Текст книги "СЛЕДАМИ НАДЕЖД"

Я не могла смириться с этими мыслями. Винила сама себя даже за то, что беспокоилась – а вдруг меня вернут?

Как образованный человек Гадим даи о деятельности Красного Креста знал очень много. «Их приход означает наше спасение» – он был уверен в этом, и уверял в этом всех нас. И даже истязания он советовал нам принимать терпеливо, вести себя с решимостью. Конечно же отговаривал от попыток самоубийства, говоря, что это противоречит заповедям, изложенным в Коране. И давал слово, что едва освободившись от плена, он сразу же начнет мстить за нас. Мстить, как он это делал в Аскеране, преподав тогда армянам хороший урок. Обещал никогда не забывать ничего из того, что увидел, будучи в плену.

… Это был удивительный человек… От него исходил такой душевный свет, что слушая его мы забывали о своем положении, отдалялись от воспоминаний, вызывавших отвращение. Возможно не будь Гадима даи, многие из нас давно бы решились на самоубийство, или хотя бы попытались сделать это. Он же слишком хорошо знал наш менталитет. Поэтому, порой, он вел себя вопреки этому самому менталитету. «Ну чего вы добьетесь гневным ответом? Самое большее что мы можем сделать – дать пощечину, ударить кулаком, покончить с собой. Нужно выйти отсюда живыми и покарать их, устроить им ад… Мы должны жить ради этого. Возьмете в руки оружие, будете служить в армии… Ведь смерть еще не означает решения всех проблем. А если придется умереть, то лучше постарайтесь взять с собой хотя бы одного врага…

Вечером мы становились забавой, развлечением для армян, утром, очнувшись от боли и страданий, поднимались из последних сил, и вновь ждали вечера… Говорят, время – лучший лекарь. Вот и мы кажется начинали привыкать ко всему. Оргии, устраиваемые пьяными армянскими офицерами, уничтожали нас изо дня в день. По голосам избиваемых в соседней комнате азербайджанцев, мы определяли кого именно бьют на этот раз, и ждали, когда они придут в нашу комнату, теперь уже за нами. В комнате с голыми стенами не было угла, где можно было бы спастись от насильников. И только по свету, попадавшему сюда сквозь железные решетки на окнах, мы определяли время суток – день или ночь. Ведь комната всегда была в полумраке. Ночью же все было в полной тьме… Та самая тьма будет годами держать меня в своих объятиях, укрывать, и затягивать в пропасть все глубже и глубже…

15.

НОЧНОЙ СВИДЕТЕЛЬ

– Рамиль муаллим, не беспокойтесь, мои занятия все равно закончились… Сказав это, Тофиг муаллим с улыбкой вошел в аудиторию.

В тот день Рамиль попросил своего друга провести семинар вместо него, так как собирался присутствовать на мероприятии в школе у дочери. Еще раз посмотрев на часы, он поспешил по лестнице вниз. Кажется, он опаздывал.

* * *

Интересно, как все пройдет?! Сможет ли Айтекин выступить как следует? Если растеряется, будет не очень хорошо… Вспомнив, что дочь, как и он сам очень щепетильна в таких вопросах, Рамиль муаллим на мгновение расстрогался. Чтобы не привлечь к себе внимание окружающих, он отвернулся к окну автобуса.

… Последнее время пользование общественным транспортом его сильно угнетало. Рамиль муаллим часто про себя укорял врача, запретившего ему водить машину, и в то же время признавал его правоту. Действительно, во время вождения машины он часто попадал в неприятные ситуации из-за того, что бывал задумчив за рулем. И даже чуть не сбил человека в прошлом году… После того случая, Рамиль муаллим дал себе слово не садиться больше за руль, и продал машину. Однако, даже находясь в общественном транспорте, в автобусе, метро, он никогда не мог закрывать глаза на нарушения, и всегда сильно нервничал из-за этого.

Глаза Рамиля были прикованы к проезжавшим по трассе машинам, однако мысли его блуждали неизвестно где. Иногда его внимание привлекали пешеходы, переходившие дорогу второпях, лавируя среди машин. Он сравнивал этих людей с теми, кто ехал с ним в одном автобусе. Однако это длилось недолго. Рамиль муаллим вновь возвращался к своим мыслям. Измельчание людей, размышления о причинах этого измельчания, теперь его утомляли все больше, и словно все сильнее затягивали в водоворот спорных сопоставлений, которые могли длиться бесконечно. И только дети оставались самыми чистыми, светлыми созданиями среди всего этого хаоса. Именно дети все видели, слушали «поучительные советы» старших, и следовали этим наставлениям. Кое-кто смеялся над этими советами, не верил им, или просто не принимал их во внимание. Это напоминало положение клоуна, который ставил себя в смешное положение чтобы рассмешить детей. Клоун хочет развлечь детей, но дети его боятся, и плача, хотят донести до взрослых его подлинное лицо, которое он старается скрыть под искусно сделанной маской.

– Есть сходящие на остановке? – Звонкий голос мальчишки тринадцати-четырнадцати лет оторвал Рамиль муаллима от его раздумий. Он уже подъехал к остановке перед школой. Протянул «манат¹⁰» подростку, называвшему себя «кондуктором».

– А мелочи нет, даи? – спросил ребенок, на лице которого было написано нахальство. Было явно видно, что в школу он не ходит, и вообще ведет бродячий образ жизни. Пачка дешевых сигарет, выглядывавшая из нагрудного кармана его рубашки с короткими рукавами тоже подтверждала это.

– Ладно, сходи, у меня тоже нет мелочи! – с одолжением сказал мальчишка, увидев что Рамиль муаллим не отвечает ему.

– А ну пошел отсюда, ты еще откуда взялся? – «кондуктор» изо всех сил пнул нищего мальчика, пытавшегося втиснуться в автобус, чтобы побираться.

– Пошли его к черту, не впутывай меня в неприятности. – послышался голос повелительный голос водителя.

– Лазым даи, я раньше его не видел, наверное его недавно привезли, – «кондуктор» показал на нищего, которого только что отогнал.

– Да Аллах его знает, чье это отродье?! – равнодушно ответил водитель автобуса, и начал наводить порядок в деньгах, которые пассажиры бросали в коробку из-под печенья, оплачивая проезд.

– Сынок, ну почему ты ударил этого беднягу? Ты что, не видишь, что он душевнобольной? – послышался голос старой женщины, сидевшей на заднем сиденье.

– А ты успокойся, бабуля, тебе то что? Ты его не знаешь, еще тот ворюга! – высказавшись таким образом о незнакомом нищем, «кондуктор» попытался выйти из положения.

– Поехали! Три минуты прошли, – сказал водитель своему помощнику, словно намекая на то, что время пребывания на остановке уже истекло.

– Полминуты есть еще, Лазым даи, ну чего ты спешишь, а? – кондуктор только что зажег дешевую сигарету, и с видимым удовольствием затягиваясь, хотел продлить время. Однако, увидев, что нищий, которого он ударил, все еще не поднимается с земли, он сильно испугался. Этот нищий лет восемнадцати-двадцати, из-за своей слабости, и худобы выглядел намного моложе своих лет. Однако заросшее лицо выдавало его возраст. Нищий, наконец, придя в себя, поднялся, сердито посмотрел «кондуктору» прямо в лицо, и вернулся на свое прежнее место за автобусной остановкой.

– Едем же! – увидевший что нищий пришел в себя, «кондуктор» словно и сам почувствовал облегчение. И отбросив недокуренную сигарету, дал команду водителю.

– Ну вот, малыш, вроде ты оклемался – с этими словами, водитель автобуса тронулся с места.

Приблизившись к воротам школы, Рамиль оглянулся. Он искал глазами того самого нищего. Сойдя с автобуса, Рамиль видел его сидевшим за остановкой. Но сейчас его там не было. Рамиль только хотел зажечь сигарету, и встать чуть поодаль, в тихом месте, какзазвонил его мобильный телефон. Номер показался ему знакомым, но имя на экране не высветилось.

– Да, – Рамиль задумчиво поднес к уху телефон.

– Салам¹¹, отец, это я! Ты что, не придешь к нам? Мероприятие ведь уже начинается!

– Не волнуйся, гызым¹², я уже доехал – и тут вспомнил, что незнакомый номер на телефона был номер Гюляр ханум, учительницы Айтекин. Наверное, увидев, что Айтекин очень волнуется, она решила позвонить ему, чтобы девочка услышала голос отца. Он почувствовал, что в голосе дочери и в самом деле было волнение. Ведь она в первый раз была ведущим такого мероприятия. Бросив сигарету в мусорное ведро, Рамиль направился к воротам школы. И только пройдя через ворота, и собираясь повернуть направо, к школе, он вновь, на мгновение увидел того самого нищего. Увидел как тот, грязный, давно немытый, подобрал выброшенный им окурок и закурил. Нищий сделал это так быстро, словно был уверен, что никто не заметит его поступка. Как бы то ни было, у него тоже было свое самолюбие. Хотя окружавшие его «живые покойники» были равнодушны к нему, и относились с полным безразличием. Да если бы он перерыл весь мусорный бак – многим не пришло бы в голову даже пожалеть его. Хотя в мусорном баке он искал всего лишь сигарету, или хотя бы окурок, о котором мечтал со вчерашнего дня. И в отличие от многих окружающих, у него была своя гордость. Поэтому за почти целой сигаретой, брошенной кондуктором, пнувшим его, он так руку и не протянул…

16.

ЛЮБОВЬ НА АРМЯНСКИЙ ЛАД

– Как тебя зовут?

– Али.

– А фамилия?

– Гурбанов.

Повернувшись лицом к охраннику, Жор сказала: «Хочу этого мальчика.

– Мужчины стоят дорого. Придется заплатить побольше, – ответил охранник-сторож.

– Заткнись, не болтай ерунду. Если мужчины стоят так дорого, что же вы убивали их сотнями, и бросили в яму на берегу реки – может тоже из-за их высокой цены? Я знаю кто сколько стоит, кто дороже, кто дешевле. Вам сейчас нужны девушки – тюрчанки. Нужны, чтобы делать за ваших жен все дела… Так и есть… Их мужчины пусть укладывают ваших жен в свою постель по их собственной воле, а вы только насилуете их женщин при любом удобном случае. Где это вы видели до сих пор, чтобы тюрчанка стала женой или любовницей армянина? Нет, не увидите. А наши армянки всегда с радостью отдавались азербайджанским мужчинам. Тысячи армянских женщин и сегодня живут в Азербайджане, со своими мужьями… Наши лидеры сами сделали нас такими… Во имя мечты о Великой Армении. Некоторые наши генералы даже своих собственных жен укладывали в постель к туркам. А мы, попробовав их, узнали им цену, смогли по настоящему насладиться… Разбаловались… Так что нечего тут цену набивать.

– Мужчины стоят дорого… Слушай, Жор, я кто здесь? Мне что сказано, я то и делаю… Ну чего ты набросилась на меня?

– Кто тебе сказал? Этот психопат Восканян? Он галят¹³ делает. Я сама отсчитала Сафаряну пять тысяч долларов. Я должна вернуть туда чьего-то ребенка, чтобы мне вернули моего сына. Мне дали имя этого ребенка. Если я смогу вытащить отсюда этого мальчика, они вернут мне моего сына, осужденного на пожизненное. Там есть один военный, из них, я говорила с ним, и уже заплатила ему. Воспользовавшись заварухой, они вытащат моего сына из тюрьмы. Азербайджанцам я заплатила отдельно. Дядя этого ребенка тоже дал этому военному денег, чтобы спасти племянника. Из этих денег часть достанется Сафаряну. Я даю вам возможность заработать, а вы еще наезжаете на меня? Вы что, меня не знаете? Еще увидите, что я с вами сделаю! Я вам покажу…

– Да где деньги-то? Нам ничего не достается. Только и есть, всего, что взяли во время захвата. Другого ничего нам не дали. Мне тоже известно, что пленных всех продают. Сафарян и Восканян только приказывать умеют. Мне без разницы. Скажи Восканяну, и забирай кого хочешь.

Достав из-под лифа сто долларов, женщина сунула их в карман сторожу.

– Ладно, меньше говори, спусти ребенка вниз, я жду в машине. И Восканяну скажи, что Жор так захотела. – с этими словами женщина переваливаясь, крупными шагами вышла из комнаты.

Эта высокая, мужеподобная женщина по имени Жор, толстая, с несооветсвующим возрасту макияжем, принадлежала к женщинам, имевшим связи в самых верхах в Карабахе. Первый ее муж был армянин, во второй раз она вышла замуж за азербайджанца. Она производила впечатление очень решительной дамы, у которой слово не расходилось с делом. Она не была знакома с Гадимом даи, зато он знал ее очень хорошо. И говорил, что она честнее многих мужчин.

Сторож взяв Али за руку, хотел вывести еги из подвала, однако четырнадцатилетний мальчик не хотел идти. С подвижными, черными глазами, угловатый как все подростки, Али напоминал молодого орленка, пытавшегося взлететь, расправив крылья. Вот и сейчас, этом слабом, исхудалом теле, в глубоких глазах чувствовалось смятение.

И опять на помощь ему подоспел Гадим даи.

– Не бойся сынок, тебя не тронут. Я ведь хорошо знаю армянский, и ясно слышал, что они говорили. Не знаю кто твой дядя, но он заплатил большие деньги, чтобы выкупить тебя. Так что, иди, не бойся.

Казалось, ребенок не хотел расставаться с нами. Слишком много ужасов он повидал, чтобы поверить в свое везение.

– Вы правду говорите, Гадим даи, они меня не убъют? – словно ища у него поддержки, Али обнял аксакала. Его глаза были полны слез. Сурово взглянув на армянина, потянувшего было мальчика к выходу, милосердный старик поцеловал его и сказал:

– Не бойся, бала, верь мне. И когда тебя вернут, расскажи обо всем что видел здесь, кого запомнил.

Кивнув головой в знак согласия, мальчик ушел, последний раз взглянув на нас.

* * *

C того самого события прошло дней двадцать. Сторож Венекс, с уважением относившийся к Гадиму даи, при каждом удобном случае передавал ему новости, связанные с Али. Говорил, что ребенку живется отлично. Жор прекрасно смотрит за ним, мальчик очень поправился, похорошел. Она даже работать его не заставляет. Причиной всего этого ее любовь к ее собственному, единственному сыну. Он хоть и разгильдяй, но мать его любит. Жор сейчас живет вместе с невесткой, и всю свою любовь к родному сыну изливает на Али. И даже обещала мальчику, что если не вернут ее родного сына, она оставит Али с собой. Женит его на своей невестке. И в то же самое время говорила, что ее сын вернется без руки, она отрубит Али руку, а если он вернется незрячим, выколет ему глаза.

– Не беспокойся, Гадим, Али кайфует. Живет как в раю. Сына Жор уже везут из Баку. Их обменяют сегодня вечером. Жор обещала дать мне угощение. У нее связи с высокопоставленными людьми. Да и ее собственное слово тоже имеет вес.

Венекс очень тепло относился к Гадиму даи. Причиной этому было маленькое добро, которое Гадим даи сделал когда-то Венексу. В свое время Гадим даи дал Венексу два мешка цемента чтобы тот отстроил могилу своего отца. Имея большие с возможности, Гадим даже не взял у Венекса деньги за тот цемент. И Венекс помнил это. Иногда из дома приносил хлеб для Гадима даи. Поэтому Гадим, видя такое не мог оставаться пессимистом. Ведь он знал много приличных людей среди армян и уверял нас в том, что «далеко не всеми душами рода человеческого правит дьявол».

Возможно, он был прав. Однако Гадим даи не видел, не знал того, что видели, испытывали мы. Мы умирали и воскресали каждый день. На самом деле, в Азербайджане это крылатое выражение употребляется совсем в других случаях. Это выражение имеет очень глубокий и мудрый смысл. Я поняла это, умирая и воскресая каждый раз.

… Я не понимаю, и осуждаю тех, кто относится к выражению «умер-воскрес» с предубеждением или недоверием. Оказывается, человек и в самом деле может воскреснуть после смерти. До сих пор Аллах никому из умерших не даровал жизнь повторно. Армяне смогли проделывать это с нами по несколько раз в день. Изо дня в день жить, желая смерти, метаться с мечтой о том времени, когда нас обменяют… Никому не пожелаю этого…

* * *

Вечером того же дня, когда нам принесли гороховый бульон, именуемый «горячим обедом», Гадим даи опять спросил у Венекса про Али. Венекс неожиданно взорвался:

– Ну ваши тоже ведут себя нечестно. Ты знаешь что случилось? Ты знаешь, какое горе они причинили Жор? Она столько лет ждала своего сына, а вы… Это зверство… Поэтому Жор и убила Али. Она тогда прямо в волчицу превратилась. А что должна делать женщина, когда она вдруг узнает, что ей вернут мертвого сына? Сына, которого она ждала с таким нетерпением ? Вот и убила Али прямо на границе. И правильно сделала. Она с такой любовью ухаживала за этим ребенком. И предупреждала ведь, что вернет Али таким же, каким ей вернут сына… Гадим киши, это низость. Так что вы тоже себя особо хорошими не считайте. Что бы наши не делали, вам и этого мало. Если б мог, перебил бы всех вас. Если мы бесчеловечны, то вы то сами каковы? Вы ведь тоже недалеко от нас ушли… Как можно было так обойтись с той женщиной? Так как она смотрела за вашим ребенком. Жила с такой надеждой. А вы обрубили все… И еще придумали, что это авария. Ну кто поверит в это? Ты бы поверил, Гадим киши? Я знаю тебя как хорошего человека, ну скажи, поверил бы? Вот и подыхайте все! – с этими словами Венекс ушел, захлопнув дверь перед остолбеневшим Гадим даи.

Схватившись за голову, Гадим даи опустился на колени. Нам показалось, что сами горы опустили голову… Со слезами на глазах, он перевел нам все, что сказал Венекс. Гадим даи плакал. Плакал тот самый Мужчина, Киши, аксакал, вынесший столько страданий, получивший удар от людей, которых называл друзьями, стойко державшийся, когда оскорбляли женщин, не унижавшийся ни перед кем . Он плакал…

Он не знал, кого винить в случившемся. И насколько сильно он горевал по Али, настолько же он сострадал Жор. «Бедный Али», «Несчастная Жор» – он произносил эти слова с равной горечью, с одинаковым сочувствием.

Гадим даи забился в угол. Ему казалось, что он не смог сдержать слова, данное мальчику. От высокого, представительного Гадима даи, всегда бывшего нам поддержкой, опорой, заботившемся о нас не осталось и следа… Понять чужое горе может только тот, кто сам по настоящему горевал. Мы все очень хорошо понимали его. Мы тоже сочувствовали Жор также искренне, как от души оплакивали Али. Сострадали женщине, соотечественники которой причиняли нам самые немыслимые страдания. Ведь подлость, бесчестие, не имеют национальности, также как не имеют национальности милосердие, душевная боль, любовь… Есть зверство, жестокость. И у некоторых народов эти качества проявляются сильнее…

Мы не находили слов, не знали, что и говорить. Среди всех увиденных нами смертей, трагическая смерть Али потрясла нас особенно сильно.

В подвале, где обитали мы – четверо женщин и Гадим даи – в этих четырех стенах мы словно забыли обо всем, что произошло раньше – о смертях, истязаниях. Мы держали траур по Али. Ни вечерние «забавы» офицеров, ни предстоящие оргии, в которых нам предстояло участвовать, ни изощренные секс игры, в которые нас принуждали играть – нас уже ничто не интересовало. Не интересовало что нас ожидало утром. Даже предстоящая месть уже не пугала. Мы уже и не надеялись ни на что. Не делились догадками о том, дошли ли наши письма по адресу. Не утешали себя созданным в нашем воображении мифом о том, что «немцы производили впечатление хороших людей». Этот миф был развенчан полностью…

Странное создание человек… Если бы кто-то рассказал мне все это, или я прочитала бы об этом в какой-нибудь книге, я бы не поверила ничему. Решила бы, что все это написано для того чтобы взволновать читателя. И вовсе не потому что, этого не могло быть. А просто потому что, кто-то все это мог видеть, пережить такое. Вот в это поверить мне было бы действительно трудно. Ведь сколько раз мы слышали, как мать, услышав о смерти сына, скончалась на месте… О том как люди, переносили инфаркт во время просмотра кадров хроники 20 января…

И тем не менее я и такие как я – мы все жили… И каждый новый день помогал забыть день прошедший… Возможно нам помогало жить все то, что мы видели после… Подобно тому, как ужаленного змеей лечат змеиным ядом, нас тоже лечили новыми трагедиями… Поэтому вопрос самой себе – «в чем я провинилась» становился все более бессмысленным. Возможно я жила для того чтобы совершать грехи? Или меня вынуждали жить ради этих грехов. И даже Всевышний надеялся на то, что мы не совершим греха… Ведь Он управлял Вселенной именно надеждой… Какими надеждами? Это ведомо только Ему самому… Мы были всего лишь исполнителями этого сценария. И отведенные нам роли исполняли мастерски… Так как Он этого хотел. Потому что бы не происходило, самоубийство в том сценарии исключалось…

17.

ЗАГАДОЧНОЕ СОБЫТИЕ

– Ара, этим туркам нужно выпустить всю кровь!

– Я камац-камац пущу им кровь, а ты ее выпьешь, не спеши…

– Та-та-та-та, та, та…. (слышится автоматная очередь)

– Ара, бежим, кажется это турки!

– Арена застрелили! Давайте, бежим скорее, спасайтесь!

– Не бегите кровопийцы, не бегите! Всех перебью, пошлю прямо в ад!

– Та-та-та-та… Автоматные очереди слышны все ближе и ближе… Теперь тишину нарушают лишь звуки снарядов в воздухе, автоматные очереди… Отважный разведчик бесстрашно бросается вперед. У него одна цель – освободить деревню от армян.

* * *

Школьники на сцене сделали все, чтобы как можно лучше донести до участников мероприятия те страшные моменты трагедии в Ходжалы, живо представить сцену, которую они готовили столько времени. Сидевшие в зале с нетерпением ждали окончания этой сцены. Наконец, короткая сцена сражения подошла к концу. На этот раз победителями вышли мы —азербайджанцы… И большая часть зрителей была очень довольна этим.

Однако нашлись и скептики. Может они и были правы. Или неправы были те, довольные … Во всяком случае, старейший физик школы, семидесятидвухлетний Гусейн муаллим, не дожидаясь конца сцены, вышел из зала со словами:

– Все равно мы всегда побеждаем на словах, в сценах, кино, песнях!

Однако все же многие участники мероприятии были под впечатлением от увиденного. Даже Гюляр муаллима, целую неделю готовившаяся с детьми к этому дню, не смогла удержаться от слез.

А меропрятие все еще продолжалось… На этот раз Айтекин пригласила на сцену своих одноклассников прочитать стихи. Ее волнение уже улеглось. Иногда поглядывая со сцены на сидящего в первом ряду отца, девочка старалась держаться еще увереннее. Наверняка после окончания мероприятия она подойдет к отцу, и первым ее вопросом будет – Ну как, понравилось?

А Рамиль уже с первых минут мероприятия вернулся в те годы… Присутсвуя в зале, устремив взгляд на дочь, стоявшую на сцене, он мысленно был в том самом времени.

* * *

1992 год… Шестое марта… В тот самый день Рамиль прервав учебу, о которой так мечтал, отправился в зону боевых действий. Это были тяжелейшие годы в истории Азербайджана. Все – от рядового рабочего до маститого ученого – ждали когда наконец закончится эта бойня. Те кто имел малейшую возможность, делали все для страны, и взяв в руки оружие шли воевать. Хотя таких, кто ничего не делал к сожалению тоже было немало…

В тот самый день Рамиль обошел все те места, в которых он бывал вместе с Айтекин… И подобно тому, как правоверные мусульмане произносят молитву «Шахада» он также шепотом клялся самому себе – «я найду тебя, клянусь, я отомщу за тебя, Айтекин». А потом направился домой – попрощаться с родителями, с сестрой. После он не раз вспоминал это прощание. Особенно когда вспоминал сестру, на коленях умолявшую его остаться, у него щемило сердце:

– Рамиль, гурбан олум, не оставляй нас. Ну как мы без тебя?

– Нурана, встань, ты же не ребенок в конце концов… Ну почему ты не хочешь, чтобы я воевал? Смерти еще никто не миновал. Каждый день привозят гробы шехидов, чем мы лучше них… У них тоже есть сестры…

– Но ты же единственный сын, наша надежда, опора, моя, отца, матери. Сестра молит гурбан тебе, хотя бы подожди немного,

– Это что же, значит только я один являюсь надеждой своих родителей – с этими словами Рамиль обнял сестру, желая ее хоть как-то успокоить.

Поразительно, но Самая ханум особо не упрашивала уходившего воевать единственного сына. А может потому молчала, что хорошо знала его упрямый характер. Однако в ее глазах, кроме тревоги, было еще и выражение гордости. Как бы ни переживала мать за единственного сына, идущего защищать родину, выражать свои чувства она тоже не хотела. Она знала, что если Рамиль принял решение, то он пойдет воевать, и отговорить его не сможет никто. Понимала, что если сын почувствует ее душевную боль, ее тревогу, он тоже будет думать о матери, и не сможет противостоять врагу в холодном окопе. Поэтому она старалась держаться изо всех сил.

– Мама, гурбан¹⁴ олум, скажи ты хотя бы – как всегда в безвыходном положении, Нурана обратилась к матери. Однако мать, ни говоря ни слова, гладила дочь по волосам, пытаясь успокоить ее. И поняв наконец, что та не успокоится, сказала с осуждением: – Гызым, разве я не учила тебя в детстве, нельзя человека провожать в путь со слезами, плачем? – Эти слова, хоть и сказанные осуждающе, были сказаны конечно же совсем не в упрек.

– Ты лучше чай принеси для брата, он ведь скоро уезжает.

Последние слова Самаи ханум немного успокоили дочь. Чувствовалось, что слова матери —«нельзя провожать в путь со слезами» – сильно подействовали на ее состояние. Поэтому Нурана молча пошла за чаем…

* * *

– Как Вы, Рамиль муаллим? – только что стоявшая на сцене среди своих учеников Гюляр муаллима, вдруг появилась рядом с Рамилем. Мероприятие только закончилось, Рамиль понял это, мельком взглянув на сцену. Айтекин тоже была еще там.

– Здравствуйте, Гюляр ханум! – после минутного замешательства Рамиль поднялся со своего места и поздоровался с учительницей. – Мы очень благодарны Вам за это мероприятие.

– Это наш долг, Рамиль муаллим! Мы не можем проявить того мужества, доблести, которые проявили герои, такие как Вы, но все же стараемся сделать все, что в наших силах.

– Еще раз благодарю. Вы можете быть уверены, что ученики гордятся Вами. – С этими словами Рамиль попрощался . Дочь уже подошла к ним, и держала отца за руку.

– Отец, идем домой?

– Да гызым, пойдем.

Отец и дочь вдвоем вышли из школы, и подошли к остановке. Сейчас Рамиль пребывал в более спокойном состоянии, мысли его были ясны. Возможно, это объяснялось тем, что любимая дочурка крепко держала его за руку. На душе у него было хорошо. Зажигая сигарету, он вдруг вспомнил нищего, которого видел на остановке незадолго до мероприятия. Тогда он торопился, однако успел подумать, что выйдя из школы, надо будет дать ему сигарету. Не желая подать виду дочери, он искал его глазами. Парня нигде не было… Ушел наверное… Может завтра ему нечего будет курить…

Заметив, что дочь, обычно задававшая много вопросов теперь молчит, он взглянул на нее. Айтекин тоже кого-то искала глазами.

– Гызым, на кого это ты смотришь с таким интересом?

– Здесь был один нищий. Просил у всех прохожих сигарету. Никто ему не подал хотя бы одну сигарету. А мальчишки с улицы даже глумились над ним. Я хочу показать его тебе, дай ему сигарету пожаллуйста, жалко его…

– Наверное он ушел… В тот миг Рамиль испытывал странное чувство удивления. И даже всячески пытался про себя найти ответ на вопрос – почему этот нищий паренек так привлекал его внимание.

– Жаль… Девочка замолчала как и отец. Они оба думали о том самом нищем пареньке восемнадцати-двадцати лет.

18.

ЧЕРНЫЙ ВОРОН

Было уже двенадцатое апреля. Природа проснулась от сна. В комнате, где нас содержали, не было окна, однако теперь нас это даже устраивало. Ведь зимняя стужа просачивалась через щели в стенах, и нам казалось, что мы находимся где-нибудь на Дальнем Севере между двумя высокими горами. Ветер, пробивавшийся из тех маленьких щелей, пронизывал нас до костей. Мы старались спастись от холода, кутаясь в одеяла, прижавшись друг к другу.

А утром от того что мы спали на бетоне, у нас отнимались ноги, болели почки… И вместе с тем, страдания, причиняемяые нам людьми были столь велики и разнообразны, что испытания суровой природой нас волновали не так сильно.

А природа уже ожила… Запахи цветов, трав, потоком лились через щели, также как раньше просачивались холод и мороз. Природа Карабаха – одно из редчайших явлений в мире. Недаром ведь европейцы всегда проявляли большой интерес к растительному миру этого края. А теперь мы, граждане этой страны, являясь исконными жителями этой благодатной земли, родными ей людьми – мы любовались этой зеленью, цветами, всей этой красотой через щелку, величиной с наш зрачок. Мы так и не заметили как прошел Новруз байрам – наш любимый праздник, который с самого детства мы ждали с таким нетерпением, праздник, когда нас ожидали крашеные яйца, семани, шекербура, пахлава…

Было около семи утра… Нас разбудило громкое карканье вороны. Вороны шумели так громко, словно что-то потеряли. Народное поверье всегда воспринимало ворон не очень положительно. Когда воронье слеталось в какое – то село, это всегда считалось плохой приметой. Единственной пользой от этой птицы была ее кровь, считавшася лучшим средством от кашля, лекарством при ложном крупе. Ни на что другое вороны не годились. Ну может еще их поминали недобрым словом, когда те уносили цыплят со двора, не больше.

Однако теперь этот крик был голосом, который должен был спасти нас. Так думал Гадим даи. Гадим даи вообще считал крики ворон доброй приметой. Видел в этом что то хорошее. Он всегда говорил: «Если мы выживем сегодня, то нам уже нечего бояться. Или обменяют, или убьют. Если нас не вернут сегодня, то армяне 24 апреля, в день нак называемого геноцида убьют нас с особой жестокостью, истязаниями, уверен на все сто. Однако чует мое сердце, будет что-то хорошее.»

Мы иронизировали над его словами. Не хотели, не могли принять того, что человек, повидавший жизнь может хвататься за мелочи, ждать помощи неизвестно откуда. Однако почему-то в моей душе тоже жила какая-то вера. Возможно, это была не столько вера, сколько желание верить. Ведь надежда – понятие широкое. Все люди таковы. Превращают в миф все, что им нравится, все, что им приятно, и верят, что все это произойдет именно так, как они предполагали, так как надеялись в глубине души. И это при том, что идея, в которую они верят есть утопия, которую претворить в жизнь невозможно. И все же верят… Потому что это человек, и любовь к жизни в его душе неистребима.

Мысль о смерти или возвращении, навеянная вороньим карканьем была свята для меня. И если бы это произошло, я всю жизнь считала бы ворону своим тотемом. Если бы выжила, конечно… Наверное, именно так рождаются народные поверья. Надежда, случайно совпавшая с мечтой души, может превpатить любое событие в поверье, или даже предмет поклонения, культа. Наверное впоследствии рассказывая эту историю, Гадим даи будет особо подчеркивать что ворона является носителем добрых вестей. И будет стараться относиться к воронам бережно, с особым почтением. И когда его внуки будут пытаться прогнать , или побить камнями ворону, прилетевшую во двор, он будет говорить им: «бала, не трогайте ее, ведь она принесла вашему деду весть о спасении». Не знающие ничего об этой истории внуки будут задавать деду вопросы, будут просить его рассказать обо всем. И Гадим баба конечно же, вспомнит эти дни, и не в силах сдержать своих слез, перехвативших горло рыданий, возможно даже откажется рассказывать.