Текст книги "Остров тридцати гробов"

– Да еще какую! – вскричал дон Луис. – Обо всех злоключениях Божьего Камня! Исторический трактат, обзор – от доисторических времен вплоть до тридцати преступлений сверхбоша. Черт возьми, не часто ведь выдается случай прочесть подобную лекцию, и уж я-то этот случай не упущу ни за какие деньги! На кафедру, дон Луис, и приступай к своему повествованию!

Он встал перед Ворским.

– Счастливчик! Ты у меня в первом ряду и не пропустишь ни звука. Неужели не приятно хоть немного рассеять мрак в голове? Ты ведь совсем запутался и нуждаешься в твердой руке, которая выведет тебя на путь истинный. Уверяю тебя, я начинал, ничегошеньки не зная. Ты только подумай! Загадку не могли разгадать на протяжении веков, а ты ее только еще больше запутал.

– Разбойник! Грабитель! – проскрипел Ворский.

– Ну зачем же оскорблять? Если тебе неудобно, расскажи нам о Франсуа.

– Никогда! Он умрет.

– Да нет же, ты заговоришь. Я позволяю тебе перебить меня. Чтобы я остановился, тебе будет достаточно насвистать мелодию «Как-то раз мне дали в рожу» или «Мамочка, мамочка, лодочки плывут». Я сразу отправлю людей на поиски, и если ты не соврешь, то останешься здесь, Отто тебя отвяжет, и вы сможете воспользоваться лодкой Франсуа. Договорились?

Дон Луис повернулся к Стефану Мару и Патрису Бельвалю и пригласил:

– Рассаживайтесь, друзья мои, лекция будет несколько длинноватой, но для красноречия мне нужны слушатели, которые будут и судьями тоже.

– Но нас только двое, – проговорил Патрис.

– Нет, трое.

– Где же третий?

– А вот он.

Третьим оказался Дело-в-шляпе. Он прибежал мелкими шажками, торопясь не более обычного. Поприветствовал Стефана, помахал хвостом дону Луису, словно говоря: «Я тебя знаю, мы с тобой приятели», после чего уселся с таким видом, точно не хотел никому мешать.

– Отлично, Дело-в-шляпе, – воскликнул дон Луис, – ты, я вижу, тоже хочешь узнать обо всем! Такая любознательность делает тебе честь. Надеюсь, ты будешь мною доволен.

Дон Луис был в восторге. У него оказались и аудитория, и трибунал. Ворский продолжал корчиться на дереве. Миг был и впрямь восхитительным.

Проделав нечто вроде пируэта, который мог напомнить Ворскому коленца Старого Друида, дон Луис выпрямился, слегка поклонился, сделал вид, что подносит к губам стакан воды, после чего оперся руками о воображаемую трибуну и хорошо поставленным голосом начал:

– Дамы и господа!

Двадцать пятого июля семьсот тридцать второго года до Рождества Христова…

16. НАДГРОБИЕ БОГЕМСКИХ КОРОЛЕЙ

Начав таким образом фразу, дон Луис остановился, наслаждаясь произведенным эффектом. Капитан Бельваль, хорошо знавший своего друга, рассмеялся от всего сердца. Стефан продолжал выказывать озабоченность. Дело-в-шляпе сохранял спокойствие.

Дон Луис Перенна продолжал:

– Должен признаться, дамы и господа, что столь точную дату я назвал отчасти для того, чтобы привести вас в изумление. В сущности, дату, когда происходила сцена, которую я буду иметь честь вам описать, я могу назвать лишь с точностью до нескольких веков. Но зато я знаю наверное, что происходила она в том уголке Европы, что зовется сейчас Богемией, а именно в том месте, где теперь высится небольшой промышленный городок Иоахимшталь. А вот и подробности сцены, как я их себе представляю. Утром того дня в одном из кельтских племен, что год или два назад осели между берегами Дуная и верховьями Эльбы, в Герцинском лесу, царила суматоха. Воины с помощью своих жен заканчивали снимать палатки, укладывать священные топоры, луки и стрелы, собирать глиняную посуду, бронзовую и медную утварь, нагружать лошадей и волов.

Вожди разрывались на части, стараясь ничего не упустить. Ни беспорядка, ни толчеи не было. Еще не наступил день, когда племя снялось с места и двинулось в сторону Эгера, притока Эльбы, куда и добралось к концу дня. Там их поджидали лодки, находившиеся под охраной сотни лучших воинов, заранее посланных вперед. Одна из лодок привлекала внимание своею внушительностью и богатым убранством. От одного борта до другого была растянута длинная завеса цвета охры. На заднее сиденье лодки поднялся вождь вождей – король, если угодно, – и произнес речь, от которой я вас избавлю, так как не хочу сокращать свою, и которая вкратце сводилась к следующему: «Племя переселяется, чтобы избежать притязаний соседей. Всегда печально оставлять место, где ты жил. Но какое дело до этого мужчинам нашего племени, раз они забирают с собой самое ценное имущество, священное наследие предков, божество, которое их защищало и сделало их грозными, великими из великих, – одним словом, камень, что покрывал гробницу их короля?»

И вождь вождей торжественным жестом отодвинул в сторону завесу цвета охры и открыл взорам собравшихся гранитную плиту размерами приблизительно два метра на метр, шероховатую, темную, с несколькими светлыми прожилками.

Толпа мужчин и женщин вскрикнула, и все, вытянув вперед руки, пали ниц, носами в самую пыль.

Тогда вождь вождей взял металлический жезл с драгоценной рукоятью, лежавший на гранитной плите, потряс им и провозгласил: «Я не расстанусь со всемогущим жезлом, пока чудесный камень не будет в безопасности. Этот жезл заключает в себе небесный огонь, который дарует жизнь или смерть. Если чудесный камень закроет могилу моих отцов, всемогущий жезл останется у них в руках в дни несчастий и побед! Да ведет нас небесный огонь! Да осветит нас Бог солнца!» Он закончил, и все племя снова снялось с места.

Дон Луис сделал паузу и с удовольствием повторил:

– Он закончил, и все племя снова снялось с места.

Патриса Бельваля очень позабавил рассказ друга, и даже Стефан, увлеченный его оживлением, повеселел. Но дон Луис прервал их:

– Нечего смеяться, все это очень серьезно. То, что я рассказываю, – не сказочка для детишек, которые верят во всякие фокусы и плутовство; это правдивая история, подробности которой – сами увидите – позволят все объяснить верно, точно и, можно сказать, научно. Да, научно, я не боюсь этого слова, дамы и господа. Мы вторгаемся в область науки, и даже Ворский пожалеет, что был так весел и недоверчив.

Еще один стакан воды, и дон Луис продолжал:

– Недели и месяцы продвигалось племя по течению Эльбы и однажды вечером, ровно в половине десятого, вышло к морю, в страну, которая впоследствии стала носить название Фрисландия. Оно пробыло там недели и месяцы, но так и не обрело необходимой безопасности и решилось поэтому на новый исход.

На этот раз он совершался по морю. Тридцать лодок вышли в море – обратите внимание на цифру тридцать, именно столько семей составляли племя, – они недели и месяцы странствовали от берега к берегу, обосновались сперва в Скандинавии, потом в Саксонии, откуда их выгнали, и они опять пустились в странствия. Уверяю вас, это было и в самом деле странное, трогательное и грандиозное зрелище: кочующее племя, которое повсюду таскает за собой надгробную плиту своих королей в поисках надежного, недоступного и окончательного убежища, где оно могло бы спрятать своего идола, укрыть его от вражеских вылазок, молиться на него и пользоваться им для поддержания собственного могущества.

Последним этапом их скитаний оказалась Ирландия, и вот там, после того, как племя прожило в Зеленом Эрине полвека или даже век и нравы его несколько смягчились в результате общения с менее дикими племенами, в один прекрасный день внук, а может быть, правнук великого вождя, сам уже великий вождь, принял одного из своих посланцев, отправленных им в соседние страны. Этот явился с материка. Он отыскал великолепное убежище. Это был почти неприступный остров, который сторожили тридцать утесов и на котором стояло тридцать гранитных монументов.

Тридцать! Вещее число! Как не увидеть в нем зов и веление таинственных божеств? Тридцать лодок были вновь спущены на воду, и путешествие началось.

Они достигли цели. Они взяли остров штурмом. Они просто-напросто вырезали под корень местных жителей. Племя обосновалось на острове, и надгробный камень богемских королей занял место… там же, где он находится сейчас, – я показывал его нашему приятелю Ворскому. Здесь я сделаю небольшое отступление и выскажу несколько весьма важных исторических замечаний. Я буду краток.

Менторским тоном Луис начал объяснять:

– Остров Сарек, так же как Франция и Западная Европа, в течение тысяч лет был населен теми, кого мы теперь называем лигурами, прямыми потомками пещерных людей, у которых они частично унаследовали нравы и привычки. Нужно отметить, что эти лигуры были талантливыми строителями и, вероятно, под влиянием великих восточных цивилизаций воздвигли свои громадные гранитные глыбы и создали огромные погребальные залы.

Именно здесь наше племя своими терпеливыми руками столь удачно приспособило для своих целей систему естественных пещер и гротов и воздвигло эти гигантские памятники, поражавшие воображение склонных к мистике, суеверных кельтов.

Вот так после первого – скитальческого – периода для Божьего Камня открылся период отдыха и поклонения, который мы назовем друидическим периодом. Он длился тысячу – полторы тысячи лет. Племя растворилось среди соседних племен и жило, по всей видимости, под покровительством какого-нибудь бретонского короля. Власть мало-помалу переходила от вождей к жрецам, то есть друидам, чье могущество возрастало от поколения к поколению.

Я утверждаю, что источником этого могущества был чудесный камень. Конечно, друиды были жрецами повсеместно признанной религии и воспитателями галльской молодежи (вне всякого сомнения, – но это между нами – камеры под Черными Песками служили монашескими кельями, вернее, помещениями своеобразного друидского университета); конечно, согласно древним традициям, они руководили человеческими жертвоприношениями, сбором омелы, вербены и прочих волшебных растений. Но на острове Сарек они были прежде всего хранителями и хозяевами камня, что дарует жизнь или смерть. Помещенный под сводами подземного зала для жертвоприношений, он был, без сомнения, виден и снаружи, и у меня есть все основания полагать, что в те времена Дольмен Фей, который мы здесь видим, возвышался в месте, называемом Цветущим Распятием, а как раз под ним и располагался Божий Камень. Именно сюда стекались больные, калеки и ущербные дети, чтобы обрести здоровье. Именно здесь, на священной плите, у бесплодных женщин появлялась способность к зачатию, именно здесь старцы восстанавливали угасшие силы.

По моему мнению, камень этот играет главную роль в былых сказках и легендах Бретани. Это центр, откуда расходятся все суеверия и верования, все тревоги и надежды. От него, а может быть, от волшебного жезла, которым владел верховный жрец, заставлявший его по своему желанию сжигать плоть или излечивать раны, стихийно пошли прекрасные истории о рыцарях Круглого стола и чародее Мерлине. Он – основа всех туманных слухов, средоточие всех символов. Он – тайна и истина, великая загадка и великая разгадка.

Последние слова дон Луис произнес несколько восторженно и улыбнулся:

– Не радуйся так, Ворский. Оставим наши восторги для рассказа о твоих злодеяниях. Мы подошли к апогею друидической эпохи, которая продолжалась долгие века и после исчезновения друидов, когда чудесным камнем пользовались всяческие чародеи и кудесники. Теперь мы постепенно перейдем к третьему религиозному периоду, то есть, скорее всего, к постепенному упадку всего, что составляло достояние Сарека, – паломничеств, памятных празднеств и так далее.

Церковь и впрямь не сумела приспособиться к столь откровенному идолопоклонству. Насколько это было в ее силах, она боролась с этим куском гранита, привлекавшим столько верующих и упрочивавшим омерзительный культ. Борьба была неравной, и прошлое уступило. Дольмен перенесли на его теперешнее место, плиту богемских королей засыпали слоем земли, и на месте, где происходили кощунственные чудеса, поднялось распятие.

А над всем этим – великое забвение.

Поймите меня правильно. Забылись обряды. Забылись ритуалы и все, что составляло историю исчезнувшего культа. Но не забылся сам Божий Камень. Никто больше не знал, где он находится. Никто не знал даже, что это такое. Но люди постоянно о нем говорили и верили в существование чего-то, что называется Божьим Камнем. Из уст в уста, от поколения к поколению передавались волшебные и жуткие истории, которые все сильнее удалялись от действительности и превращались в легенду – все более смутную и ужасную, однако при всем том хранившую в людской памяти воспоминания о Божьем Камне, и прежде всего – его имя.

Если учесть, как стойко воспоминания о нем хранились в памяти людей, как бессмертны они в истории этих краев, вполне логично будет предположить, что время от времени какой-нибудь любопытный попытается восстановить чудесную правду. Двое из таких любопытных – брат Тома, монах-бенедиктинец, живший в середине пятнадцатого века, и наш современник господин Магеннок – сыграли во всем этом деле немаловажную роль. Брат Тома – поэт и художник-миниатюрист, о котором мы мало что знаем, очень скверный поэт, судя по его стихам, но небесталанный, хотя и наивный, художник – оставил после себя нечто вроде требника, в котором воспел свое пребывание в Сарекском аббатстве и нарисовал тридцать дольменов, находящихся на острове, снабдив все это стихами, религиозными цитатами и пророчествами в духе Нострадамуса. Этот требник, в котором есть пресловутая страница с распятыми женщинами и пророчеством относительно Сарека, и обнаружил Магеннок, его-то я нашел ночью и прочитал в комнате последнего.

Странная личность этот Магеннок! Запоздалый потомок былых чародеев, он, как я подозреваю, неоднократно выступал в роли привидения. Будьте уверены: друид в белом хитоне, которого якобы видели на шестой день полнолуния собирающим омелу, – не кто иной, как Магеннок. Он знал всякие снадобья, лечебные травы, умел обрабатывать землю так, чтобы на ней росли громадные цветы. Вне всякого сомнения, это он обследовал погребальные склепы и подземный зал для жертвоприношений и похитил волшебный камень из ручки жезла, проникал в подземелье через лаз, которым воспользовались и мы и который выходит на поверхность у тропинки, ведущей в потерну, причем всякий раз он был вынужден заделывать его песчаником и щебнем. И опять-таки он передал господину д'Эржемону страницу из требника. Доверил ли он ему также результаты своих последних открытий? Что именно знал господин д'Эржемон? Это не важно. Важно другое: появилось еще одно действующее лицо, которое сразу взяло дело в свои руки и приковало к нему всеобщее внимание, посланник рока, взявшийся решить вековую загадку, исполнить приказ таинственных сил и положить себе в карман Божий Камень. Я имею в виду Ворского.

Дон Луис осушил третий стакан воды и кивнул Отто:

– Дай ему все же попить, если он хочет. Ты хочешь пить, Ворский?

Ворский, казалось, был уже совсем плох, его силы и выносливость подходили к концу. Стефан и Патрис снова вступились за негодяя, опасаясь самого худшего.

– Да что вы, – возразил дон Луис, – с ним все в порядке, до конца лекции он выдержит – хотя бы из желания все узнать. Правда, интересно, а, Ворский?

– Грабитель! Убийца! – прохрипел тот.

– Ну как хочешь. Ты, стало быть, все еще отказываешься сказать, где спрятан Франсуа?

– Убийца… Бандит…

– Тогда виси дальше, друг мой. Дело твое. Нет ничего полезнее для здоровья, чем капелька страданий. И потом ты ведь их столько принес другим, негодяй!

Дон Луис произнес последнюю фразу жестко и с оттенком гнева, неожиданным у этого человека, повидавшего на своем веку столько преступлений и вступившего в схватку со столькими злодеями. Быть может, этот выходил за всякие рамки?!

Дон Луис продолжал:

– Лет тридцать пять назад очень красивая женщина, приехавшая из Богемии, но по происхождению венгерка, стала появляться в городах, выросших вокруг озер Баварии, где быстро приобрела репутацию прорицательницы, гадалки, хиромантки, ворожеи и медиума. Она обратила на себя внимание короля Людвига Второго, друга Вагнера, строителя Байрейта, коронованного безумца, прославившегося своими экстравагантными причудами. Связь безумца с ясновидящей длилась несколько лет – связь бурная, неистовая, прерывавшаяся из-за капризов короля и закончившаяся трагически: в один таинственный вечер Людвиг Второй Баварский бросился из лодки в воды Штарнбергского озера. Был ли это, как утверждает официальная версия, трагический приступ безумия? Или преступление, как считали некоторые? Каковы причины самоубийства? Чем вызвано преступление? На эти вопросы мы теперь уже никогда не получим ответа. Но факт остается фактом: венгерка сопровождала Людвига Второго в прогулке по озеру, а на следующий день, лишенная своих драгоценностей и многого другого, была выдворена за пределы Баварии.

В этом приключении женщину сопровождало четырехлетнее чудовище по имени Алекси Ворский, с которым она и поселилась неподалеку от городка Иоахимшталь, в Богемии, а через некоторое время принялась учить его грезить наяву, прозревать прошлое и будущее, а также мошенничать. Невероятно горячего нрава, но очень слабый умом, мальчик страдал галлюцинациями и кошмарами, верил в колдовство, прорицания, сны и оккультные силы и принимал легенды за историю, а ложь за действительность. Особенно его поразила одна горская легенда: в ней говорилось о камне, обладавшем волшебной силой, который во тьме времен был похищен злыми духами и однажды должен быть вновь обретен сыном короля. Крестьяне даже показывали углубление, якобы оставшееся от камня на склоне холма.

«Сын короля – это ты, – твердила молодому человеку мать. – Отыскав похищенный камень, ты избегнешь грозящего тебе кинжала и сам станешь королем».

Это нелепое пророчество, а также еще одно, согласно которому, по словам венгерки, супруга ее сына погибнет на кресте, а сам он умрет от руки друга, оказали на Ворского самое непосредственное влияние, когда пробил роковой час. Теперь я перехожу к этому самому роковому часу, опуская то, что мы выяснили в результате трех бесед вчера и этой ночью, и то, что мы сумели восстановить. И верно: к чему подробно пересказывать то, что вы, Стефан, поведали в своей камере Веронике д'Эржемон? Зачем посвящать вас, Патрис, тебя, Ворский, и тебя, Дело-в-шляпе, в такие известные вам события, как твой брак, Ворский, – точнее, два брака: сначала с Эльфридой, потом с Вероникой д'Эржемон, – как воспитание Франсуа его дедом, как исчезновение Вероники, как твои попытки ее найти, как твое поведение во время войны и пребывание в концентрационных лагерях? Это все мелочи по сравнению с событиями, происшедшими позже. Итак, мы выяснили историю Божьего Камня. Теперь нам предстоит распутать клубок, накрученный вокруг него тобою, Ворский.

Начало другой, уже современной, истории таково. Ворский сидит в концентрационном лагере, расположенном близ Понтиви, в самом центре Бретани. Фамилия его уже не Ворский, а Лаутербах. Пятнадцатью месяцами раньше, после первого побега и решения трибунала приговорить его к смертной казни за шпионаж, он снова сбежал, встретил в лесу Фонтенбло одного из бывших своих слуг по имени Лаутербах, такого же, как и он, беглеца, немца по национальности, убил его, одел в свою одежду и загримировал так, чтобы того можно было принять за него, то есть за Ворского. Военные власти попались на этот крючок и похоронили мнимого Ворского в Фонтенбло. Что же касается подлинного Ворского, то ему не повезло: его снова арестовали, уже под именем Лаутербаха, и отправили в лагерь в Понтиви.

Так обстояло дело с Ворским. Теперь об Эльфриде – его первой жене, грозной сообщнице во всех преступлениях и тоже немке (о ней и об их совместном прошлом я знаю кое-какие подробности, но они не представляют особого интереса, поэтому я даже не стану о них упоминать). Итак, Эльфрида, сообщница Ворского, скрывалась вместе с их сыном Райнхольдом в сарекских пещерах. Он оставил ее там, приказав шпионить за господином д'Эржемоном, чтобы через него выйти на Веронику д'Эржемон. Я не знаю причин, побудивших несчастную согласиться на это. Слепая привязанность, страх перед Ворским, злоба и ненависть к заменившей ее сопернице – какая разница? Она уже жестоко наказана. Мы будем говорить лишь о ее роли и не станем пытаться понять, откуда она набралась мужества прожить три года под землей, выходя лишь ночью, похищая еду для себя и сына и терпеливо дожидаясь дня, когда она сможет ублажить и спасти своего господина и повелителя.

Неизвестно мне и то, как они учиняли свои действия и как Ворский и Эльфрида сообщались между собой. Но я достоверно знаю, что побег Ворского долго и тщательно готовился его первой женой. Все было согласовано до мельчайших подробностей. Были приняты все возможные меры предосторожности. Четырнадцатого сентября прошлого года Ворский сбежал, захватив с собою двух приспешников, с которыми познакомился в лагере и которых, если можно так выразиться, завербовал. Это были господа Отто и Конрад.

Путешествие их оказалось несложным. На каждом перекрестке – стрела, порядковый номер, а над ними инициалы «В.д'Э.», выбранные явно Ворским, указывали, какой дорогой следовать дальше. Время от времени где-нибудь в заброшенной хижине, под камнем или в стогу сена они находили еду. Пройдя через Гемене, Фауэт и Роспорден, они оказались на пляже в Бег-Мейле.

Ночью на моторке Онорины туда отправились Эльфрида и Райнхольд, забрали троих беглецов и высадили их у друидских пещер на Черных Песках. Беглецы поднялись в пещеры. Жилье для них уже было готово, причем, как вы могли убедиться, вполне сносное. Прошла зима, и смутный план Ворского с каждым днем стал приобретать все более четкие контуры.

Странное дело, но во время первого пребывания на Сареке, еще до войны, Ворский не слышал разговоров о тайне острова. Это Эльфрида в письмах, которые она писала в Понтиви, поведала ему легенду о Божьем Камне. Можете себе представить, какое воздействие она могла произвести на человека с психикой Ворского. Разве Божий Камень не есть тот самый чудесный камень, похищенный с его родины, – камень, который должен быть найден сыном короля, за что тот будет наделен могуществом и королевской властью? То, что Ворский узнал позже, лишь укрепило его в этом убеждении. Но самое главное, что в последние месяцы оказалось в центре всего его подземного существования, – это обнаруженное им пророчество брата Тома. Обрывки его он уже явно слышал, когда, притаившись под окнами какой-нибудь хижины или на крыше гумна, жадным ухом внимал беседам крестьян. А в памяти обитателей Сарека всегда хранились ужасающие события, связанные с обнаружением и исчезновением невидимого камня. Всегда ходили разговоры и о кораблекрушении, и о распятых женщинах. К тому же разве не знал Ворский надпись на Дольмене Фей – о тридцати трупах в тридцати гробах, казни четырех женщин, Божьем Камне, что дарует жизнь иль смерть? Что за волнующие совпадения для столь слабого рассудка, как у него!

Но все же самое существенное во всем деле – это само пророчество, обнаруженное Магенноком в требнике с картинками. Вспомним, что Магеннок вырвал из него пресловутую страницу и любивший рисовать господин д'Эржемон неоднократно скопировал ее, невольно придавая лицу женщины на главном кресте сходство с Вероникой. И вот однажды ночью, когда Магеннок при свете лампы рассматривал оригинал страницы и одну из копий, подглядывавший за ним через окно Ворский увидел оба листка. Тут же он вытащил карандаш и сумел в темноте переписать пятнадцать стихов этого неоценимого для него документа. Теперь он знал и понимал все. Перед ним засиял ослепительный свет. Все разрозненные подробности соединились в четкую, краткую истину. Сомнений больше не было: пророчество относится к нему! Это он должен воплотить его в жизнь!

Повторяю, в этом вся суть. Начиная с этого мгновения дорогу Ворского освещал яркий маяк. У него в руках была нить Ариадны. Содержание пророчества было для него неоспоримо. Оно стало его скрижалью, его Библией. А между тем эти стихи, написанные кое-как, только чтобы в рифму, – несусветная глупость и позор! Ни на одной фразе нет печати вдохновения! Ни единой искорки! Ни следа того священного безумия, что вдохновляло Дельфийского оракула или вызывало горячечные видения Иеремии или Иезекииля! Ничего. Пустые слова, пустые рифмы. Ничего, даже меньше чем ничего. Но вполне достаточно, чтобы озарить своим светом Ворского и зажечь в нем энтузиазм неофита!

Стефан, Патрис, послушайте пророчество брата Тома. Сверхбош переписал его десять раз в свою записную книжку, чтобы иметь возможность десятикратно прижать его к телу, впечатать его в самую глубину души. Вот один из этих листков. Стефан, Патрис, слушайте! Слушай и ты, верный друг Отто. Да и ты, Ворский, выслушай в последний раз стишки брата Тома. Итак, я приступаю:

 
Сарек увидит в год четырнадцать и третий
Погибшие суда, стенания и страх,
Там будут стрелы, яд, и пыточные клети,
Четыре женщины на четырех крестах,
И тридцать трупов в тридцати гробах.
 
 
И Авель Каина пред матерью убьет,
Когда же их отец, по крови – древний гот,
Жестокосердный принц, перст рока вечно юный,
Предав мученьям медленным, прольет
Своей супруги кровь в вечерний час июня,
 
 
Там, где запрятан клад, вдруг забушует пламень,
И вздыбится земля, взметнется круговерть,
И человек тогда вновь обретет тот камень,
Что варвары, украв, зарыли в эту твердь,
Тот Божий Камень, что дарует жизнь иль смерть.
 

Дон Луис Перенна начал чтение выспренне, подчеркивая глупость текста и банальность рифм. Закончил же читать он глухо, почти шепотом, перешедшим в жуткую тишину. Происшедшее встало перед слушателями во всем своем ужасе.

Через несколько секунд он снова заговорил:

– Теперь вам ясно развитие событий, не так ли? Вам, Стефан, – вы ведь сами оказались жертвой и знали остальных или по крайней мере были с ними знакомы? Вам тоже, Патрис? В пятнадцатом веке нищий полусвихнувшийся монах, одолеваемый адскими видениями, изливает свои кошмары в якобы пророческом стихе: мы можем назвать его лишь галиматьей, пророчество не основано ни на каких серьезных данных; каждая его деталь вызвана к жизни лишь требованиями рифмы или метра; с точки зрения реальности оно явно значит для поэта не больше, чем если бы он наугад вытаскивал слова из своей поэтической мошны. История Божьего Камня, предания и легенды – ничто не дает ему ни малейших оснований для пророчества. Этот славный малый извлек пророчество из собственной головы, не имея в виду ничего дурного – просто чтобы поместить какой-нибудь текст на полях мрачного рисунка, выполненного им с такой тщательностью. Но он так доволен своим сочинением, что берет на себя труд нацарапать чем-то острым несколько строк на одном из столбов Дольмена Фей.

А четыре века спустя страница с пророчеством попадает в руки сверхбоша – тщеславного и безумного маньяка-убийцы. Что же увидел сверхбош? Забавную детскую фантазию? Ничего не значащую причуду? Отнюдь. Он увидел в пророчестве в высшей степени интересный документ – из тех, что, видимо, изучают другие его соотечественники-сверхбоши, с тою лишь разницей, что у этого документа прекрасное происхождение. Это – Ветхий завет, Священная Книга, объясняющая и комментирующая закон Сарека! Это Евангелие Божьего Камня! И это Евангелие указывает на него, Ворского, на сверхбоша, как на мессию, призванного свершить волю провидения.

Для Ворского тут никакой ошибки нет и быть не может. Разумеется, дело ему по душе, поскольку речь идет о том, чтобы похитить богатство и власть. Но этот вопрос уходит на второй план. Прежде всего он подчиняется мистическому порыву расы, верующей в свое предназначение и кичащейся тем, что она всегда выполняет свою миссию – нести духовное возрождение, равно как грабить, жечь и убивать. А свою миссию Ворский увидел написанной черным по белому в пророчестве брата Тома. Брат Тома недвусмысленно говорит ему, что он должен делать, и ясно называет его, Ворского, избранником судьбы. Разве он не сын короля, то есть «принц», «по крови древний гот»? Разве родом он не из тех краев, откуда «варвары» похитили Божий Камень? Разве нет у него жены, которая, согласно предсказанию ясновидящих, должна погибнуть на кресте? Разве нет у него двух сыновей – одного мягкого и ласкового, как Авель, и другого – грубого, злого и необузданного, как Каин?

Этих доказательств ему достаточно. Отныне у него в кармане лежит мобилизационное предписание, путевой листок. Боги ясно указали ему пункт назначения, и он отправился. На пути ему попадается несколько живых людей. Тем лучше! Это – часть его программы. Вот когда все эти живые люди будут уничтожены, причем тем способом, который указал брат Тома, его задача будет выполнена: Божий Камень будет освобожден, а он, Ворский, орудие рока, коронован на царство. Так засучим же рукава, возьмем добрый мясницкий нож – и за дело! Ворский собирается воплощать в реальность кошмары брата Тома.