Текст книги "Необычайные приключения Арсена Люпена (сборник)"

X. Полиция подготавливает побег преступника

Дюдуи не без интереса вернулся в этот вечер в канцелярию Санте вместе со своим помощником. На печке в углу стояли три тарелки.

– Он обедал?

– Да, – ответил инспектор.

– Пожалуйста, разрежьте на мелкие кусочки остатки макарон и этот кусок хлеба… Ничего не нашли?

– Нет.

Дюдуи осмотрел тарелки, вилки, ложку, наконец, ножик, обыкновенный ножик с закругленным лезвием. Он повернул черенок сперва влево, потом вправо; черенок подался и отвинтился. Внутри ножа оказалась пустота и в ней – кусочек бумажки.

– Ага! – сказал Дюдуи. – Не очень-то остроумно для такого человека, как Арсен Люпен. Но не будем терять времени… Сходите в этот ресторан и поразведайте там, что можно.

«Полагаюсь на вас, – прочел он затем в записке, – Н. Р. будет следовать за вами издали. Я пойду навстречу. До скорого свидания, дорогая! Вы чудный друг!»

– Наконец-то, – воскликнул Дюдуи, потирая руки. – Дело, по-видимому, идет на лад. Еще один толчок с нашей стороны – и побег удастся… А тогда нам удастся захватить соучастников.

– А если Люпен ускользает от вас? – поинтересовался директор тюрьмы.

– У нас будет достаточно людей…

Во время допросов на следствии от самого Люпена можно было добиться немногого. В продолжение нескольких месяцев Жюль Бувье, судебный следователь, напрасно напрягал все силы, чтобы заставить его говорить.

Из вежливости Люпен отвечал иногда:

– Да, конечно, я с вами согласен: кража в Лионском кредите, кража на Вавилонской улице, дело о фальшивых кредитных билетах, о страховых полисах, кражи со взломом в замках Армениль, Гурель, Малаки, и т. д. – все это дела вашего покорного слуги.

– В таком случае объясните, пожалуйста…

– Это излишне. Я ведь во всем сознаюсь, во всем! Я даже признаю себя в десять раз виновнее, чем вы подозреваете.

Утомившись этими скучными допросами, следователь, наконец, прекратил их. Узнав о двух перехваченных записках, он возобновил допросы. Регулярно в полдень Арсена Люпена привозили из Санте в бюро в тюремной карете вместе с другими арестованными. Около трех или четырех часов их отвозили обратно в тюрьму.

XI. Люпен не попал в ловушку

В один прекрасный день возвращение кареты произошло при совершенно особенных обстоятельствах. Так как еще не все арестанты были допрошены, решено было отвезти сперва Люпена, и он сел в карету один. Эти кареты, называемые запросто «корзинами», делятся посредине продольным проходом и имеют десять отделений: пять справа и пять слева. Арестанты сидят очень тесно, но все-таки отделены друг от друга параллельными перегородками. Сопровождающий сторож наблюдает за проходом.

Люпен уселся в третье отделение с правой стороны, и тяжелая карета тронулась. Люпен заметил, что проехали набережную и миновали здание суда. Около середины моста С.-Мишель он нажал правой ногой металлическую пластинку в дне кареты. Она тотчас же подалась, и часть дна беззвучно отодвинулась. Люпен заметил, что находится как раз между двумя колесами. Он осторожно выжидал. Карета шагом поднималась по бульвару. На перекрестке она остановилась: упала лошадь какого-то ломового. Движение приостановилось, и улицы быстро запрудились экипажами и омнибусами. Люпен выглянул из кареты. Рядом стояла другая карета. Он приподнял часть каретного днища, оперся ногой на одну из спиц большого колеса и спрыгнул на землю.

Какой-то кучер увидел его, прыснул со смеха и закричал, но голос его был заглушен шумом экипажей, которые опять тронулись вперед. Люпен был уже далеко.

Пробежав несколько шагов, он остановился и огляделся, как бы недоумевая, куда направиться. Потом решившись, засунул руки в карманы и с беззаботным видом прогуливающегося пошел по бульвару.

Стоял прекрасный солнечный осенний день. Кафе были переполнены. Люпен вошел в одно из них и уселся на террасе. Он приказал подать пачку папирос и кружку пива, которое он выпил маленькими глотками, потом он неторопливо закурил одну папиросу, за ней другую, наконец встал и велел слуге позвать управляющего. Когда тот явился, Люпен сказал ему достаточно громко, чтобы все его слышали:

– Сожалею, что забыл свой кошелек. Может быть, имя мое вам достаточно известно, чтобы вы могли поверить мне в долг на несколько дней: я Арсен Люпен.

Управляющий посмотрел на него, думая, что это шутка, но Люпен повторил:

– Я Люпен, арестант из Санте, откуда только что бежал. Смею думать, что мое имя внушает вам некоторое доверие?

И он удалился, провожаемый смехом присутствующих; управляющий и не подумал требовать с него денег.

Люпен шел спокойно вперед, останавливаясь у витрин и беззаботно куря папиросу. Дойдя до бульвара Порт-Рояль, он осмотрелся и прямо пошел по улице, ведущей к Санте.

Вскоре перед ним показались высокие мрачные стены тюрьмы. Люпен подошел к сторожу, стоявшему у ворот, и, приподняв шляпу, спросил:

– Здесь тюрьма Санте?

– Здесь.

– Я хотел бы вернуться в свою камеру. Случайно я покинул на дороге тюремную карету, но я не хотел бы злоупотребить…

– Убирайтесь прочь с вашими шутками! – сердито проворчал сторож.

– Извините, но мне необходимо войти в эту дверь, и если вы помешаете Арсену Люпену переступить ее порог, вы ответите за это, друг мой.

Сторож с изумлением оглядел его с ног до головы, потом молча, как бы нехотя, позвонил. Железная дверь отворилась.

XII. Намерения Люпена

Через несколько минут директор тюрьмы прибежал в канцелярию, жестикулируя и притворяясь взбешенным.

Люпен усмехнулся:

– Ну, ну, не разыгрывайте со мной комедий. Скажите пожалуйста! Из предосторожности меня перевозят одного в карете, приготовляют удобное для меня загромождение улицы и воображают, что я сейчас же дам тягу и присоединюсь к моим друзьям?! Точно я могу забыть о тех двадцати агентах сыскной полиций, которые провожали меня и пешком, и в карете, и на велосипедах? Недурно бы они меня отделали! Скажите-ка, может быть, вы на это и рассчитывали? – И, пожав плечами, он прибавил: – Пожалуйста, оставьте меня в покое! Когда я захочу бежать, я сумею устроиться без посторонней помощи.

На третий день «Echo de France», положительно превратившееся в официальную хронику подвигов Арсена Люпена, поместило на своих столбцах описание попытки побега Люпена из тюрьмы, приведя даже содержание записок, которыми арестант обменивался со своей таинственной подругой, упомянув о средствах, служивших этой переписке, о соучастии полиции, о прогулке по бульвару и об инциденте в кафе. Все было сообщено читающей публике. Никто не сомневался больше в будущем побеге Люпена. Впрочем, он и сам категорически подтвердил это в разговоре с Бувье на следующий день после происшествия.

Окинув холодным взглядом следователя, подсмеивающийся над его неудачей, Люпен сказал:

– Запомните мои слова и верьте мне: эта попытка бежать составляет лишь часть общего плана моего побега.

– Странно! Я этого не понимаю.

– Да вам и не нужно понимать меня.

И когда следователь опять приступил к допросу, Арсен Люпен воскликнул с усталым видом:

– Господи, господи! К чему все это? Все эти допросы не имеют никакого значения!

– Как так?

– Разумеется! Неужели вы воображаете, что я буду присутствовать на своем процессе?

– Вы не будете?

– Конечно, нет! Это мое бесповоротное решение. Ничто меня не заставит изменить его.

Такая самоуверенность в связи с необъяснимою откровенностью, являвшейся ежедневно, раздражала и сбивала с толку представителей правосудия. Очевидно, все дело было облечено глубокой тайной, раскрыть которую мог один лишь Арсен Люпен, но это было не в его интересах.

Люпена перевели в другую камеру, в нижний этаж, следователь между тем закончил следствие и направил дело к прокурору. Наступил перерыв, продолжавшийся два месяца. Люпен провел это время лежа на кровати, с лицом, обращенным к стене. Перемена камеры, казалось, произвела на него угнетающее впечатление. Он отказался принимать своего адвоката и едва обменивался несколькими словами со своими сторожами.

Между тем всеобщее любопытство не ослабевало. Многие даже желали, чтобы планы Люпена скорее осуществились, – до такой степени нравилась толпе эта смелая личность, вдохновенная, веселая, разнообразная в своих выдумках, облеченная таинственностью. Арсен Люпен должен был бежать. Это было неизбежно, фатально! Все даже удивлялись, что дело так затянулось. Каждое утро префект полиции спрашивал у своего секретаря:

– Ну, что же, он еще не убежал?

– Нет!

– Значит, это будет завтра.

Накануне дня, назначенного для разбора дела в суде, в контору «Le Grand Journal» явился неизвестный господин, спросил заведующего судебным отделом и, бросив ему свою визитную карточку, быстро скрылся.

На карточке стояли следующие слова: «Арсен Люпен всегда держит свое обещание».

XIII. Суд

Процесс начался.

Было огромное стечение публики. Всем хотелось увидеть знаменитого Арсена Люпена, все заранее предвкушали удовольствие присутствовать при тем, как он проведет суд. Из-за дождя и пасмурной погоды публика не могла хорошо рассмотреть Арсена Люпена, когда стража ввела его. Но его тяжелая походка, манера, с которой он опустился на свое место, его равнодушная неподвижность – не располагали в его пользу. Несколько раз адвокат обращался к нему с вопросами. Он качал головой и молчал. Секретарь прочел обвинительный акт, потом председатель произнес:

– Обвиняемый, встаньте. Ваше имя, фамилия, возраст и занятие?

Не получая ответа, он повторил:

– Ваше имя? Я спрашиваю – ваше имя?

Низкий, усталый голос произнес:

– Бодрю Дезире.

В публике послышался ропот. Председатель продолжал:

– Бодрю? Дезире? А! Новая метаморфоза. Это, кажется, уже восьмое имя, которым вы называетесь и которое, конечно, так же вымышлено, как и все остальные. Мы будем придерживаться, с вашего позволения, имени Арсена Люпена, под которым вы более известны.

Справившись со своими заметками, председатель продолжал:

– Три года назад вы внезапно выплыли неизвестно из какой среды, как Арсен Люпен. Все данные, которые мы имеем о вас до этого появления, скорее гадательны. Весьма возможно, что некий Роста, работавший восемь лет назад с фокусником Диксоном, был не кто иной, как Арсен Люпен. Возможно также, что русский студент, посещавший шесть лет назад лабораторию в госпитале Святого Людовика и нередко удивлявший своего учителя смелостью своих опытов по накожным болезням, был тот же самый Арсен Люпен. Он же, по-видимому, фигурировал в Париже и в качестве профессора японской борьбы. Наконец, тот, который спас столько людей через слуховое окно на благотворительном базаре… и обокрал их после, – это был, по-видимому, опять-таки Арсен Люпен.

После короткой паузы председатель заключил:

– Вот в каком виде представляется нам предыдущий период, являвшийся лишь подготовкой к борьбе, предпринятой вами против общества. Признаете ли вы эти факты?

Во время этой речи обвиняемый стоял сгорбившись и переминаясь с ноги на ногу. Стало светлее и можно было различить его необычайную худобу, впалые щеки, странно выдающиеся скулы, лицо землистого цвета, испещренное красными пятнами и обрамленное неровной и редкой бородой. Пребывание в тюрьме значительно состарило и истомило его.

Казалось, что он не слыхал обращенного к нему вопроса. После двукратного повторения он поднял глаза, обдумывая, по-видимому, свой ответ и сделав над собою страшное усилие, пробормотал:

– Бодрю… Дезире.

Председатель пожал плечами.

– Я не понимаю вашей системы защиты, Арсен Люпен, – сказал он. – Если вы хотите разыгрывать роль глупца, не ответственного за свои поступки, воля ваша. Я же приступаю к делу, не обращая внимания на ваши фантазии.

Затем он перешел к подробностям краж, мошенничеств и подлогов Арсена Люпена. Время от времени он обращался с вопросом к обвиняемому, который или бормотал что-то, или совсем не отвечал.

Начался допрос свидетелей. После нескольких ничтожных показаний был вызван Ганимар. Общий интерес пробудился. Сначала старый сыщик несколько разочаровал аудиторию. Не то, что он был смущен, – потому что не в первый раз пришлось ему присутствовать на суде, – но беспокоен, не в своей тарелке. Он посматривал на обвиняемого с явным недоумением. Однако он рассказал обо всех событиях, в которых сам принимал участие: преследование им Арсена Люпена по Европе и прибытие в Америку. Его слушали жадно, как слушали бы рассказ о самых романических любовных приключениях. В конце рассказа, передавая свои разговоры с Арсеном Люпеном, он два раза неожиданно останавливался и выказал странную рассеянность и нерешительность.

Было ясно, что его преследовала какая-то посторонняя мысль.

– Если вам нездоровится, не лучше ли прервать показания? – сказал председатель.

– О нет, нет, но дело в том…

Он замолчал, пристальным, долгим взглядом всматриваясь в обвиняемого.

– Я прошу дозволения взглянуть на Люпена вблизи, – сказал он. – Здесь кроется какая-то загадка, которую надо выяснить.

Он подошел к подсудимому, еще раз внимательно оглядел его, потом вернулся на свое место и произнес торжественным голосом:

– Господин председатель! Я утверждаю, что находящийся здесь человек – не Арсен Люпен.

Водворилось глубокое молчание.

– Что вы говорите? – воскликнул, наконец, растерявшийся председатель.

– На первый взгляд, пожалуй, можно ошибиться. Признаюсь, сходство действительно существует, но достаточно обратить внимание на нос, рот, волосы, цвет кожи… Конечно, это не Арсен Люпен. В особенности эти глаза… Разве у Люпена были когда-либо глаза алкоголика?

– Позвольте! Позвольте! В чем же дело? Что вы подозреваете, свидетель?

– Я и сам не знаю. Я думаю, что вместо себя Люпен подсунул кого-то. Впрочем, это, может быть, его сообщник.

Председатель велел вызвать судебного следователя, директора Санте и сторожей; затем объявил перерыв.

По возобновлении заседания Бувье и директор на очной ставке с обвиняемым объявили, что между Арсеном Люпеном и этим человеком не было почти никакого сходства.

– Но в таком случае, кто же этот человек? И как он попал в руки правосудия?

Ввели двух сторожей Санте, и – странное противоречие! – они признали арестанта, за которым смотрели по очереди. Председатель вздохнул свободнее.

– Да, да, – подтвердил один из сторожей, – это, конечно, он.

– Вы не сомневаетесь?

– Нет, хотя я мало видел его. Сдали мне его вечером, а с тех пор целых два месяца он все лежал на кровати, лицом к стене.

– А раньше этих двух месяцев?

– Раньше? Раньше он не сидел в камере номер двадцать четыре.

– В таком случае мы имеем дело с подлогом, совершившимся два месяца назад.

В полном недоумении председатель обратился к обвиняемому и сказал ободряющим, ласковым тоном:

– Послушайте, обвиняемый, не можете ли вы объяснить, как и когда вы попали в руки правосудия?

После искусного и спокойного допроса удалось вырвать у него несколько фраз, из которых выяснилось следующее. Два месяца назад после уличной схватки его привели в полицейское бюро, где он провел ночь. Утром его выпустили. У него была лишь мелкая медная монета в кармане. Когда он проходил через двор, два сторожа схватили его за руки и посадили в арестантскую карету. С тех пор он жил в камере № 24… Кормили там хорошо… спать было недурно… и он не протестовал…

Все это казалось правдоподобным. Председатель для пополнения следствия отложил дело до следующей сессии. Списки заключенных под стражу подтвердили приведенные факты: действительно, за восемь недель перед тем некий Дезире Бодрю ночевал в полиции. Освобожденный на следующий день, он оставил участок в два часа пополудни. В этот самый день, в два часа, допрошенный в последний раз Арсен Люпен вышел из следственной камеры. Итак, сторожа ошиблись? Или, введенные в заблуждение сходством, не смешали ли они этого человека с прежним арестантом?

Была ли эта перемена придумана заранее? Но тогда каким чудом мог удаться план, основанный лишь на целом ряде маловероятных удач, случайных встреч и чудовищных ошибок?

Дезире Бодрю отправили в антропометрическое бюро: там не нашлось мерки, соответствующей его приметам. Но скоро напали на его следы. Он жил милостыней, ночуя в домишках тряпичников, разбросанных у заставы. Год назад он исчез.

Сманил ли его Арсен Люпен? Это ничем не подтверждалось. Впрочем, и в этом случае история бегства арестанта осталась бы такой же загадкой. Из двадцати гипотез, которыми можно было объяснить таинственное приключение, ни одна не выдерживала критики. Только самый факт побега оставался вне сомнения. Развязка вполне оправдывала горделивые слова Арсена Люпена:

– Я не буду присутствовать на моем процессе.

XIV. Преследование по пятам

Через месяц самых старательных розысков загадка все еще оставалась загадкой. Однако нельзя же было бесконечно держать несчастного Бодрю в заключении. Было бы странно судить его: против него не было никаких улик, и он был освобожден, – только был отдан приказ оставить его под надзором полиции.

Эту мысль подал Ганимар. По его мнению, тут не было ни случайности, ни сообщничества: Бодрю был просто орудием в искусных руках Арсена Люпена. Если Бодрю окажется на свободе, через него можно будет добраться и до Люпена или до кого-нибудь из его шайки.

Ганимару дали в помощники двух сыщиков, и в одно туманное январское утро двери тюрьмы открылись перед Дезире Бодрю. Сначала он казался в большом затруднении и шел как человек, у которого нет намеченной цели. Он шел по улице Сен-Жак. У лавки старьевщика он снял куртку и жилет; жилет он продал за несколько су и, надев снова куртку, отправился дальше.

Он перешел Сену. Скоро его обогнал омнибус Монмартр – Сен-Мишель. Он хотел сесть в него, но в карете не было свободных мест. Немного подумав, он вошел в станционный зал.

В это время Ганимар подозвал своих сыщиков и, не спуская глаз с входа на станцию, торопливо шепнул: «Возьмите карету… нет, две, это вернее! Я поеду с одним из вас, и мы выследим его».

Приказание было исполнено. Но Бодрю не появлялся. Ганимар вошел в зал, в нем никого не оказалось.

– Какой я идиот, – проворчал он, – я забыл о втором выходе.

Действительно, станция сообщалась внутренним коридором с соседней улицей. Ганимар бросился туда и как раз успел заметить Бодрю на империале батиньольского омнибуса, огибавшего угол улицы. Ганимар догнал омнибус, но он потерял своих помощников и должен был продолжать свою погоню один.

Он пришел в бешенство и готов был без всякой церемонии схватить Бодрю за ворот. Не преднамеренно ли этот якобы идиот искусно разлучил его с помощниками? Он посмотрел на Бодрю, дремавшего на скамейке: голова его качалась взад и вперед. Его лицо с полуоткрытым ртом выражало невероятную глупость. Нет, это не был соперник, способный провести Ганимара; ему помог простой случай, вот и все.

На перекрестке Бодрю переменил омнибус на трамвай, шедший по бульвару Гаусмана, а потом он сошел с трамвая и беззаботно вошел в Булонский лес. Он шел из аллеи в аллею, возвращался, опять уходил… Чего он искал? Была ли у него цель?

После целого часа таких маневров он казался изнемогавшим от усталости. Увидав скамейку, он сел на берегу маленького озера, скрытого между деревьями, недалеко от скакового поля. Местность была совершенно безлюдна.

Прошло полчаса. Выведенный из терпения, Ганимар решился вступить с Бодрю в разговор. Он подошел к нему, сел рядом с ним, закурил папироску и принялся концом палки рисовать круги по песку.

– Сегодня не жарко, – сказал он.

Молчание. Вдруг среди тишины раздался смех, счастливый, радостный смех, смех ребенка, который не может удержаться от него. Ганимар почувствовал, что волосы на его голове встали дыбом. Он так хорошо знал этот смех!..

Резким движением схватил он человека за его куртку и впился в него проницательным взглядом, еще более проницательным, чем тогда на суде. Да! Это уже не был тот человек, это был другой, настоящий!..

Толкаемый своими подозрениями, Ганимар уже видел отражение яркой жизни в этих глазах, видел крепкие мускулы под поблекшей кожей, а под уродливым разрезом рта ему чудился твердо очерченный рот того, другого.

– Арсен Люпен! Арсен Люпен! – едва внятно произнес он.

И вдруг в порыве злобы он схватил Люпена за горло, стараясь повалить его. Несмотря на свои пятьдесят лет, Ганимар был еще необыкновенно силен, тогда как его противник, казалось, не обладал серьезными средствами защиты.

Вот было бы превосходно, если бы ему, Ганимару, удалось вернуть мошенника в тюрьму!

XV. Разрешение необъяснимой загадки

Борьба продолжалась недолго. Люпен почти не защищался, но Ганимару пришлось выпустить его так же быстро, как он напал на него: правая рука сыщика тяжело и безжизненно повисла.

– Если бы вы изучали японский бокс, джиу-джитсу, – сказал Люпен, – вы знали бы, что этот удар называется по-японски «удитишежи». Еще одна секунда, и я сломал бы вам руку, – прибавил он холодно. – Впрочем, вы получили бы только то, что заслужили. Как! Вы, мой старый друг, которого я уважаю, которому я добровольно открываю мое инкогнито, вы злоупотребляете моим доверием! Это нечестно, Ганимар!

Ганимар молчал. Этот побег, за который он считал себя ответственным, потому что он сам своим показанием ввел правосудие в заблуждение, казался ему позорным пятном, навсегда испортившим его карьеру.

– Боже мой, Ганимар, не огорчайтесь же! Если бы вы не заговорили на суде, я заставил бы говорить кого-нибудь другого. Подумайте, мог ли я допустить, чтобы Бодрю Дезире был осужден?

– Значит, на суде были вы сами? И вы сами стоите здесь, передо мной?

– Я, все я и только я!

– Возможно ли?!

– О, для этого не надо быть волшебником. Достаточно нескольких лет, как говорил наш милейший председатель, чтобы хорошенько приготовиться ко всем случайностям.

– Но это лицо? Глаза?

– Поймите же, что если я целых полтора года работал в госпитале, то никак не из любви к искусству. Я полагал, что тот, кто со временем будет называться Арсеном Люпеном, должен уметь побеждать банальные условия наружности и тождественности. Что такое наружность? Ее легко изменить по-своему. Известное подкожное впрыскивание парафина вздувает кожу в любом месте. Дубильная кислота превращает вас в индейца. Сок чистотела украшает вас разнообразнейшими лишаями и опухолями. Известные химические соединения влияют на рост бороды и волос, другие – на звук вашего голоса. Прибавьте к этому два месяца диеты в камере номер двадцать четыре, на тысячу ладов повторенные упражнения, чтобы открывать рот с сообразной гримасой, склонять голову на сторону и ходить сгорбленным… Наконец пять капель атропина в глаза, чтобы придать им блуждающее, растерянное выражение, – и дело в шляпе!..

– Я не понимаю, каким образом сторожа…

– Превращение совершалось постепенно, и они не могли подметить ежедневного развития.

– Но как же Бодрю Дезире?

– Бодрю существует. Это ни в чем не повинный бедняк, с которым я встретился в прошлом году и который, действительно, имеет со мною некоторое сходство в чертах лица. На случай всегда возможного ареста я поместил его в надежное место и принялся первым долгом изучать черты, отличавшие нас друг от друга, чтобы смягчить их насколько возможно в себе самом. Мои друзья устроили так, что Бодрю провел одну ночь в участке и вышел из него приблизительно в тот же час, как и я; это совпадение легко могло быть засвидетельствовано. Подсовывая полиции этого Бодрю, я создавал такие обстоятельства, при которых правосудие неизбежно, – слышите? – не-из-беж-но должно было наброситься на него и, несмотря на неодолимые трудности подмены одного арестанта другим, правосудие скорее всего поверит в такую подмену, чем признает свою несостоятельность.

– Да, действительно, это так, – пробормотал Ганимар.

– И, наконец, – воскликнул Люпен, – у меня в руках был огромный козырь: всеобщее ожидание моего побега. Поймите же, чтобы бежать… не убегая, – надо было, чтобы все заранее твердо верили в это бегство, чтобы это казалось всем абсолютно верным, истиной, ясной, как солнечный свет. Я этого хотел – и добился. Арсен Люпен не будет присутствовать на своем процессе! И когда вы встали, сказав: «Этот человек не Арсен Люпен», было бы неестественно, если бы все не поверили в ту же минуту, что я действительно не Арсен Люпен. Если бы хоть кто-нибудь усомнился, хоть бы один человек решился сказать: «Ну а если это все-таки Арсен Люпен?» – я пропал бы.

Внезапно схватив Ганимара за руку, он продолжал:

– Ну-ка, Ганимар, признайтесь, вы ведь ждали меня у себя дома в четыре часа, через неделю после нашего свидания в тюрьме Санте? Вы ждали меня, как я вас просил?

– А тюремная карета? – спросил Ганимар, избегая прямого ответа.

– Глупости! Это мои друзья подменили старую негодную карету и хотели заставить меня рискнуть. Я знал, что дело может удаться только при исключительных обстоятельствах. Но я нашел полезным развить эту попытку бегства и огласить ее повсюду. Первый смело рассчитанный опыт придавал второму, вымышленному, значение побега, будто бы уже приведенного в исполнение.

– Так что сигара?…

– Была выдолблена мной, как и ножик.

– А записки?

– Написаны мною самим.

– А таинственная корреспондентка?

– Она и я – одно лицо. Я пишу всевозможными почерками.

– Как же допустить, чтобы служащие в антропометрическом бюро, взяв приметы Бодрю, не заметили, что они расходятся с вашими?

– Перед моим возвращением из Америки один из служащих бюро за хорошую плату занес на мою карточку неверную пометку, вследствие чего приметы Бодрю не могли уже совпасть с приметами Арсена Люпена.

Опять наступило молчание.

– А теперь что вы будете делать? – спросил, наконец, Ганимар.

– Отдыхать! – воскликнул Люпен. – Я буду усиленно питаться и понемногу снова сделаюсь самим собой.

Уже начинало смеркаться.

– Кажется, нам больше нечего сообщить друг другу? – сказал Люпен, остановившись перед Ганимаром.

– Напротив, – ответил Ганимар. – Я хотел бы знать, откроете ли вы истину относительно вашего бегства? Моя ошибка…

– О, никто никогда не узнает, что из тюрьмы выпустили Арсена Люпена. Для меня крайне важно, чтобы мой побег оставался окутанным мраком неизвестности и носил характер чего-то чудодейственного. Итак, не бойтесь, мой добрый друг, и прощайте! Сегодня вечером я обедаю в гостях, мне едва хватит времени переодеться.

– А я думаю, что вы жаждете покоя!

– Увы, существуют светские обязанности, от которых нельзя уклониться. Отдых начнется завтра.

– А где вы обедаете сегодня?

– В английском посольстве.