколько других гравюр и эскизов, которые он нашел в каталоге. А затем он без особого вдохновения обратился к своим повседневным обязанностям.

Любая посылка, как водится, приходит днем позже, чем вы ее ожидаете. И в этом смысле мистер Бритнелл не оказался – если можно так выразиться – исключением из правил. Посылка прибыла в музей в субботу во второй половине дня, когда мистер Уильямс уже ушел; курьер доставил ее на квартиру мистера Уильямса в колледже, предполагая, что содержимое может оказаться настолько важным, что откладывать его просмотр до воскресенья не следует. Там и обнаружил ее мистер Уильямс, приведя с собой домой товарища выпить чашечку чая.

Предмет, который нас интересует, оказался довольно большим, в черной раме меццо-тинто, краткое описание которого я уже процитировал из каталога мистера Бритнелла. Необходимо привести несколько других деталей, хотя подозреваю, что они не дадут точного представления о гравюре. Похожие картинки в наше время можно обнаружить в гостиных старых отелей либо в коридорах безмятежных деревенских домиков.

Наша гравюра была весьма посредственным меццо-тинто, а посредственное меццо-тинто, пожалуй, самая ужасная гравюра на свете. На ней был изображен фасадом к зрителю не очень большой господский дом с тремя рядами подъемных окон в обрамлении кладки из дикого камня, с длинной террасой то ли с шарами, то ли с вазами по углам и с маленьким крыльцом в центре. По обеим сторонам дома росли деревья, а перед домом простирался широкий газон. На узеньких полях была выгравирована надпись «Автор А. У. Ф.» – и более ничего. Создавалось впечатление, что гравюра была выполнена непрофессионалом. И мистер Уильямс никак не мог понять, почему мистер Бритнелл оценил предмет такого рода в 2,25 фунта. С чувством презрения он перевернул ее. На обороте оказался бумажный ярлык, левая часть которого отсутствовала. Можно было лишь прочитать окончания двух слов: «-нгли Холл» и «-ссекс».

По-видимому, стоит установить нарисованное место по географическому справочнику, а потом вернуть гравюру мистеру Бритнеллу, высказав несколько замечаний по поводу компетенции этого джентльмена.

Он зажег свечи, так как было уже темно, приготовил чай и пригласил к столу своего товарища, с которым обыкновенно играл в гольф (я возлагаю надежды, что правление университета, о котором я повествую, снисходительно относится к занятию подобного рода и считает его видом расслабления). Таким образом, чаепитие сопровождалось беседой, которую игроки в гольф могут придумать сами, тем же читателям, что в гольф не играют, я, как совестливый писатель, не стану ее навязывать.

Заключение, к которому пришли друзья, гласило, что существуют удары лучше остальных и что ни один из троков ни разу в жизни не испытывал той удачи, на каковую имеет право любое человеческое существо. И тут товарищ – назовем его профессором Бинксом – взял гравюру и спросил:

– Это что за место, Уильямс?

– Именно это я собираюсь выяснить, – ответил Уильямс, двинувшись к полке за географическим справочником. – Взгляните на оборот. Какой-то – нгли Холл то ли в Суссексе, то ли в Эссексе. Пол названия отсутствует, как вы видите. Полагаю, вам не знакомо это место?

– От Бритнелла? Я угадал? – сказал Бинкс. – Для музея?

– Я, может быть, и купил бы ее, но только за пять шиллингов, – заявил Уильямс, – но по совершенно непонятной причине он требует за нее две гинеи. Непостижимо. Гравюра-то никудышная, на ней даже фигур нет.

– Двух гиней, по моему мнению, она не стоит, – согласился Бинкс, – но сработана она не так уж и плохо. Лунный свет хорош, и, по-моему, фигуры на ней есть, вернее, фигура – у переднего края, совсем близко.

– Дайте-ка, я взгляну, – попросил Уильямс. – Да, свет дан хорошо. И где ваша фигура? Правда! Голова прямо у края.

И действительно там была голова то ли мужчины, то ли женщины – черное пятно прямо у ближнего края. Изображение было неясным, а голова, обращенная к зрителю затылком, глядела на дом.

Раньше Уильямс не видел ее.

– И все же, – заметил он, – хоть эта вещичка и лучше, чем я думал, двух гиней из музейных денег за картину неизвестного мне места я не дам.

У профессора Бинкса было чем заняться, и посему он вскоре удалился. А Уильямс до того времени, как ему надо было идти в университет, тщетно пытался идентифицировать место на картинке. «Если бы перед – нг сохранилась гласная, было бы легче, – думал он, – а так это может быть все что угодно, от Гестингли до Лэнгли. С таким окончанием названий полным-полно. А в этой проклятой книге нет ни указателя, ни конечных слогов».

В университете Уильямсу следовало появиться в семь. Подробно останавливаться на этом нет нужды; в общем, он встретился там с коллегами, с которыми днем играл в гольф, поэтому спешу вам сообщить, что слова, которыми они обменивались через стол, не имеют ничего общего с описываемым – они просто обсуждали гольф.

Кажется, час, а то и больше провели они после обеда в комнате, что зовется общей. Поздно вечером часть из них отправилась к Уильямсу и, как я подозреваю, играла в вист и покуривала табак.

В перерыве между этим занятием Уильямс взял меццо-тинто со стола и, даже не взглянув на нее, протянул человеку, интересовавшемуся искусством. При этом он сообщил ему, каким образом она к нему попала, и добавил несколько деталей, которые нам уже известны.

Небрежно взяв ее в руки, джентльмен глянул на нее, а затем произнес с интересом:

– Какая прекрасная работа, Уильямс; по всей вероятности, относится к периоду романтизма. Свет выполнен в превосходной манере, по моему разумению, и фигура хотя и слишком нелепая, но очень впечатляет.

– Да, правда? – откликнулся Уильямс, который как раз в эту минуту был сильно занят – подавал компании виски с содовой – и потому не мог подойти и посмотреть сам.

Было уже совсем поздно, и гости как раз собирались уходить. После их отбытия Уильямсу было необходимо написать пару писем и доделать кое-какую работу. Наконец, где-то уже после полуночи, он решил закруглиться, зажег свечу и выключил лампу. Картина лежала на столе там, куда положил ее гость, последним рассматривавший ее.

Выключая лампу, Уильямс бросил на нее взгляд. И чуть не уронил свечу.

Потом он утверждал, что если бы в тот момент он остался в темноте, то упал бы в обморок. Но так как этого не произошло, ему удалось поставить свечу на стол и хорошенечко рассмотреть картину. Ошибки быть не могло – и хотя это, без сомнений, было просто невозможно, но это все-таки было.

Посредине газона, напротив неопознанного дома, находилась фигура, которой в пять часов того же дня в этом месте не было.

Она на четвереньках ползла к дому и облачена была в непонятное черное одеяние с белым крестом на спине.

Мне не известен идеальный способ разрешения подобной ситуации. Могу лишь доложить вам, что предпринял мистер Уильямс. Он схватил картину за угол и, пробежав по коридору, отнес ее в другую комнату. Там он ее затолкал в комод, запер комнату на ключ и улегся спать. Но прежде он написал подробный отчет, под которым подписался, о тех изменениях, которые претерпела картина, оказавшаяся в его владении.

Он долго не мог заснуть, но его утешила мысль, что поведение картины не зависит от его непрофессионализма. Очевидно, человек, рассматривавший ее сегодня, увидел то же самое, в ином случае Уильямсу пришлось бы прийти к выводу, что что-то серьезное происходит или с его глазами, или с его мозгами.

Когда сие предположение, к счастью, было отвергнуто, Уильямс решил сделать на следующий день два дела. Необходимо очень осторожно вынуть картину из комода, причем при свидетеле, и осуществить окончательную попытку установить, что это за дом. По этой причине надо пригласить к завтраку соседа Нисбета, а потом потратить утро на изучение географического справочника.

Нисбет был ничем не занят и прибыл в 9.30. Вынужден сообщить, что хозяин оказался одет не полностью, несмотря на столь поздний час. Во время завтрака Уильямс ничего не сказал о меццо-тинто, лишь упомянул, что хочет представить на суд Нисбета картину. Но те, кто знаком с университетской жизнью, в состоянии вообразить, сколько восхитительных тем могут затронуть в беседе за воскресным завтраком два члена Совета Кентерберийского колледжа. Все же мне придется признаться, что Уильямс был невнимателен, так как его мысли, что естественно, возвращались к картине, каковая в тот момент покоилась в комоде в комнате напротив.

Наконец утренние трубки были выкурены и настал момент, которого он так ждал. С необыкновенным – почти трепетным – волнением он побежал в комнату напротив, открыл комод, извлек картину и, не глядя на нее, вернулся обратно и сунул гравюру Нисбету в руки.

– А теперь, – молвил он, – Нисбет, мне бы хотелось, чтобы вы описали мне, что вы видите на картине. Только очень подробно. Зачем, я вам потом объясню.

– Ладно, – повиновался Нисбет. – Я вижу помещичий дом… английский, я полагаю… освещенный лунным светом.

– Лунным светом? Вы уверены?

– Абсолютно. Луна на ущербе – если вы нуждаетесь в деталях, – на небе облака.

– Отлично. Продолжайте. Клянусь, – произнес Уильямс в сторону, – что, когда я увидел картинку впервые, луны не было.

– Ну, здесь не так уж много, что описывать, – продолжал Нисбет. – У дома один… два… три ряда окон, пять в каждом ряду, за исключением первого – там вместо окна крыльцо, и…

– А фигуры? – полюбопытствовал Уильямс с растущим интересом.

– Тут нет никаких фигур, – ответил Нисбет, – но…

– Что! На газоне фигуры нет?

– Ни следа.

– Вы можете в этом поклясться?

– Разумеется. Но здесь еще одна деталь.

– Какая?

– Одно из окон первого этажа – слева от двери – открыто.

– Правда? О господи! Он, должно быть, влез туда, – воскликнул, сильно волнуясь, Уильямс и, бросившись к дивану, где сидел Нисбет, вырвал у него картину из рук, дабы удостовериться самому.

Нисбет говорил правду. Фигура отсутствовала, окно было открыто. Уильямс, потеряв от изумления дар речи, ринулся к письменному столу и стал писать. Затем он дал Нисбету два листа бумаги, первый из которых попросил подписать – то было описание картины, с которым вы только что ознакомились, а второй прочитать – он заключал рассказ Уильямса, написанный предыдущей ночью.

– Что это может значить? – вопросил Нисбет.

– Я бы и сам хотел это знать, – сказал Уильямс. – Во всяком случае я должен сделать одну вещь… нет, три вещи. Я должен выяснить у Гарвуда (это был ночной гость, рассматривавший картину), что видел он, потом эту штуку надо сфотографировать прежде, чем она снова изменится, а потом надо установить место.

– Я могу ее сфотографировать, – предложил Нисбет, – чем я и займусь. Но, знаете, такое ощущение, что мы присутствуем при какой-то трагедии. Вопрос в том: случилось ли она уже или еще случится? Необходимо установить место. Да, – продолжал он, снова разглядывая картину, – думаю, вы правы: он залез внутрь. И, если я не ошибаюсь, дьявол веселится в одной из комнат наверху.

– Вот что, – решил Уильямс, – покажу-ка я картину старине Грину. (Это был старший член Совета колледжа, который много лет выполнял обязанности казначея.) – Он наверняка знает, где это. У нас и в Эссексе, и в Суссексе есть владения, а он частенько наведывается в эти графства.

– Да, он, наверное, знает, – согласился Нисбет. – Только я сначала сфотографирую ее. Но послушайте, а ведь Грина сегодня нет. Его не было уже вчера вечером, и он, кажется, говорил, что уедет на воскресенье.

– Действительно, – вспомнил Уильямс, – он уехал в Брайтон. Ладно, вы пока фотографируйте, а я схожу к Гарвуду и возьму его описание, только не сводите с нее глаз, пока меня не будет. Я начинаю думать, что две гинеи совсем не непомерная цена за нее.

Вскоре он вернулся, причем вместе с Гарвудом. Гарвуд утверждал следующее: фигура, когда он ее видел, находилась прямо у края картины и через газон она не проходила. Он помнил белую отметину на ее спине, но крест ли то был, сказать он точно не мог.

Это заявление тоже было занесено на бумагу и подписано, тем временем Нисбет возобновил фотографирование.

– Так, и что вы собираетесь делать? – поинтересовался он. – Сидеть и глазеть на нее целый день?

– Нет, я думаю, – ответил Уильямс. – Я просто пытаюсь представить, что будет дальше. Понимаете, за время между прошлым вечером и нынешнем утром могло многое произойти, но этот тип лишь забрался в дом. Он вполне мог успеть все сделать и уйти, но то, что окно открыто, по-моему, означает, что он еще внутри. Поэтому мы вполне можем оставить ее в покое. К тому же мне кажется, что днем она мало изменится или не изменится вовсе. Мы можем пойти погулять и вернуться к чаю или когда стемнеет. Оставим ее на столе и запрем дверь. Тогда никто не сможет сюда зайти, кроме моего уборщика.

Все трое пришли к выводу, что план этот хорош; последующее время они провели вместе, но ни словом не обмолвились о картине при посторонних – при любом слухе об эксперименте на их головы тут же свалилось бы Спиритическое общество.

Дадим им передых до пяти вечера.

Примерно в вышеуказанное время все трое поднимались по лестнице Уильямса. Увидев, что дверь в квартиру открыта, они слегка забеспокоились, но тут же вспомнили, что по воскресеньям уборка происходит на час раньше, чем в будни.

Тем не менее их ожидал сюрприз. Первое, что они увидели, – картина стоит прислоненной к кипе книг на столе, то есть так, как и была оставлена; второе – уборщик Уильямса сидит на стуле напротив, вперившись в нее с неописуемым ужасом.

Как такое могло случиться? Мистер Филчер[12]12
  Игра слов: Filcher от англ. tо Rich – украсть, стащить.


[Закрыть] (это имя не я придумал) славился своей безупречной репутацией и служил образцом для подражания себе подобным не только в родном колледже, но и в тех, что имелись по соседству. Ему никак не было свойственно сидеть на стуле своего хозяина, тем более обращать особое внимание на хозяйские мебель или картины. Да и он и сам понял это. Когда все трое вошли, он резко обернулся и с заметным усилием встал. А затем произнес:

– Прощу прощения, сэр, за то, что осмелился сесть.

– Ничего, ничего, Роберт, – прервал его Уильямс. – Я и так хотел вас спросить, что вы думаете об этой картине?

– Что ж, сэр, я, конечно, не вправе противопоставлять свое мнение вашему, только это не та картина, которую бы я показал своей дочке, сэр.

– Да, Роберт? А почему?

– Никогда, сэр. Она, бедняжка, как-то раз увидела Библию с картинками Доре, и нам потом пришлось три-четыре ночи подряд сидеть с ней, уверяю вас; а если бы она увидела этот скелет или что там еще, несущего этого бедного ребеночка, то совсем бы обезумела. Знаете, какими бывают эти дети – чуть что, и они так нервничают. Только вот что я скажу вам, сэр, такой картине нельзя лежать там, где нервный человек может увидеть ее. Вам что-нибудь еще угодно сегодня, сэр? Благодарю, сэр.

С этими словами сей превосходный человек продолжил обход своих хозяев, ну а джентльмены, коих он покинул, немедленно бросились к гравюре. Дом, как и прежде, стоял на месте под убывающей луной и плывущими облаками. Открытое же раньше окно было закрыто, а фигура вновь появилась на газоне. Правда, на этот раз она не ползла на четвереньках. Теперь она, выпрямившись, ступала длинными шагами к переднему краю картины. Луна была позади, и черный капюшон нависал на лицо, которое было едва видно. Надо отметить, зрители были рады, что смогли различить лишь высокий выпуклый белый лоб да несколько выбившихся волосков. Голова была склонена, а руки крепко держали нечто, что было трудно разглядеть и походило на ребенка, мертвого ли, живого, определить было трудно. Четко виднелись лишь ноги – они были ужасно худыми.

С пяти до семи трое друзей наблюдали за картиной по очереди. Но она не менялась. Тогда они решили, что ее можно оставить, а вернувшись из университета, вновь приняться за наблюдения.

Как только им удалось освободиться, они снова собрались вместе, но фигура исчезла, а дом стоял, освещенный лунным светом. Пришлось потратить вечер на изучение географических справочников и путеводителей. Наконец Уильямсу повезло, и, надо сказать, он это заслужил. В 11.30 он прочитал в «Путеводителю по Эссексу» Меррея следующее:

16,5 милей, Эннингли. Заслуживающим интереса зданием нормандского периода являлась церковь, но в прошлом веке ее сильно перестроили в соответствии с классическим стилем. В ней находятся гробницы рода Фрэнсис, чье поместье, Эннингли Холл, массивное здание времен королевы Анны, с парком в 80 акров, примыкающим к церковному двору. Род в данное время угас, так как последний наследник таинственно исчез в детстве в 1802 году. Его отец, мистер Артур Фрэнсис, был известен в округе как талантливый гравер меццо-тинто. После исчезновения сына он уединился у себя в усадьбе и был найден мертвым в своей студии в третью годовщину несчастья. Он как раз закончил гравюру с изображением своего дома, оттиски которой встречаются крайне редко.

Это, похоже, было то что нужно. Да и мистер Грин по возвращении тут же опознал в доме на гравюре Эннингли Холл.

– Существует ли какое-либо объяснение фигуре, Грин? – последовал естественный вопрос Уильямса.

– Не очень уверен, Уильямс. Когда я впервые побывал в этом месте – это было еще до того, как я прибыл сюда, – то вот что там рассказывали: старик Фрэнсис очень злился на тамошних браконьеров и каждого, кого он подозревал, тут же вышвыривал из поместья, и мало-помалу избавился от всех, кроме одного. В те времена сквайры имели право делать все что угодно, не то что сейчас. Так вот, этот человек оказался последним представителем очень старинного рода – такое часто происходит в этих краях. По-моему, они даже когда-то владели всей округой. В моем приходе, помнится, тоже было такое.

– Как человек из «Тэсс из рода д’Эрбервиллей»? – вставил Уильямс.

– Да… возможно; все никак не могу прочесть эту книгу. Но тот парень мог показать в церкви гробницы своих предков и был очень обозлен; но Фрэнсис, как рассказывают, никак не мог с ним разделаться – тот всегда ухитрялся придерживаться закона, – пока однажды ночью лесничие не нашли его прямо в лесу на границе имения. Я могу показать вам это место – оно по соседству с землей, принадлежащей моему дяде. Представляете, какой разразился скандал; и этот Гауди (так его звали, точно – Гауди; кажется, я правильно помню – Гауди), к несчастью, – бедняга! – застрелил лесничего. А Фрэнсис только этого и ждал, и суд… вы же знаете, каким был тогда суд… и бедняга Гауди был повешен моментально; я видел его могилу в северной части церковного кладбища. Вы же знаете, каковы законы тех мест: повешенных и самоубийц хоронят в этой части кладбища. Так вот, думают, что какой-то друг Гауди – не родственник, у него их не было, бедняга! он был последним в своей семье, что-то вроде spes ultima gentis[13]13
  Последняя надежда рода (лат.).


[Закрыть] – замыслил избавиться от сына Фрэнсиса и положить конец его роду. Не знаю… как-то необычно эссекскому браконьеру размышлять подобным образом… только, я бы сказал, похоже, что старина Гауди сам все проделал Ха-ха! Страшно подумать! Дайте еще виски, Уильямс!

Данная история была сообщена Уильямсом Деннистоуну, тот рассказал ее разнородной компании, в которой были и мы с приверженцем саддукейской веры[14]14
  Саддукеи – древнееверейская религиозно-философская школа. – Примеч. редактора.


[Закрыть], и профессор-серпентолог; к сожалению, должен сообщить, что последний на вопрос, что он думает по этому поводу, ответил: «От этих бриджфортцев чего только не услышишь». Сие мнение было принято так, как оно этого заслуживало.

Хочу лишь добавить, что картина теперь находится в Музее Эшли. Ее проверили на наличие симпатических чернил, но таковых не обнаружили.

Мистер Бритнелл ничего не мог сообщить о ней, кроме того, что она показалась ему необычной. За ней постоянно наблюдают, но она больше не менялась.