Текст книги "Атилла"

VI

Бахрам-бек начал заниматься объединением родственных народов – сарматов и унуков. После кончины Даян-атакая Бахрам-бек забрал Конбаш-атакая к себе. К Мангук-хану он стал посылать гонцов – одного за другим, напоминая, что унукам пришло время объединиться с сарматами в один большой и сильный народ. Пора общими силами выступить против рабовладельческого Рима. Предложение Бахрам-бека нравилось хану, но самому беку он не доверял. В случае объединения двух народов предстояло выяснить, кем будет он, хан унуков, и кем станет Бахрам-бек. А Бахрам-беку важно было знать, с кем останется Сафура-бике: без неё он не представлял себе жизни. Прошло много месяцев с тех пор, как он вернулся, юные сарматки, которых Сафура выдала замуж за унуков, говорят, уже нарожали крепких ребятишек, а он ещё ни разу не был в шатре жены. Хотел, но не мог – что-то удерживало его от такого шага. Его обижало, что его бике, не советуясь с ним, не спрося разрешения, частенько выезжает за реку, навещает своих «девочек», а, может, и в объятиях Мангук-хана бывает. Бахрам-бек совсем потерял покой, не знал, как ему быть, что делать. Он не забывал, что главная его цель – сблизиться с унуками, объединить их с сарматами, чтобы вместе с отцом – шахиншахом Ирана начать войну с Римом, давним врагом персов. И ему кое-что удалось сделать для этого, но в личной жизни бека не было ни малейшей определённости. Какие только мысли не приходили ему в голову – то хотелось начистоту объясниться с ханом Мангуком, то увезти бике в Персию. Однако время шло, пролетело больше года, а он так и не решился ни на что. Мангук-хан тоже не рвался встретиться с ним, видно, его вполне устраивало, что прекрасная бике сама наведывается к нему в гости. Когда беку было особенно тяжело, он шёл не к Шахраю, а к белокурой дочке короля, которую отдал на попечение старухе. Только рядом с этой девочкой утешалась его душа. Нет, он не трогал девочку, но достаточно было ей посмотреть на бека своими ясными глазами, как он тут же успокаивался. Для Бахрам-бека было загадкой, в чём сила подростка, почти ещё ребёнка, знал только, что очарование, нежность, искренность девочки исцеляли его.

Бахрам-бек не догадывался, что и Мангук-хан оказался в трудном положении. Он чувствовал себя виноватым перед Бахрам-беком, но признаться в этом не мог – гордость не позволяла: ведь он – хан! В то же время совесть его страдала, и всякий раз, когда Сафура-бике приезжала к нему, Мангук-хан чувствовал себя вором, уличённым в преступлении. А влюблённая Сафура-бике не ведала о его муках. «Видно, правду говорят, что любовь слепа», – думал Мангук-хан, обнимая горячее тело женщины, ощущая на своём лице её обжигающее дыхание. Он и сам обожал её, любил безумно. Когда она появлялась у него, хану казалось, что в юрте становилось светлей, будто в неё вошла сама утренняя заря, и вокруг распускались цветы, а над головой начинали щёлкать сладкозвучные птицы. А ведь всё начиналось с невинных улыбок, с шутливых намёков. Кому из них двоих могло тогда прийти в голову, что любовная игра заведёт их так далеко? Что ухаживание перерастёт в сумасшедшую страсть, из которой нет выхода? Угрызения совести Мангук-хана становились порой невыносимыми. В искреннем своём раскаянии он напоминал мальчика, понимавшего, что делает нечто недозволенное. Однако стоило его прекрасной бике не показываться неделю или больше, он места себе не находил, готов был кричать, звать её, чтобы она услышала из-за Итили и поспешила к нему. Случается ли такое с другими, прожившими на свете столько же лет, как он, Мангук-хан не знал. Знал лишь, что связан любовью по рукам и ногам, и ему трудно решиться на встречу с мужем Сафуры.

Не зная, чем себя занять, Мангук-хан ждал возвращения сыновей от зятя Куриша, надеясь, что встреча с ними, новости, которые они привезут с собой, отвлекут его от горьких переживаний. И потом он надеялся, что в присутствии сыновей ему легче будет начать переговоры с Бахрам-беком о единении с сарматами.

Чувство вины перед Бахрам-беком заставило Мангук-хана смириться с уходом Конбаш-атакая, верного друга, который так часто выручал его своими мудрыми советами…

VII

Перебравшись в стан Бахрам-бека, Конбаш-атакай стал убеждать своего господина, что тому необходимо принять веру тюрков, среди которых он живёт, поклоняться Тангрэ. Однако бек под разными предлогами уходил от подобных разговоров. Конбаш-атакай был настойчив и не оставлял его в покое. Как-то они остались в юрте бека вдвоём.

– Не буду скрывать, атакай, я люблю вашего Тангрэ, только мой аллах – Огонь. Во власти моего Всевышнего небо и солнце, молнии и звёзды. Получается, ваш Тангрэ тоже входит в число божеств, которым поклоняются мои сородичи. Кроме того, у нашей веры есть священная книга, атакай, – «Авеста», а у поклонников Тангрэ такого писания нет. В старину говорили: у народа, владеющего писанием, есть будущее.

– Спорить о том, чей бог лучше, Бахрам-бек, – дело безнадёжное… Поговорим лучше о другом. Вчера сына твоего, тёзку, увезли в Иран. Сафура считается матерью ребёнка. Ей было обидно, что с ней не посоветовались, но она не сказала ни слова, радуясь тому, что у неё есть Баламбир, которого она любит как родного…

– Я уже говорил Сафуре-бике, что во дворце деда Бахраму будет лучше.

– Ладно, оставим это… Я хотел сказать, доблестный Бахрам-бек, шахзада: кажется мне, что я понимаю, за чем вы, персы, пришли к сарматам. Слов нет, намерения ваши святы…

– Спасибо, атакай, что пытаетесь войти в моё положение.

– Я знаю, что отец твой собирается воевать против императора Рима. Для этого хочет объединить сарматов с белыми тюрками и с тобой во главе бросить эту грозную силу на Рим. Но белые тюрки с сарматами сами давно хотят объединиться и также считают, что пришло время проучить римлян, которые хватают людей степи и превращают в рабов. Король Германарих всю жизнь занимается тем, что поставляет Риму рабов. Сильных и храбрых джигитов наших превращают в легионеров, заставляют забыть родной язык и веру, а потом гонят их на войну против единокровных братьев. Отец твой, шахиншах Едигер, прав: Римскую империю нужно взять в тиски с двух сторон. Только в этом случае будет успех. Но прежде, мой славный бек, всё же придётся сменить веру, иначе ни сарматы, ни унуки подчиняться тебе не будут.

– Слушаю я вас, атакай, и удивляюсь: уж не оракул ли вы? Вижу, вижу – не оракул! А всё же, откуда в вас столько мудрости? У кого вы учились? Моими учителями, например, были греки. Слышите, атакай, я перешёл на «вы» из большого уважения к вам. С самого начала я понял, что мы одинаково думаем об одном и том же. В вашем лице я нашёл единомышленника и друга. Первое, что я должен сделать, атакай, это – объединить два больших племени. И я сделаю это в скором времени. Вы, атакай, будете моим советником в этом деле.

Конбаш-атакай встал и начал прохаживаться по юрте, потом остановился перед беком.

– У меня к вам, славный бек, есть одно условие: в случае объединения Мангук-хан должен остаться ханом, а вы будете командовать войском. Думаю, такое решение будет верным.

– Я согласен, согласен с вами, атакай! – с готовностью воскликнул шахзада Бахрам.

Услышав из уст бека такие слова, Конбаш-атакай упал, повернувшись лицом на восток, на колено, и вознёс Тангрэ благодарственную молитву. Видя это, Бахрам-бек тоже опустился на колени и помолился своему богу огня, чтобы удача не покидала их, чтобы всё, что задумано, свершилось. Он подумал о Сафуре. Когда он возглавит могучее войско двух больших племён и станет великим человеком, Сафура окажется в тени. Она ещё пожалеет о том, что пренебрегла им. После войны, а может быть, ещё до того, как отправится воевать, он женится на белокурой дочке Германариха. Так, глядишь, всё образуется.

Бахрам-бек пытался утешить себя, но обида в душе его всё же не смолкала. Нет, его нельзя унижать, ведь он приемник могучего хана, в руках у него будет половина народов степи. Завтра он поставит на колени Рим и воссядет на престол могучей империи персов, станет великим шахиншахом. Мангук-хану, как бы он ни задирал свой нос, достались лишь остатки джейрана, которым насытился лев. Зря говорят, будто мёд не прокисает, и девушка не стареет. Ерунда! Мёд не прокисает, это верно, а вот девушка стареет. Это Бахрам-бек знает хорошо. Он сравнивает Сафуру-бике с дочкой короля и радуется: он не прогадал, – напротив, выиграл! Пусть Сафура ушла к хану, но там она будет всего лишь третьей женой, а у Бахрам-бека была первой. Так стоит ли изводить себя?

Они долго сидели молча, погрузившись в свои думы. Наконец Конбаш-атакай поднялся и протянул Бахраму руку.

– Сам Тангрэ свёл нас вместе, – сказал он.

– Он дал нам своё добро, атакай.

Бахрам-бек проводил гостя до порога и поклонился ему, приложив руку к груди. Потом он вызвал к себе Шахрай-атакая. Тот явился очень быстро. Бахрам-бек указал ему на место возле себя. Надо правду сказать, Бахрам-бек недолюбливал своего атакая. Не нравилось ему, что тот отказался от женщин, не ест мяса. Беку было известно, что человека этого оскопили ещё в юности и, что удивительнее всего, – с полного его согласия. Он в жизни не взял в рот ни кусочка мяса, ел только траву, ягоды и коренья. Видно, оттого глаза его тусклы, а лицо жёлтое. И философия его странная какая-то: он различал лишь тьму и свет, зло и добро. Человек этот верил: всё, что он делает, – это устремление от тьмы к свету, он, якобы, творит одно лишь добро.

Бахрам-бек задумался и, как часто бывало, перестал замечать атакая. Он унёсся мыслями далеко.

Дед его Шапур, решив овладеть землями между Тигром и Ефратом, затеял войну с Римом. После нескольких ожесточённых битв римляне были побеждены, а император Валериан с остатками войск попал к деду в плен. Всех римлян, и императора в том числе, шахиншах Шапур превратил в рабов, заставил сооружать плотину Бенд-Кайсар, равной которой нет в мире. Дед совершил набег на Среднюю Азию и дошёл до города туранцев Чеч (Ташкент). Границы Ирана в те времена доходили до владений белых тюрков. Однако, как тысячу лет назад иранский шахиншах Кир получил сокрушительный отпор от туранской ханбике Тананы, так и Шапур, считавшийся до того непобедимым, под натиском туранцев был вынужден вернуться в свои пределы. Шахиншах, на собственной шкуре узнавший, как сильны и храбры воины Турана, заключил с их правителем мир. С тех пор повелители Ирана не переставали думать над тем, как бы взять этот народ под своё влияние. Шахиншах Едигер, отправляя сына к сарматам, преследовал как раз эту цель. Бахрам-бек понимал это и одобрял решение отца. Он пришёл к сарматам, женился на ханской дочери, и, как бы она ни унижала его, всё готов стерпеть ради того, чтобы сарматы и белые тюрки стали единым племенем. В успехе он нисколько не сомневался. Потеря Сафуры-бике – это его личное поражение, но доверие отца-шахиншаха он оправдает. Когда иранцы объединятся с племенами тюрок, империя персов поднимется на невиданную высоту.

Да, Бахраму-шахзаде было над чем задуматься. Чтобы держать империю в порядке, отцу не мешало бы поучиться на примерах римской истории. Грек, учитель Бахрама-шахзады, долго и подробно объяснял ему, отчего распадается Римская империя. По словам учителя, в начале эры Рим служил для всего мира примером. Нигде на свете не было города, который мог бы сравниться со столицей империи. Люди, видевшие великолепные дворцы, храмы, дома этого города, приходили в восторг. В конце старой эры и даже в начале новой поговорку «Все дороги ведут в Рим» знал каждый. Такие, как король Германарих, отовсюду поставляли в Рим рабов, туда же свозили награбленные по всему миру богатства. Так почему же всё-таки Римская империя приходит в упадок? Что является причиной?.. На вопрос Бахрама учитель ответил так. В IV веке римский император Константин перенёс свою столицу в город Византий и принял христианство, которое должно было стать ему опорой. Правда, император продолжал древнюю традицию Рима и по-прежнему покупал рабов. В 333 году (год переезда Константина в Византий) Рим перестал быть столицей мира. Кто был в этом виноват?.. Император Калигула, известный разнузданностью нрава, Нерон, снискавший себе дурную славу во всём мире. Прелестницы Мессалина, Поппея, жена императора Нерона, и прочие распутницы вдохновляли императоров на скверные дела. Это при них Рим стал терять своё величие и славу. Римская империя с головы до ног погрязла в пороке, провалилась в яму, которую сама же и вырыла себе. Правда, Рим развалится не сразу. Показав всему миру беспримерный образец расцвета, он преподаёт до конца и урок саморазрушения величайшей империи. Падению способствует также раскол Рима на западную и восточную части. Когда Константин перебрался в Византий, старая столица сразу будто опустела. Восточную часть империи вначале так же называли Римом. А город Новый Рим, построенный на месте Византия, очень скоро затмевает прежнюю столицу. Позже новая столица дала название всему государству – Византии. Главная опасность заключается в том, что народы, насильственно собранные воедино, почувствовав, что империя слабеет, начали борьбу за свою независимость. Иные провинции обзавелись даже собственными войсками и перестали подчиняться Риму. Загнивающая империя начала таять и исчезать, подобно айсбергу, попавшему в тёплое море.

В начале IV века, когда у Рима ещё были силы, чтобы держать народы в узде, на Востоке, а именно в Иерусалиме, зародилась христианская религия. Бедные евреи, отчаявшиеся найти справедливость в иудейской вере, подхватили её. Христианство, быстро распространяясь, проникло и в Рим, где на престоле сидел в то время император Диоклетиан. Он объявил новой вере беспощадную войну, но жестокостью ничего добиться не смог. Кончилось тем, что он добровольно отрёкся от власти. Преследование христиан было роковой ошибкой этого императора.

«Не ждёт ли Иранскую империю из-за просчётов и заблуждений её правителей такой же бесславный конец? – думал Бахрам-бек. – Отец Едигер, преследуя жрецов, не повторит ли участь Диоклетиана?..»

Шахзада не хотел делиться своими мыслями с Шахраем. Перед ним сидел один из тех, кого собирается истребить отец, – жрец Шахрай. Бахрам-беку, если он хочет завладеть троном, надо теперь же понять и решить, как он будет вести себя в отношении этих людей.

– Атакай, – обратился он к старику, – скажи, для чего отец отправил тебя ко мне?

– Скажу правду, шахзада, меня послал к тебе не отец твой. В стране сейчас неспокойно. Шахиншах, не желая понять, что происходит, закрыв на всё глаза, устроил гонения на духовных отцов. Жрецы очень недовольны им. Это они отправили меня к тебе.

Шахзада вновь внимательно посмотрел на старика. Тот был во всём чёрном, подбородок голый. Бахрам-бек слышал, что у скопцов волосы на лице не растут. Лицо жёлтое, в одном ухе массивная золотая серьга в виде дуги. В серьге поблёскивают жемчужины. Кто этот человек? Чего ради он живёт на свете? Враг он или друг? Неужели в этом золотом украшении вся его радость? Скорее всего он хитрый враг, прикидывающийся другом. В истории много примеров, когда цели добивались хитростью.

Дед Шапур, например, перехитрил когда-то доверчивых и простодушных белых тюрок, называвших себя кыпчаками. Александр Македонский тоже обманул племя тюрок Турана, которые вели полукочевую, полуоседлую жизнь. Увидев, что одолеть их не сможет, он женился на дочери предводителя Турана и заключил с ним договор. Бывали и обратные случаи, когда, скажем, Иран времён династии Сасанидов, платил дань предводителю кыпчаков Кошнавазу. Бахрам-шахзада своими глазами видел, как отец до сих пор выплачивает кыпчакам дань. Сам Кошнаваз сложил голову на войне с Китаем, следом за ним ушёл к своему Тангрэ и Шимбай-хан. Казалось, рассыпались, разбрелись по свету кыпчаки. Но нет, они возродятся и окрепнут ещё больше, когда объединятся с сарматами.

Обхватив голову руками, Бахрам-бек снова погрузился в думы. Шаман терпеливо ждал ответа на своё признание.

Да, опасные люди эти жрецы. Бахрам-шахзада знает их. Придумали какие-то числа, в которые вкладывают магический смысл. Люди верят, будто своим колдовством духовные отцы могут кого угодно свести с ума. Он помнит числа: четыре, семь и двенадцать. В число «четыре» заложено четыре смысла. Первый – противоположность; второй – память, возвышающая над временем; третий – мудрость, настроенная на равенство и совершенство; четвёртый – ощущение счастья прощения. В число «семь» входят понятия: власть, управление, защита, исполнение, мышление, осмысление, труд. По мнению шаманов, свет и тьма – это состояние вечной вражды и вечного движения. Ну и дальше всё в том же духе. Как ни старался он разобраться во всех этих премудростях, ничего не получалось.

Бахраму надо хорошенько подумать, прежде чем начинать разговор с подозрительным стариком. Наконец он сказал:

– Своё мнение я скажу тебе, атакай, когда от отца прибудет гонец.

Старик, не говоря ни слова, встал и вышел из шатра.

VIII

Для Едигера-шахиншаха тот день не был обычным. Люди, стоящие во главе государства, обычно связаны между собой одинаковыми взглядами, одной целью. Когда эти взгляды и цели расходятся, в стране начинается разброд, хаос, как в Римской империи, например. Римская империя стоит на пороге распада, мощное государство сейчас напоминает тонущий корабль. Уж не ожидает ли Иранскую империю такой же конец?

Поднявшись рано, Едигер сидел у себя в тронном зале и предавался размышлениям. В конце концов он пришёл к решению: надо, пока не поздно, что-то делать. Нет, он не повторит судьбу Диоклетиана, трон свой не уступит никому и страну никому не отдаст. У него есть два сына, они помогут. Правда, лучший из них теперь у сарматов, но он скоро вернётся.

Шахиншах Едигер велел позвать визиря Михраба. Сановник явился в красном халате, шея была обмотана чёрным платком, голова прикрыта маленькой еврейской шапочкой. Он поклонился, приложив руку к груди, и сел на указанное место. То было постоянное место визиря, однако без приглашения он не смел занять его, должен был слушать повелителя стоя.

– Спокойно ли у нас на границах, визирь? – спросил шахиншах, как только тот устроился на мягком диванчике.

– Белые тюрки, называющие себя кыпчаками, воюют. Похоже, они собираются захватить Кавказ. Сабиры (из их же рода) уже пасут свои стада у границ Иберии и Армении. На границах нашей империи покоя тоже нет, мой повелитель.

Шахиншах Едигер молчал. Да и что он мог сказать, ведь сын из сарматских краёв сообщает то же самое. Да, не стало в мире покоя. Нет его и во дворце. Сановники объединяются с духовными отцами против власти. Жрецов этих давно пора перебить, всех до единого. Но от решительных действий шахиншаха всё время что-то удерживает. Он опасается, как бы под влиянием колдунов этих не взбунтовались дехкане, на которых он полагается. Если поднимутся дехкане, шахиншаху будет плохо, очень плохо. Надо, надо решаться! Но как быть, если даже визирю своему он теперь не доверяет? «Есть ли у тебя другой выход, Едигер?» – спрашивал себя шахиншах.

И всё же выход есть! Есть!

Надо вызвать сына Бахрама, передать ему трон. Пусть хорошенько проучит всех этих смутьянов… Нет, это должен сделать он сам. Но как сказать об этом визирю, который не умеет хранить государственные тайны?! Однако тянуть дольше нельзя. Жрецы поднимут народ – будет поздно. Открыться визирю, как видно, всё же придётся. Если Едигер узнает, что решение его дошло до ушей жрецов, тогда точно станет известно, что визирь – изменник.

– Мой визирь, духовенство, объединившись, похоже, собирается взять страну в свои руки? Они подговаривают народ отобрать добро у богатых и поделить между бедными. Но ведь это безумие, химера, зародившаяся в мозгу какого-то кастрата. Такого не будет никогда!

– Вы правы, шахиншах, – проговорил визирь Михраб, приложив руку к груди.

– Ты посмотри, что делается в Византии. Мы прогнали христиан, а там император Константин принял их веру и ладит с ними, строит им храмы, один роскошней другого. Его славят, возвеличивают. Скажи, кто из иранских правителей был удостоен таких почестей?… Жрецы, что же, задумали расшатать трон Сасанидов?! Так не бывать же этому!

– Потому нам надо опередить заговорщиков и делать что-то, шахиншах.

– Я никогда не соглашусь на равенство, о котором болтают жрецы. Ты слышишь, визирь, никогда! Аллах создал людей неодинаковыми, даже пальцы на руке у человека разные.

– Вы верно говорите, шахиншах. Вот только в Фарузе духовные отцы уже взбаламутили народ. Надо бы усмирить его поскорее.

– Завтра же отправлю туда своих соглядатаев! – воскликнул шахиншах Едигер и, вскочив на ноги, стал взволнованно мерить зал шагами.

– Я всё сделаю, как скажете, мой повелитель.

– Ступай, – сказал шахиншах, а когда старик был уже в дверях, крикнул: – Военачальника ко мне!

Визирь Михраб, кланяясь, удалился. Едигер покосился на писаря, успевает ли тот за ним. Оказалось, писарь, как положено, записывает всё.

Иранские шахиншахи оставили после себя дневники. Каждое слово, произнесённое правителем, каждое его распоряжение заносилось в книгу. Издавна по приказу шахиншахов писарей (и не только их, а всех слуг дворца) осматривали лекари. Люди, прислуживавшие повелителю, обязаны были иметь хорошее здоровье. На работу во дворце их брал сам шахиншах. Как известно, больных и калек ко дворцу близко не подпускали. В древних иранских книгах написано: «Уродство тела ведёт к скудости ума».

Шахиншах посмотрел в окно. Стройный эфиоп с тёмным, отливающим медью телом, ухаживал в саду за цветами. Мускулы так и играли на руках садовника. Вот к нему подошла юная повариха. Эта девушка вместе с семьёй привезена торговцами из степей Турана. Кожа у неё белая, как китайский фарфор, глаза синие, как небо. Каждый раз при встрече с ней шахиншах невольно обращал внимание на необычайно ясные глаза девушки. Однажды Едигер вызвал её и велел помогать писцу. Повариха покачала головой. Во дворце никто не смел возражать правителю, однако девушке шахиншах не сказал ни слова. Только с тех пор стал внимательнее приглядываться к ней. Юная туранка нравилась ему всё больше. Как-то встретив её в саду, он спросил: «Отец твой из какого племени тюрков?» Девушка ответила: «Из племени унуков». Это племя Едигер знал очень хорошо, потому что Бахрам писал ему об этих тюрках. Ведь сын собирается присоединить к сарматам как раз это племя. Если Бахрам справится с его поручением, Едигер тут же, без колебаний уступит ему трон…

Слепя шахиншаха, окно залили лучи заходящего солнца, и шахиншах перестал видеть садовника с туранской красавицей. Он прошёл к обшитому мягким китайским шёлком трону с подлокотниками в виде львов и сел. Вскоре появился военачальник. Ему полагалось слушать правителя стоя. Так он и сделал – подошёл к трону и поклонился. Нарушая дворцовый этикет, Едигер указал ему на сиденье визиря.

– Повеление моё тебе такое, военачальник, – начал он, – в течение недели или десяти дней ты должен будешь собрать десятитысячное войско. Из всадников выбери пять тысяч самых лучших и в придачу ещё пять тысяч пеших воинов. Позаботься также о подводах с провизией.

– Через неделю, мой повелитель, конное войско, пешие воины, погонщики со слонами, боевые верблюды со всадниками, подводы с провизией, – всё будет на площади перед вашим дворцом.

– Приступай к выполнению! Я верю в тебя.

– Слушаюсь, мой повелитель!

Заметно взволнованный военачальник вышел. Его смятение не понравилось шахиншаху. Он снова подошёл к окну. В саду никого уже не было. На дорожке, посыпанной мелким гравием, лежал алый цветок. «Не иначе, как эфиоп бросил его на дорожку, по которой прошла туранская красавица», – подумал шахиншах и улыбнулся.

Шахиншах быстрыми шагами пошёл в оружейную комнату. Чего только здесь не было: начиная с древнего оружия, которым пользовались его деды, до лёгких сабель, острых настолько, что ими вполне можно было побриться; свистящие стрелы, купленные у тюрков; щиты, отлитые из цельного железа; дальнобойные тюркские луки с длинной тетивой; кинжалы с рукоятями, усыпанными драгоценными камнями. От века к веку оружие убийства людей становилось всё более совершенным. На смену широким греческим ятаганам пришли лёгкие булгарские мечи. Булгарская сталь – самая прочная. Изящные изделия булгарских кузнецов поставляются не только персам, но и китайцам. Только, по мнению шахиншаха, тюрки не учитывают одного: со временем оружие, изготовленное ими, может повернуться против них же. Так и будет когда-нибудь. Да, оружие совершенствуется, а людьми управлять становится всё трудней. Деды справлялись с этим легко (во всяком случае, так пишут историки), отчего же у шахиншаха Едигера дела не идут на лад? Он провёл реформы, которые должны были бы облегчить его положение; часто меняет придворных сановников; на важные должности посадил своих людей, от которых каждые два-три месяца требует отчёта, даёт им новые задания и советы, выслушивает их жалобы, помогает тем, кто нуждается в помощи, а если кому-то и помощь не идёт на пользу, того прогоняет. Крупные сановники просили наладить торговлю с Тураном, уверяя, что выносливых боевых коней, хорошее оружие и сбрую можно купить только у тюрков-туранов, но пройдохи-тюрки вместе с оружием стали торговать рабами: краснолицыми аланами, веснушчатыми готами, желтокожими жужанами, не стеснялись продавать даже своих тюрков. Особенно много привозили женщин. Персидские богачи и сановники с удовольствием покупали прекрасных тюркских девушек. А торговцы из Турана так же охотно платили за черноглазых смуглянок из Персии.

Размышляя таким образом, шахиншах Едигер спустился по лестнице в густо заросший сад и пошёл по тропинке. Солнце скрылось, быстро сгущались голубые сумерки, но пока видно было хорошо. Вот служитель культа идёт к своему храму. Тяжёлая длинная одежда путается у него в ногах. Почувствовав что-то, жрец обернулся, увидев шахиншаха, замедлил шаги, но, решив не останавливаться, пошёл дальше, не поклонившись своему повелителю. Не любил шахиншах Едигер служителей культа, которые настраивают народ против власти, создают какие-то тайные секты. Со стороны храма потянуло едким дымом сжигаемого тряпья. Опять жрецы «лечат» тёмных людей дымом, подумал шахиншах. Бедняки, обращавшиеся к ним за помощью, уж и не рады были, что пришли, спешили признать себя излечившимися, лишь бы вырваться из рук своих мучителей. Случается, что, надышавшись дыма, люди умирают тут же, в храме. Визирь как-то говорил, что мёртвых жрецы сбрасывают в подполье – скармливают львам, которых там держат. Шахиншах закрывал глаза на подобное варварство, всё ждал подходящего случая, чтобы покончить с этим. И вот день этот близится.

Шахиншах Едигер решительно свернул к храму. Внезапно перед ним появилась повариха, та самая девушка из Турана. Шахиншах, не ожидавший увидеть её здесь, пришёл в замешательство, но быстро взял себя в руки.

– Я Чечке, мой господин, так меня зовут, – сказала девушка. – Иду к маме. Она готовит для вас очень вкусное блюдо, которого вы ещё не пробовали.

У шахиншаха возникло желание взять девушку за плечи, заглянуть в глаза. В конце концов у него есть на это право, ведь он хозяин тут! Наложницы готовы жизнь отдать за его внимание, а эта стыдливо отвела глаза да ещё прикрыла очаровательные, пухлые, чуть влажные губки платком. А синие глаза светятся даже в сумерках.

– Открой лицо, Чечке, твой господин желает видеть тебя.

Едигер знал, что за ним идёт охрана и всё видит, но его это нисколько не смущало.

Щёки девушки зарделись. Она медленно убрала с лица платок, опустила глаза. Подрагивая ресницами, девушка всё же решилась мельком взглянуть на шахиншаха. Из-за кустов вышел садовник-эфиоп.

– Чечке, – сказал он, как видно, не узнавая в сгустившихся сумерках шахиншаха, стоявшего к нему спиной. – Чечке, тебя мама зовёт.

Шахиншах оглянулся, и садовник в испуге упал перед ним на землю.

– Ладно, вставай, – сказал ему шахиншах, – иди, куда шёл. – Едигеру почему-то захотелось быть великодушным.

По улице с песнями строем прошла охрана дворца. Шахиншах невольно расправил плечи. Торжественная мелодия песни то усиливалась, то стихала, удаляясь. Песню перебил другой звук: это был сурнай, призывавший азатов к молитве. Казарма находилась рядом с дворцом за высоким дувалом. Всякий, кому вздумается влезть на него, будет тут же застрелян лучником. Такой порядок, заведённый ещё дедом Шапуром, существовал по сей день.

Девушка ушла, а шахиншах Едигер поднялся в храм. Внутри царил полумрак. У вечного огня жрец что-то говорил людям, сидевшим вокруг. Шахиншах остановился, прислушался. Он не знал, что говорил тот раньше, но последние слова дошли до его слуха.

– …один человек не может быть хозяином огню, воде и земле. Верно? Кто-то один богат, имеет всё, а другие нищи, обездолены. Разве это справедливо?! Все богатства, произведённые руками человечества, должны быть поделены между людьми. Только в этом случае каждый будет счастлив и благополучен.

Сидящие у огня слушали с большим вниманием и, похоже, верили каждому слову колдуна. Да, верили искренне. Это шахиншах видел по лицам людей, по тому, как они слушали, боясь пошевелиться… Спросить бы этого умника, где он видел, чтобы бедняки были равны господам… Но здесь не место и не время поднимать шум, надо потерпеть. Ждать осталось совсем немного. Скоро, может быть, уже через неделю всё кончится. Шахиншах знает: каждому будет определена его собственная судьба. Хочешь прими её такой, какая есть, а не хочешь – хоть головой о стену бейся, изменить ничего нельзя. А ещё можно тешить себя грёзами, которым никогда не суждено сбыться, но проще всего – уйти из жизни, броситься в огонь или воду. Ничего, тем, кому особенно не терпится на тот свет, помогут его мечи и стрелы!

Шахиншах Едигер подумал о предстоящем походе в Фаруз. Надо будет срочно отправить к Бахраму ещё гонца, пусть шахзада поспешит с возвращением. А он тем временем обрушится со своим войском на Фаруз, это осиное гнездо, где не оставит в живых ни одного жреца. Уничтожит всех!

Он покинул храм и, спускаясь по лестнице, пытался представить, что же ещё наплёл жрец этим несчастным? Сказал, что всех – и раба, и господина его – ждёт один конец – могила? Да, в этом ты прав, негодяй, всех нас ожидает семь аршинов земли. Но верно и то, что пока раб жив, прав у него не больше, чем у собаки. Завтра, или по возвращении из Фаруза, тебя, зловредного фанатика, отправят в ад за то, что баламутишь народ, вбиваешь в головы тёмных, диких людей недовольство шахиншахом. А может, я тебя, мерзкого, сброшу в подполье к твоим львам. Тогда тебя и похоронить по-человечески нельзя будет.