Текст книги "Остров тридцати гробов"

2. НА БЕРЕГУ ОКЕАНА

Состояние духа Вероники мгновенно переменилось. Насколько только что ей хотелось убежать от гибельной угрозы, восставшей из глубины ее прошлого, настолько же теперь она была полна решимости пройти до конца открывшийся перед нею опасный путь.

Этот крутой поворот был вызван тем, что впереди, в кромешной тьме, внезапно замаячил тусклый огонек. Она вдруг поняла довольно простую вещь: стрела указывала направление, а номер 10 был десятым в ряде номеров, расставленных вдоль пути между двумя опорными точками.

Но вдруг эти условные знаки предназначены для кого-то другого? Не важно. Главное, что они представляли собою нить, способную привести Веронику к разгадке занимавшей ее тайны: каким чудом ее юношеская роспись попала в самую середину узла трагических событий?

Посланный из Фауэта экипаж наконец ее догнал. Она влезла в него и велела вознице ехать шагом по направлению к Роспордену.

Она добралась туда к обеду, причем ее предположения оказались верными. Дважды около перекрестков дорог она снова увидела свою подпись и цифры 11 и 12.

Переночевав в Роспордене, Вероника на следующий день возобновила поиски.

Номер 12, обнаруженный ею на стене кладбища, направил ее по дороге, ведущей в Конкарно. Она почти добралась до города, но никакого знака больше не встретила.

Решив, что сбилась с пути, Вероника вернулась назад и потратила целый день на бесплодные поиски.

Только на следующее утро полуистертый номер 13 указал ей направление на Фуэнан. После этого она, следуя условным знакам, не раз меняла направление, сворачивала на проселочные дороги, а один раз опять сбилась с пути.

Наконец, спустя четыре дня после отъезда из Фауэта, она оказалась на берегу океана, посреди громадной отмели, раскинувшейся подле деревни Бег-Мейль.

В этой деревушке она прожила два дня, но так и не получила ответа на свои осторожные расспросы. В конце концов, блуждая утром среди выступавших из воды скал, грядою выходивших на отмель, и по невысокому обрыву, поросшему по краям деревьями и кустами, Вероника обнаружила между двумя голыми дубами покрытый землей шалаш из веток, которым, по всей вероятности, пользовались таможенники. У входа в шалаш возвышался небольшой менгир[1]1
  Мегалитическое сооружение в виде вертикально врытого в землю длинного камня. (Здесь и далее примеч. переводчиков.)


[Закрыть]. На нем она увидела все ту же надпись и номер 17.

Но никакой стрелы. Внизу стояла точка. И все.

В шалаше – три разбитые бутылки и пустые жестянки из-под консервов.

«Здесь, видимо, и находилась цель, – подумала Вероника. – Кто-то ел. Съестное, должно быть, припасли заранее».

В этот миг она заметила, что неподалеку, у берега небольшой бухточки, лежавшей между скал, словно раковина, покачивается моторная лодка.

Почти одновременно она услышала два голоса – мужской и женский, приближавшиеся со стороны деревни.

С того места, где находилась Вероника, ей сначала не был виден пожилой мужчина, тащивший с полдюжины мешков с провизией – пирогами, сушеными овощами и прочим. Поставив их на землю, он спросил:

– Стало быть, хорошо съездили, госпожа Онорина?

– Прекрасно.

– А куда ж вы ездили?

– В Париж, куда ж еще! Меня не было целую неделю… Кое-что вот купила для хозяина.

– Небось довольны, что вернулись?

– Еще бы!

– Смотрите, госпожа Онорина, ваша лодка на том же месте. Я навещал ее каждый день. А сегодня утром снял брезент. Ну как, ходит она ничего?

– Отлично.

– Да, моряк из вас что надо. Ну кто бы мог подумать, госпожа Онорина, что вы научитесь управляться с моторкой?

– Это все война. Молодежь с острова разъехалась, остальные ловят рыбу. И потом, до войны раз в две недели к нам заходил пароход, а теперь и этого нет. Вот и приходится ездить за покупками.

– А как с керосином?

– У нас есть еще запас. Тут все в порядке.

– Ну ладно, пока. Так я пошел, госпожа Онорина. Помочь вам погрузить?

– Не стоит, вы же спешите.

– Ну пока, я пошел, – повторил мужчина. – До следующего раза, госпожа Онорина. Я приготовлю пакеты заранее.

Отойдя на несколько шагов, он крикнул:

– Поосторожней там у рифов, что окружают ваш чертов островок! Не зря у него такая слава. Просто так островом Тридцати Гробов его не назвали бы! Удачи, госпожа Онорина!

Он свернул за скалу и скрылся из вида.

Вероника вздрогнула. Тридцать гробов! Те же слова, что она прочла рядом с ужасным рисунком!

Вероника подалась вперед. Женщина подошла к лодке, погрузила в нее принесенную ею самой провизию и обернулась.

Теперь Вероника увидела ее спереди. На женщине был бретонский костюм и чепец, подвязанный черными бархатными лентами.

– Чепец, как на рисунке, – пролепетала Вероника. – Как у трех распятых женщин!

Бретонке было лет сорок. Ее волевое, обожженное солнцем и морозом лицо было скуластым и грубым, однако его оживляли большие черные глаза, умные и добрые. На шее у женщины висела массивная золотая цепь. Грудь плотно облегал бархатный корсаж.

Женщина подносила пакеты, складывала их в лодку, для чего ей приходилось становиться коленями на камень, к которому та была причалена, и тихонько что-то напевала. Закончив погрузку, она взглянула на горизонт, затянутый черными тучами. Это, впрочем, нисколько ее не обескуражило. Она принялась отвязывать швартов, продолжая напевать, но уже громче, так что Вероника разобрала слова. С улыбкой, которая обнажала красивые белые зубы, женщина пела протяжную детскую колыбельную:

 
Мама девочку качала,
Ей тихонько напевала:
«Ты не плачь, моя родная, —
Огорчится Всеблагая.
 

 
Ей нужней всего на свете,
Чтобы радовались дети.
Помолись же, ангел мой,
Приснодеве всеблагой».
 

Женщина внезапно умолкла: перед ней стояла Вероника с искаженным бледным лицом.

Бретонка удивилась:

– В чем дело?

Дрожащим голосом Вероника заговорила:

– Кто вас научил этой песне? Откуда вы ее знаете? Ее пела мне матушка. Это песня ее родины, Савойи. Я никогда ее больше не слышала после… после ее смерти. Я… Мне хотелось…

Вероника замолчала. Бретонка молча разглядывала ее с таким удивленным выражением, словно готова была вот-вот тоже о чем-то спросить.

Вероника повторила:

– Кто вас ей научил?

– Кто-то там, – ответила наконец та, которую называли г-жой Онориной.

– Там?

– Да, кто-то с нашего острова.

Начиная что-то понимать, Вероника спросила:

– Острова Тридцати Гробов?

– Да, его тут так называют. На самом деле это остров Сарек.

Некоторое время женщины продолжали смотреть друг на друга. В их взглядах было недоверие, смешанное с сильным желанием поговорить и объясниться. Обе одновременно почувствовали, что они не враги.

Вероника начала первая:

– Прошу меня извинить, но, понимаете, со мной происходит нечто очень странное…

Бретонка ободрительно кивнула, и Вероника продолжала:

– Странное и вызывающее тревогу. Знаете, как я очутилась на этой отмели? Мне нужно вам все рассказать. Быть может, только вы и сумеете мне объяснить… Ну, вот, случайность, незначительная случайность, а ведь, в сущности, с нее-то все и началось, привела меня впервые в жизни в Бретань, где на двери старой, заброшенной хижины, стоящей при дороге, я увидела свою подпись – так я расписывалась лет четырнадцать-пятнадцать назад, когда была молоденькой девушкой. Продолжая свой путь, я много раз натыкалась на подобную надпись, которая была снабжена порядковым номером, и таким вот образом попала сюда, на отмель, оказавшуюся конечной точкой маршрута, начертанного для меня не знаю кем.

– Где-то здесь есть ваша подпись? – с живостью осведомилась Онорина. – Где же?

– На этом камне над нами, у входа в шалаш.

– Отсюда мне не видно. А что там за буквы?

– В, д, э.

Бретонка едва удержала удивленный жест. На ее худом лице выразилось глубокое волнение, и она сквозь зубы процедила:

– Вероника… Вероника д'Эржемон.

– Ах, так вы знаете мое имя? – воскликнула молодая женщина.

Онорина схватила ее за обе руки и крепко их пожала. Ее грубое лицо осветилось улыбкой. Глаза наполнились слезами, она не переставая твердила:

– Мадемуазель Вероника… Госпожа Вероника – так это вы? Господи, неужто это возможно? Благая Дева Мария!

Сконфуженная Вероника бормотала:

– Вам известно мое имя… Вы знаете, кто я… Но тогда вы, вероятно, можете мне все объяснить.

После долгого молчания Онорина ответила:

– Ничего я не могу объяснить. Я понимаю не больше вашего. Но мы можем попытаться найти ответ вместе. Скажите-ка, как называлась та деревня в Бретани?

– Фауэт.

– Фауэт? Знаю. А где находится заброшенная хижина?

– В двух километрах оттуда.

– Вы в нее заглядывали?

– Да, и это-то самое страшное. В этой лачуге был…

– Говорите же! Кто там был?

– Сначала там был труп старика в деревенской одежде, с длинными седыми волосами и бородой… Ах, никогда я не забуду этого мертвеца! Его, кажется, убили или отравили, не знаю…

Онорина слушала жадно, однако весть о преступлении явно ни о чем ей не говорила. Она просто спросила:

– Кто это был? Расследование проводили?

– Когда я вернулась в хижину с властями из Фауэта, труп исчез.

– Исчез? Но кто ж его забрал?

– Понятия не имею.

– Выходит, вы так ничего и не узнали?

– Ничего. Но когда я была в хижине в первый раз, я нашла там рисунок… Я его порвала, однако кошмарные воспоминания о нем не покидают меня. Мне их никак не прогнать. Послушайте, на этом листке бумаги было что-то вроде копии со старинного рисунка, на котором изображено нечто ужасное – четыре распятые женщины. И одна из них – я, там написано мое имя! А у других на головах чепцы, похожие на ваш.

Онорина громко всплеснула руками и воскликнула:

– Что? Четыре распятые женщины?

– Да, и там упоминалось о тридцати гробах, то есть о вашем острове.

Бретонка прикрыла ей рот ладонью.

– Молчите! Молчите! Об этом говорить нельзя. Нет, нет, ни в коем случае! Бывают дела от дьявола, говорить о них – святотатство! Давайте помолчим об этом. Потом, может быть через год, будет видно. Потом… потом…

Онорину всю трясло от ужаса, который охватил ее подобно буре, клонящей долу деревья и переворачивающей все вокруг вверх дном. Внезапно бретонка упала на колени, склонилась, обхватив голову руками, и принялась молиться. Молилась она долго и так сосредоточенно, что Вероника не осмелилась задавать ей какие-либо вопросы.

Наконец она поднялась и через несколько мгновений проговорила:

– Да, все это поистине ужасно, однако я считаю, что долг остается долгом и сомнениям не должно быть места.

Бретонка обернулась к молодой женщине и медленно продолжала:

– Вы должны отправиться со мною туда.

– Туда? На ваш остров? – не скрывая страха, переспросила Вероника.

Онорина снова взяла ее за руки и проговорила тем несколько торжественным тоном, за которым, как казалось Веронике, скрывались тайные, невысказанные мысли:

– Значит, вас зовут Вероника д'Эржемон?

– Да.

– А как звали вашего отца?

– Антуан д'Эржемон.

– Вы были замужем за якобы поляком Ворским?

– Да, за Ворским.

– Вы вышли за него замуж после скандала с похищением и разрыва с вашим отцом?

– Да.

– У вас был ребенок от Ворского?

– Да, сын Франсуа.

– Которого вы, в сущности, не знали, поскольку его у вас похитил ваш отец?

– Да.

– И оба они, ваши отец и сын, пропали при кораблекрушении?

– Да, они погибли.

– Откуда вам это известно?

Веронике даже в голову не пришло удивиться этому вопросу, и она ответила:

– Выводы расследования, проводившегося по моей просьбе, и другого, которое проводила полиция, опирались на неопровержимые показания четверых матросов.

– Кто может поручиться за то, что они не лгали?

– А зачем им было лгать? – изумилась Вероника.

– Их могли подкупить и подучить заранее, что они должны говорить.

– Кто?

– Ваш отец.

– Что за мысль?! Да и потом, мой отец мертв.

– Повторяю: откуда вам это известно?

На этот раз Вероника удивилась.

– К чему вы клоните? – прошептала она.

– Погодите. Вы знаете имена этих четверых матросов?

– Знала, но сейчас не помню.

– А вы не помните, у них были бретонские фамилии?

– Вроде да. Но я не понимаю…

– Вы-то до сих пор не бывали в Бретани, но ваш отец бывал, и часто; он собирал здесь материалы для своих книг. Он приезжал сюда еще при жизни вашей матушки. И конечно, со многими тут перезнакомился. Предположим, что этих четверых матросов он давно знал и, пользуясь их преданностью или просто подкупив, нанял их специально для этого дела. Предположим, что они первым делом доставили вашего отца и сына в какой-нибудь маленький итальянский порт, а потом, будучи хорошими пловцами, затопили яхту невдалеке от берега. Предположим…

– Но ведь эти люди живы! – все более и более волнуясь, воскликнула Вероника. – Их ведь можно расспросить!

– Двое умерли несколько лет назад. Третий, по имени Магеннок, уже старик, живет на Сареке. Что до четвертого, то вы его, наверно, недавно видели. На деньги, заработанные на этом деле, он купил бакалею в Бег-Мейле.

– Значит, с ним можно поговорить тотчас же! – вся дрожа, воскликнула Вероника. – Пойдемте скорее к нему.

– Зачем? Я знаю обо всем этом больше него.

– Знаете? Вы знаете?

– Мне известно все, чего не знаете вы. Я могу ответить на любой ваш вопрос. Спрашивайте.

Однако Вероника не осмелилась задать ей главный вопрос, который еще только зрел в глубинах ее сознания. Она боялась правды, в которой ничего невозможного не было и которую она уже начала предчувствовать; срывающимся голосом она залепетала:

– Я не понимаю… Не понимаю… Почему мой отец так поступил? Почему он захотел, чтобы мое бедное дитя и его самого считали погибшими?

– Ваш отец поклялся отомстить…

– Ворскому, но не мне же – своей дочери? Да еще такой страшной местью!

– Вы любили своего мужа. Попав в его власть, вы, вместо того чтобы убежать, согласились выйти за него замуж. Да и оскорбление было нанесено публично. А своего отца вы знаете – его необузданный нрав, злопамятность, несколько… неуравновешенную натуру, как он сам выражался.

– Но потом-то?

– Потом? С годами возникли угрызения совести, появилась нежность к ребенку. Отец принялся вас разыскивать. Да, мне пришлось поездить! Начала я с монастыря кармелиток в Шартре. Но вы к тому времени уже давно уехали оттуда… А куда, кстати? Где вы жили?

– Но можно же было дать объявление в газеты?

– Один раз давали, но очень осторожно, опасаясь скандала. И на него ответили. Попросили о встрече. И знаете, кто на эту встречу пришел? Ворский, который тоже вас искал, который вас любил и ненавидел. Ваш отец испугался и действовать в открытую больше не решился.

Вероника молчала. Обессилев, она села на камень и уронила голову на грудь.

Наконец она прошептала:

– Вы говорите о моем отце, словно он и теперь жив…

– Он жив.

– И словно вы часто с ним видитесь…

– Каждый день.

– А с другой стороны, – еще тише продолжала Вероника, – вы ни словом не упомянули о моем сыне. Мне в голову лезут страшные мысли. Быть может, его не удалось спасти? Или он умер потом? Вы поэтому ничего о нем не говорите?

Она с усилием подняла голову. Онорина улыбнулась.

– Ах, прошу вас, – взмолилась Вероника, – скажите мне правду! Это ужасно – надеяться, когда надежды уже нет. Умоляю…

Онорина обняла ее за плечи.

– Бедняжка вы моя, да разве я стала бы рассказывать вам все это, если б его не было в живых, моего милого Франсуа?

– Так он жив? Жив? – теряя голову от радости, вскричала Вероника.

– Жив, черт возьми, и прекрасно себя чувствует! Этот крепыш очень прочно стоит на ногах. И я имею право им гордиться, потому что это я его вырастила, вашего Франсуа.

Почувствовав, что под действием сильных переживаний, в которых страданий и радости было поровну, Вероника начинает ей доверять, бретонка посоветовала:

– Поплачьте, моя милая, это пойдет вам на пользу. Лучше уж такие слезы, чем те, что вы проливали раньше, верно ведь? Поплачьте, и пусть все ваши прошлые несчастья останутся позади. А я возвращусь в деревню. У вас ведь на постоялом дворе чемодан? Там меня все знают. Я его принесу, и мы отправимся.

Когда полчаса спустя бретонка вернулась, Вероника вскочила и, делая ей рукой знак поспешить, закричала:

– Скорее! Боже, как долго вас не было! Нельзя терять ни минуты!

Онорина не ускорила шаг и ничего не ответила. Улыбка более не освещала резкие черты ее лица.

– Ну что, едем? – подбегая к ней, спросила Вероника. – Все в порядке? Никаких препятствий? В чем дело? Мне кажется, вы стали какая-то другая.

– Да нет же, нет.

– Тогда поспешим.

С ее помощью Онорина погрузила в лодку чемоданы и мешки с провизией. Затем, внезапно повернувшись к Веронике, она спросила:

– Значит, вы уверены, что распятая женщина на рисунке – это вы?

– Совершенно. К тому же у нее над головой мои инициалы.

– Странно, – пробормотала бретонка. – Мне это не нравится.

– Почему? Кто-то, кто меня знал, решил позабавиться. Это просто совпадение, игра случая, воскресившая прошлое.

– О, меня беспокоит не прошлое, а будущее.

– Будущее?

– Вспомните-ка предсказание.

– Я вас не понимаю.

– Ну как же? Предсказание, сделанное Ворскому насчет вас.

– Так вы и о нем знаете?

– Знаю. И с тем большим ужасом вспоминаю о рисунке и еще кое о чем, чего вы не знаете и что гораздо страшнее.

Вероника расхохоталась.

– Так вот почему вам так не хочется везти меня на остров! Ведь дело в этом, верно?

– Не смейтесь. При виде адского пламени смеяться нельзя.

Бретонка проговорила эти слова, закрыв глаза и осенив себя крестным знамением, затем продолжала:

– Ну конечно! Вы смеетесь надо мной. Считаете, что я – суеверная бретонка, верящая в привидения и блуждающие огни. С этим я в общем-то не спорю. Но там… там есть такое, что может и ослепить вас! Поговорите об этом с Магенноком, если завоюете его доверие.

– С Магенноком?

– Да, это один из тех четверых матросов. Он старый приятель вашего сына, тоже его растил. Магеннок знает об этом больше, чем все ученые и даже чем ваш отец. А между тем…

– Что – между тем?

– Между тем и ему захотелось испытать судьбу и проникнуть за пределы того, что человеку дано право знать.

– Что же он сделал?

– Захотел дотронуться рукой – понимаете? – своею собственной рукой до самой глуби мрака. Он сам мне признался.

– И что же? – невольно оробев, спросила Вероника.

– А то, что пламя опалило ему руку. Он мне показывал, и я своими глазами видела страшный рубец, похожий на те, что остаются после операции рака. И он так мучился…

– Мучился?

– Да, так мучился, что в конце концов взял в левую руку топор и отрубил себе правую кисть.

Вероника обомлела: она внезапно вспомнила труп в Фауэте и, запинаясь, проговорила:

– Правую кисть? Вы говорите, Магеннок отрубил себе правую кисть?

– Ну да, топором. Это было дней десять назад, за день до моего отъезда. Я и лечила ему культю. А почему вы спрашиваете?

– Потому что у мертвеца-старика, которого я обнаружила в заброшенной хижине и который потом исчез, была свежая культя на правой руке, – встревоженно ответила Вероника.

Онорина вздрогнула. Ее обычное спокойствие сменилось испугом и тревогой. Она выкрикнула:

– Вы уверены? Хотя да, да, это он… Магеннок… Старик с длинными седыми волосами, да? И с бородой, которая расширяется книзу? Какой ужас!

Вдруг она смолкла и оглянулась, испугавшись, что говорила так громко. Осенив себя снова крестным знамением, она медленно продолжала, словно обращаясь к себе самой:

– Он первый из тех, кому суждено было умереть. Он сам сказал мне об этом, а старый Магеннок умел читать книгу будущего так же хорошо, как и книгу прошлого. Он ясно видел то, чего другие не различали. «Первой жертвой стану я, госпожа Онорина. А когда исчезнет слуга, через несколько дней придет черед хозяина».

– А его хозяин – это?.. – тихо спросила Вероника.

Онорина выпрямилась и, гневно сжав кулаки, объявила:

– Я его защищу, спасу, ваш отец не будет второй жертвой! Нет, нет, я успею. Позвольте мне уехать.

– Мы отправимся вместе, – твердо отчеканила Вероника.

– Прошу вас, – взмолилась Онорина, – не упрямьтесь. Предоставьте это мне. Сегодня же вечером, еще до обеда, я привезу вам отца и сына.

– Но почему?

– Там слишком опасно для вашего отца, а для вас – тем более. Не забывайте о четырех крестах! Распятия будут поставлены именно на острове. Нет, нет, вам нельзя туда ехать. Этот остров проклят.

– Но мой сын?

– Вы увидите его сегодня, через несколько часов.

Вероника отрывисто рассмеялась.

– Через несколько часов! Что за вздор! Вот еще! У меня не было сына четырнадцать лет. Внезапно я узнаю, что он жив, а вы заявляете, что, прежде чем я его обниму, мне следует еще подождать. Ни часа больше! Я предпочитаю тысячу раз рискнуть жизнью, чем отдалять этот миг.

Онорина взглянула на Веронику и, поняв, что та полна непреоборимой решимости, уступила. Она перекрестилась в третий раз и просто сказала:

– Да свершится воля Господня!

Женщины расположились среди пакетов и мешков, загромождавших и без того тесную лодку. Онорина запустила мотор, взялась за румпель и ловко повела суденышко между скалами и рифами, торчавшими из воды.