Текст книги "Флешбэк мечты"

глава 9

Когда я наконец добралась до бабулиного дома престарелых, у меня вся толстовка взмокла от пота. Взять на заметку: толстовки на самом деле ужасно толстые.

С поездом оказалась полная жесть. У автомата по продаже билетов я совсем запуталась. Наличными у меня было всего пятнадцать долларов, и от этого у меня тоже началась паника. Кредитку здесь, понятно, не принимали. Когда я села в поезд, за мной увязался какой-то скользкий тип, пришлось бегать из вагона в вагон. Я не на шутку пожалела о том, что утром оставила дома перцовый баллончик. В прошлом я чувствовала себя страшно уязвимой: тут же нельзя в любой момент позвонить или отправить сообщение.

Вместе с какой-то машиной я просочилась на парковку бабулиного дома и вошла в вестибюль – за стойкой сидела жутко скучающая тетка и читала журнал. На заднем плане бубнило радио – звук прикручен, слышен треск помех.

– Здравствуйте, я к миссис Джо из комнаты пятьсот десять. – Я сняла ветровку, чтобы немножко охладиться.

Она отложила журнал и уставилась на меня:

– У нас две миссис Джо, но только не в пятьсот десятой комнате.

Тут я сообразила, какая я непроходимая дура.

Год-то тут какой? Мама учится в старшей школе, то есть… середина девяностых?

Понятное дело, бабушки здесь нет. Она живет в собственной квартире, с моей мамой. В Норт-Футхилле, откуда я только что приехала.

И вот в этот самый момент мелкого поражения и осознания реальности я вдруг сполна ощутила, что со мной происходит: я неведомым образом оказалась в прошлом и теперь понятия не имею, как отсюда выбраться. Я здесь совсем одна.

В горле образовался комок, я быстренько отвернулась, чтобы дежурная не заметила моих слез. Потом подняла глаза и увидела знакомое лицо. С дивана в вестибюле на меня с любопытством смотрела пожилая женщина.

Я моргнула.

– Миссис Джо?

Она была гораздо моложе. Всего несколько седых прядей, прямая спина. Но главное – она смотрела на меня совершенно ясным взглядом.

– Это ты, агасси.

У меня перехватило дыхание. Неужели она меня узнала? Она назвала меня словом, которое подходит для любой молодой женщины, однако в ее глазах я прочитала узнавание.

Она поднялась, помахала дежурной.

– Это моя внучка. Оки-доки?

Дежурная кивнула, а я уставилась на миссис Джо, которая уходила к лифтам. Что? Во-первых – она говорит по-английски? Во-вторых – у нее уже началась деменция? Тем не менее я пошла за ней следом, плохо понимая, что делать дальше и куда мне еще деваться. Хоть один знакомый человек – я увидела в ней частичку дома и уцепилась за это чувство, как за спасательный круг.

Мы зашли в лифт, миссис Джо нажала кнопку пятого этажа. Тот же этаж, на котором они с бабулей будут жить в будущем. Я нервно посмотрела на нее.

– Э-э… я даже не знаю, стоит ли…

– Ты ела?

Что? У нее явно деменция. Она, похоже, действительно приняла меня за свою внучку. Внучку ее я несколько раз видела – в будущем. Замужем, сильно старше меня. Но здесь, в прошлом, мы с ней, наверное, ровесницы.

Все время считать приходится.

Отказаться от еды я не могла. И, если честно, здорово проголодалась. Я покачала головой и ответила «нет» по-корейски.

Она кивнула:

– Ладно, тогда давай обедать.

Услышав мой ужасный корейский, она снова перешла на английский.

Была половина одиннадцатого, но я никогда не стала бы спорить с пожилым человеком о том, когда положено есть. Мы прошли мимо комнаты хальмони, у меня сжалось сердце. Но хальмони где-то здесь, в этом прошлом. Она здесь и не в коме. Мне это было просто не осознать. Перед глазами стояла она со всеми этими трубками в теле.

Миссис Джо сварила рис, приготовила рыбу – я сидела на кожаном диване и ждала. В квартире у нее повсюду были салфеточки, как у бабули из сказки. На полках стояло несколько фотографий, но, в отличие от квартиры хальмони, ни одного цветка.

Когда обед был готов, я села на пол рядом с кофейным столиком, на котором миссис Джо расставила еду. Я делала вид, что все совершенно нормально, хотя все было с точностью до наоборот. Странно до невозможности.

Некоторое время она молча смотрела, как я ем, и с каждым моим глотком вид у нее становился все довольнее. А потом наконец заговорила совершенно вменяемым голосом:

– Кто ты такая?

Я чуть не поперхнулась.

Она подала мне стакан воды, постучала по спине. Я глотнула.

– Я Сэм.

Миссис Джо прищурилась:

– А, значит, ты племянница Юн Джи-онни.

Правда? Я ничего не ответила, однако она удовлетворенно качнула головой.

– Возьми еще сингсонга. Я сегодня свежий сделала.

Я улыбнулась, услышав смесь корейского и английского. Как у хальмони. Та миссис Джо, которую знала я, и по корейски-то говорила с трудом, а по-английски ни слова. Контраст этот меня огорчил, я сглотнула комок в горле – вместе с рыбой.

– Оставайся здесь.

Я подняла на нее глаза.

– Простите?

– Ты где поселилась? В гостинице? Не надо зря деньги тратить. Живи здесь.

– Нет-нет. У меня все хорошо.

Она не сводила с меня взгляда. Ровного, спокойного.

– Сэм. Раньше? Ты плакала. Тебе негде жить.

Такие предложения не принимают под чужой личиной. Не обманывают старушек. Особенно старушек с деменцией. Ну, может, пока и не с деменцией, но она у нее будет в будущем. Но куда мне деваться? А если я здесь на много дней? Недель? Больше чем про несколько недель мне просто думать не хотелось.

Я, помедлив, кивнула:

– Хорошо. Хорошо, большое вам спасибо.

Миссис Джо в ответ только хмыкнула, явно не нуждаясь в моей благодарности.

Она продолжала жевать, а я старалась не плакать. Тишину заполняло тиканье старых деревянных часов с кукушкой, ритм меня успокаивал – я подстроила под него свое дыхание. Впервые с тех пор, как я здесь оказалась, на душе стало спокойно.

Когда миссис Джо убрала со стола, я заметила, что из груды журналов на полу что-то торчит.

Газета.

Я схватила ее, вытащила наружу. Корейская, дата напечатана совершенно четко: 12 октября 1995 года.

Когда перед глазами перестали мерцать звезды, я глубоко вздохнула. Так. Подсчитала. Маме семнадцать лет. Она в выпускном классе, как и я. Четверг, 12 октября. Тот самый день, когда я покинула свое время.

Мне нужно вернуться обратно, и совершенно ясно, что ключ к этому – мама или хальмони. Папа вырос в Иллинойсе, так что он здесь явно ни при чем.

– Миссис Джо?

Она оторвала взгляд от раковины, где мыла посуду:

– М-м?

Я прошла на кухню и осторожно оттеснила ее в сторонку:

– Давайте я помою посуду.

– Ты не умеешь.

Я скорчила рожу:

– Что? Конечно, умею, я же не ребенок.

Она рассмеялась:

– Конечно, ребенок. Эгги.

Младенец. Ржу не могу.

– Меня в детстве научили мыть посуду, и, если вы мне не позволите, вы обидите моих родителей.

Тактика сработала. Она фыркнула и сняла розовые резиновые перчатки.

– Ну давай.

– И еще… я хочу спросить. – Я старалась говорить беззаботно.

– М-м?

– У вас есть машина?

глава 10

Проталкиваться на здоровенном «вольво» миссис Джо сквозь поток транспорта оказалось настоящей мукой. Тем не менее до Норт-Футхилла я добралась целой. Мама выросла на окраине, там тесно стояли многоквартирные дома, в которых кишели эмигранты. Когда я была совсем маленькой, мы часто приезжали сюда навещать хальмони. Съехала она, когда мне было лет шесть, и с тех пор жила в доме для пожилых.

Но ехала я не к ней в квартиру. А совсем в другую часть города, на дорогой уличный рынок, пристроившийся у подножия гор.

Я завела машину на парковку, выключила зажигание. Все так, как мне запомнилось: химчистка затиснута между американской пекарней и аптекой, большая витрина, над ней маркиза в оранжевую полоску. «Химчистка Оак-Глен» – надпись была сделана вычурным шрифтом, с украшением из желудя с листиком.

Внутри ничего не было видно: полуденное солнце так и било в стекло. Но я уловила какое-то движение и вгляделась, прищурившись.

За длинным пластмассовым прилавком проворно двигалась какая-то женщина. Профиль я различала с трудом – но волосы были убраны в знакомый узел, поза величественная. Блин горелый.

Я вытащила телефон, включила.

Привет, хальмони. Помнишь, когда мама вышла на работу, а я после уроков все время торчала у тебя в химчистке? Больше всего я любила рисовать на оберточной бумаге. Сильно надавливала на карандаш, потому что иначе цвета было не видно. Ребенку, наверное, стало бы скучно целыми днями сидеть в химчистке, но с тобой было очень здорово.

Тут я умолкла, потому что голос звучал странно, хрипло. Нет, это все-таки полная жесть – отправить меня в прошлое именно тогда, когда моя бабушка лежит в коме.

Хотя, может, в этом и суть.

А что, если я с ней поговорю, пусть даже совсем коротко, и сразу все прояснится. Звучало это бредово, но ведь я приехала в прошлое на волшебном хетчбэке, так что…

Я вылезла из машины – дверца открывалась тяжело, неуклюже. Машина была древней даже для этой древней эпохи. Обалдеть.

Я посмотрела, во что одета. Белые кроссовки, джинсы, рыжая толстовка, лавандовая ветровка. Вроде все вменяемое, хальмони не заподозрит, что я из будущего. У меня с собой ни гироскутера, ни голографических очков. Телефон засунут в карман, его не видно.

А почему у меня нет голографических очков?

Когда я вошла, звякнул колокольчик. В нос ударил знакомый запах, сразу напомнив, как я приходила сюда после школы в последние месяцы работы этой химчистки, – душный запах химикатов.

Все было почти точно таким же, как в моих смутных воспоминаниях. Оранжевая стойка, стена, на которой висят катушки с цветными нитками, написанное от руки объявление: «Оплата наличными». Рокот движущейся вешалки с одеждой, шорох полиэтиленовых чехлов, в которые запакованы заказы.

А что здесь оказалось самым знакомым? Хальмони.

– Добрый день! – Она стояла ко мне спиной и перебирала какие-то пальто. Я смотрела на нее – малиновый кардиган, коричневые брюки, волосы темные, блестящие, без единой седой нитки.

Когда она обернулась, я подумала: ну, сейчас музыка заиграет. Но я просто увидела ее лицо, которое знала лучше всего на свете. На лице улыбка и вопрос:

– Чем я могу вам помочь?

Я сглотнула, приказала себе не давать воли чувствам. В кои-то веки.

– Э-э… я хотела спросить, нет ли у вас вакансий. – Я нервно выбила пальцем дробь по стойке.

Хальмони подошла, постукивая по полу плоскими подошвами туфель.

– Нет, прямо сейчас нет. – Голос – какой я помнила, только потише и помоложе, да и акцент сильнее, а еще в нем звучали официальность и настороженность, которых я в речи бабушки никогда не слышала.

Я, не сдержавшись, вгляделась ей в лицо. Гладкое, ни одной морщинки, никакой косметики, как и обычно. Хальмони, в отличие от мамы, не была ослепительной красавицей, и все же оказалась очень хороша собой. В лице читалась сила, уравновешенная мягкостью. Я часто слышала, что мы с ней очень похожи.

Она наморщила лоб:

– Я могу вам чем-то еще помочь?

А, ну да. Некрасиво таращиться на незнакомцев.

– Ну… э-э…

– Вы кореянка? – спросила она, пристально меня рассматривая.

Я скованно кивнула – постаравшись кивнуть по-корейски. Уважительно.

– Да.

Она расслабилась, ее будто отпустило – мы как бы теперь не чужие.

– Мне очень жаль, что у меня нет для вас работы. Дело в том, что мне уже помогает моя дочь.

И тут, будто по команде, сзади звякнул колокольчик. Я повернулась.

Блин.

Моя мама, Присцилла, замерла на месте. Форму чирлидерши она сняла. Вместо нее надела коротенькое платье в цветочек и вязаную кофточку. Волосы так и завязаны в высокий хвост, рюкзак висит на одном плече.

Она сощурилась, пытаясь понять, что я тут делаю:

– Привет, ты ведь наша новенькая?

Хальмони посмотрела на нее, потом на меня:

– Вы знакомы? По школе?

– Не то чтобы. – Присцилла пожала плечами. – Сегодня познакомились.

Оказаться в одной комнате с мамой и бабушкой, которые моложе самих себя на тридцать лет, – знаете, так у меня крыша еще никогда не съезжала. А я однажды проглотила 0,0002 грамма шрума, когда мы с Вэл смотрели «Синий бархат».

– Да, я новенькая. Меня зовут…

– Сэм. – Она слегка сморщила нос. – Я помню.

– Я пришла узнать… э-э… нет ли здесь работы.

– Нет, мы платных сотрудников не нанимаем, – сухо произнесла Присцилла. Прошла мимо меня, подняла крышку на петлях, оказалась в рабочей зоне. В детстве я проходила прямо под этой крышкой и почти не задевала ее затылком.

Тут хальмони заговорила с мамой по-корейски – быстро и с явным неудовольствием. Корейский у меня так себе, но суть я уловила: «Веди себя любезнее». Хальмони посмотрела на меня, выражение лица подчеркнуто безмятежное.

Присцилла закусила нижнюю губу, втянула воздух через нос. Я наблюдала за ними с огромным интересом. Колючая мама-подросток была мне в новинку.

– Сэм, – сказала хальмони, будто бы пробуя имя на вкус. Для нее оно тоже было в новинку. – Мне кажется, в «Виллидж плаза» много работы. Можешь там попробовать.

Она произнесла это извиняющимся тоном – речь шла об огромном супермаркете, и мне захотелось ее обнять.

– Спасибо, – сказала я. – Пойду выясню.

Я лихорадочно придумывала предлог, чтобы остаться, а хальмони вытащила на стойку огромный контейнер с вешалками-плечиками.

– Ты чего сегодня так поздно? – спросила хальмони по-корейски.

– Ты же знаешь, у меня чирлидерская тренировка, – пробурчала Присцилла.

– А, да, я забыла, – рассеянно произнесла хальмони – я очень хорошо знала этот тон. Шутливый.

Присцилла попыталась скрыть улыбку:

– Ну, понятное дело, омма. Тренировки-то у меня всего лишь каждый день.

– Знала я, что ты на это будешь убивать кучу времени. – Критика в ее словах звучала, пусть и легкая.

Присцилла вздохнула:

– Это может помочь при поступлении.

Хальмони грубовато фыркнула:

– Спорт был бы еще полезнее. Так ты бросила.

Короткая ссора, легкое взаимное недовольство, которое мне показалось совсем не легким. Мама тогда не знала, что через тридцать лет хальмони впадет в кому. Какая же это глупость – тратить кучу времени на дурацкие пререкания.

Я хотела их прервать, но тут Присцилла выпалила:

– Оно мне надо – плавать каждое утро в шесть часов?

Я посмотрела на нее с удивлением. До меня только сейчас начало доходить, что это семнадцатилетняя Присцилла, а не мама, которую я прекрасно знаю. Присцилла из будущего ни о чем не стала бы говорить «оно мне надо» и уж всяко не стала бы протестовать против полезных занятий спортом. «Нытья я не слышу» – в нашем доме это было мантрой.

– Да ладно, себя не обманывай, – ответила хальмони на смеси английского и корейского. – Ты просто испугалась, что испортишь хлоркой волосы.

Присцилла вроде как хотела возразить, но вместо этого рассмеялась.

– Да, верно, – ответила она по-корейски.

– Причина неуважительная, тебе не стыдно? – Хальмони говорила по-корейски, добродушно, но слегка язвительно.

Теплота в их отношениях оказалась, пожалуй, самой странной вещью из всего, что я увидела в прошлом. Очень странным было и то, что мама говорит по-корейски. Свободно. И я все думала: в их общении есть что-то очень знакомое. Потом я вдруг сообразила: именно так мы общались с хальмони. Я вспомнила, как мама отзывалась о хальмони («Раньше она была не той бабушкой, которую ты знаешь»), и подумала, что же такое произошло, что все между ними поменялось? Легкость и теплота вылились в то, что я вижу сейчас: холодность, натянутость…

Когда смех Присциллы завершился сердитым смешком, я тоже расхохоталась, не удержавшись.

– И как, Присцилла, – выпалила я, – ты здесь каждый день работаешь?

Я сама понимала, как глупо звучит этот вопрос.

– Да. А тебе-то что? – осведомилась Присцилла, просматривая список заказов. – Влюбилась в меня, что ли?

Вот же хамка.

– А ты не слишком губу раскатала? Я тебя знаю-то всего пять часов. – Слова вылетели прежде, чем я успела себя остановить: настолько глубоко впечаталась в подсознание программа «как отвечать маме».

Она вздрогнула, подняла глаза:

– Да я пошутила, естественно. Ты ж девочка.

Я попыталась не поморщиться. Крепко же в нее въелась эта гетеронормативность.

– Ну да, знаю.

Присцилла подалась ко мне ближе, лицо сделалось подозрительным.

– Эй, а ты где сегодня была? Я тебя за обедом не видела. Да и вообще нигде.

– А. Может, у нас обед в разное время?

– Чего? Он у всех в одно время.

Черт.

– А. Ну, тогда не знаю. Наверное, ты меня не заметила.

Короткая пауза, я съежилась под пронзительным взглядом Присциллы.

– Омма! – внезапно прозвенел ее голос, я подпрыгнула. – Ты мне платье переделала?

Она развернулась и пошла прочь, напрочь про меня забыв.

Я неловко потопталась на месте, плохо себе представляя, что еще предпринять. Торчать здесь, нести всякую чушь, чтобы меня совсем за больную приняли? Уйти прямо сейчас, не получив ни одного ответа? Я почти физически чувствовала, как разряжается аккумулятор телефона, а с ним испаряется мой последний шанс вернуться домой к хальмони.

– Ты точно успеешь до бала? – Даже из дальней части химчистки было слышно, как Присцилла озабочена.

Хальмони раздраженно хмыкнула:

– У меня, в отличие от тебя, есть дела поважнее этого вашего бала.

– Да, для меня это важно. Пожалуйста, сделай все как следует.

– Еще раз спросишь – омма вообще ничего не будет делать!

Приглушенные сердитые голоса так и звенели у меня в ушах.

Погоди-ка.

Меня не выбрали… Когда я вернулась после бала домой, мы ужасно поссорились.

Мамины слова эхом отдавались в голове. Я вспомнила объявления в школьном коридоре. Здесь, в прошлом, еще не закончился первый месяц учебного года.

Примерно тогда у нас отношения и разладились окончательно.

Перед глазами как в замедленной съемке поплыли математические уравнения, фрагменты вставали на свои места.

Значит, меня не случайно отправили сюда именно в этот момент. На той неделе, когда мама с хальмони ужасно разругались. Хальмони в коме, жизнь ее висит на волоске… И тут я поняла, что должна сделать. Зачем меня отправили в прошлое.

Я должна как-то спасти их отношения.

Нужно предотвратить этот скандал еще до того, как он разразится. А для этого мама должна стать королевой бала. Если она одержит победу, то и повода для скандала не будет.

Тут вернулась Присцилла с ворохом льдисто-голубого атласа в руках; я смотрела на нее во все глаза. Мне придется завести дружбу с какой-то заносчивой чирлидершей из девяностых годов? С человеком, с которым у меня совсем ничего общего – ни в прошлом, ни в настоящем? С девчонкой, которая, дай ей хоть малейшую возможность, наверняка стала бы меня изводить? Да уж, просто мука мученическая. Зато хоть какой-то план. На смену беспомощности пришел проблеск надежды.

– А когда этот бал, Присцилла? – Было очень странно называть собственную маму по имени.

– В субботу на следующей неделе.

Сегодня четверг. Так, у меня девять дней. Девять дней на то, чтобы сделать Присциллу королевой бала. Девять дней на то, чтобы мама с хальмони не поссорились.

А мой аккумулятор протянет девять дней?

Время покажет.

Ха-ха.

– Ну класс. Ты, наверное, номинантка на королеву бала? – спросила я как можно беспечнее и жизнерадостнее.

В ее глазах вспыхнуло подозрение. Словно очередное напоминание, что мне ни разу в жизни не удалось перехитрить собственную мать. Врать ей всегда было бессмысленно.

– Да? – Она произнесла это с вопросительной интонацией.

Я знала, что каждый шаг будет даваться мне с трудом. Но сейчас вдруг вспомнила, как мама настаивала, чтобы я провела эту свою «кампанию». Ладно, с этого и начнем.

– Ничего себе. Тебе нужна помощь с твоей кампанией? Я это… выиграла титул королевы бала в своей старой школе.

Шито белыми нитками – она наверняка сразу меня раскусит.

– Ого. – Никакого почтения я в этом слове не услышала. – Спасибо, я сама справлюсь.

Это был удар по самолюбию, но я не сдавалась. Да, мама, которая из будущего, умела за один миг превратить всю мою уверенность в горстку пепла. Но эта мама не была со мной знакома – пока. И этой маме я еще могу доказать, что я не совсем тупая. Мы же начинаем с чистого листа.

– Я серьезно. Я не была самой сильной номинанткой… – Присцилла фыркнула. – Но мне многих удалось убедить за меня проголосовать, именно потому что я грамотно спланировала кампанию.

Она включила движущуюся вешалку, и со мной заговорила одежда.

Я попыталась ее перекричать.

– Я слышала, как Стефани Камильо сказала, что кроме нее никому этого титула не видать.

Вешалка остановилась. Ага, я тебя поймала.

Присцилла подошла ко мне, оперлась ладонями о стойку.

– Чего? Откуда ты ее вообще знаешь? Ты провела-то у нас, типа, пять минут.

– Подслушала, как девчонки это обсуждали в туалете. – Тут я попыталась отыскать в голове самую очевидную подначку, какую можно найти для Присциллы. – Она что, самая популярная девчонка в школе?

Вот какие я произнесла слова.

Оказалось, все правильно. Из глаз Присциллы вылетели две молнии.

– Ей, падле, очень этого хочется.

– Эй! – окликнула хальмони откуда-то из задней комнаты.

Присцилла понизила голос:

– Я тебе сейчас всю правду скажу, новенькая. Стеф Камильо гадкая как не знаю кто – ей повезло, что ее вообще номинировали.

А-ха-ха. Я попыталась спрятать свою радость, пожав плечами.

– Ну, тогда, наверное, все это уже поняли и не будут за нее голосовать.

– В том и проблема: она как-то умудрилась всех убедить в собственной крутизне. И все потому, что папаша у нее – юрист в шоу-бизнесе и представляет интересы Закари Ти Брайана.

Мне, видимо, полагалось знать, кто это такой.

– Ни фига себе.

Она фыркнула:

– Тут, в Лос-Анджелесе, каждый знает кого-то, кто знает кого-то. Глупо и недоказуемо.

При этом чистая правда.

– А почему она гадкая? – спросила я.

– Ну, типа ублажала рукой половину бейсбольной команды.

Я нахмурилась.

– А ты-то откуда это знаешь? – Обычно парни несут такую чушь про девчонок, которые послали их подальше. – Фу, мерзость какая.

Присцилла слегка опешила:

– Ну… типа все знают.

– Вау, я в шоке, какие вы тут все сексисты.

Казалось, я с ней говорю на иностранном языке.

– Чего? – Присцилла уставилась на меня. – Конкретно сексом она вряд ли занимается. Ну уж нет.

Мы обе выдохнули. Не в этом дело. Даже в будущем прививать маме феминистические взгляды было совершенно бессмысленно, и я уж точно не собиралась этим заниматься в 1995 году.

– Ладно, проехали. Короче, если ты действительно хочешь стать королевой бала, я готова тебе помочь.

На полсекундочки мне показалось, что она сейчас согласится. Но потом Присцилла, видимо, собралась с мыслями и пришла к выводу, что я просто приставучая выскочка.

– Ты уж прости, но помощь мне не нужна. Сама справлюсь. – Она повернулась ко мне спиной, давая понять, что разговор окончен.

Через несколько минут я, поджав хвост, уже забиралась в машину миссис Джо. Как все это разрулить? Я всегда знала, что мы с мамой разные люди, но сейчас, когда мы вдруг стали одного возраста, контраст сделался особенно очевидным. Девчонка вроде Присциллы никогда бы не стала дружить с такой, как я.

И в дочери себе такую тоже бы не захотела.

Я бросила последний взгляд на химчистку – хальмони разглядывала меня сквозь витрину и слегка улыбалась. У меня сжалось горло. Я ей помахала, наверное, даже слишком энергично, она помахала в ответ – неловко и неуверенно. И это стало для меня достаточной мотивацией, чтобы разрулить эту историю.

Я ни за что не брошу хальмони – ни в будущем, ни в какой бы то ни было другой точке любого ее мира.