Текст книги "Король без трона. Кадеты императрицы (сборник)"

В двадцать два года Полина Бонапарт овдовела после смерти своего мужа, генерала Леклерка, а на двадцать третьем снова вышла замуж за блестящего Камилла Боргезе. Она не любила своего второго мужа, как и первого, но вышла за него ради титула принцессы, а главное, ради прельщавших ее бриллиантов громадной стоимости.

Такова была эта женщина, которую в детстве Наполеон называл Полеттой.

Добившись приема, потерявший голову Гранлис, указывая на окружающих ее фрейлин, молча подал принцессе открытое письмо, где он говорил о своем действительном звании и отдавался всецело в ее власть. Письмо кончалось следующими строками:

«Я прошу у вас одного: если вы не дадите мне никакой надежды, то передайте меня своему брату, и дело будет кончено. Это мое единственное желание».

Читая это послание, принцесса покраснела и ее рука дрогнула. Она подняла взор на стоявшего перед ней молодого человека, ожидавшего своего приговора, пристально всматриваясь в его лицо.

Кто это? Сумасшедший, искатель приключений или действительно тот, за кого он себя выдает? Казалось, он был слишком молод, чтобы так нагло лгать, и, несмотря на свое очевидное волнение, нисколько не походил на сумасшедшего. Его осанка, его изящное платье говорили за него… Значит…

Приключение становилось занимательным.

Оправившись от мимолетного волнения, принцесса взяла карандаш, набросала несколько строк на поданном письме и, отдав его обратно Гранлису, отпустила его любезным жестом.

Он молча поклонился и вышел из комнаты, не будучи в состоянии произнести ни одного слова.

– Ну, этот не болтлив! – заметил кто-то из присутствующих.

– «Этот»? – с негодованием воскликнула Полина, вспомнив о происхождении де Гранлиса, более знатном, чем чье бы то ни было, не исключая ее собственного.

Этим было сказано все: она уже защищала его.

Выйдя на улицу, Гранлис нетерпеливо развернул письмо. Там было написано следующее:

«Я не выдам вас брату. Дайте возможность видеть вас. Я посмотрю и обдумаю… Немедленно уничтожьте письмо».

Гранлис пришел в восторг; она не гнала его, позволяла себя видеть, значит, она поверила ему! Голова у него кружилась от счастья. Ведь ему было только двадцать лет!

Как они увидятся снова, где и когда – он не мог себе представить. От Полины Бонапарт можно было ожидать всего, смелостью и дерзостью она не уступала своему брату. Но ей нельзя было покорять себе царства, и она довольствовалась тем, что ночью, переодетая мальчиком, бегала по улицам, посещая кабачки итальянских портов, смешиваясь с толпой пьяных матросов, чокаясь с ними своим стаканом, распевая их циничные песни. Основываясь на этом, Гранлис был уверен, что она сумеет найти выход, обладая умом, способным на все хитрости, на самые сложные, запутанные интриги. Конечно, она устроит встречу, здесь или там, днем или ночью.

Так оно и было: они виделись наедине то тут, то там.

Гранлис рассеял ее последние сомнения, доставил ей доказательства, убедил ее вполне тем легче, что она заинтересовалась им лично, его наружностью и изяществом породы, унаследованным им от своей матери. Как мужчина, он нравился ей так, как не нравился еще никто до сих пор. Кроме того, ее занимал их маленький заговор, их тайна.

Однажды вечером она в серьезном разговоре, призывая его к смелости, открыла Гранлису путь к блестящему будущему. Она сказала ему:

– Вы готовы на все, чтобы быть любимым мною… Вы предлагаете мне в доказательство этого отказаться от своих законных прав, от требования обратно родительского трона… Совершенно напрасно, дитя мое, я хочу совсем не этого. Слушайте меня внимательно! С вами говорит сестра Наполеона. Я не глупа и искренняя, я долго размышляла. Я хочу, чтобы вы сами вернули себе утраченное наследство, своими собственными руками. Теперь время людей энергичных, с сильной волей. Вспомните слова Вольтера: «Императором сделался счастливый солдат»… так вот: поступите в императорское войско, оставшись французом и теперь.

Гранлис широко открыл глаза: эти слова превосходили все его ожидания и предположения.

Между тем Полина продолжала, не обращая внимания на его удивление:

– Станьте солдатом, заслуживайте чины под начальством моего брата. Сделайте то, что делали другие: Бонапарт, Гош, Марсо; в двадцать пять лет будьте генералом, а в тридцать станьте маршалом, но, подымаясь благодаря своим собственным силам по ступеням общественной лестницы, продолжайте хранить тайну своего происхождения. Придет день, когда настанет время открыть ее. Это будет тогда, когда покрытый славой Наполеон признает в вас бесстрашного вождя, смелого, как Ланн, пылкого, как Мюрат… Тогда моя мечта может превратиться в действительность. Наполеон, не имеющий потомков, может подумать о вас, законном наследнике короны, может усыновить вас, соединив прошлое с настоящим, сделать вас королем, даже императором, после себя… Сейчас вы удивились моему предложению служить во французской армии, а между тем эти полки – ваше законное убежище, их форма – для вас лучшая защита: не среди гренадеров Франции будут искать вас наемные убийцы ваших дядюшек! Понимаете ли вы это?

Гранлис размышлял. Она продолжала:

– Обстоятельства благоприятствуют этому плану. Я знаю, что император хочет образовать два полка под начальством Изембурга и Тур д’Оверна, исключительно из дворян. Достаньте от этой бездетной креолки Жозефины патент капитана в одном из ее полков и следуйте за своей звездой!

– Моя звезда – вы, – пробормотал Гранлис как в бреду, смущенный потоком смутных, противоречивых мыслей, нахлынувших в его встревоженную голову.

– А я через месяц отправлюсь в Париж, – весело улыбнулась Полина, – подышать придворным воздухом и проветрить свои бриллианты…

– Я поеду за вами!

– С условием во всем повиноваться мне?

– Все что хотите!

В награду Полина протянула ему для поцелуя кончики своих розовых пальцев. Он был без ума от этой женщины, покорявшей все сердца.

Подбивая принца на это опасное предприятие, Полина Боргезе следовала своей врожденной склонности к эксцентричным выходкам и к разным заговорам. Вся семья Бонапарта интриговала против своего главы, которому завидовала, против Жозефины, которую ненавидела; враждовавшие между собой братья и сестры соединились против Наполеона, все изменили ему в последний час, кроме Полины, которая осталась верна низверженному орлу.

Однако это не мешало ей во время его славы вести против него пылкие интриги, вроде последнего приключения с влюбленным принцем, таким образом была решена его судьба.

Когда он сообщил об этом некоторым из своих приверженцев, они сочли его сумасшедшим, что было почти правдой. Тем не менее они решились следовать за ним повсюду и защитить его в случае надобности собственным телом.

Обо всем этом размышлял теперь принц, находясь в тайнике дома Борана. Мало-помалу его мысли смешались, голова склонилась на подушку, и он заснул, шепотом повторяя заветное имя:

– Полина! Полетта!..

Вдруг он вздрогнул, открыл глаза: ему показалось, что дом полон каких-то звуков, шума…

Когда Борану послышались на улице шаги солдатского отряда, он не ошибся: этот шум приближался и замолк перед дверью его дома. Часовщик поспешно вскочил с кровати и начал одеваться, тихо позвав сквозь полуоткрытую дверь: «Рене!»

Она прибежала сейчас же, разбуженная и встревоженная тем же шумом, похожим на то, как будто солдаты окружали дом.

– Отец, отец! – вскрикнула она, ломая руки. – Он погиб, погиб!

– Нет, – старался успокоить ее Боран, – тайник надежен…

В эту минуту раздались громкие голоса Блезо и Жанны, спавших в лавке:

– Кто там?

– Погодите! Мы встретим вас как следует, канальи!

– Пробуют открыть дверь, отомкнуть замок… Однако это не воры – те отрядами не ходят… Пойдем туда! – сказал Боран.

Они спустились в ту минуту, когда Блезо старался защитить толстой палкой подававшуюся дверь. Жанна звала на помощь.

Муж был обезоружен в одно мгновение, а жене чья-то грубая рука зажала рот.

Вошло человек пять-шесть. За ними извне тихо закрыли дверь.

– Молчать, если дорожите жизнью! – приказал повелительный голос. – Именем закона!

Говоривший начальник отряда был человеком грубого вида, в котором под городским платьем легко было узнать военного.

Около него стоял тщедушный человек низкого роста, небрежно завернувшийся в широкий поношенный плащ.

– Кантекор, вели дать побольше света, – сказал он.

– Сейчас, ваше превосходительство! – ответил знакомый нам уже Кантекор, оборачиваясь к Борану.

При тусклом свете поставленной на прилавок лампы можно было разглядеть присутствующих; к тому же Кантекор уже несколько ознакомился с ними раньше.

– Господин Боран, вы слышите? Дайте свечей, лампу!.. Главное – как можно меньше шума, ради вашей же пользы… Не надо скандала, все обойдется тихо. Пусть никто не пробует бежать, – добавил он, – улица оцеплена. Нас много, и сопротивление не имеет смысла. – Он вынул из кармана пару пистолетов и внушительно объявил: – У каждого из моих людей имеются такие же.

Бледные и безмолвные, Боран и Рене вставили свечи в жестяные подсвечники и зажгли их дрожащими руками. Блезо и Жанна последовали их примеру, и лавка ярко осветилась.

– Спрашивай, Кантекор, – приказал дурно одетый «генерал», придвинув себе стул и опустившись на него, надвинув шляпу на глаза и стараясь скрыть подбородок в складках своего галстука.

Но Боран узнал его, несмотря на его старания, и, вздрогнув, шепнул дочери:

– Сам Фуше!

Рене прислонилась к стене, чтобы не упасть. Кантекор спокойно рассмотрел одного за другим обитателей дома и потом сказал, качая головой:

– Ваши лица не доказывают спокойствия совести; думаю, что нет надобности объяснять вам цель нашего прихода. Самое лучшее для вас – покориться силе… Господин Боран, выдайте нам своего гостя, и тогда мы с ним поговорим.

Собравшись с духом, почерпнув мужество в своей преданности принцу, Боран ответил громким, спокойным голосом:

– Наши лица – лица мирных людей, оторванных от сна насилием, и наше волнение очень естественно. Что касается какого-то гостя, то я не понимаю, о чем вы говорите.

Фуше и Кантекор обменялись быстрым взглядом, как бы говорившим: «Ты ошибся? Не так ли?» – «Не беспокойтесь, я уверен в том, что знаю». Недаром же следил Кантекор за своей добычей, от самой границы следуя за ней по пятам.

– Я мирный часовой мастер, – продолжал Боран, – меня двадцать лет знают в этом квартале, где я живу честно; это известно всем. Если вы представители закона, то должны покровительствовать честным людям, а не тревожить их по ночам без всякой причины…

– Эта песня знакома мне, – перебил его Кантекор, – никто не способен на искреннее сознание. Таким образом вы вынуждаете нас к насилию, к обыску? Тем хуже для вас, но результат будет тот же самый.

Рене поспешила на помощь отцу:

– Господа, если вы действуете по какому-нибудь доносу, то над вами просто посмеялись; наш домик слишком мал, чтобы скрывать тайну, а мой отец – мирный гражданин, вовсе не занимающийся политикой; это всем известно.

– Молодая девица, – послышался скрипучий голос Фуше, – кто сказал вам, что дело идет о политике?

Рене покраснела и опустила голову, поняв, что сказала лишнее.

– Молодая девица, – повторил Кантекор, – это вы смеетесь над нами. Это простительно в вашем возрасте, да и ваша красота заслуживает снисхождения… Однако будет болтать! Время для нас дорого… Укажите нам дорогу… Ты, толстуха, – обратился он к Жанне, – бери лампу и посвети нам.

– Толстуха! – проворчала обиженная жена Блезо. – А ведь я не называла тебя верзилой, невежа!

Кантекор не удостоил ее ответом. Он сделал знак четырем своим помощникам, и обыск начался. За Кантекором и его людьми следовал насторожившейся Фуше, за ним старавшийся казаться спокойным Боран, потом терявшая голову Рене, за ней ошалевший от страха Блезо.

Перерыли все в лавке, в кухне, в столовой; осмотрели полы, стены – нигде ничего…

– Поднимемся, – сказал Фуше, – птицы гнездятся наверху.

Он шутил, будучи в отличном настроении, так как очень любил такие ночные приключения, такую охоту за людьми; это было его призванием. На этот раз преследование имело особый интерес. Поэтому-то он отправился сам, презирая могущую представиться опасность.

Весь отряд гуськом потянулся по лестнице; под тяжелыми шагами скрипели ступени. По прибытии на первый этаж поиски возобновились.

В комнатах Борана и Рене переставили всю мебель, отодвинули от стен кровати, обыскали сверху донизу открытые шкафы и опять не нашли ровно ничего.

– Выше, выше, говорю вам! – нетерпеливо крикнул Фуше. – Я чую дичь, чувствую ее…

На чердаке он остановился и потянул воздух, бормоча:

– Внимание! Внимание!

По четырем углам большого чердака были поставлены четыре свечи. Кантекор взял лампу из рук Жанны и внимательно осмотрел стены.

Фуше продолжал говорить вслух, поучая одних и пугая других:

– Здесь что-то слишком пусто, точно хотят дать понять: «Здесь ничего нет, видите, ровно ничего!» Вот потому-то тут что-нибудь непременно есть. Осмотрите каждую щель, каждый гвоздь, каждую ямочку, в особенности со стороны проулка: там в фасаде дома заметна какая-то выпуклость.

Слыша это, Боран чувствовал, что у него от страха подгибались ноги, а Рене крепко сжимала челюсти, чтобы не стучали зубы.

Тщательно, медленно, доска за доской, исследовали Кантекор и его люди шероховатые стены. Время шло; они ничего не могли найти.

Фуше топал ногой. Он сам пустился по горячим следам и не допускал ошибки, а между тем…

Он следил за Рене, надеясь судить об успехе поисков по выражению тревоги на ее девичьем лице. Но она опустила голову под этим пытливым взглядом и отошла в тень, посеяв сомнение в голове начальника полиции.

Ищейки начали терять терпение, бесплодно осмотрев тысячи шероховатостей, трещин, старых следов от гвоздей, запуская железные прутья в каждое сколько-нибудь подозрительное отверстие. Все было напрасно.

– Если тут есть тайник, – пробурчал начавший сомневаться Кантекор, – то он уж слишком хорошо скрыт!

Фуше рассердился:

– Стоило обещать мне королевскую добычу, заставить меня провести бессонную ночь, чтобы прийти сюда! И все это напрасно! Дело плохо, милейший!

Лицо Кантекора вытянулось; он заметно повесил нос, чувствуя немилость начальника: он знал, что тот не прощает неудач и предпочитает иметь дело хотя и с мошенниками, но знающими свое дело. Для успокоения совести он запустил еще раз свое железное лезвие в трещину стены, хотя и не надеялся уже на успех.

Фуше остановил его:

– Кончайте! Не сидеть же нам тут до утра!

Ему пришла в голову одна идея, которая должна была удаться.

Он позвал к себе ближе Борана и Рене и, стоя посреди пустынного чердака, заговорил умышленно громким, ясным голосом:

– Я знаю, что вы скрываете здесь лицо, которому запрещено пребывание во Франции. Я не говорю, что это лицо имеет какие-либо дурные цели, но моя обязанность разыскать и остановить его. Так как наши поиски бесполезны и вы отпираетесь, не хотите сознаться, то этот дом будет завтра же разрушен дотла, а вы, Боран, и вы, сударыня, – он повысил голос, обращаясь к Рене, – будете отправлены в Консьержери; тишина и уединение тюрьмы будут полезны вам. Если ваше пребывание там продолжится на долгие годы, то вина будет ваша: вы этого сами желаете.

Когда он кончил говорить, в стене, исследованной уже сто раз, бесшумно открылась настежь потайная дверь, и на ее пороге показался Гранлис. Все невольно вскрикнули и попятились.

Молодой человек подошел спокойно и величественно, с надменно предупредительным видом и обратился к Фуше:

– Довольно! Вы ищете меня? Я здесь!

Как верно рассчитал министр полиции, принц не мог допустить гибель своих верных слуг и не вмешаться для их спасения: для этого он был слишком великодушен.

Фуше никогда не отличался особенной вежливостью, но при этом трогательном появлении даже он склонился и приподнял шляпу.

– Эти люди приняли меня, не зная, кто я, – продолжал Гранлис, – если кто-нибудь виноват, то лишь я один. Располагайте мной, я покорюсь силе еще раз!

– Мне надо допросить вас. Будете вы отвечать? – обратился к нему Фуше.

– Может быть; смотря по вопросам.

– Хорошо! – согласился Фуше и тихо отдал какое-то приказание Кантекору, а тот, сияя от радости, передал его подчиненным.

Немедленно принесли снизу два стула и небольшой стол.

– Пусть выйдут отсюда все, кроме Борана, его дочери и вас, Кантекор. Нам лучше говорить здесь без свидетелей, – распорядился Фуше.

Чердак опустел, двери заперли.

Фуше, указав Гранлису на стул, предложил:

– Потрудитесь сесть, сударь!

Принц машинально повиновался.

Фуше также сел перед столом, медленно вынул из кармана бумаги и серебряный карандаш и приказал:

– Кантекор, лампу сюда! Так, хорошо.

При бледном свете лампы можно было видеть этого тщедушного рыжего человека, цареубийцу и террориста, во всем его безобразии.

В сорок два года он казался почти стариком. Его бледное, бескровное лицо с бегающими, лукавыми глазами выдавало натуру низменную, бесстрастную, без всяких принципов и без предрассудков. Говорил он глухим, однообразным голосом.

– Вы видите, я удалил своих людей, они находятся на лестнице или в нижнем этаже, – начал он, – я не нахожу нужным, чтобы они слышали нас. Теперь приступим к делу. Если у вас есть оружие, потрудитесь отдать его мне.

– У меня нет оружия, – сказал Гранлис.

– Ваши бумаги?

– У меня их нет при себе.

– Честное слово дворянина?

– Я даю вам его.

– Хорошо, я верю вам.

– А это? – лукаво спросил Кантекор, выходя из тайника, куда он проскользнул за спиной принца, и держа в руке листок бумаги, на котором были набросаны стихи в честь возлюбленной Полины.

Принц вырвал листок из его рук и разорвал его на мелкие кусочки.

– Что это такое? – строго спросил Фуше.

– Просто стихи, ваше превосходительство, самые невинные, в честь красавицы. Клянусь вам…

Фуше спрятал лицо в свой галстук с довольным видом; он любил подмечать мелкие слабости великих людей. После некоторого молчания он резко спросил:

– Ваше имя?

После мгновенного колебания принц, успокоительно улыбнувшись Рене и Борану, твердо произнес:

– Шарль Луи де Гранлис.

– Вы в этом уверены? – лукаво спросил министр. – Хорошо! Будем продолжать. Вы, как вам известно, изгнаны из Франции, а между тем вы здесь.

– Это правда, но многие эмигранты вернулись со мной; мы думали, что время стало спокойнее.

– Тогда почему же вы скрываетесь?

Принц покраснел и, порывисто встав с места, воскликнул:

– Прежде всего, кто вы такой, чтобы допрашивать меня? По какому праву? По какому поводу? Вы поймали меня – отлично, но не злоупотребляйте этим! Я приехал во Францию, я – понимаете? – я сам, чтобы поступить на службу в императорскую армию, без всякой задней мысли, единственно с целью служить своей стране, все равно при каком правлении, желая приобрести себе славу независимо от каких бы то ни было имен. Вот и все! Если во времена империи это – преступление, тем хуже для императора!

– Господин Гранлис, – спокойно ответил Фуше, молча выслушавший принца с ледяным выражением бесстрастного лица, – я отвечу по порядку на ваши вопросы. Кто я, какое мое звание и права? Я – Жозеф Фуше, министр императорской полиции.

– Вы! Вы! – содрогнулся принц.

Фуше подумал, понял и улыбнулся почти зловещей улыбкой:

– Да, я понимаю вас… Тяжелые воспоминания… Но оставим их. Вы приехали во Францию служить в императорской армии? Как рассчитываете вы достичь этой цели под вымышленным именем?

– Я надеюсь на покровительство при дворе, помогавшее мне и раньше.

Фуше вновь улыбнулся.

– Императрица… – проговорил он. – Да-да… Все это очень странно… Ведь у вас есть другая протекция… в Италии, в Риме!..

Гранлис побледнел; полиция уже проникла в его заветную тайну! Пользуясь его смущением, Фуше холодно произнес:

– Вы неосторожны! Пример герцога Энгиенского должен был бы остановить вас на пути.

Принц гордо вытянулся при этом роковом намеке и сказал:

– Если вы хотите прийти к тому же, то действуйте скорее!

При этих словах Боран и Рене бросились к нему и с плачем хотели защитить его своим телом.

– Никто не думает об этом, – сказал Фуше в раздумье, – никто, уверяю вас.

В первый раз в своей жизни бывший цареубийца был в затруднении. Целый рой противоречивых соображений нахлынул на него.

Он говорил себе, что дать возможность Жозефине тайно покровительствовать этому прирожденному врагу императора – значит держать ее в своих руках так же, как и Полину Боргезе. Он соображал, что, владея такой важной государственной тайной, он увеличит еще более свое и так громадное могущество; что, служа в императорской армии, принц будет больше, чем где-нибудь, под его наблюдением и в его власти, что, может быть, впоследствии будет выгодно предать его дядюшкам.

Наконец Фуше думал, что можно пощадить молодость принца, не нанося ущерба императору, и приобрести, таким образом, его признательность, что будет нелишней предосторожностью: ведь времена и обстоятельства могли измениться… Он часто видел такие примеры на своем веку!

А если узнает обо всем император?.. Всегда можно будет прибегнуть к внезапному аресту, сделав вид, что то была просто хитрость с его стороны… Конечно, разумеется…

Медленным, благосклонным жестом Фуше успокоил общее волнение и заговорил примиряющим тоном:

– Господин Гранлис! Дайте мне честное слово первого во Франции дворянина, что вы сказали мне истинную правду, что вы не замышляете ничего против императора и империи, и я закрою глаза и отпущу вас на свободу. Если удастся, вы поступите в армию, если же нет – снова покинете Францию. Но знайте, что там или тут, но я всегда буду следить за вами: от меня ничто не скроется. К тому же наш договор основывается на взаимном доверии. Теперь отвечайте: желаете вы подчиниться ему?

Гранлис молча размышлял. Боран и Рене смотрели на него умоляющим взглядом, вдали, под небом Рима, мелькал образ обожаемой Полины, для которой он готов был пожертвовать всем… Он глубоко вздохнул и произнес:

– Господин Фуше, я даю вам свое слово первого дворянина, что сказал истинную правду; что ничего не буду злоумышлять против императора и империи, что или поступлю во французскую армию, или снова уеду из Франции в изгнание. Я принимаю ваши условия… Я вынужден сделать это. Скрываться я больше не буду, но и вы, надеюсь, не будете ничего предпринимать против меня?

– В свою очередь я обещаю это, – сказал Фуше, не смея сослаться на свое честное слово. – Надеюсь, что если впоследствии вы вспомните этот вечер, то вспомните его добром… – Затем, обращаясь к часовщику, он строго сказал ему: – Гиацинт Боран, пусть этот урок послужит вам на пользу… Завтра же тайник должен быть уничтожен, и никогда больше никакой подозрительный человек не постучит у вашего порога, ища приема. Если вы преступите это приказание, то помните, кто от этого пострадает…

Боран поднял руку, готовясь дать торжественную клятву, но Фуше раскланялся с принцем и пошел к выходу. За ним последовал смущенный, ничего не понимавший Кантекор.

На улице, прежде чем сесть в карету, Фуше сказал Канте-кору:

– Если ты не хочешь погибнуть самым жалким образом, забудь этот вечер навсегда. Ты ничего не видел, не слыхал, ничего не знаешь… Но с этого дня я поручаю тебе этого молодого человека, я предоставляю его тебе. Ты должен знать всегда, во всякую минуту, где он, что он думает, что делает… При таких условиях твоя карьера будет упрочена навсегда.

Кантекор рассыпался в благодарностях, однако, когда карета министра полиции скрылась из глаз, он долго задумчиво стоял на месте.

В лавке часовщика подданные окружили своего принца, поздравляя его с таким неожиданно благоприятным исходом. Но он был в страшном негодовании и весь дрожал от ярости:

– Я должен был уступить этому человеку, этому негодяю, этому убийце! И я сделал это ради вас, ради других… О, конечно, не ради себя! Негодяй, негодяй отъявленный, который и теперь изменяет своему господину, не выдавая меня ему! – Но вдруг его лицо вспыхнуло ярким румянцем, и он воскликнул: – Друзья мои, нам надо не плакать, а радоваться. Ведь поведение этой ищейки, которой все известно, является блестящим доказательством того, что наши надежды исполнятся в будущем! Значит, не мы одни предвидим, как пышно расцветут снова лилии родной Франции!

V

По просьбе знатных жителей Компьена, завидовавших Рамбулье, где в Сен-Клу и Мальмезоне была постоянная резиденция императорского семейства, Наполеон отправил в середине июля Жозефину и Гортензию провести две недели в этом городе, обещая скоро приехать туда и сам.

Однако Компьенский замок был в очень плохом состоянии, так что императрица и двор едва устроились там. Придворные интриги последовали туда за ними, усиленные в это время последней затеей Наполеона.

Он давно уже искал возможности использовать большое количество бывших эмигрантов и молодых дворян, желающих служить правительству, но не в качестве обыкновенных, простых солдат. Для этой цели Наполеон приказал выбрать между пленниками Аустерлица шесть тысяч лучших людей, из которых образовал два полка на жалованье Франции.

В этих новых полках Наполеон раздавал звание офицеров по своему собственному желанию. Не было необходимости служить долго, чтобы приобрести эполеты офицера даже высшего ранга. Достаточно было иметь хорошее происхождение, принадлежать к знатной семье и выказывать усердие к службе.

Конечно, такие производства не соответствовали установленным правилам, но зато дали возможность Наполеону приблизить к себе около сотни молодых людей, хорошо воспитанных, образованных и богатых, вырвав их из опасной праздности и атмосферы заговоров, царившей в Париже.

Эти полки скоро получили названия по имени своих начальников, графа Тур д’Оверна и немецкого принца Изембурга. Дальнейшие назначения подали повод к всевозможным ожиданиям и интригам: каждый имел своего кандидата или желал получить назначение сам. Во время пребывания двора в Компьене все эти искания удвоились. Они обращались по преимуществу к Жозефине как аристократке в душе, не скрывавшей своей симпатии к «золотой молодежи». Здесь, на даче, императрица была свободнее, доступнее, чем в Тюильри, и этим пользовались ради своих происков.

Все окрестные замки, число которых было значительно, все гостиницы, в особенности «Золотой колокол», были переполнены желающими поступить на службу; будучи в некотором подозрении, они влекли за собой без своего ведома целую категорию лиц иного сорта: полицейских и шпионов различных партий и национальностей. У Наполеона были свои агенты, у Талейрана – свои, у Фуше, Савари, Демара, Дюбуа – свои. Все они шпионили друг за другом. Комитет безопасности завидовал министерству или префектуре, и наоборот.

Граф Прованский и граф д’Артуа[3]3
  Два брата погибшего короля Людовика XVI.


[Закрыть] держали своих агентов в Париже, французских и иностранных.

Все державы Европы: Англия, Россия, Австрия, Пруссия, имели свои собственные осведомительные бюро близ Тюильри.

Сыщики проникали повсюду; они окружали Жозефину, находясь даже среди ее придворных дам, которым Фуше дорого платил за такие услуги.

Следили за самим императором, за принцами; сыщики соперничали между собой в искусстве, смелости и хитрости. Интриги кипели кругом, и часто вокруг искренней, благородной молодежи всевозможные агенты, переодетые, неузнаваемые, орудовали втихомолку, подстерегая и выслеживая друг друга.

В субботнее утро двор Компьенского замка был, по обыкновению, переполнен толпой просителей; они пробрались на первый этаж, на лестницу. Все они были занесены с самого начала в особый список, но императрица, без всякого стеснения, выбирала из списков наудачу имена знакомых, лучше рекомендованных ей людей, а иногда просто понравившуюся ей фамилию. Каждое утро она принимала с дюжину кандидатов, от десяти до двенадцати часов, если только не была занята чем-нибудь другим, или не страдала мигренью. Вообще она охотно играла свою роль благодетельницы. Вся эта пылкая, изящная, изысканная молодежь занимала и увлекала ее. Это был ее мир, она охотно царила в нем, принимая поклонения, просьбы, мольбы со всей томной грацией креолки и обещая каждому исполнение просьбы.

Иногда Наполеон сердился, отказывал сначала, но Жозефина настаивала и в конце концов брала верх, иногда призывая на помощь свою дочь от Богарне, Гортензию, своих фрейлин, и перед таким потоком женских просьбы император уступал.

– Скоро дамы будут назначать моих генералов! – ворчал он иногда.

– А почему бы и нет? – спрашивала какая-нибудь сумасбродная красотка.

– Ах вы, плутовки, плутовки! – смеялся великий человек.

Влияние Жозефины в таких случаях было так велико, что впоследствии это производство офицеров по ее выбору доставило им многозначительное прозвание «кадеты императрицы».

Пока эти «кадеты» прогуливались в ожидании вдоль и поперек широкого двора замка то по одному, то группами. Они странно походили друг на друга, будучи одного круга, одного воспитания, одинакового обхождения. Многие из них были более или менее близкими родственниками. Все они были одеты одинаково, по последней моде: в голубой камзол, жилет с цветами, белые панталоны и полувысокие сапоги. Их возраст колебался между двадцатью и тридцатью годами, и каждый из них желал быть по крайней мере капитаном, считая свою знатность достойной этого. Эти бывшие эмигранты уже снова приобрели свою прежнюю резвость, считая, что делают честь правительству, принимая у него службу, надевая мундир его полка. Они намеренно громко называли друг друга своими громкими титулами:

– А, маркиз!

– Здравствуй, виконт.

– С добрым утром, герцог!

– Привет барону!

И каждый из них отдал бы десять лет жизни, чтобы свергнуть «узурпатора» и, махая белым знаменем, крикнуть: «Да здравствует король!»

Наполеон это прекрасно знал, но он знал также и то, что, зачислив этих аристократов в свое войско, он будет держать их в железной руке, имея возможность уничтожить их в любую минуту.

На ступенях лестницы стояли трое молодых людей самого аристократического вида и тихо разговаривали между собой, внимательно следя за слугами, докладывающими императрице об ожидающих и вызывавшими фамилию следующего за вошедшим лица. Молодой человек, стоявший на верхней ступени, головой выше своих собеседников, блондин лет двадцати с правильным, красивым лицом, ясно выражавшим каждое движение его души, – был уже знакомый нам де Гранлис. Он говорил с двумя смуглыми, худощавыми, но сильными молодыми людьми, по-видимому одного с ним возраста.

– Вы увидите, Прюнже, и вы, Иммармон, что сегодня нас еще не примут. Если так будет продолжаться, то мне придется пробыть недели две в «Золотом колоколе»; хотя там и очень весело, однако…

– Принц, то есть господин де Гранлис, – спохватился, поклонившись, Иммармон, – отчего вы не желаете принять мое предложение? Воспользуйтесь гостеприимством моей матери; замок в двух шагах от города…