Текст книги "Рассказы о привидениях"

Номер 13

Н. Роговской

Среди городов Ютландии Виборг пользуется заслуженной славой. Это центр епархии с красивым, хотя и почти заново отстроенным собором, чудесным садом, живописным озером и аистами, которых здесь великое множество. Неподалеку Хальд – едва ли не главная природная достопримечательность Дании; совсем рядом Финдеруп, где марск Стиг лишил жизни короля Эрика Клиппинга в День святой Цецилии в 1286 году. В семнадцатом веке могилу Эрика открыли, и на его черепе насчитали пятьдесят шесть отметин от ударов булавой с кубическим навершием… Впрочем, я не собираюсь писать путеводитель.

В Виборге есть отличные гостиницы, «Прейслерс» и «Феникс», где вас обслужат по первому разряду. Но мой кузен, о котором пойдет речь, в свой первый приезд в Виборг остановился в «Золотом льве». С тех пор он туда ни ногой, и причина его устойчивой неприязни будет, наверное, понятна из последующих страниц.

«Золотой лев» – одно из немногих городских зданий, уцелевших во время разрушительного пожара 1726 года; огонь практически полностью уничтожил собор, приходскую церковь, ратушу, да почти все, что было здесь древнего и замечательного. Гостиница сложена из красного кирпича, вернее, у нее кирпичный фасад с высоким ступенчатым щипцом и каменной плитой с названием над входом; но двор, куда заезжает омнибус, черно-белый, фахверковый – дерево и штукатурка.

Когда кузен направился к парадным дверям, импозантный фасад, целиком освещенный вечерним солнцем, предстал перед ним во всей красе. Кузен пришел в восторг от духа седой старины, которым на него повеяло, и заранее поздравлял себя с приятнейшим и несомненно занятным времяпрепровождением в этом «постоялом дворе», столь типичном для старой Ютландии.

В Виборг мистера Андерсона, моего кузена, привели дела, однако не в привычном толковании этого слова. Занимаясь изысканиями по истории датской церкви, он узнал, что в виборгском архиве хранятся спасенные из огня документы, относящиеся к последним дням католицизма в Дании. Он планировал провести в городе две, а то и три недели, чтобы внимательно все изучить и снять себе копии, и очень надеялся, что в «Золотом льве» найдется для него просторный номер, способный служить одновременно и спальней, и кабинетом. Он изложил свои пожелания хозяину гостиницы, и тот после некоторых раздумий предложил ему самому взглянуть на самые вместительные номера и выбрать один на свой вкус. Мистер Андерсон охотно согласился.

Верхний этаж почти сразу был отвергнут – гостю показалось, что после целого дня трудов слишком высоко взбираться по лестнице будет утомительно; на третьем этаже комнаты нужного размера не оказалось; зато на втором было на выбор сразу две или три, все более чем пригодные.

Хозяин настоятельно рекомендовал номер 17, но мистеру Андерсону не понравилось, что окна смотрят на глухую стену соседнего дома и во второй половине дня в комнате будет темно. Номер 12 или номер 14 куда как лучше, рассудил он, – оба выходят на улицу, и даже если здесь немного шумно, с этим можно мириться ради прямого вечернего света и приятного вида из окна.

В конце концов выбор пал на номер 12. Как и в номерах по соседству, там было три окна, все по фасадной стене, отчего комната казалась необычайно вытянутой в длину, но, к счастью, потолок был высокий. Камин, разумеется, отсутствовал, зато имелась красивая, более или менее старинная чугунная печка; сбоку от нее висела картина с жертвоприношением Исаака Авраамом и с надписью вверху: «1 Bog Mose, Cap. 22»[9]9
  1 Книга Моисеева, гл. 22 (дат.).


[Закрыть]. Больше в комнате ничего замечательного не было, за исключением неплохой цветной гравюры, примерно 1820 года, с видом города Виборга.

Близилось время ужина, и Андерсон, совершив положенное омовение, спустился вниз; до гонга оставалось еще несколько минут. От нечего делать он принялся изучать список постояльцев. По датскому обычаю имена записывались мелом на большой грифельной доске, расчерченной на столбцы и строки; в начале каждой строки краской был вписан номер комнаты. Список имен не особенно впечатлял. Один адвокат, или сагфёрер, какой-то немец да коммивояжеры из Копенгагена. Единственное, что давало некоторую пищу для размышлений, – это отсутствие в перечне комнат тринадцатого номера; но и в этом наблюдении большой новизны не было – с подобным Андерсон уже не раз сталкивался в датских отелях. Интересно, подумал он, действительно ли предубеждение против злосчастного числа, хоть и общеизвестное, настолько широко укоренилось, что комнату с таким номером сдать затруднительно, и он решил напрямик спросить здешнего хозяина, часто ли ему самому или кому-то из его собратьев по профессии приходилось сталкиваться с отказом гостя селиться в тринадцатом номере.

Он ничего не рассказал мне (а я излагаю историю в точности так, как услышал от него) о своих впечатлениях от ужина, упомянул только, что вечером распаковывал и раскладывал вещи, книги и бумаги, но это малоинтересно. Ближе к одиннадцати Андерсон собрался было лечь в постель, однако тут вышла маленькая заминка. По примеру многих других в наши дни мой кузен взял себе за правило читать перед сном и свято верил в то, что без нескольких страниц печатного текста ему ни за что не уснуть, а нужная книга – которую он читал в поезде и заменить которую никакая другая, конечно же, не могла – осталась, как назло, в кармане пальто, на вешалке перед входом в столовую.

Сбегать вниз за книгой было минутным делом, и, поскольку света в коридорах хватало, он без труда нашел дорогу назад, к собственной двери. Так он считал, по крайней мере, пока не повернул ручку и не толкнул дверь: она упрямо не хотела открываться, и он с удивлением услышал, как кто-то словно бы метнулся к ней изнутри. Все ясно – он просто ошибся. Где же его комната – правее, левее? Он взглянул на номер и увидел: «13». Следовательно, его комната должна быть слева. Там она и была. И только позже, когда он улегся в постель, и прочел свои вожделенные три-четыре страницы, и задул лампу, и повернулся на бок, его вдруг осенило: стало быть, вопреки тому, что на гостиничной доске внизу номер 13 не значится, комната с таким номером в гостинице определенно есть! Он даже пожалел, что сам не занял ее. Возможно, он оказал бы небольшую услугу хозяину, дав ему в будущем шанс с полным основанием ссылаться на почтенного английского джентльмена, который три недели жил в тринадцатом номере и остался весьма им доволен. Впрочем, не исключено, что комнату использовали как помещение для слуг или для каких-нибудь хозяйственных нужд. Скорее всего, она не такая просторная, как его нынешний номер. И он сонным взглядом обвел комнату, довольно хорошо различимую в полусвете от уличного фонаря. Странная вещь, подумал он, при тусклом освещении комнаты обычно кажутся больше, чем при ярком, а эта как будто сжалась в длину и на столько же выросла в высоту. Чудеса, да и только. Но ему пора было спать, а не строить догадки, и он уснул.

На следующий день Андерсон пошел в атаку на местный архив. Встретили его, по датскому обыкновению, очень радушно, и все, чего бы он ни пожелал, готовы были предоставить ему без лишних проволочек. Разложенные перед ним документы превзошли самые смелые его ожидания. Помимо множества официальных бумаг, здесь была увесистая связка писем – вся сохранившаяся переписка последнего в стране католического епископа Йоргена Фриса, из которой можно было извлечь массу любопытных и, как еще выражаются, «интимных» подробностей жизни и личности датского прелата. Судя по письмам, в городе тогда только и говорили что о некоем доме, которым епископ владел, но в котором сам не жил. Жилец же явно пользовался дурной славой и стал костью в горле местных церковных реформистов. Он порочит наш город, возмущались они, он совершает тайные богопротивные ритуалы, он продал душу врагу рода человеческого. И если этот змей и упырь, этот трольман пользуется покровительством и кровом епископа, то в какую же зловонную яму скверны и суеверия скатилась Вавилонская церковь! Епископ оказался не из пугливых и за словом в карман не лез. По его уверениям, он и сам сурово порицал колдовство и прочую мерзость и призывал своих противников вынести дело на рассмотрение надлежащего суда – церковного, разумеется, – дабы вызнать всю подноготную. Он, епископ, готов первый во всеуслышанье осудить магистра Николаса Франкена, если будут представлены доказательства его вины хотя бы в одном из тех преступлений, которые ему огульно приписывают.

Андерсон успел лишь бегло взглянуть на следующее письмо за подписью предводителя протестантской партии Расмуса Нильсена (рукописный отдел уже закрывался), однако ухватил его общий смысл, сводившийся к тому, что нынешним христианам римские епископы не указ и что епископский суд более не может и не должен служить надлежащей и компетентной инстанцией для разбирательства столь серьезного, столь тяжкого преступления.

Архив Андерсон покинул в сопровождении пожилого господина – директора этого достойного учреждения; по дороге они разговорились, и речь естественным образом зашла об упомянутых мной бумагах.

Герр Скавениус, главный архивариус Виборга, в общем и целом прекрасно осведомленный о вверенных его заботам документах, не был специалистом по периоду Реформации. Он с живейшим интересом выслушал рассказ Андерсона о его находках, заранее предвкушая удовольствие от грядущей научной публикации.

– Пресловутый дом епископа Фриса, – кстати заметил он, – большая загадка для меня. Ума не приложу, где он стоял. Я тщательно изучил топографию старого Виборга, но, на беду, в реестре епископских владений от тысяча пятьсот шестидесятого года, который сохранился в нашем архиве почти полностью, именно раздела с перечнем его городского имущества и недостает. Ну да ладно. Может быть, удача мне еще улыбнется.

Немного «размяв ноги» (я теперь уже не припомню где и как), Андерсон вернулся в гостиницу «Золотой лев» – поужинать, разложить пасьянс и лечь спать. По пути в свою комнату он вдруг сообразил, что так и не поговорил с хозяином про отсутствующий на доске номер 13 и что, прежде чем поднимать эту тему, неплохо было бы еще раз убедиться в наличии тринадцатого номера.

Исполнить задуманное было проще простого. Вот дверь, а вот и номер, все очевидно; больше того, внутри, за дверью, определенно что-то происходило: подойдя ближе, Андерсон услышал шаги и голоса – или голос. Правда, когда он на несколько секунд застыл на месте удостовериться в номере комнаты, шаги внутри замерли, явно у самой двери, и он невольно вздрогнул, услышав частое, с присвистом дыхание, – так дышит человек, пребывающий в крайнем возбуждении. Андерсон проследовал к себе в комнату и вновь изумился, насколько меньше она кажется теперь, чем тогда, когда он остановил на ней свой выбор. Он даже испытал легкий укол разочарования. Но в конце концов, успокоил он себя, номер всегда можно поменять. И тут ему понадобилось достать какую-то мелочь (носовой платок, если не ошибаюсь) из дорожного саквояжа, который растяпа-носильщик поставил в самом неудобном месте – на шаткий трехногий табурет у стены в противоположном от кровати углу. Поразительная вещь – саквояжа нигде не было. Не в меру расторопная прислуга куда-то его убрала; значит, все содержимое переложено в шкаф. Нет, и там ничего, хоть лопни с досады. Мысль о краже он тотчас же отмел. Такие случаи в Дании исключительно редки, дело скорее в недомыслии (это здесь как раз не редкость), надо будет поставить горничной на вид. Понадобившаяся ему вещица была не так уж важна для его комфортного существования, чтобы не подождать с этим до утра, поэтому он счел за лучшее не звонить и не беспокоить прислугу. Он подошел к окну – крайнему правому окну – и выглянул наружу, на притихшую улицу. Напротив высилось здание с большими участками голой, без окон, стены; ни одного прохожего, ночь, темень, почти ничего нельзя было различить.

Лампа в комнате горела у него за спиной, и на стене дома напротив он видел собственную тень. И тень бородатого господина из номера 11, слева по коридору. Бородач раз-другой прошел по комнате в рубашке без сюртука, расчесал волосы, потом снова ненадолго возник – теперь в ночной сорочке. И еще тень постояльца в номере 13, справа от Андерсона. Так-так, это уже кое-что поинтереснее, подумал мой кузен. Номер 13, как и он сам, облокотившись на подоконник, смотрел из окна на улицу. Похоже, это был высокий худой мужчина – или, может статься, женщина? Андерсон видел только голову, обмотанную материей, вероятно, взамен ночного колпака; и лампа у него или у нее была, судя по всему, с красным абажуром и непрерывно мерцала. На голой стене напротив красноватый отсвет то вспыхивал, то пропадал какими-то нервными вспышками. Андерсон немного высунулся из окна в надежде получше рассмотреть соседа, но углядел на подоконнике только ворох легкой, скорее всего, белой ткани, и больше ничего.

Вдалеке на улице послышались шаги, они быстро приближались, и номер 13, словно очнувшись и устыдившись своего непрезентабельного вида, молниеносно отпрянул от окна внутрь, и красный свет потух. Андерсон докурил сигарету, положил окурок на подоконник и лег в постель.

Его разбудила горничная, которая принесла ему горячую воду и прочее для утреннего туалета. Он приподнялся на кровати и, составив в уме нужную датскую фразу, произнес, отчетливо выговаривая каждое слово:

– Вы не должны трогать мой саквояж. Где он?

Как нередко бывает, горничная только рассмеялась и, не дав вразумительного ответа, вышла за дверь.

От возмущения Андерсон сел в постели с намерением окликнуть ее, да так и замер, неподвижно глядя перед собой. Его саквояж как ни в чем не бывало стоял на своей треноге ровнехонько там, где его в первый день оставил носильщик. Для человека, который гордится своей наблюдательностью, это был чувствительный удар. Каким образом он ухитрился не заметить саквояж накануне вечером, он просто отказывался понимать; так или иначе, пропажа нашлась.

Дневной свет не только возвратил из небытия саквояж, он вернул комнате в три окна ее истинные пропорции, и жилец с удовлетворением отметил, что в своем выборе все-таки не ошибся. Почти одевшись, он подошел к среднему из трех окон посмотреть, какая погода. И тут его постиг еще один удар. Определенно, прошлым вечером что-то стряслось с его наблюдательностью. Он готов был поклясться десять раз кряду, что перед сном курил у крайнего правого окна, и вот теперь он собственными глазами видел окурок сигареты на подоконнике среднего.

Пора было идти на завтрак. Он запаздывал, однако номер 13 припозднился и того больше: его башмаки все еще стояли за дверью, мужские башмаки. Значит, номер 13 – мужчина. И только сейчас Андерсон краем глаза заметил табличку над дверью: «14». Должно быть, он по рассеянности миновал дверь номера 13. Три глупейшие ошибки за двенадцать часов – это чересчур для методичного, ясно мыслящего человека. И он повернул назад проверить себя. Сразу за номером 14 оказался номер 12, его собственный. Номера 13 не было вовсе.

Перебрав в уме одно за другим все, что он ел и пил в течение суток, Андерсон решил на время забыть о странной загадке. Если его зрение или разум начали сдавать, он еще успеет в этом убедиться; если же дело в ином, тогда ему повезло столкнуться с прелюбопытным явлением. И в том и в другом случае дальнейший ход событий заслуживал самого пристального внимания.

В дневные часы он вновь углубился в корреспонденцию епископа, о которой я уже коротко рассказал. К его разочарованию, переписка оказалась неполной. Ему удалось обнаружить еще только одно письмо, относящееся к делу магистра Николаса Франкена. Епископ Йорген Фрис писал Расмусу Нильсену:

«Хотя мы ни в коей мере не согласны с Вашими измышлениями по поводу нашего суда и всегда готовы дать Вам решительный отпор, в настоящее время, поскольку наш любезный и досточтимый магистр Николас Франкен, супротив которого Вы смеете выдвигать насквозь лживые и злокозненные обвинения, внезапно покинул нас, сей предмет обсуждению не подлежит. Но ежели Вы и впредь посмеете клеветнически заявлять, будто бы святой апостол и евангелист Иоанн в своем боговдохновенном Откровении вывел Римско-католическую церковь в образе и символе вавилонской блудницы, тогда пеняйте на себя…» и т. д.

Как Андерсон ни искал, он так и не сумел найти продолжения этой полемики, ни единой подсказки о причине или характере таинственного исчезновения casus belli[10]10
  Повода к войне (лат.).


[Закрыть], который столь внезапно покинул поле брани. Оставалось предположить, что Франкен неожиданно умер, и, поскольку последнее письмо Нильсена – написанное, несомненно, при жизни Франкена – от ответа епископа отделяло всего два дня, смерть явно наступила скоропостижно.

Ближе к вечеру Андерсон ненадолго наведался в Хальд и выпил чаю в Беккелуне; и за весь этот день, пребывая в довольно взвинченном состоянии, он не заметил, однако, никаких тревожных признаков надвигающейся слепоты или слабоумия, каковые всерьез опасался в себе обнаружить после утренней путаницы.

За ужином он оказался рядом с хозяином гостиницы.

– Объясните мне, – сказал он после дежурного обмена двумя-тремя незначащими фразами, – почему в большинстве датских гостиниц номер тринадцать исключен из перечня комнат? Вот и у вас его тоже нет.

Хозяин очень оживился:

– Кто бы мог подумать, что вы замечаете такие вещи! Признаюсь, я и сам задавал себе этот вопрос. Лично я считаю, что образованному человеку нет дела до глупых суеверий. Взять меня: еще когда я ходил в школу здесь, в Виборге, наш учитель и слышать не желал о подобной чепухе. Ну да его уж нет, давно умер… А какой человек был, просто золото, честный, принципиальный, и, между прочим, не только головой умел работать, но и руками. Помню, как мы, мальчишки, – зимой было дело, снегу намело…

И он ударился в воспоминания.

– Так, по-вашему, никаких веских причин исключать номер тринадцать не имеется?

– Нет, конечно. Но видите ли, в чем загвоздка… К примеру, меня к гостиничному делу приобщил мой отец. Сначала он держал гостиницу в Орхусе, а потом, когда родились дети, перебрался в Виборг, он ведь отсюда родом и до самой смерти держал «Феникс», до тысяча восемьсот семьдесят шестого года то есть. Тогда я и открыл свое дело в Силькеборге, а эту гостиницу купил всего в позапрошлом году.

Засим последовал обстоятельный рассказ о том, в каком состоянии ему достались дом и дела, когда он прибрал их к своим рукам.

– Так что же, когда вы здесь появились, был среди номеров тринадцатый?

– Нет, что вы. Я как раз к этому и веду. Видите ли, в гостиницах вроде нашей останавливаются в основном странствующие коммерсанты, у них вся жизнь на колесах. Попробуйте поселить эту публику в номер тринадцать! Да они скорее согласятся провести ночь на улице. Конечно, если вы спросите меня, то мне ровным счетом все равно, какой номер написан у меня над дверью, о чем я им так прямо и говорю; но они знай твердят, что это число несчастливое. У них всегда наготове сотни историй про то, как один их товарищ-коммивояжер заночевал в тринадцатом номере и с тех пор ходит сам не свой, а другой растерял всех своих клиентов, а третий… словом, что-нибудь да стрясется, не то, так это, – закруглил свою тираду хозяин, не припомнив иного выразительного примера.

– В таком случае для каких надобностей вы используете свой тринадцатый номер? – поинтересовался Андерсон, поймав себя на странном волнении, несоразмерном ничтожности вопроса.

– Мой тринадцатый номер? Но мы же с вами о том и толкуем, что здесь нет никакого тринадцатого номера. Мне казалось, вы это уже заметили. Ведь он был бы по соседству с вашим.

– Да, верно, только почему-то я думал… вернее, мне показалось, вчера вечером, что я видел в коридоре дверь с номером тринадцать. Честно говоря, я почти уверен, что не ошибся, потому что и в первую ночь я ее тоже видел.

Разумеется, как Андерсон и ожидал, герр Кристенсен от души посмеялся и снова, очень терпеливо и членораздельно, повторил, что в его гостинице номера 13 нет и никогда не было – ни при нем, ни до него.

Его уверенность несколько успокоила Андерсона, хотя и не вполне, и он подумал, что наилучшим способом выяснить раз и навсегда, действительно ли он поддался странной галлюцинации, было бы пригласить хозяина к себе в номер выкурить сигару перед сном, тем более что у него имелся вполне удобный предлог – фотографии с видами английских городов, которые он взял с собой в поездку.

Герр Кристенсен был польщен и с готовностью принял приглашение. Они условились встретиться около десяти, а прежде Андерсон хотел написать несколько писем. С тем они и расстались. Вопрос о существовании номера 13 начал до такой степени нервировать моего кузена, что он, втайне сгорая от стыда, предпочел идти к своей комнате со стороны номера 11, дабы избавить себя от необходимости миновать злосчастную дверь – или то место, где, по логике, эта дверь должна была находиться. Войдя к себе, он быстро, с опаской обвел взглядом комнату, но ничего подозрительного не заметил, если не считать смутного ощущения, что комната опять стала меньше. Саквояж – или его отсутствие – проблемы уже не представлял: Андерсон самолично вынул из саквояжа все содержимое и задвинул его под кровать. Сделав над собой усилие, он выкинул из головы все мысли о номере 13 и сел писать письма.

Соседи вели себя относительно тихо. Время от времени в коридор отворялась дверь и на пол со стуком падала пара обуви, или же мимо, мурлыкая что-то себе под нос, шествовал постоялец-коммивояжер, а то еще за окном протарахтит по разбитой булыжной мостовой телега или по каменной плитке тротуара простучат торопливые шаги.

Андерсон покончил с письмами, заказал в номер виски с содовой, подошел к окну и задумчиво уставился на стену напротив, наблюдая за движением теней.

Насколько он помнил, в номере 14 поселился адвокат, солидный немногословный господин – даже за общим столом он обыкновенно отмалчивался, уткнувшись в стопку бумаг рядом с тарелкой. Однако наедине с собой он, как видно, привык давать волю своим необузданным порывам. Иначе с чего бы ему пускаться в пляс? Тень из окна соседней комнаты не оставляла сомнений в характере его ужимок. Снова и снова его худосочная фигура вскачь неслась мимо оконного проема – он размахивал руками и с необычайным проворством вскидывал тощую ногу. Кажется, он был без сапог, и, вероятно, паркет в его комнате был подогнан идеально: наружу не прорывалось ни звука. Сагфёрер герр Андерс Йенсен, отплясывающий у себя в гостиничном номере в десять часов вечера, – сюжет, достойный эпического полотна большого стиля; и мысли Андерсона, подобно мыслям Эмилии из «Удольфских тайн», сами собой «сложились в следующие строки»:

 
Вечером, в десять часов,
Заявляюсь к себе в отель.
Швейцары шепчут:
– Он нездоров!
 
 
Да чихать я на них хотел.
Дверь на ключ – и тотчас
Скидываю башмаки
И до утра пускаюсь в пляс.
 
 
Соседи, бранясь, не смыкают глаз,
Но мне ваши жалобы не указ:
Закон я знаю и чту, но вас
Не надо мне – и ваших гримас…
Подите вон, дураки![11]11
  Перевод С. Сухарева.


[Закрыть]
 

Стихотворение, предложенное вниманию читателя, несомненно, вышло бы много длиннее, если бы в эту минуту в дверь не постучал хозяин гостиницы. Судя по его удивленному виду, герр Кристенсен, точно так же как немногим ранее Андерсон, заметил в комнате какую-то перемену. Однако он ничего не сказал. Английские фотографии вызвали у него горячий отклик и дали обильную пищу для воспоминаний о случаях из собственной жизни. Остается гадать, каким образом Андерсон сумел бы направить беседу в желаемое русло загадочного тринадцатого номера, если бы адвокат вдруг не запел – да еще таким дурным голосом, что оставалось предположить одно из двух: он либо мертвецки пьян, либо вконец ополоумел. Голос, который они оба явственно слышали, был высокий, по-козлиному тонкий и надтреснутый, – вероятно, певец давно не практиковался. О словах и мелодии говорить не приходилось. Голос то взмывал к пронзительным верхам, то снова ухал вниз с протяжным завыванием холодного зимнего ветра в печной трубе – или церковного органа, у которого внезапно лопнули мехи. Звук был до того жуткий, что Андерсон, окажись он в тот миг совсем один, наверняка выскочил бы вон искать убежища и поддержки у любого соседа-коммивояжера.

Хозяин застыл с раскрытым ртом.

– Ничего не понимаю, – наконец вымолвил он, утирая пот со лба. – Какой кошмар! Однажды я слышал нечто подобное, но грешил на кошку и оказался прав.

– Он сумасшедший? – спросил Андерсон.

– Выходит, что так. Ах, как жаль! Такой хороший постоялец, и весьма преуспел в своем деле, как я слыхал, и у него ведь семья, детей надо поднимать…

В дверь нетерпеливо постучали и, не дожидаясь приглашения, вошли. Это был адвокат – в одном исподнем и страшно взлохмаченный. Он весь кипел от негодования:

– Простите за вторжение, сударь, но я покорнейше прошу вас прекратить…

Он оборвал себя на полуслове, ибо сам сообразил, что ни один из находившихся в комнате не повинен в безобразии; а между тем после минутной паузы дикий шум возобновился с новой силой.

– Бога ради, что здесь творится? – вскричал адвокат. – Где это? Кто это? Уж не рехнулся ли я?

– По всей видимости, герр Йенсен, звук доносится из соседнего, то есть вашего, номера. Может быть, там у вас кошка провалилась в дымоход или еще что-то?..

Ничего умнее Андерсону в голову не пришло, хотя он первый признал бы, что его догадка не выдерживает критики, но это было все же лучше, чем просто стоять и слушать истошные завывания и смотреть на толстое, бледное лицо хозяина – беднягу прошиб холодный пот, и он дрожал как в лихорадке, судорожно сжимая ручки кресла.

– Нет, исключено, – твердо сказал адвокат, – исключено. Никакого дымохода там нет. Я нагрянул к вам, поскольку не сомневался, что шум доносится отсюда, из соседнего номера.

– А между вами и мной нет еще одной двери? – быстро спросил Андерсон.

– Нет, сударь, – довольно резко ответил герр Йенсен. – Во всяком случае, нынче утром не было.

– Вот как! – не сдавался Андерсон. – А вечером?

– Не знаю, не уверен, – сказал адвокат после секундного колебания.

Внезапно пение – больше похожее на душераздирающие вопли – в соседней комнате прекратилось, и певец вдруг словно бы рассмеялся какой-то своей мысли тихим, вкрадчивым смехом. У троих слушателей мороз пробежал по коже. Потом все стихло.

– Ну-с, – язвительно начал адвокат, – что вы на это скажете, герр Кристенсен? Что все это значит?

– Боже мой, – запричитал Кристенсен, – да откуда мне знать? Я понимаю не больше вас, господа, и молю только об одном: никогда не слышать ничего подобного.

– Тут я с вами согласен, – буркнул герр Йенсен и что-то добавил вполголоса; Андерсону показалось, что он расслышал последние слова Псалтири – «omnis spiritus laudet Dominum»[12]12
  Всякое дыхание (Все дышащее) да хвалит Господа (лат.).


[Закрыть]; впрочем, он мог ослышаться.

– Но нельзя же сидеть сложа руки, – заявил Андерсон, – нас трое, и мы все вместе должны что-то предпринять. Для начала давайте пойдем и осмотрим соседнюю комнату.

– Но это же номер герра Йенсена, – жалобно возразил хозяин. – Что проку туда идти, ведь он сам только что оттуда.

– Я теперь ни в чем не уверен, – сказал Йенсен. – Думаю, джентльмен прав: нужно пойти и проверить.

Из подручных средств обороны имелись трость и зонт. Вооружившись ими, отряд опасливо выступил в коридор. Там царила мертвая тишина, но из-под соседней двери пробивался свет. Андерсон и Йенсен приблизились к ней вплотную. Адвокат повернул ручку и резко толкнул дверь от себя. Бесполезно – дверь не поддалась.

– Герр Кристенсен, – обратился к хозяину Йенсен, – вам придется пойти разбудить кого-то из обслуги – мужчину, и покрепче. Приведите его, мы обязаны с этим разобраться.

Хозяин молча кивнул и засеменил прочь, рад-радехонек убраться подальше от места боевых действий. Йенсен и Андерсон остались возле двери.

– Вот видите, – сказал Андерсон, – номер тринадцать!

– Да, ваша дверь вон там, а моя там.

– У меня в комнате три окна… в дневное время, – подавив нервный смешок, с запинкой вымолвил Андерсон.

– Ну и ну – такая же картина и у меня! – изумился адвокат.

Он на секунду оторвал взгляд от двери и уставился на Андерсона. Теперь он стоял к двери спиной. Внезапно она отворилась, из щели выпросталась рука и вцепилась ему в плечо, точно клешня. На руке болтались ветхие, пожелтевшие лохмотья, а кожа была сплошь покрыта длинными седыми волосами.

Вскрикнув от ужаса и отвращения, Андерсон едва успел вырвать Йенсена из железной хватки, как дверь снова захлопнулась и за ней послышался утробный хохот.

Йенсен ничего не видел, но, когда Андерсон сбивчиво объяснил ему, какой опасности он чудом избегнул, спасенный адвокат так разволновался, что предложил отказаться от рискованного предприятия и поскорее запереться в одном из номеров – либо у него самого, либо у Андерсона.

Однако, пока он излагал свой план, к месту событий подоспел хозяин с двумя дюжими работниками; вид у этой троицы был серьезный и встревоженный. Йенсен встретил их бурным потоком описаний и объяснений, и нельзя сказать, что это возбудило в них желание поскорее ввязаться в бой.

Работники тотчас побросали предусмотрительно взятые с собой ломики и без обиняков заявили, что не собираются рисковать головой и лезть в лапы к дьяволу. На хозяина было жалко смотреть, он вконец растерялся и не понимал, как быть: если сейчас отступить перед опасностью, его гостинице крышка, но геройствовать и самому идти на штурм отчаянно не хотелось. По счастью, Андерсон в порыве вдохновения нашел способ поднять боевой дух деморализованного воинства.

– И это, – насмешливо сказал он, – хваленая датская доблесть, о которой я столь наслышан? Там, за дверью, даже не немец, а если бы и немец – нас пятеро против одного!

Расчет оказался верен – работники вместе с Йенсеном, крякнув, навалились на дверь.

– Погодите! – скомандовал Андерсон. – Нельзя терять голову. Вы, хозяин, станьте здесь с лампой, а из вас двоих один пусть ломает дверь, но когда дело будет сделано, сразу не входите!

Работники мрачно кивнули в знак согласия, и тот, что помоложе, шагнул вперед, поднял свой ломик и со всей силы обрушил его на верхнюю дверную панель. Вопреки ожиданиям ни треска, ни хруста расколовшегося дерева они не услышали – только глухое «бум», словно ударили в каменную стену. Испуганно вскрикнув, парень бросил свое орудие и схватился за локоть. Все глаза как по команде устремились на него, но уже в следующее мгновение Андерсон вновь перевел взгляд на дверь. Ее не было. Он в упор смотрел на оштукатуренную стену коридора с порядочной выбоиной в том месте, куда пришелся удар. Номер 13 исчез без следа.