Текст книги "Атилла"

Мусагит Хабибуллин
Атилла

© Татарское книжное издательство, 2013

© Хабибуллин М. М., 2013

© Килеева-Бадюгина А. И., пер. с татар., 2013

* * *

Роман этот посвящаю сынам славного татарского народа, павшим жертвами на пути к свободе в течение последних пяти столетий.

Автор

«В I веке н. э. внутренние процессы раскололи державу хуннов. Часть их подчинилась Китаю, другая часть отступила на запад, где, смешавшись с уграми и сарматами, превратилась в гуннов. Зафиксирован только один переход хуннов в 155–158 гг. Кучка разбитых хуннов, теряя обозы и женщин, оторвалась от преследователя и добралась до Волго-Уральского междуречья. На адаптацию потребовалось около 200 лет, после чего гунны (так их принято называть в отличие от азиатских хуннов) действительно превратились в грозную силу, но ведь это произошло уже на местной основе и роль миграции здесь ничтожна».

Л. Н. Гумилёв. «Хунны в Китае»

Народ этот правильно будет называть теперь не «хуннами» или «хунуками», как пишут китайские историки, но и не «гуннами», а «болгарами», «кипчаками», «татарами».

Автор

«Знаменитый Аттила, сын хана по имени Мангук, родился в 395 году. Известно, что он знал своих предков вплоть до тридцать третьего колена…

Под началом хана гуннов Аттилы было 700 000 крепких мужчин, способных владеть оружием. Аттила уверенно вёл их от победы к победе. Услышав о приближении гуннов, народы нередко бежали, побросав свои города и селения, так что воинам хана не всегда было необходимо сражаться… Долгие годы Европа жила в страхе перед Аттилой и ненавидела его. В «Божественной комедии» Данте мы видим его среди грешников ада. Поэт пишет так: «Слава Всевышнему, который достал Аттилу и примерно наказал его». В то же время, вспоминая Аттилу с большим почитанием, пишут: «Мы, жители Запада, до сего времени не можем понять и достойно оценить всю глубину и содержание мышления Аттилы. Даже Цезарь, несмотря на всё своё величие, даже славный Александр Македонский не в силах были полностью постичь иные особенности взглядов Аттилы…»

Уэсс Робертс, военный советник военно-воздушных сил США, доктор философских наук. Автор книги «Секреты лидерства гунна Аттилы»

В 440-х годах Атилла перешёл на оседлый образ жизни. На берегу Дуная им был основан город под названием Илембул, который среди прочих народов был известен как Гуннстан. Ныне Будапешт.

Автор

Книга первая

I

Тяжелораненого Шимбай-хана с поля боя вынес его сын Мангук. На быстром пегом коне, размахивая мечом налево и направо, он пробился через полчища врагов туда, где хан со стрелой в груди ещё держался в седле, уткнувшись лицом в гриву коня. Мангук выхватил отца из седла и умчался с ним с поля боя. Как ни странно, никто не преследовал их. Уж не потому ли, что потери с обеих сторон были велики? А ещё потому, что врагу достались обозы с женщинами белых тюрок, которые называли себя унуками. На другой день к чудом оставшемуся в живых Мангуку присоединились менбаш Сакмар, командовавший тысячей воинов, а также ханский наставник и советник Конбаш-атакай.

Дела у Шимбай-хана были плохи. Едва одолев реку, преграждавшую им путь, унуки на скорую руку соорудили шатёр и бережно положили хана на белую кошму. Рану Шимбая, который корчился в предсмертных муках, ещё надеясь на что-то, осмотрел аксакал Конбаш-атакай. Он омыл её чистой целебной водой, смазал снадобьем из трав, стёр с губ спёкшуюся кровь, осторожно касаясь их крылом беркута, и под конец, шепча заговоры, прижёг рану огнём. Однако Тангрэ, как видно, уже указал смерти дорогу к унукам: старания аксакала облегчения хану не принесли. Тем не менее труды его оказались не напрасны. То ли заговор помог, то ли что-то другое, только Шимбай-хан вдруг открыл глаза и медленно обвёл ими сыновей, соратников своих и слуг, сидевших вокруг, и наконец остановил взгляд на старом Конбаше. С трудом шевеля пересохшими губами, он пытался сказать что-то, в глазах промелькнул и погас живой огонёк, но вымолвить ничего не смог, только в уголках глаз появились две слезинки, продержались некоторое время в морщинах и скатились по щекам. Одна исчезла в рыжих космах бороды, другая, повисев на волоске, сорвалась, упала на подстилку и впиталась в неё. Похоже, то был последний признак жизни… Но оказалось, это ещё не конец. Тангрэ дал Шимбай-хану ещё немного сил. Он снова открыл глаза, опять оглядел близких ему людей и внятно заговорил:

– Конбаш-атакай, Меч Тангрэ отдай сыну моему Мангуку. Это говорит тебе Шимбай, хан рода Дулу… С приходом весны ступайте в степи между Жаеком и Итилью, там пас свои стада дед наш, Угыз-хан. В места отцов и дедов… С сарматами, они за рекой, не ссорьтесь, старайтесь жить дружно… Мечтал я женить сына моего Мангука на дочери сарматского хана, соединить два больших племени… да Тангрэ, как видно, не хотел этого… Вы всё же попытайтесь… Предводитель угров Куриш – зять мой. За невестами к нему идите. С ним ладить можно, хороший он человек, поможет… Дошло до меня: после смерти хана сарматов страной правит сын шахиншаха шахзада Бахрам… На ханской дочери Сафуре женился. Её моему Мангуку прочили. Однако воля соседа – воля Тангрэ… За женщинами идите также к сарматам. Хотя земли и пастбища у нас были врозь, всё же с Сармат-ханом жили в дружбе, девушками обменивались – брали, отдавали в жёны… Добро, оно не забывается… Бахрам-бек, хотя и чужой нам, а всё же поперёк дороги не станет… Не смог я, хан унуков Шимбай, вернуть людей в родную землю. Хотел было родичу своему Анагаю подсобить, а что из этого вышло?.. Сколько народу моего полегло! Тангрэ не простил мне, самое суровое наказание дал…

– Твоей вины здесь нет, Шимбай-хан, не трави себя понапрасну, будь спокоен. Это родич твой Анагай с Муртат-ханом предали тебя, в последний миг к китайцам переметнулись, будь они трижды прокляты!..

Но Шимбай-хан уже не мог ответить Конбашу. Голова его внезапно скатилась набок, тело вздрогнуло и вытянулось. Сидевшие вокруг переглянулись и молча опустили головы.

Вечером к шатру привели годовалого стригунка, девять раз провели вокруг, потом отпустили на волю. Жеребчик, задрав хвост, со всех ног бросился к матери, которая щипала неподалёку траву. Люди видели, как она встретила сына, огласив степь радостным ржанием. Конбаш-атакай, обернувшись к менбашу, сказал:

– Сегодня же начинайте копать могилу, а завтра поймайте эту кобылу и подведите к могиле.

Если верить старому Конбашу, отважная душа Шимбай-хана вселилась в жеребчика, а мать его ляжет с ханом в могилу – послужит ему на том свете.

Унуки встретили зарю, стоя на коленях. Люди молились Тангрэ, чтобы разгорающийся день был благоприятным, принёс им добро и пользу. Пошли к могиле, выложенной изнутри брёвнами, наподобие сруба. Тело Шимбай-хана, завёрнутое в войлок, осторожно опустили в последнее его пристанище. Выполнить обряд предания земле в точности, как это заведено предками, не удалось: не оказалось рядом женщины, которая согласилась бы отправиться вслед за ханом. Рядом с покойным сложили все его принадлежности: одежду, оружие, конскую сбрую – всё, кроме Меча Тангрэ. Кобылу зарезали в последнюю очередь и сбросили в могилу. Туда же опустили еду и кумыс, которых должно было хватить на три дня, пока ангел смерти Ажаль, посланница Тангрэ, не заберёт хана с собой.

Над покойником сотворили молитвы, пригоршнями бросая на него золотые зёрна ячменя. Лишь после этого принялись засыпать могилу землёй. Каждый унукский воин в собственном шлеме носил на могилу землю. Так продолжалось до самого вечера, пока солнце не скрылось за горизонтом. С рассветом работа продолжилась. Землю ссыпали на могилу три дня. Вырос высокий курган. На седьмой день курган подровняли и заострили. На девятый день ещё до восхода солнца вершину укрыли белым войлоком. Уцелевшие в битве унуки обступили курган со всех сторон. По мановению руки Конбаш-атакая все дружно опустились на колени и так встретили показавшееся над горизонтом светило. Унуки просили Тангрэ о вечном покое для хана Шимбая. После этого старец Конбаш поднялся с Мечом Тангрэ на курган и позвал за собой Мангука и юных сыновей его – Рухила, Рамула и Биляу, которые не так давно нацепили на пояса клинки. Атакай приступил к выполнению завещанного ему ханом поручения. Он торжественно протянул Меч Тангрэ Мангуку и провозгласил его ханом. Воины, толпившиеся внизу, трижды прокричали: «Урра, урра, урра!»

Атилла ничего этого толком не видел и не слышал, он зачарованно смотрел на ослепительно сверкавший на солнце меч. Клинок, которому туранцы приписывали магическую силу, целиком захватил внимание, наполнил душу мальчика трепетным восторгом. Ему казалось, меч ожил у него на глазах: лучи его то возносились к самому небу, то далеко-далеко, до самого горизонта, стелились по степи, а вот слились воедино, и клинок вспыхнул пламенеющим огнём. Стоявший рядом главный кузнец хана, видя, как любуется мальчик мечом, положил ему руку на плечо и тихо сказал, будто ни к кому не обращаясь:

– Как только стукнет четырнадцать, будет тебе такой меч.

Атилла, раскрыв от удивления рот, поднял на кузнеца глаза. Но тот смотрел на вершину кургана, словно ничего и не говорил. Атилла нетерпеливо дёрнул его за полу чекменя:

– Хочешь сказать, что это ты выковал Меч Тангрэ?!

Кузнец, не ожидавший услышать от мальчика такой вопрос, растерялся. Присев на корточки, он тихо, чтобы никто не мог его услышать, повторил на ухо Атилле:

– Как только тебе исполнится четырнадцать лет, точно такой будет висеть у тебя на поясе. Только, чур, до четырнадцати лет ты никому никогда не проговоришься об этом.

– Ты сделаешь его для меня уже весной следующего года, главный кузнец!

Тугран усмехнулся и с опаской огляделся. Он уже раскаивался, что затеял такой разговор: похоже, сам загнал себя в ловушку. Он прижал голову мальчика к груди и услышал, как взволнованно стучит юное сердце. Отведя Атиллу в сторону, он внимательно посмотрел ему в глаза и серьёзно сказал:

– Атилла-углан, сделаю я тебе меч. Вот увидишь, он лучше Меча Тангрэ будет. Сделаю, если, конечно, Тангрэ позволит.

– Позволит, позволит! – горячо выдохнул Атилла.

Кузнец взял ханского сына за плечи и снова заглянул ему в глаза:

– Углан, Атилла-углан, помни: об этом знаем только мы с тобой. Слышишь, только ты и я? А теперь поклянись именем Тангрэ. Скажи, что ни одна душа не узнает нашу тайну до того самого дня, когда меч будет готов.

Атилла поднял глаза к голубому небу, надеясь увидеть Тангрэ, чтобы спросить у него совета, и вдруг засмеялся счастливо:

– Я вижу, вижу моего Тангрэ! Он согласен, согласен! Гляди!

В это время в небе внезапно появился странный шар. Он ослепительно сверкнул, метнулся влево, потом вправо и вдруг пропал – исчез так же неожиданно, как появился.

– Тангрэ принял твою клятву, углан! – взволнованно сказал кузнец, дивясь чудесному видению не меньше стоявшего рядом Атиллы.

– Принял, принял! – радовался тот, прыгая на месте.

– В таком случае, – сказал кузнец, – точно будет тебе меч!

Главный кузнец снова прижал голову ханского сына к груди и зашептал ему на ухо:

– С этим мечом ты подчинишь себе половину света, соберёшь под своей властью множество народов, поднимешься так высоко, как не поднимался ещё никто из твоих предков… Даже римляне, живущие в больших городах, будут покорны тебе. Они обращают наших людей в рабов, а ты освободишь несчастных…

– И что же, твоим мечом я буду освобождать этих рабов от римлян?

– Так и будет, углан. Но прежде чем доберёшься туда, много, очень много стран придётся тебе пройти, много рек преодолеть. Меч мой станет тебе тогда верным другом.

– И народу моему тоже, главный кузнец!

– Верно говоришь, народу тоже.

Внук хана Шимбая, предводителя племени белых тюрков, который держал в страхе бескрайнюю степь, доверчиво слушал кузнеца. Ведь человек этот, если захочет, может всё: выкует даже волшебный меч, в котором будет могучая сила. Атилла вдруг сказал:

– Я верю тебе, оста, верю, как верит мой отец, – и тронул шершавую, огрубевшую в труде руку мастера.

Тем временем азаматы, слуги хана, подняли над головами кошму, на которой сидел Мангук, и понесли его вниз. Громко выкрикивая имена ханов, правивших после Угыза, девять раз пронесли нового хана вокруг могильного кургана. Священный меч в руке отца Атиллы по-прежнему ярко сверкал на солнце и завораживал своим блеском не только Атиллу, но и каждого, кто был свидетелем торжественного ритуала.

Белые тюрки рассказывали, что меч этот передал хану Угызу сам Тангрэ. Все в Туране знали это и не сомневались, что так оно и было. Они верили: владеющий мечом находится под защитой святого Иная, покровителя домашнего очага…

Историю эту Атилла слышал много раз. Он слышал, как азаматы отца рассказывали её в кузнице в присутствии Туграна. Кузнец лишь посмеивался в усы, наблюдая за молотобойцами, чтобы аккуратней ударяли по раскалённому железу.

История была такая. Пастух Угыз-хана будто бы пас в болотистой местности стадо и вдруг увидел хромого телёнка с раной на ноге. Желая узнать, где он так изувечился, он пошёл по кровавому следу и увидел торчавший из болота клинок. Пастух протянул руку, чтобы взять его, но тут сверкнула молния и стрелой впилась в то место, где был клинок. Пастух, чуть живой от страха, бегом пустился в становище и рассказал об увиденном Угыз-хану. Тот послал за странной находкой своего менбаша. Однако и с менбашем случилось то же самое. Едва он коснулся клинка, сверху ударила молния и загрохотал оглушительный гром. Менбаш поспешил к хану. Дрожа и запинаясь, доложил ему, как всё было. Угыз-хан посмотрел на побелевшего от страха пастуха, на менбаша, у которого, не переставая, тряслись руки, и отправился на болото сам. За ним увязался народ: интересно же посмотреть, что там за чудо такое. Прибыв на место, Угыз-хан был немало удивлён, увидев клинок, ослепительно сверкавший на солнце. Смелый был Угыз-хан, а всё же в болото лезть не решался. Оглянулся на толпу, а смельчак один и говорит: «Я достану, хан». Тот не возражал, кивнул в знак согласия. Парень полез в болото да только ухватился за клинок, как молния опалила ему руку. Народ зашумел. Хан был в затруднении. Ведь он – хан, значит, храбрейший среди храбрых, предводитель и надежда племени.

Кто-то снова предложил свою помощь, но хан отрезал:

– Я сам!

Угыз-хан осторожно приблизился к клинку, прикоснулся к нему, а небо молчит. Тогда он ухватился обеими руками и вытащил из болота меч. Тут сверху раздался голос:

– Этот меч – твой, Угыз-хан. Он поведёт тебя от победы к победе. Ты должен будешь завещать его наследникам своим, чтобы переходил из поколения в поколение. А не передашь, знай: Тангрэ отвернётся от тебя…

Таинственный голос свыше поразил людей. Ни живы ни мертвы от страха, они вдруг повалились хану в ноги. А как же иначе, ведь сам Тангрэ на виду у всего народа дал ему волшебный меч! Лишь тот, кто овладеет им, достоин быть повелителем тюрков.

Вот так, переходя из поколения в поколение, чудесный меч теперь в руках Мангук-хана, отца Атиллы.

Угыз-хан не разлучался с мечом. С тех пор он не знал поражений. В Туране меч известен был каждому. Он стал символом победы. В конце жизни Угыз-хан завещал Меч Тангрэ сыну. Каждый раз после смерти очередного хана унуки сажали его преемника вместе с заветным мечом на белую кошму и, подняв на руках вверх, провозглашали ханом.

Таким был меч, на который зачарованно смотрел юный Атилла. После торжества он сказал себе: «Когда-нибудь я тоже возьму в руки Меч Тангрэ и пойду громить Рим – освобожу несчастных людей моего племени от злых римлян».

В становище белых тюрков пришла весна. Едва земля покрылась ярким ковром первой травы, они вернулись к кургану Шимбай-хана. Ходили вокруг него, мёртвым желая рая, а живым благополучия. Отдав усопшему хану все почести, исполнив все обряды, двинулись туда, где между Итиль-рекой и Жаеком раскинулись родные степи. Дорогой они не встретили никого, лишь, обходя краем пустыню, увидели небольшое племя каныков. Поговорив с предводителем, забрали каныков с собой.

Когда перебрались через реку Жаек, степь успела зарасти густой, сочной травой. Семнадцать долгих лет прошло с тех пор, как покинули они родные места. Остановились, раскинули юрты и три дня, три ночи справляли свадьбы. Однако праздник этот был не для всех. Девушек у каныков оказалось двадцать или тридцать, не больше: на сотню джигитов не выходило даже по одной невесте. Все девушки, понятно, достались лучшим из воинов.

Вокруг кипела жизнь, после долгой зимней спячки природа пробудилась окончательно – всё, что двигалось, ползало, летало, искало себе пару, всё говорило о любви. Только мужчинам племени унуков было грустно. Над головами оставшихся без жён белых тюрков, приветствуя весну, заливисто пели жаворонки, высоко в голубом небе не спеша кружили ястребы. Среди обездоленных были не только беспечные джигиты, были здесь и крепкие мужчины, богатыри, которые могли бы с лёгкостью взобраться на гору, вскинув на плечи двухгодовалую тёлку.

Собрались к шатру Мангук-хана. Тот не стал терять время на долгие разговоры, всё ясно было и так. Он сам в похожем положении. И настроение у него не лучше.

– Надо бы нам, не мешкая, откочевать поближе к сарматам, – предложил менбаш Сакмар, выступая вперёд.

Толпа загудела, соглашаясь. Мангук-хан поднял руку, в которой привычно держал плеть из кожи, сваренной в нутряном жиру. Он нетерпеливо ударил ею о землю, призывая к тишине, и сказал:

– Ладно, согласен, сородичи. Будь по-вашему, отправимся к Итили. Там, за рекой, земли Сармат-хана…

Мужчины, видя, что хан не в духе, стали молча расходиться, чтобы начать сборы в дорогу. Мангук-хан с грустью смотрел им вслед. Он слишком хорошо понимал их. В юности была у него суженая, сарматка по имени Сафура, дочь Сармат-хана. Давно это было. Родители устроили им обряд обручения, во время которого они должны были укусить друг друга за ухо. Однако вскоре отец Шимбай-хан заторопился на восток, в сторону пустыни Гоби, где родственник его Анагай терпел от китайцев беду. Мангук за эти годы успел дважды жениться. Сафура, понятно, также не стала дожидаться его: слишком долгой была разлука. Она стала женой бахадира, состоявшего у Сармат-хана на службе. Именно из-за Сафуры Мангук-хану так не хотелось ехать к сарматам: он до сих пор не мог забыть златоволосую дочку Сармат-хана, желал и боялся встречи с ней.

Сказано – сделано. На другой же день унуки двинулись в сторону Итили. Как все кочевники, шли не спеша, делая привалы, чтобы дать скоту вволю нагуляться в траве и отдохнуть. К Итили подошли лишь к середине лета.

Соорудили юрты. Самые лихие из женихов готовы были сразу же отправиться за реку, чтобы выкрасть сарматских девушек. Узнав об этом, Мангук-хан велел верному своему менбашу успокоить не в меру горячих джигитов. Непокорных доставили к хану. Мангук был строг и пригрозил нарушивших запрет привязать к лошадиному хвосту. Несмотря на это, ему доложили, что наиболее бесшабашные парни всё же украли пятнадцать сарматских девушек и прячут у себя. Пятнадцать девушек – это не выход. Надо было что-то делать. Подумав, решил он в качестве свата и гонца отправить к сарматам Конбаш-атакая. Старый хитрец заодно и красавицу-дочку Сармат-хана повидает. Интересно, как сложилась жизнь его несостоявшейся невесты, его златовласки?..

Пока они разговаривали, небо заволокло чёрной тучей, заполыхали молнии, загрохотал гром, и хлынул ливень. Река вышла из берегов, залила пойму. Лишь через неделю река вернулась в свои берега и, успокоившись, как обласканная женщина, понесла свои воды дальше. После обильного дождя луга и тугаи, даже небольшие взгорки, покрылись густой шелковистой травой. Застоявшиеся животные, в особенности лошади, старые и молодые, как резвые жеребята, скакали по лугу, задрав хвосты. Увидев за рекой табун, полные нетерпения и страсти жеребцы, запрокинув головы, оглашали степь громким призывным ржанием.

А что сказать о молодцах-мужчинах, десять лет не знавших женской ласки? Как зачарованные, смотрели они на сарматских девушек, полоскавших за рекой бельё, и вздыхали: «Э-эх!» Крылья бы им теперь, уж они взмыли бы в воздух и понеслись, как птицы! Но они, увы, не птицы. Лишь душа рвётся, тоскуя.

Мангук-хану стало известно, что, несмотря на запрет, несколько смельчаков снова переплыли на лошадях реку и захватили сарматских полоскальщиц белья. И девушки, якобы, сами, по собственной воле поехали с джигитами. Поверить в это было трудно, но Мангук-хан не стал разбираться, решив и на сей раз промолчать. Он ждал возвращения Конбаш-атакая от сарматов. Неделя уж подходила к концу, а его всё не было. Мангук-хан лишился покоя и сна.

Прошло семь дней. Терпение хана иссякло. Он вскочил на коня и поехал к Итили. Телохранители хотели было последовать за ним, но он махнул рукой, веля им остаться. В бездонном голубом небе ни единого облачка, распластав широкие крылья, парил ястреб, где-то совсем близко, чуть ли не над самой головой, звонко пел жаворонок. То ли ястреб, который медленно покачивался в воздухе, то ли песня жаворонка навевали на хана пронзительную грусть… Тут он заметил вдруг атакая, который переплывал Итиль. Сарматские джигиты везли его в лодке. Куда девалась грусть – хан с нетерпением стал ждать старика. Немного постояв на круче, он помчался вниз и увидел, что Конбаш улыбается ему.

– Ну-ну, и что за радостную весть привёз ты своему хану, атакай? – крикнул он не в силах более ждать.

– Сперва пригласи к себе в юрту, напои кумысом, – отвечал старик, – а уж потом спрашивай.

Пока они ехали рядом по дороге, придерживая лошадей, Конбаш-атакай отвечал на вопросы, которые занимали хана более всего. Оказалось, что старика встретила сама Сафура-бике. После смерти её отца, Сармат-хана, его место занял Бахрам-бахадир, получивший титул бека. Этот человек с благословения хана Сармата стал ей мужем. Живут дружно, вот только детей у них нет.

Выходит, она забыла его, не ждёт. Ну что ж, Мангук ведь и сам изменил ей – два раза женился за время разлуки.

– Ладно, атакай, спасибо, что выполнил просьбу. Завтра утром соберёмся и поговорим обо всём.

Конбаш-атакай ещё некоторое время оставался у хана. Рассказал, что виделся у сарматов с небезызвестным Даян-атакаем, который тяжело болен и не встаёт с постели.

Мангук-хан слушал рассеянно. Его по-прежнему занимали мысли о ханской дочери. Выпив кумыса, старик пустился в описания невиданной красоты Сафуры, не подозревая, что слова его ранят сердце хана, наполняя сожалением и раскаянием.

Проводив атакая, хан долго не мог успокоиться. Он снова сел на коня и поехал к реке. Отъехав довольно далеко от становища, Мангук-хан придержал коня и вдруг затянул песню, протяжную и полную грусти. Он был прекрасным певцом с сильным и приятным голосом. Во время праздников его всегда просили петь. Сегодня он запел впервые после смерти отца. Чувства переполняли его и песня сама вырвалась на волю. Она широко понеслась по степи. Унуки в становище услышали её и выбежали из домов, чтобы послушать. Возможно, голос его долетел и до сарматов. Песня была о Сафуре, о любви юного Мангука к дочери хана сарматов.

Закончив песню, он задумчиво, шагом поехал вдоль берега, потом вдруг хлестнул коня и пустился во весь дух. Сделав на бешеной скорости большой круг, хан вернулся к себе и был удивлён, увидев недалеко от своего дома толпу. Люди ждали его, несмотря на поздний час.

– Спой, хан, спой ещё! – кричали ему.

Но Мангук лишь рукой махнул и рысью направился к своей юрте. Бросив повод азамату, он вошёл в дом и, скинув на устланный кошмой пол кожаную подушку, лёг, заложив руки за голову. Глядя сквозь отверстие в потолке на усыпанное звёздами небо он задумался. Войти к хану никто не решался. Возможно, люди, знавшие о несостоявшейся любви Мангука к дочери сарматского хана, догадывались, о чём он грустит.

А между тем хан унуков был озабочен не только своей печалью. Он – хан, и не должен думать только о себе. Ведь известно, что в руках хана судьба мира, а в руках народа – судьба хана. Верным его воинам-яугирам нужны жёны, иначе очень скоро племени придёт конец. Да, унуки были сильным, славным, известным в степи родом, а теперь им грозит исчезновение. Мангук должен придумать что-то, ведь для того он и хан. Народ ждёт, надеется.

Пойти на поклон к Сафуре-бике, поглубже спрятав свои чувства к ней? Или уж обратиться к зятю Куришу? У лесных угров тоже много женщин, родственнику отказа не будет.

Вообще-то Сафуру-бике он мог бы навестить на правах давнего соседа, ведь они знают друг друга с детства. Если бы не родственник Анагай, они были бы теперь женаты и два самых больших рода в степи стали бы единой, грозной силой. Помочь Анагаю Шимбай-хан всё равно не смог. Враг оказался сильнее. Но ужасней всего была потеря обозов с жёнами и детьми. Позор! Этого нельзя простить! Отец, Шимбай-хан, видно, понял это ещё тогда, на поле боя. Не в силах пережить позор, он бросился на врага. Тангрэ, видно, сам толкнул его на такой шаг, лишив надежды на спасение…

Он знал, что зять Куриш встретит его с распростёртыми объятиями… «Но кем же тогда станешь ты сам и народ твой?.. То ли унуками, то ли уграми?» – спрашивал себя хан. Хотя с Куришем они и родственники, а всё же языком и обычаями угры сильно отличаются от тюрков. А вот с сарматами всё было бы проще – и язык, и обычаи у них одинаковые… Выходит, сначала всё же надо попытать счастья с сарматами. И потом, там Сафура… Пусть она замужем, но увидеть-то её он может?.. Мангук-хан вспомнил, как семнадцать лет назад ему так не хотелось идти с отцом на восток. А всё из-за неё, Сафуры. По настоянию отцов они были помолвлены. Вначале Мангук спокойно отнёсся к тому, что белобрысая девчонка когда-нибудь станет его женой. Как велит обычай, они укусили друг друга за ухо, а родственники сидели вокруг и смотрели. Было очень стыдно. Когда всё кончилось, они с Сафурой взялись за руки и убежали. Бежали долго, пока не оказались на берегу Итили. Оба были взволнованы и понимали друг друга без слов. Разве может быть что-либо чудесней! Вот когда юное сердце Мангука дрогнуло – в нём вспыхнула любовь к светловолосой невесте. Ни за что на свете не согласился бы он разлучиться с ней! И вдруг этот поход… Когда до отъезда оставалось несколько дней, он сказал отцу:

– Атам, я хочу остаться здесь с небольшой частью нашего народа.

Услышав от сына такие слова, Шимбай-хан некоторое время молча глядел на противоположный берег Итили, принадлежавший Сармат-хану, потом резко сказал:

– Мёд не прокисает, и девушка не стареет, углан, ещё успеешь. Вишня, чем дольше зреет, тем слаще.

Верно сказал отец: мёд не прокисает, и девушка не стареет. Зато, когда жених покидает её, она выходит за другого. Мог ли Мангук возразить тогда Шимбай-хану, слово которого для всех было законом? С родным сыном он был столь же суров, как с любым другим своим подданным. Ничего не оставалось, как покориться его воле.

– Да, атам, – только и мог он промямлить.

– Не горюй, углан, – бодро сказал хан, стараясь войти в положение Мангука. – Вот увидишь, не пройдёт и трёх лет, как мы вернёмся в нашу степь.

Поход на восток оказался тяжёлым. Китайский император выдумывал тысячу хитростей, чтобы захватить Гоби, и тюрки, объединившись, годами воевали с ним. Успех был переменный – земли то завоёвывали, то теряли. Унуки воевали много лет и в конце концов оказались между двух огней. Случилось это оттого, что Анагай предал их, своих защитников. Унукам пришлось бежать. Мангуку до сих пор стыдно и обидно за ту, последнюю, битву. Во всём он винил отца, а себя – за то, что не сумел вовремя остановить его. А теперь всё надо начинать заново. Род Дулу, славившийся среди тюрков Турана доблестью, теперь похож на жалкую птицу со сломанным крылом…

Да, время терять нельзя. Мангук-хан видит, как страдают лучшие джигиты племени, вспоминая своих жён и невест, доставшихся врагу. А тут весна – всё вокруг говорит о радости, о любви, молодые кони и кобылицы милуются, резвятся, от избытка страсти зубами хватая друг друга за холки.

Мангук-хан не заметил, как уснул. Рассвет он встретил в молитвах к Тангрэ. Сразу же после молитвы созвал к себе менбашей с езбашами. Когда они расселись согласно рангу и заслугам по правую и левую руку от него, он обвёл всех глазами. Увидев справа среди старших сыновей Атиллу, он слегка улыбнулся. Прежде других он позволил говорить Конбаш-атакаю, побывавшему в стане сарматов. Оказалось, он брал с собой сыновей Вазиха и Курсиха. Хотя хан слышал об этом впервые, он не стал прерывать старика. Конбаш-атакай сказал, что доверил своих сыновей Бахрам-беку. Мангук-хан удивлённо посмотрел на атакая, а тот, видно, желая оправдаться, добавил:

– Зато, хан унуков Мангук, Бахрам-бек согласен принять нас у себя. Правда, сейчас он готовится идти к аланам за данью, но очень скоро должен вернуться. Я сделал это, хан, для того, чтобы два больших рода всё же могли объединиться.

Старик замолчал, но и хан не спешил говорить. Слов нет, то, что затеял Конбаш-атакай – святое дело. Ещё Сармат-хан с Шимбай-ханом мечтали быть вместе. Неспроста Шимбай-хан говорил об этом даже в последний свой час. Сармат-хан нарушил уговор лишь потому, что оказался в безвыходном положении. Оба его сына погибли, а единственная дочь всё ещё не была замужем. Между тем пора было думать о наследнике. Сын шахиншаха Ирана Бахрам – прославленный бахадир. Он достоин стать ханским зятем. Возможно, здесь крылись какие-то далеко идущие планы шахиншаха? Мангук-хану ничего об этом не известно. Однако дело было сделано – Сафура замужем…

– Да-да, Конбаш-атакай, я слушаю тебя, – сказал хан, отрываясь от дум. – Какие ещё новости привёз ты нам от сарматов?

Старик ответил:

– Ты – хан, дальнейшее в твоих руках.

Мангук-хан повертел головой, разминая затёкшую шею, и посмотрел на сыновей. Рядом сидел Рухил, за ним Рамул, потом Биляу. А куда же девался Атилла? Ведь недавно был здесь?

– Младший брат ушёл к кузнецу Туграну, – сказал Биляу, по взгляду отца угадав, о чём тот думает.

– Ну что ж, ладно, – сказал хан, – ладно.

Здесь сидят его менбаши, езбаши и ждут ханского слова. Вместе с ним они прошли огни и воды. Из-за упрямства его отца едва не пропал весь их род. Сам Шимбай-хан погиб героем, принял смерть за веру и народ. Так он ушёл от ответа. А что делать Мангуку, занявшему его место? Поклониться в ноги Бахрам-беку, униженно просить о милости, или воровать невест, как деды поступали? Нет, я должен найти другой выход. С соседями надо жить в ладу, по-хорошему брать их девушек в жёны, а потом они будут брать наших.

– Бахадиры мои, – начал Мангук, обращаясь к сидевшим за ханским дастарханом, – вы во всяком деле искусные, умелые мастера, вы – дети мои. В последнем бою враг лишил нас всего, что было так дорого нам. Мы превратились в жалких одиноких бобылей. Видно, Тангрэ хотел, чтобы мы повторили участь предка нашего Угыза. Когда-то этот дед, растерявший род свой и племя, вынужден был откочевать на запад. Пройдя многие земли, он пришёл в степи, что пролегли между реками Итиль и Жаек, и обосновался здесь. Угыз-хан умел договариваться с местными угорскими и сарматскими племенами. Подтвердите мои слова, Конбаш-атакай и Сакмар-менбаш, так ли было?