Текст книги "Король без трона. Кадеты императрицы (сборник)"

– А мы-то! – воскликнул Прюнже. – Я прихожу в бешенство, когда подумаю, что этот честный малый считает нас за подлецов и негодяев.

– Прюнже, – с достоинством произнес Людовик, – настанут времена, когда все это изменится.

В эту минуту, точно достаточно было произнести для того его имя, легендарный Бруслар снова появился на сцене, правда, издали, но блестящим образом. Позади группы деревьев, в долине, раздались шум, крики, военная команда.

В зале замка все бросились к окнам, видя, что случилось что-то необыкновенное. Они увидели всадника, за которым гнались двадцать других. Несмотря на расстояние, зоркие глаза молодых людей сейчас же узнали преследуемого, и все они разом вскрикнули:

– Это он! Это Бруслар!

– За ним гонятся жандармы! – добавил Иммармон.

– Так-так! Пусть гонятся собаки – кабан хорош! – воскликнул Людовик, наклонившись с балкона, причем его глаза заблестели, как при виде интересной охоты, и он улыбался.

– Государь, – печально сказала виконтесса, – если бы побольше было таких кабанов, то вы сохранили бы свои владения.

– Я знаю, – живо сказал принц, – и поверьте…

Он замолк, увлеченный представившимся зрелищем. Было очевидно, что лошадь у Бруслара была много лучше, чем у жандармов, и, если бы не встретилось какого-нибудь препятствия, перерезавшего ему путь, он, конечно, должен был бы уйти от них. Бруслар сам понимал это и, верный себе, только забавлялся погоней. Он поддерживал равное расстояние между собой и преследователями, но его лошадь оставалась свежей, не вспотевшей, а полицейские кони уже задыхались под ударами шпор, покрытые потом и пеной; несколько раз Бруслар оглядывался, чтобы подразнить скакавшую за ним свору.

Командовавший отрядом воспользовался потерянными Брусларом минутами, чтобы пустить в него пулю из пистолета, но та просвистела над его шляпой.

Тогда Бруслар отряхнулся, как мокрая собака, разразился громким смехом и несколькими скачками далеко опередил жандармов, не дожидаясь вторичного выстрела.

– Браво! – восторженно крикнула Изабелла.

– Тише! – остановил ее брат. – Голос может долететь туда. Душой мы за него, наружно – за его врагов! Так нужно!

– Да, – сказал принц, – это новое испытание.

Бруслар мчался дальше, как вдруг его тайные друзья увидели, что он разом остановил лошадь так внезапно, что она осела на задние ноги.

– Черт возьми! – проворчал дальнозоркий Прюнже. – Еще жандармы впереди! Его окружают!

У безмолвных зрителей сжалось сердце, они всей душой стремились к одинокому, окруженному врагами шуану, который снова пустился скакать.

Вдруг он решительно и смело повернул направо к старинной стене, окружавшей границы замковых владений. С внешней стороны она осыпалась от времени в течение веков и была высотой не более двух аршин, но с внутренней сохранила свою первоначальную высоту, около двух сажен. Все содрогнулись, видя, что Бруслар направился в эту сторону, не подозревая громадного обрыва по ту сторону, замаскированного извне осыпавшейся частью стены. Если он рискнет сделать скачок, то может разбиться вместе с лошадью, тем более что по эту сторону стены земля была выложена каменными плитами.

Между тем беззаботный Бруслар приближался, полный смелости и отваги…

Поощряя свою лошадь голосом, рукой и коленями, он заставил ее сделать страшный скачок; она перепрыгнула стену и, к ужасу зрителей, скользнула всеми четырьмя копытами по каменным плитам, на которых ее железные подковы оставили глубокие полосы.

Бруслар, откинувшись назад, не шевельнулся в седле. Он осмотрелся и поскакал дальше, как будто этот безумный прыжок был просто детской забавой, углубляясь под сень деревьев все тем же быстрым галопом.

– Каков результат? – спросил отвернувшийся было от окна принц.

К своему удивлению, он увидел, что Иммармон и Прюнже исчезли.

– Они откроют ему заднюю дверь, в лес, – задыхаясь, сообщила ему Изабелла, еще более прекрасная в своем волнении. – Вот какое несчастье быть женщиной! – вскричала она, ломая руки.

Заметив, что Людовик любуется ею, она улыбнулась ему и снова бросила на него пылающий взгляд.

К стене, которую только что перескочил Бруслар, подъехали в эту минуту и жандармы. Один из них слез с лошади, взобрался на стену и сделал гримасу при виде обрыва, а затем, обернувшись к товарищам, громко сказал им:

– Это не человек, а дьявол! По ту сторону почти шесть метров, – он преувеличил, – а он все-таки исчез!

Подпоручик, командовавший отрядом, выбранился. В это время подъехал второй отряд жандармов, и началось оживленное совещание. Затем оба отряда, соединившись, направились к главному въезду в замок. Он был заперт; массивные ворота преграждали доступ на каменный мост. Жандармы стали кричать, стуча своими саблями в ворота:

– Именем закона! Именем императора!

Наконец тяжелые половинки ворот медленно растворились. Между тем на другом конце зала виконтесса д’Иммармон, смотревшая в окно, выходившее на запад, тихо позвала:

– Государь! Изабелла! Посмотрите, идите сюда!

Те поспешно подошли: далеко за стенами замка скакал всадник, свободный как ветер, мчавшийся к густому лесу, где скрыться было уже легко. Это был Бруслар.

Жандармы с шумом въехали во двор. Хозяин дома д’Иммармон и его кузен граф д’Отрем встретили их на подъезде замка с довольно высокомерным, удивленным видом.

– Чему мы обязаны честью вашего посещения? – спросил офицера виконт д’Иммармон.

– К вам вошел изменник, где он?

– Мы никого не видали, – спокойно ответил тот. – Где он вошел, откуда? Не понимаю, что вы хотите сказать. Я вижу тут только вас и ваших людей, присутствие которых удивляет меня.

Раздосадованный офицер, видя, что он теряет время, а с ним и след беглеца, забыл вежливость:

– Прежде всего кто вы сами? Я имею право спрашивать, – сказал он. – Какой-нибудь эмигрант, вероятно?

– Осторожнее! – остановил его Прюнже. – Вы заходите слишком далеко.

– Кто вы такие? Что это за местность? – повторил тот, сдерживая свою горячившуюся лошадь.

– Вы находитесь в моем замке Депли, я – виконт д’Иммармон. А это мой кузен, граф Прюнже д’Отрем. Достаточно вам этого?

– Нет!

– Тогда я прибавлю наше звание: мы оба поручики благородного полка Тур д’Оверна.

Жандарм, видя перед собой старших чинов, должен был сдаться.

– Пусть так, господа, я вам верю, – поклонился он, переменив свой прежний тон. – Если вы офицеры императора, я могу сказать вам, что мы преследуем Бруслара… Голова этого дерзкого шуана оценена. Он скрылся у вас; хотя вы этого не видели, но мы-то знаем это. Долг каждого доброго подданного облегчить нашу задачу. Разрешите обыскать ваш парк, кусты и заросли.

– Сделайте одолжение! – спокойно сказал Иммармон. – Но здесь так много выходов… Если здесь и был Бруслар, то теперь он, конечно, уже далеко.

– Это мы увидим! – резко сказал офицер.

Целый час жандармы обыскивали кусты, но не нашли никого, хотя видели пять или шесть ворот, которые могли служить для бегства; офицер, отчаявшись в успехе, собрал наконец свой отряд и уехал рассерженный, не простившись с хозяевами.

– Императору пришла блажная идея давать места этим птицам, – ворчал он дорогой. – Все они канальи, и ничего больше!

Он был не совсем не прав.

Молодые люди, возвращаясь в зал к принцу, обменивались мыслями.

– Право, император дал нам сегодня утром хороший козырь в руки, – сказал д’Отрем, – не знаю, как нам удалось бы без него отделаться от этой злой собаки… А каковы были бы последствия домашнего обыска? Заподозрили бы нашего Гранлиса, подвергли бы его, пожалуй, допросу. Этот господин, может быть, не оказался бы таким сговорчивым, как Фуше, и тогда…

– Мы должны еще поставить свечку Мартенсару, который прислал нам известие о назначении, – ответил Прюнже, – без него у нас не оказалось бы этого оружия.

– Это верно, – рассмеялся виконт.

Но граф опустил голову и глубоко вздохнул.

– Что с тобой? – удивился его кузен.

– Мне пришло в голову, друг мой, что мы еще только четыре часа состоим офицерами императора и уже изменили ему…

– Что же делать? – нахмурился Иммармон. – В этом виноваты обстоятельства, а не мы…

Когда они вошли в зал, принц Людовик сидел между обеими дамами и оживленно говорил с ними.

– Мы видели, – произнес он, обращаясь к ним, – он спасен, не правда ли? Благодарю вас! Он узнал вас! Это удивило его!..

– Не думаю, чтобы он узнал нас, – сказал виконт, – не успел вероятно… Когда мы подошли, он стоял перед воротами, спешившись, напрасно стараясь выломать их, дрожа от нетерпения. Я прошел вперед и отпер их ключом. Бруслар, глядя на нас, вскочил в седло и крикнул нам: «Спасибо, добрые люди, не бойтесь, никто не узнает об этом»! – и умчался, как ветер.

– Да сохранит его Бог! – с чувством сказал принц.

В это время новое происшествие, замеченное через окно зала, обратило на себя внимание присутствующих.

Вдали показался легкий плетеный шарабан, запряженный серым пони, которого гнал крупной рысью кучер в ливрее. В легком экипаже сидела молодая женщина в токе с перьями; она склонилась вперед и криком поощряла и без того слишком быстрый бег лошади, которая скакала беспорядочным галопом, увлекая за собой слишком легкий экипаж, скакавший и подпрыгивавший при этой безумной езде.

– Диана! – воскликнул виконт взволнованным голосом и, обернувшись к принцу, пояснил: – Маркиза Диана д’Этиоль, яркая роялистка, вдова убежденного заговорщика, убитого в Кибероне, наша родственница по своей собственной семье; она из рода Ларшанов, которые все погибли на эшафоте.

– Кажется, она направляется сюда, – проговорила Изабелла.

– О нет, это невозможно! – возразила виконтесса. – Она презирает нас и отказалась от родства с нами с тех пор, как считает нас примирившимися с императором… О, это кажущееся примирение.

– Какая ложь, какая несправедливость! – вздохнул принц. – Бедные друзья, сколько вы уже переносите из-за меня!..

– Да, она едет сюда, к замку, – подтвердил Прюнже. – Ну, государь, берегитесь! Это – экзальтированная, восторженная женщина, она не способна хранить тайну. Не выдайте себя ей, государь, она упадет к вашим ногам, потом побежит к себе, вот туда, где виднеются между деревьями остроконечные кровли, велит ударить в набат, соберет крестьян, раздаст им оружие и поведет их на Компьенский замок с криком: «Да здравствует король!».

– Неужели она имеет такое влияние? – спросил заинтересованный Людовик, удивленный его словами.

– Да, благодаря своей красоте, пылкости и красноречию. Это – женщина старого времени, эпохи Лиги или Фронды, это – героиня, но героиня несносная, созданная для помехи лучшему делу. Она всегда действует порывами, всегда по-своему. Ее тридцать лет не сделали ее умнее.

Слушая слова своего друга, виконт опустил голову, как будто они были неприятны ему. Можно было подумать, что молодая вдова маркиза не была безразлична двадцатитрехлетнему виконту.

Задумавшаяся Изабелла, казалось, погрузилась в мечты…

Между нею и Дианой не было особенной симпатии. Брюнетка с голубыми глазами не могла любить черноокую блондинку. Но, насколько они разнились физически, настолько походили одна на другую с нравственной стороны: обе были честолюбивы, кокетливы, горды, обе презирали низших. Это был чистейший тип эмигранток, считавших, что они оказывают Франции большую честь, удостоив вернуться туда со всей своей ненавистью и злобой, которую они даже не трудились скрывать.

– Она, конечно, снова является упрекать нас за измену, – мрачно сказала виконтесса. – Государь, будьте готовы заранее к тому, что, не зная вас, она предаст и вас своей общей анафеме: одно уже ваше присутствие здесь осуждает вас в ее глазах, и ваше терпение подвергнется большому испытанию. Но мы еще раз предупреждаем вас, что довериться ей – значит погубить всех нас.

– Возможно, – слабо согласился Иммармон.

Слово было за Изабеллой, и она грубо, не выбирая выражений, произнесла:

– Я лучше желала бы видеть ее среди наших врагов, но не здесь, между нами. Поклявшись ей, что она прекрасна, ее можно заставить снять свою рубашку и сказать все, что она знает. Со своими любовниками у нее нет тайн: перед ними она обнажена душой так же, как и телом.

Послышались негодующие возгласы.

– Изабелла! – воскликнула сконфуженная виконтесса.

– Сестра! – остановил ее побледневший виконт с выражением упрека.

Прюнже, казалось, был возмущен.

Людовик XVII был удивлен; несмотря на то что итальянская принцесса приучила его к свободным выражениям, все же такая смелость поражала в такой молодой и красивой девушке.

Между тем маркиза Диана д’Этиоль, въехавшая во двор замка, вышла из экипажа и, нервно подбирая платье, поднималась по лестнице. Растрепанные ветром белокурые пряди волос нависли на ее глаза, которые ярко горели; казалось, она была в величайшем волнении. Остановившись на пороге, ни с кем не здороваясь, она громко крикнула:

– Где он?

Никто не ответил ей, делая удивленный вид.

– Где Бруслар? – крикнула она еще громче.

Изабелла церемонно подошла к ней и сделала реверанс.

– Здравствуйте, маркиза! Как вы поживаете? – насмешливо спросила она. – Какой добрый ветер занес вас сюда?

– Я знаю, что он скрылся у вас в парке, мне сказали это… За ним сюда же въехали жандармы… Он выехал от меня… Он схвачен? Отвечайте! Я так страдаю, вы видите…

– Так вы очень любите его? – мрачно спросил Жак д’Иммармон.

– Да, я люблю его, – пылко ответила Диана, – люблю, как истинного героя чести и храбрости!

– Будьте счастливы! – горько сказал виконт. – Он теперь далеко, если все еще продолжает скакать.

– Благодарю, Жак, – томно сказала она, – благодарю, несмотря ни на что, несмотря на ваши преступления…

– Диана! – с упреком сказала виконтесса. – Вы пришли оскорблять нас?

– Полно! – презрительно сказала Изабелла, – что упало, то разбилось, не стоит подбирать куски.

Не обращая на нее внимания, маркиза окинула присутствующих беглым взглядом и продолжала:

– Так, значит, это правда?.. Я не хотела верить, когда Бруслар сказал мне… Сегодня утром в гостинице вы, благородные потомки знатнейших фамилий, вы продались, нанялись, и кому?! Вы прославляли Бонапарта, вы кричали «Да здравствует император!». – Она обратилась к принцу: – И вы, господин «не знаю кто», вы тоже были там! Одно это ваше присутствие доказывает, что и вы – изменник!

– Господин де Гранлис, – поспешил назвать виконт.

– С чем и поздравляю; тогда все понятно. Гранлис? Такой фамилии я не знаю; во Франции нет дворян такого имени, оно вымышлено, комедиантское, вероятно скрывавшее какого-нибудь шпиона узурпатора, посланного соблазнять других… И это удается, даже здесь у Иммармонов, даже с Прюнже! Какие времена! Счастливы те, кто умер! Кровь мучеников, бог даст, когда-нибудь задушит вас, ренегатов.

Принц не спускал взора с горячившейся женщины и в глубоком волнении крепко сжал руки. Причина этого была понятна: маркиза Диана походила как две капли воды на принцессу Полину Боргезе; у нее были те же манеры, те же жесты, та же страстность и пылкость, даже тот же звук голоса, та же прелесть, с той лишь разницей, что она была на несколько лет старше. Она оскорбляла его, а он был в восхищении; она выражала презрение – странно! – но за это он еще более уважал ее; она готова была ударить его – он желал бы обнять ее.

– Вы молчите, вам нечего сказать? – продолжала маркиза. – А впрочем, что мне за дело до вас! Может быть, это – ваше ремесло, как и всякое другое в настоящее смутное время, когда торжествует порок, когда попраны все права! Это – дело ваше и не касается меня… Отомстите мне, если можете!.. Я говорю тем, чья кровь течет в моих жилах, то есть, Иммармону, Прюнже! Вы, говорят, офицеры императора? Значит, вашему знатному роду конец, и я благодарю вас за это. Бог даст, вас убьют в первой стычке, и судьба избавит Францию от ваших детей. Имея таких отцов, каковы бы были они? До свидания, кузены, кузины! Если когда-нибудь воскреснут славные битвы, будет борьба кругом Компьенского замка, о, тогда… тогда вы запляшете, господа, а я заплачу за музыку!

– А пока попрыгайте вы! – бросила ей Изабелла, с яростью следя за восхищением принца.

Уходившая уже маркиза грозно обернулась:

– А ты, негодная, ты получишь кнут!

Не дав времени ответить, Диана подобрала платье и, гордо подняв голову, вышла, сильно хлопнув дверями.

Виконтесса, ее сын и племянник переглянулись, Изабелла рванулась вперед, как раненая львица. Принц казался удрученным. Он неверными шагами подошел к креслу и опустился в него, закрыв лицо руками.

– Она очаровательна, прелестна! – бормотал он. – Как она похожа на… Я не в состоянии переносить, что такая красавица презирает меня, не знает, кто я…

Для него, как и для его прадеда Людовика XIV, женщины представляли весь интерес жизни.

X

В начале августа парижские газеты известили о прибытии ее императорского высочества принцессы Полины Боргезе, героини Гвастилла. Она остановилась со своей свитой у своей сестры Каролины, в Елисейском дворце. Муж не сопровождал ее.

Гранлис был в восторге, ожидая исполнения всех своих надежд. В это время он забыл все заботы о своем потерянном троне, о непризнанном величии, они отошли у него на второй план. Безумно влюбленный, он совершал тысячи неосторожностей.

Так, он осмелился явиться в Елисейский дворец в первый же вечер, на парадный прием, когда его божество было окружено тесной толпой придворных, явившихся на поклон.

Полина была и довольна этим, восхищаясь его смелостью, и разгневана, боясь последствий. Поэтому она сделала вид, что встречала этого дворянина в Италии, среди товарищей своего мужа, принца Камилла. Впрочем, никто не обратил на это особого внимания, так как общество было довольно смешанное.

Людовик пошел дальше: когда Полина проходила мимо него, он ловко и незаметно передал ей сложенную записку.

Она была поражена; это могло погубить их обоих или, по крайней мере, дать обильную пищу злословию. Но она спрятала записку, оставив до более удобного случая желание излить свой гнев на слишком смелого поклонника.

Оставшись одна, она прочла записку. Гранлис умолял ее немедленно назначить ему свидание, послав это известие в надежное место, к часовщику Борану, в предместье Сент-Оноре, на углу переулка Мо-Вестус.

Полина сначала решила не отвечать, чтобы наказать его; но следующим утром она написала ему ответ и послала с итальянской прислужницей, очень смышленой и преданной.

Просто одетая женщина спокойно пошла по улице, глядя на номера домов, не возбуждая ничьего подозрения. В лавке Борана ее встретила Рене; осторожно осмотревшись, итальянка вынула письмо из-за корсажа и вручила его ей, говоря:

– Господину Гранлису, синьора!

– Да, я знаю, – вздохнула девушка, – он сейчас придет.

Итальянка ушла, довольная исполненным поручением.

Рене уже отчасти знала, в чем дело. Принц, часто посещавший лавочку Борана, служившую ему почтой «до востребования», недолго сумел скрывать свой роман, хотя, чтобы не тревожить еще более добрых людей, не сказал им о положении и имени своей героини. Боран и его дочь думали, что это – какая-нибудь знатная дама, и нисколько не удивлялись, что он не открыл им ее имени. У бедной Рене при известии об этой интриге, к собственному удивлению, больно сжалось сердце. Однако разум скоро взял верх: какое право имела на этого принца она – самая скромная, самая последняя из его подданных? Сама мысль о любви к нему казалась ей чудовищным преступлением, святотатством, и она дала себе клятву изгнать навсегда из своего сердца эти дерзкие мысли.

Но не так-то легко справиться с сердцем, и часто бедная девушка ловила себя на тех же предосудительных мечтах. Она страдала, плакала, бледнела… Ее отец приписывал все это тревогам за принца, подвергавшегося в Париже всевозможным опасностям.

Вследствие этого и теперь, получив это письмо, встревожилась не одна Рене, а весь дом! Даже толстая Жанна вздыхала:

– Что-то с ним, с нашим королем?

Людовик пришел через полчаса и еще с порога крикнул:

– Ну что, принесли?

Рене молча подала ему бледно-голубой, сильно надушенный конверт. Гранлис вскрыл конверт и прочитал письмо. Его лицо просияло огромной радостью и гордостью, глаза заблестели. Он спрятал листок у себя на груди и обратился к присутствующим:

– Друзья мои, хорошие новости: я – офицер императора. Живу я теперь в Сен-Жерменском предместье, на углу улиц Дю-Бак и Вавилонской, в маленьком, хорошо обставленном домике, с двумя ходами. Если когда-нибудь придет ко мне спешное известие, то надо доставить его мне туда. Самое лучшее будет, если это сделает Рене. Если кто-нибудь увидит ее входящею ко мне, то ее скорее сочтут за мою возлюбленную, чем за политического агента. Не правда ли, малютка?

Он рассмеялся при этой мысли, но Рене было не до смеха, и она лишь молчаливым кивком головы согласилась на его лестное доверие.

Принц простился со своими друзьями и поспешно вышел. Дорогой он весело напевал от избытка радостного чувства.

Как только за принцем закрылась дверь, новый посетитель с шумом вошел в лавочку часовщика.

– Здравствуйте, – сказал он, – вот и я!

Боран побледнел и с трудом сдержал видимую досаду.

– Мое посещение вам не нравится? Я угадываю почему, – насмешливо сказал гость, – вы охладели, Боран.

– Шевалье Бруслар, – тихо возразил часовщик, – я не охладел, но вы все такой же легкомысленный. Вы не даете себе труда подать условленный сигнал и врываетесь неожиданно, как ветер…

– Будет, – сказал Бруслар, – каждому своя судьба. Мой последний день предопределен свыше, и его ничто не изменит… Письма у вас есть?

– Нет!

– Успокойтесь, я ухожу.

Боран, видимо, облегченно вздохнул.

– Видите, как вы довольны, что я ухожу! – заметив это, произнес Бруслар. – Я для вас опасен, и это беспокоит вас… Конечно, вы старитесь и имеете право на спокойствие. Но я думаю, что у вас дурные знакомства. Вот, например, этот молодец, который только что вышел от вас, я знаю его. Я видел его в Компьене и слышал, как он кричал: «Да здравствует император!» И он еще называется благородным… Его имя Гранлис, то есть «великая лилия», а, по-моему, скорее – великая свинья! Вероятно, это сыщик, и если он попадется в мои руки – пусть побережет тогда свою шкуру!

Негодующие, испуганные возгласы были ответом на его слова, но Бруслар не дал Борану времени для ответа, пожал плечами, бросил на всех презрительный взгляд и вышел, громко хлопнув дверьми и крича во все горло, не обращая внимания на прохожих:

– Все они такие! Все, все!

Он быстрыми шагами пошел по улице, так что полы его платья раздувались по ветру. Вдруг он остановился и сделал брезгливую гримасу.

Недалеко от него стоял у окна модного магазина Гранлис, на которого загляделись оттуда две хорошенькие продавщицы.

Бруслар спрятался в углубление дверей и наблюдал, рассуждая сам с собой:

– Раз ты тут, я не выпущу тебя. Это перст Провидения – Бог предает тебя в мои руки, и я принимаю этот подарок.

Наконец Гранлис небрежной походкой пошел дальше. В то время улица в предместье Сент-Оноре представляла собой узкую, извилистую дорогу, которая к тому же была сильно запружена экипажами, тележками, одноколками, наводнявшими ее. В особенности около полудня здесь тянулась непрерывная вереница ручных тележек мелких торговцев, вокруг которых толпились суетливые хозяйки, что еще более затрудняло движение по ней.

В этом хаосе Бруслар, следивший за Гранлисом, потерял его из виду. Его забавляло это преследование, напоминавшее доброе старое время, времена генерала Фротте… Ему казалось, что он преследует «синего» на своей родине, в Нормандии; только дома заменяли здесь кусты, а ручные тележки – молодые рощицы…

Этот человек, преследуемый сам, подвергавшийся опасности был взятым за горло первым попавшимся полицейским, находил огромное удовольствие следить за молодцом, которого он считал ренегатом, врагом королевства, шпионом узурпатора. Нельзя же было заподозрить его, Бруслара, в этом грубом буржуа, расталкивавшем локтями народ, поднимавшем палку над становившимися на его дороге, казалось, занимавшем всю ширину улицы своей массивной фигурой. Выдать его могла только его чудесная, черная как смоль борода, с которой он никогда не хотел расстаться и которой гордился, она одна обращала на себя внимание и представляла для него наибольшую опасность. Но Бруслар не обращал на это внимания, взяв себе за правило, что, чем больше производишь шума, тем меньше навлечешь на себя подозрений.

Таким образом он шел следом за Гранлисом. Молодые работницы и швейки оглядывались по два раза на их пути: сначала, чтобы взглянуть еще раз на изящного блондина, весело улыбавшегося им, показывая свои белые зубы, а вторично – чтобы разглядеть получше, почти со страхом, этого огромного смуглого молодца, похожего на хищного зверя, сильного, могучего и мрачного!

Так, друг за другом, они дошли до Пале-Рояля. Несмотря на вред, причиненный ему революцией, это здание все еще представляло собой центр парижского шума и движения.

Конечно, эта местность сильно изменилась в последнее время, после необыкновенной роскоши герцогов Орлеанских, но все-таки в 1806 году Пале-Рояль оставался огромным базаром всевозможных увеселений: игорных домов, притонов всех категорий, где царили дорогие куртизанки и дешевые ночные феи для бедных студентов; тут же, выходя и на соседние улицы, помещались всевозможные рестораны. Здесь же продавались разные животные, пестрые южные птицы, крикливые попугаи, лаявшие в своих клетках собаки. Все вместе производило невероятный шум и гам. Продавцы разных лавок громко зазывали покупателей. В подземных гротах играла музыка, плясали обнаженные «нимфы».

Все это было переполнено шумной толпой разнообразного люда, где перемешались все национальности, все партии, без различия политической окраски. Здесь можно было видеть множество офицеров, проигравших в какой-нибудь час все свое состояние – цену многих битв и ран. Пале-Рояль с утра был всегда переполнен публикой, а вечером сиял тысячью огней, на которые, как мухи, летели посетители.

Гранлис вошел туда торопливым шагом, как человек, спешащий на свидание. К нему подошла хорошенькая цветочница, предлагая свой товар; он остановился пошутить с ней. Бруслар остановился тоже, свирепо наблюдая за ним.

– Так-так! – закричал он. – Ухаживают за девушками, нюхают цветочки, наслаждаются жизнью!.. Погодите! Сделай-ка путь между Канном и Валонью, я тебе всажу пулю в лоб, несмотря на твои прекрасные двадцать лет!..

Поблизости оказался Рантвиньи; поймав Гранлиса в его ухаживании за цветочницей, он присоединился к нему и принял участие в болтовне.

– Господин Гранлис, вы, как и я, любите все, что красиво где бы это ни было! – насмешливо сказал он. – Черт возьми, вы правы! А ты, плутовка, чем зажгла свои глазенки?

– Адским пламенем! В них горят все чертенята!

– Ах ты, бесенок, бесенок! Настоящая дочь Парижа!

Наконец молодые люди пошли дальше, взяв цветов и сунув экю в руку хорошенькой цветочницы.

Бруслар не последовал за ними, он, махнув рукой, скрылся в толпе.

– Не к чему идти за ними, – проворчал он, – теперь я ничего не могу сделать, пока… Он ничего не потеряет от ожидания… Придет мое время!..

Утешая себя надеждами на будущее за неудачи настоящего, он отказался от преследования.

Перед кафе «Шартр», за круглым столом, уставленным разноцветными бутылками, сидели на желтых стульях несколько молодых людей. Между ними были граф де Тэ, все еще в трауре, граф де Новар, маркиз Невантер, Мартенсар, Микеле де Марш и д’Орсимон.

При виде Гранлиса и Рантвиньи они встали и церемонно раскланялись, прибывшие сели за тот же стол, и Рантвиньи сказал:

– Господа, я только что из министерства; дело решено, наше назначение подписано. Начало нашей службы будет считаться с первого сентября, но мы имеем право немедленно надеть мундир установленного образца.

Последние слова возбудили общий восторг, и все молчаливо и внимательно слушали описание новой формы, сделанное Рантвиньи: белый мундир с красными отворотами, треуголка с золотыми шнурами и императорской кокардой и шпага, главное, шпага!

– Недурно! – весело воскликнул Орсимон.

– Скажи – великолепно! – подтвердил Мартенсар. – Мы все будем восхитительны в таком наряде!

Все весело смеялись, представляя себе эффект, который произведет их новый мундир на прекрасных дам. Только Эдмонд де Тэ, не увлекаясь тщеславными мечтами, оставался по-прежнему задумчивым и, узнав о последнем распоряжении, встал с места и простился. Гранлис последовал его примеру, попросив сообщить Иммармону и Прюнже, что он был, и ушел без всяких дальнейших объяснений.

Оставшиеся продолжали разговор.

– Какой странный наш Гранлис! – заметил Микеле де Марш. – Это живая тайна. Он всегда точно витает в облаках, а когда просит – точно приказывает. Кто он, однако? Кто знает его происхождение, его семейство и род?

– Хотя бы он происходил по прямой линии от самого Юпитера, все-таки это не причина так держать себя, – заметил Мартенсар.

– Конечно, – согласился Орсимон. – Вы слышали его поручение к Иммармону и Прюнже? И здесь, в Париже, как в Компьене, он обращается с ними, как с лакеями… просто смех!

– Ну, это их вина, – отозвался Новар, – они сами обращаются с ним как с господином, вот что удивляет меня. Ведь они сами достаточно богаты и знатны. Вот поэтому-то я думаю, что здесь есть что-то, чего мы не знаем.

– Если он сдержан с мужчинами, – вступился Рантвиньи, – то с женщинами наоборот, хотя бы с самыми простыми. Я сейчас видел, как он очень усердно любезничал с цветочницей в трех шагах отсюда. Я вовсе не осуждаю его, потому что и сам делаю то же: я люблю красивых девушек, всяких!

Компания, не стесняемая присутствием мрачного де Тэ, чопорного Гранлиса, Прюнже и Иммармона, развеселилась со всей непринужденностью молодых, только что произведенных офицеров.

Скоро подошли и два кузена, Иммармон и Прюнже, и немедленно справились о Гранлисе. Узнав, что он ушел неизвестно куда, они, казалось, были поражены, многозначительно переглянулись, рассеянно выслушали известие о назначении и о новой форме и, почти не простившись, поспешно устремились в ту сторону, куда скрылся их товарищ.

– Ну что? – подмигнул Мартенсар, когда они отошли. – Точно две кормилицы, которые потеряли своего сосунка!

Общий смех встретил это оригинальное сравнение.

Между тем Гранлис в обществе де Тэ шел по галереям Пале-Рояля. Его спутник шел молча, не начиная разговора.

Веселые продавщицы, сомнительные золотошвейки или модистки напрасно бросали вызывающие взгляды на двух красивых молодых людей: один не замечал их, другой стеснялся молчаливого спутника.

С первой же встречи личность Эдмонда де Тэ князя де Груа привлекала и интересовала принца. Он мечтал о том, чтобы подружиться с ним, открыть ему свою тайну, приобрести и его доверие.